Глава VII

Князь Данило, побывав у Кудрявцева, заехал к Брандту и на этот раз более понравился старику. Он ни слова не сказал о вчерашнем и не извинился за свое гневное поведение; но зато он был крайне любезен со стариком.

Брандт совершенно растаял, и они долго говорили о новости — бунте в Оренбургском крае. Губернатор, прося сохранить тайну, рассказал ему, что знал, и выражал беспокойство насчет того, что крепости всей линии почти без гарнизонов, без пороху, и в розницу легко могут быть взяты. Рейнсдорпа он называл слишком мягким и нерешительным правителем.

Князь Данило не придавал значения ни бунту, ни самозванству. Брандт напомнил ему, что начальник шайки, беглый солдат, Погашев, не первый самозванец, и что за год уже был в Царицыне солдат Богомолов, назвавшийся Петром III.

— Ну и что же сотворил? Пять мещан поднял на бунт! И этих теперь перехватывают. Вот смотрите, генерал, завтра прибудет гонец, что Погашев сей сидит в остроге яицком.

— Жду! Жду! А все-таки страшусь за фортеции. В розницу пятьсот бунтовщиков их по очереди переберут, и Рейнсдорп ничего не сделает.

Князь Данило встал.

— Что же! Разбойничество Стеньки Разина, стало, повторится, по вашему рассуждению? — рассмеялся князь.

Брандт тоже весело и добродушно расхохотался и пошел провожать гостя через залу.

— Мой нижайший поклон вашему достопочтенному родителю. Что он к нам не наведается хоть на одну зимку? Я чаю, княжне пора уж жениха...

— А у вас их много в Казани... для княжны Хвалынской? — насмешливо спросил Данило.

Брандт рассмеялся снова и прибавил;

— Что делать? Сами изволили заметить. Пьянство, карты, шалости. Тут ведь Азия. Вот только из татар есть прекрасные юноши. Видели вы вчера Селима? Давай Бог нам таких. Умница, смирный и учится много. Да вот скоро и ему карачун будет. Пропадет малый.

— Отчего же?

— Окреститься хочет. Не мните, князь, — спохватился Брандт, — что я говорю как протестант. Нет. А это у нас про обычай вошло. Как казанский татарин, дворянин, или мурза, что ли, по-ихнему, станет с нашим дворянством сноситься, окрестится в веру православную, так и запропадет. Такие начнет творить подвиги, что страсть. У меня таких в губернии с десяток в опеке, да двое в доме умалишенных с пьянства, да еще двое при остроге, в дворянском отделении, за самое свирепое истязание и смертоубийство своих рабов. Вот и Селим туда норовит, — рассмеялся губернатор.

В эту минуту вернулась с прогулки Анна Ивановна Брандт и, рассказав о какой-то шутке своей любимицы Парани, навела Данилу на мысль ехать к Уздальским.

Там, принятый Марфой Петровной на лестнице с почетом и с особенною любезностью, князь нашел гостей; хромого генерала Сельцева с женой и с дочерью, лучшего доктора в городе, итальянца Джули, и князя Черемисова.

Беседа шла о свадьбе Уздальского, о его невесте Кречетовой и о ее отце.

Параня почему-то была особенно в духе, сидела в углу и шепталась с Дашей Сельцевой, которая знала всегда все происходящее в городе.

Теперь она рассказывала Паране, что вечером будет у князя Улуса Андреяна розыгрыш татарки. Татарку эту, не казанскую, а турецкую, из Крыма, Андрей Уздальский, собираясь жениться, разыгрывает у Черемисова.

Между тем Марфа Петровна рассказывала гостям в подробностях, что ее сестра Барская, живущая с мужем в Оренбурге, пишет, что собиралась везти захворавшего мужа в Казань, да боится.

— Много разбоев в округе ихнем. Какой-то злодей проявился и Салтаном себя величает китайским.

— Что вы мамоньку слушаете? — воскликнула бойко и весело Параня. — Она всегда все в ступе столчет. Тетушка отписывает, что тот злодей вовсе не Салтаном назвался, а российским...

— Молчи, Парашок, молчи, — поспешно перебила Марфа Петровна.

— Сама молчи, старая греховодница, — шутя отозвалась Параня и топнула ногой.

— При чужих людях-то! Ах, бесстыдница девица! Что гости-то подумают, как ты с матерью поступаешься? Хорошо это, ваше превосходительство?

Генерал Сельцев по своей привычке вытаращил глаза и рассмеялся вместе с другими. Гости уже привыкли к этим коленцам Парани. Один князь Данило пристально и удивленно глянул на девушку.

— А князь-то что помыслил о тебе? А? Поедет к родителю или в Питербурх и расскажет всем, какую девицу в Казани видел?

— Полно ты мне зубы-то заговаривать, яблоко моченое!

И Параня сделала матери гримасу.

Князь Черемисов громко хохотал и проговорил:

— Ай да Прасковья Алексеевна! Так! так! люблю. Что старших-то слушать? Чего они смыслят? Ничего! Правда ли моя?

— Она еще то ли творит? — весело жаловалась Марфа Петровна Даниле. — Спросите вы, князь, как она Осип Кесырыча обманула недавно. Я была у всенощной, видите ли, а она...

Данило прервал вопросом о том, кто Осип Кесырыч, и доктор Джули, встав с места, раскланялся пред ним.

— Джузеппе Чезаре Джули! — выговорил певучим голосом худенький и черненький венецианец.

Марфа Петровна рассказала гостям последнее коленце своего Парашка, то есть как девушка легла вечером на дорожке в саду около стены дома и послала девчонку к доктору сказать, что барышня выпала из окна и разбилась.

— Прибежал мой Осип Кесырыч. Ахают и охают. А людишки-то мои тоже не ведают, не то правда все, не то мороченье одно. И что тут было, государи мои! Согнали девок, понесли ее в горницы, положили. Лежит как мертвая, не дышит ведь, ей-Богу! не дышит. Вот спросите Осип Кесырыча! Ей-Богу! — клялась Марфа Петровна.

— Si, signore, — обратился Джули к князю, как будто думая, что петербургский князь должен знать непременно по-итальянски.

— А уж со мной-то она... бечеву вьет. Не родная я ей мать, вот и не почитает, — лукаво молвила Марфа Петровна, подмигивая Сельцеву.

— Ну, постой же, вот уедут они, я тебя в допрос возьму! — грозилась Параня из своего угла.

Данило встал. Эти шутки матери с дочерью произвели на него странное и нелепое впечатление, так что ему не захотелось оставаться долее.

«Ай да Иван! Выискал себе невесту, — думал он, выходя. — Нам в лагерь молдаванок привозили таких десятками, только не за тем, чтобы жениться на них».

Князь Черемисов вышел за князем и стал звать вечером к себе. Данило отказывался всячески, но Черемисов так пристал к нему, что он обещал быть на минуту.

Приехав домой, Данило велел все приготовить к отъезду, чтобы в ночь выехать. Он нашел брата на постели грустного и с глазами красными, как у кролика.

— Что-нибудь да есть новое, — обрадовался Данило и ни слова не сказал брату о последнем впечатлении, вынесенном из дома Уздальских.