Глава XIV

Девушка весь вечер промолчала, продумала. А когда пошла спать, легла, не простясь с матерью, и пролежала всю ночь не шевелясь и раскрыв синие глаза свои на лампадку.

«Люблю ли я Ваню?» — думалось ей.

И после бессонной ночи, на рассвете дня, Параня встала, накинула на себя кацавейку и тихонько вышла на большой балкон... Было свежо. Она укуталась и, прижавшись в угол балкона, выглядывала оттуда на сад, на город и Кремль, полуукрытые серым утренним светом зари. Пожелтевшие липовые аллеи, отжив свое, собирались на очередную смерть; и хотя было тихо, но листья то и дело кружились в воздухе и падали на землю, один за другим, словно плакали липы на свой лад.

«Тоскливо как!» — подумала Параня, и сгрустнулось ей еще более. Прямо перед ней через сад виднелись на горе кремлевские стены темным венцом, и среди него пестрели храмовые главы собора и монастырей, отдельно от всего высилась и рисовалась на бледном небе башня Сумбеки. Левее, среди города, виднелся барский домина князей Хвалынских; верхние окна, выбитые и темные, угрюмо чернелись в желтых стенах. На мертвеца с провалившимися глазами похож был этот домина.

Параня прильнула плечом к решетке и, приютившись от морозного утра, задумала свою неотвязную и докучную думу.

Понурилась русая беспокойная головка на грудь, и длинная, распущенная через плечо коса спряталась под кацавейкой и лежит на коленях... Неровно колышется грудь девушки, взор туманится, и не светятся в нем синие лучи. Слезы крупные, тяжелые скользят через побелелые щеки и капают на атласную кацавейку... Плачет Параня тихо, горько, непрерывно. И уже не первый раз сидит она тут на заре, забившись в угол, и не первый раз плачет потихоньку от мамы.

Чудная девушка Параня! Она ли недавно румяная, резвая, носилась в мазурке и, пылая огнем, страстно смеялась всему миру в лицо, а затем страстно шепталась с конфедератом? Она ли с побелелым лицом и слезами тоски приютилась теперь на балконе?

Что же с ней? Первая красавица, первая приданница, обожаемая всеми, — чего ей нужно? Чего же полусознательно ищет она в мире кругом себя, неотступно просит в страстной молитве? Хочет она сердце свое золотое, душу свою кипучую отдать безвозвратно... Себя всю отдать, умереть для себя и воскреснуть в воле иной, чужой и милой. Но никто нейдет, не берет ее в кабалу.

Нет красавицы краше Парани.

Много поется песен любовных на Руси святой про девицу-красу со змеей-косой русой до земли, с очами Божьими, синими, что тихо, без лукавства, сердце крадут у молодца. Белая, как снег сугробов зимних, румяная, как зорька летняя: белым лебедем она ходит-плавает, глянет — душу полонит, слово молвит — околдует, усмехнется — солнышком засияет... А полюбит?! Все возьми, жизнь возьми, да пусть только на один миг в затишье ночном опутают и обожгут молодца эти руки, да эти косы, да эти слезы девичьи! А не полюбит иль разлюбит? Прими молодца, мать сыра земля. Не родиться бы ему на белый свет!

И песни эти про Параню сложены!

Кому же уступить, в чьи объятия отдаст Параню ангел-хранитель ее с колыбели? С ним одним вела она свои ночные беседы девичьи, от матери скрытые, людям неведомые!

Где и кто молодец тот?..

Статен и пригож милый песен русских, черноокий, чернобровый, удалец, молодец. Лихо скачет он на коне и не боится ни врага лихого, ни лесу дремучего, ни зверя лютого. Сердце его золотое, но страшен нож его острый, верный товарищ его и заступник. Жене от Бога дан он в оборону от злых людей и бед бедовых и от грозных непогод житейского моря. Знай, жена, люби покрепче, ласкай горячей, слушайся верней и спи безбоязно на груди милого, не страшась ничего, счастливая его счастьем, умная его разумом, богатая его лаской!..

Нет. Не полюбит молодца этого Параня. И не он ей грезится! Не его она ждет...

Носится Параня скрытым помыслом в том царстве червонном, где иные молодцы, все царевичи да витязи, красоты невиданной, молодечества неслыханного. На конях шестикрылых великие дела творят они. Вороги их и недруги заповедные — не люди, а змеи-драконы многоглавые, что плавают по морям-океанам, иль чародеи злобные, что живут на островах алмазных, иль рати бесчисленные, что походами ходят по царствам заколдованным, иль богатыри с мечами-кладенцами, что стерегут, проходу не дают в чернограды стобашенные. И страшен тот царевич своим ворогам, и все по плечу тому витязю, и все на потеху тому молодцу. На чудном коне своем через полмира пролетит он, за облака взовьется, дно морское достанет. И чем берет все? Только свистнет своим посвистом, только полой кафтана тряхнет, только рукавичку вывернет наизнанку, только ус расправит. И бегает по миру молва стоустая, величает его дела великие. И все творит он ради милой своей, ради царевны-красоты, что ждет его в тереме высоком. А принесется он, приголубит она его да убаюкает на груди своей и сторожит всю долгу ночь отдых его от подвигов громких.

Вот бы с кем век свековать, с кем вместе и в одну могилу лечь!

Но нету более витязей этих на земле Русской! Прошли те времена золотые. Много молодцов вокруг Парани, но ни одному из них и не снилось, чего хочет девица.

Что ж? Отдать себя Ивану и скоротать жизнь с ним, радуясь его счастью? Отогнать от себя лукавого лгуна, — своего коня шестикрылата, что все уносит за облака и губит девицу? А если будет день — явится витязь нечаян, негадан, не в урочный час, и заслонит собой мужа Иванушку, да поманит и уведет поцелуем за собой?

Горе, горе тогда! Лучше жди, чем губить и доброго молодца, и себя. Что ж делать, что постылы красным девицам Иванушки с золотою душой, а подавай им все молодца с ножом за голенищем. Вишь, милует тот по-своему, по-горячему, и деготь с ним медом оборачивается...

Очнулась Параня от благовеста на храмах городских... Сад голый и сучковатый, липы и трава пожелтелые, а за ним на горе кремлевские храмы, главы и шпицы — все плавает в розовом тумане осеннем, что саваном развернулся и одевает окрестность. Все тоскливо, сыро и лучисто, будто в слезах, и белесоватым пятном расплывается восходящее за туманом солнце. Крепко спит еще Татарка-Казань, укрытая мглистыми белыми волокнами, словно ветхим рваным покрывалом. Кой-где, как из дыр, торчит церковь, дом барский или мечеть с минаретом. Крепко, знать, спит еще на заре и мама Парани.

Нет, Марфа Петровна давно уже стояла над дочерью, и сердце в ней щемило.

— Да поведай ты мне горе свое. И впрямь любишь ты, что ль — кого я не знаю! — сказала женщина в отчаянии.

Не выдержала Параня, бросилась и повисла на груди мачехи-матери. И долго плакала про горе свое красавица.

— Горе мое — никого не люблю я!.. И хочу я, мама, помираю, хочу!.. Чего, сама не ведаю. Знать, испорчена я...