После сватовства и помолвки Кречетов порешил объехать немногих своих знакомых и приятелей, чтобы в первый раз показать им свою дочь-невесту, потому что у некоторых соседей, где часто бывал он, дочь не бывала никогда. К иным он сам не возил ее ради того, что не было там ей ровней-девочек; к другим издавна Милуша упрямилась ехать. Она плакала при сборах в путь, дрожала от страху, а то и заболевала, и всегда кончалось тем, что дикарка при помощи Кирилловны оставалась дома.
Так не бывала Милуша никогда в Азгаре у княжны, несмотря на просьбы князя. Однажды, давно, девочки встретились у Городищевых, не полюбились друг другу, подрались, наплакались вдоволь, и потом имели самое невыгодное обоюдное воспоминание. Если дикарка не приезжала в Азгар, то и княжна Фима не просилась в Ольгино.
Первое посещение с дочерью-невестой Кречетов решил сделать к почетному и давнему другу Азгарскому. Жених должен был приехать вслед за ними.
Милуша, обмирая, въехала на азгарский двор, чуть не заплакала, когда вошла в огромные хоромы, и долго, как младенец, жалась от всех к отцу, несмотря на уверения князя Родивона Зосимыча, что он не кусается.
Наконец, перемолвившись через силу с Фимочкой, она последовала за ней в ее горницы. Вместе перебрали они обновы Фимы из Москвы, вместе обошли или, точнее, облетели и хоромы, и сад, и рощу и наконец собрались на островки Воложки удить рыбу, а оттуда вернулись друзьями.
В сумерки Милуша подробно описывала Фиме свой дом и сад, а ввечеру явился из Сокольского Андрей Уздальский, побывавший в дороге под рухнувшим мостом и запоздавший поэтому в Азгар. Андрей умел болтать и оживил угрюмый Азгар своим присутствием.
Пребывание в Азгаре Кречетова с дочерью по просьбе князя и Фимы продолжилось с двух дней, назначенных сначала, на целые две недели. Андрей ездил к невесте через день всегда верхом и ворочался по делам в Сокольское.
Наконец он собрался для закупок в Казань. Кречетовы собрались далее с визитами к соседям, но скучавший князь и еще более скучавшая княжна и слышать не хотели. И Кречетовы остались в Азгаре до возвращения жениха.
Однажды вечером, уже после ужина, когда княжна Фима уже ушла спать, а старики молча, осторожно и сопя из всех сил, растаскивали последнюю кучку бирюлек с гладкого подложенного под них стекла, Милуша сидела одна, задумавшись, на террасе. На этот раз она не могла поджидать своего Андрюшу, который, вероятно, находился в ту минуту уже в Казани. Милуша надеялась только, что он обманет и вернется ранее срока или даст крюк и заедет в Азгар по дороге в город.
Вдруг лошадиный топот долетел до ее ушей.
— Обманул меня, друг! — встрепенулась Милуша, но ровным спокойным шагом вернулась в темную залу и прошла в переднюю. Тут все было уже потушено! Ощупью отыскав дверь, она отворила ее и впустила приезжего. Едва переступил он порог, не успел еще скинуть шубку, уж Милуша радостно обняла его, крепко прижалась к нему и шепнула:
— Дорогой мой. Думаешь, ненароком приехал. Я ждала тебя, все ждала!.. Сердце мое сказало: жди.
Ее обняли крепко сильные руки, ее обожгли горячие поцелуи, и незнакомый голос проговорил:
— Голубушка! Так ты ждала меня. Что батюшка?
Ахнула тихо Милуша и вырвалась из объятий, как ужаленная. Он что-то спрашивал еще, сбросил шубку... Люди сошлись на голоса и огня принесли, но Милуша уже убежала. А приехавший князь Данило, снимая саблю и заряженные пистолеты, искал глазами сестру свою...
— Как ты выросла! Фимочка! Да где же она? Убежала к батюшке...
В доме поднялась суматоха.
— Князинька! Князинька приехал! Данило Родивоныч!!!
Все заходило ходуном в доме, старики вышли в залу, и князь Данило уже обнимался с отцом. Дворня сбежалась в дом и, не смея войти в залу, совала во все двери лохматые головы и заспанные лица.
— Разбудите Фимочку, — приказал Родивон Зосимыч.
— Я уж с нею расцеловался, она первая встретила меня, — сказал Данило.
Наверху, в угольной комнате, сидела у себя на постели Милуша, румяная и взволнованная. Она едва переводила дух, стрелой вбежав по лестнице, и часто проводила рукой по лицу, где горели полученные поцелуи и словно сжигали щеку и губы ее. Она дрожала слегка, то смеялась, то охала, и все водила рукой по пылавшему лицу, все стирала эти горячие поцелуи чужого человека... И чудное дело! Эти поцелуи пронизали ее, проливались на сердце, разливались теплою струей по всему телу ее, и вся она трепетала, как подстреленная голубка. Снизу долетал шум, гул всеобщего говора... Звали княжну, звали дворецкого, приказывали ужин, бегали, толкались, хлопали дверями, кто-то упал, кто-то обругал кого-то... И все шумело, все толпилось, все кричало...
Милуша чутко прислушивалась.
— Что делать мне? — говорила она вслух. — Срам! Срам! Уехать бы? Где же Кирилловна?
«Каков он собой?» — спрашивало что-то в Милуше, и казалось ей, что это щеки ее в поцелуях спрашивают, а не она сама.
Наконец вошла Кирилловна и тоже объявила новость.
— Кирилловна! Мамушка! Что я натворила... Ехать нам... Ехать надо!
И Милуша рассказала все.
— И! Звездочка моя! Важность какая? Чего ты это? Добро бы мужик какой, а то князинька! Ну обмахнулась! Скажешь, что, мол, не подумайте дурно. Я, мол, не знала, что это вы, жениха своего ждала. Да он, звездочка, и не приметил, я чаю, кого облизал. Где в эдаком Вавилоне приметить, что в дому-то поднялся. Меня было старую раздавили сейчас, как бросилось спросонку все холопье в дом... Ступай-ка вниз... Ничего! — утешала свое дитятко Кирилловна, но Милуша не двигалась.
— Каков он собой, Кирилловна... большой? — решилась она наконец спросить. Не большой, а другое слово подсказывали щеки.
— Красавец, как есть! Ну хуже твоего Сокола! Генерал уже, сказывают.
За Милушей пришел наконец и отец, звать дочь представить приехавшему князю, но Милуша рассказала и ему свою ошибку.
— Срам какой! — по-своему принял Кречетов. — Ты меня осрамила, Милуша... Как же так вешаться на шею? Срамота!
— А он-то сам чего же облапил? И он, гляди, хоть и князь! — сердито заступилась Кирилловна.
Решено было ничего не говорить, если сам князь не вспомнит. Милуша легла спать, но всю ночь проворочалась, всю ночь обмирала тревожно, и на заре, в полудремоте, в полумгле, она уже не стирала поцелуев с лица, а как-то, напротив, всем телом притаилась и точно прислушивалась к своим щекам и к оставшемуся на них горячему следу...
— А Андрюша?! — вдруг вымолвила Милуша уже при дневном свете. Девушка тут только вспомнила о женихе. — Обидела я Андрюшу. Забыла! — упрекала она себя.
Наутро все сошлись в восьмом часу в зале. Пошла и Милуша, уже спокойная, но все еще робкая и стыдливая и не решившая еще в себе самой, как глянуть в глаза этого чужого и нечужого человека.
Вошла Милуша в зал вместе с Серафимой. Князь Данило за минуту вышел к себе, в отведенную ему портретную. Перед местом его стояло начатое кушанье. Поздоровалась Милуша со всеми и села к столу.
— Экая красавица! — вымолвил Родивон Зосимыч. — Ныне еще краше; знать, проспала ночку хорошо. Вот бы мне эдакую Даниле подыскать, — шутил старик.
Раздались звонкие шаги в диванной, звук шпор, и князь вошел в залу. Милуша сидела, опустив глаза на стол, и думала: «Срам! Срам! Вспомнит! Осмеет!»
— Вот моя единственная, Данило Родивоныч! — сказал Кречетов. — Прошу любить да жаловать.
Милуша вспыхнула, вся зарумянилась, привстала, все не поднимая глаз на князя, и поклонилась.
— Ну, Дмитрий Дмитрич, — вымолвил князь Данило. — По совести скажу: таких красавиц и в Питере нет, как ваша Людмила Дмитриевна.
— Смеяться изволите! — отвечал Кречетов счастливым и радостным голосом.
Милуша закраснелась еще более.
— По чистой совести! Пожелать надо Андрею Алексеевичу уметь любить такую супругу! — продолжал Данило любезно, и затем, усевшись прямо против Милуши, он посмотрел пристально на потупившуюся девушку.
— Мне сдается, я где-то встречал Людмилу Дмитриевну, — добродушно и ласково сказал он, видя смущенье девушки.
«Сейчас скажет!» — подумала Милуша, подумал и Кречетов. Оба собрались промолчать или солгать.
— Не видал ли я вас у Городищевых в мой прошлый приезд? Я был у них раза два.
Князь Родивон прервал разговор вопросом о Павле Городищеве. Милуша успокоилась и наконец решилась взглянуть на Данилу через стол. Подняла девушка глаза и робко устремила их, но вдруг они раскрылись широко, блеснули ярко, и побелело как снег все лицо Милуши. Бросилась девушка от стола, как раненная в сердце, и диким, отчаянным криком огласила весь дом, и, как скошенная, повалилась она на пол замертво. Без памяти унесли девушку и уложили в постель.
Когда же Милуша пришла в себя и осмотрелась, то задрожала всем телом и повела непонятные смутные речи... Что же случилось с бедною Милушей? В третий раз повстречала она своего лесовика.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |