Но прежде чем очутиться на Яике и вновь объявить себя царем, Пугачев проделал довольно большой путь, во время которого он и его спутники стали участниками немаловажных происшествий.
Выбросив из кибитки солдата Рыбакова, беглецы направились в татарскую деревню Кирша, где у одного местного жителя «в укрывательстве» жила дружининская жена Домна с двумя малолетними детьми (она перебралась туда из Казани, узнав от старшего сына о намерении мужа бежать). Преступная компания взяла их с собой и двинулась к Ал ату, чтобы забрать иконы из дома Дружинина. Однако из этой затеи ничего не вышло — «в доме стоял уже караул». Узнав об этом, беглецы убрались из Алата. Переправившись сначала через реку Вятку, а потом через Каму, Емельян и его спутники очутились в селе Сарсасы, где проживал раскольник Алексей Кандалинцев, с которым Емельян познакомился, когда сидел в Казанской губернской канцелярии, а Кандалинцев приходил туда по делам. Заметим, что и этому знакомству поспособствовала «приверженность» Пугачева к старой вере. В Сарсасах Емельян задержался, а его спутники отправились на Иргиз. Вернее, выехал Пугачев вместе с ними, но затем, как утверждал во время следствия, по наущению Кандалинцева тайком покинул товарищей и вернулся в дом Алексея1.
Пару слов скажем о дальнейшей судьбе пугачевских спутников. Семья Дружининых скиталась по Заволжью, затем вернулась в родные места, жила близ Алата в землянке до тех пор, пока в феврале 1775 года не была арестована и доставлена в Казань. В марте Парфена и Филимона для дальнейшего следствия отправили в Москву, в Тайную экспедицию. В конечном счете Дружининых признали невиновными в антигосударственных деяниях Пугачева. Парфена возвратили в Казанскую губернскую канцелярию, где он должен был находиться до тех пор, пока не покроет недостачу казенных денег. Но Парфен недолго содержался в неволе — вскорости деньги за него внесли человеколюбивые «сограждане». Филимон же был освобожден сразу. Что же касается солдата Григория Мищенкова, то он летом 1773 года, отколовшись от Дружининых, поселился на реке Кинеле в Черкасской слободе. Что сталось с ним дальше, неизвестно2.
Пугачев прожил в Сарсасах несколько недель, а потом отправился в дальнейший путь, который лежал на Яик. Вместе с ним поехал и Кандалинцев. Правда, по словам Пугачева, Алексей ничего не знал о его «злых замыслах» и направлялся на Иргиз «для спасения в скит». Не доезжая Яицкого городка «версты с четыре», путники встретили местную бабу, которую Пугачев спросил:
— Што, молодушка, можно ли пробратца на Яик?
— Кали есть у вас пашпорты, так, пожалуй, поезжай, а кали нет пашпорта, то тут есть салдаты, так вас поймают.
Товарищи, «испужавшись сих слов», поехали в сторону Талого умета, держателем которого был Степан Оболяев, он же Еремина Курица. Неподалеку от умета они встретили возвращавшихся с Яика порожняком «Мечетной слободы мужиков». Кандалинцев поехал с ними в Мечетную, а Пугачев, заплатив ему за лошадей, направился к Ереминой Курице. О Кандалинцеве можно добавить только то, что во время пугачевщины он принял участие в восстании, за что и был казнен3.
У Оболяева Пугачев появился, по одним данным, в середине июля 1773 года, а по другим — «накануне Успеньева дни», то есть 14 августа. Ереминой Курице запомнилось, что «платье на нем было крестьянское, кафтан сермяжной, кушак верблюжей, шляпа распущенная, рубашка крестьянская холстинная, у которой ворот вышит был шолком, наподобие как у верховых мужиков, на ногах коты и чулки шерстяные, белые». Степан, конечно, знал об аресте Емельяна, а потому немало удивился, увидев его.
— Как ты, Пугачев, свободился?
— Бог помог мне бежать, так я ис Казани ушол.
— Ну, слава богу, што Бог тебя спас!
— Што, брат, не искали ли меня здесь?
— Нет.
— Што слышно на Яике?
— Смирно.
— Што, Пьянов жив ли?
— Пьянов бегает, для тово что проведали на Яике, што он подговаривал казаков бежать на Кубань4.
Степан разрешил Пугачеву пожить некоторое время на умете. Его нисколько не смущало, что Емельян бежал из тюрьмы — «хотя бы он с виселицы был». Главное для Степана — исполнить «слово Божие», повелевающее «странных (странников. — Е.Т.) призирать и питать». И уж тем более не могло его смутить признание Пугачева, что он не купец, а «Дубовский казак Петр Иванович» (в этот раз по каким-то причинам Пугачев решил назваться так)5.
Какое-то время Емельян жил спокойно, «упражнялся в стрелянии и ловле на степи зверей». Однако разговоры укрывавшихся от властей казаков, заезжавших на умет, напоминали Пугачеву, что он приехал сюда не прохлаждаться. Казаки жаловались, что должны выплачивать большие штрафы за убийства и грабежи, совершённые ими во время бунта: «...велено собрать с кого сорок, с кого тритцать, а с некоторых и по пятидесяти рублей... А как такой суммы заплатить нечем, военная ж команда строго взыскивает, и так-де многая от етого разъехались, а с жон-де наших взять нечего, что хотят, то и делают с ними. И заступить-де за нас некому. Сотников же наших, кои было вступились за войско, били кнутом и послали в ссылку. И так-де мы вконец разорились и разоряемся. Теперь-де мы укрываемся, а как пойманы будем, то и нам, как сотникам, видно, также пострадать будет. И чрез ето-де мы погибнем, да и намерены по причине той обиды разбежаться все. Да мы-де и прежде уже хотели бежать в Золотую Мечеть, однакож-де отдумали до время»6.
К этим казачьим сетованиям необходим комментарий, без которого трудно понять ситуацию на Яике накануне Пугачевского восстания. В конце апреля 1773 года был получен окончательный приговор Военной коллегии по делу участников Яицкого мятежа, подписанный императрицей. Он был гораздо мягче, чем проект, предложенный следственной комиссией: казнить несколько десятков человек, часть казаков наказать «нещадно плетьми» и отправить на фронт, наказать и детей мятежников «от пятнадцати лет и свыше». Окончательный приговор вообще не предусматривал смертной казни. 16 человек «первых и главнейших зачинщиков» следовало, «наказав кнутом, вырвав ноздри и поставя знаки, сослать в Сибирь на Нерчинские заводы в работу вечную». Еще 38 человек подлежали битью кнутом, но уже без вырывания ноздрей и клеймения, а потом отправке с женами и «малолетными детьми» на поселения в разные места. Шестерых сознавшихся в своих преступлениях предписывалось, выпоров плетьми, отправить на фронт. Наконец, еще 25 бунтовщиков также повелевалось наказать плетьми, а затем престарелых отправить в симбирский гарнизон, а молодых распределить по различным армейским полкам. Этот приговор был публично исполнен в Яицком городке 10 июля 1773 года.
Однако помимо кнута, в прямом и переносном смысле, приговор предусматривал для мятежных казаков и «пряник». Прежде всего, объявлялось прощение шестерым мятежникам, которые во время бунта защищали офицеров и старшин от «мести» восставших и уговаривали последних прекратить бунтовать. Среди прощенных был Максим Шигаев — в недалеком будущем он станет одним из ближайших пугачевских сподвижников. Определенную роль в подготовке будущего восстания сыграет и еще один помилованный, Михаил Кожевников, — он будет шить знамена для повстанцев. Но этим указ не ограничился. Были прощены остальные «непослушные» казаки, участники восстания (2461 человек), которые, по мнению правительства, бунтовали «от сущего невежества и по незнанию истинного своего благоденствия». Беглым обещалось прощение в случае, если они вернутся в течение трех месяцев. Правда, «пряник» для казаков был с изрядной долей горечи. Кроме того, что они должны были вторично принести присягу, их обязывали выплатить огромный денежный штраф — 20 107 рублей 70 копеек, который впоследствии был произвольно увеличен комендантом Яицкого городка Симановым и старшинами до 36 756 рублей. Причем после этого увеличения штраф должны были выплачивать все «непослушные» казаки, в том числе и те, кто не был причастен к бунту, а служил, например, на Кавказе7.
Подобное положение вещей, когда, с одной стороны, «непослушные» казаки должны выплачивать непосильный штраф, а с другой — большая их часть остается на воле, притом вооруженная и плохо контролируемая, означало, что новый конфликт казачества с правительством становится неизбежным. Конечно, едва ли Пугачев мыслил такими категориями, однако он был прекрасно осведомлен о недовольстве казаков и понимал, что самое время этим недовольством воспользоваться. Именно поэтому он решил поведать, что никакой он не Петр Иванович, а государь Петр Федорович. И первому он открылся Степану Оболяеву — Ереминой Курице. Как вспоминал сам Оболяев, однажды после бани Пугачев вдруг его спросил:
— Што, Степан Максимыч, давеча ты парился со мною в бане, приметил ли ты на мне царския знаки?
— Какия знаки, почему мне их знать? Я не только не видывал, да и не слыхивал, что такия за царския знаки.
— Эдакая ты простая курица! Уж царских знаков не слыхивал! Ведь каждой царь на себе имеет телесныя знаки. Я вам, когда яицкия казаки сюда приедут, покажу их.
Степан, «усумнясь в его словах», спросил, глядя Пугачеву в глаза:
— Што это, Петр Иваныч, к чему ты это говоришь? Каким быть на тебе царским знакам?
— Эдакой ты безумной, — говорил с усмешкой Емельян, — уж того-то не догадаешься, к чему я это говорю. Вить я не купец и не казак, так как тебе сказался, а государь ваш Петр Федорович.
Оболяев с сомнением и в то же время со страхом проговорил:
— Да как же это? Я слышал, что государь Петр Федорович помер.
— Врешь! Петр Федорович жив, а не умер! Ты смотри на меня так, как на него. Я был за морем и приехал в Россию прошедшего года и, услыша, что яицкия казаки приведены все в разоренье, так нарочно для них сюда на выручку приехал и хочу, есть ли Бог допустит, опять вступить на царство.
Оболяев «по простоте своей» поверил Пугачеву и стал оказывать ему должное почтение. Однако самозванец «до времени» запретил ему делать это «на людях», а также приказал никому о нем не говорить, кроме яицких казаков «войсковой», то есть мятежной, стороны. Похожим образом суть этого разговора передавал и сам Пугачев8.
Необходимо пояснить, о каких «царских знаках» говорил Пугачев Ереминой Курице. Дело в том, что многие в народе полагали, будто настоящий царь должен иметь на теле специальные отметины: царский герб, кресты, месяц, звезды и т. п. Наличие этих знаков, по народным представлениям, свидетельствовало «о божественном предназначении подлинного царя». Иногда самозванцы специально наносили подобные знаки на тело, например выжигали их. Но зачастую за «царские знаки» выдавались и принимались отметины, данные самой природой: родимое пятно, очертаниями напоминавшее двуглавого орла, «грудь, обросшая волосами крестом», и т. п.9 Что же касается Пугачева, то он, как мы увидим, за «царские знаки» выдавал болячки «под титьками» и «на левом виске пятно». Болячки остались после того, как «гнили у него грудь и ноги», а пятно на виске — от «золотухи».
Новоявленный «царь», как мы помним, желал, чтобы о нем стало известно мятежным яицким казакам. Вскорости ему представился шанс поговорить с одним из них. На умет по делам приехал Григорий Закладнов. Разумеется, Пугачев поведал ему, что он никакой не купец, а государь. Сообщив это, «амператор» отправил Григория в Яицкий городок — передать, чтобы казаки «войсковой стороны» прислали к нему «двух нарочитых людей». «Я уже их избавлю от раззарения старшины, — обещал самозванец, — и проведу их на Кубань. А если оне да замешкаются и добра себе не захотят, то я ждать долго не буду, только меня и видели». Кроме того, «Петр Федорович» строго повелел Григорию не рассказывать о том, что он узнал на умете, не только «посторонним», но и собственной жене. Закладнов, судя по всему, был шокирован услышанным — по его собственному признанию, «испужался и онемел и не знал, что делать». Несколько опомнившись, Григорий сел на лошадь и «поехал в Яик», где передал нескольким казакам, что «на умете у Ереминой Курицы проявился государь, Петр Федорович»10.
Через несколько дней по решению казаков (число их пока было невелико) на умет отправился их посланец Денис Караваев, чтобы собственными глазами посмотреть на «царя» и поговорить с ним. Для компании он захватил с собой приятеля, Сергея Кунишникова. Подъехав к умету и увидев Еремину Курицу, Караваев тихо спросил: правду ли, мол, говорят, что у него живет государь Петр Федорович? Уметчик заверил его, что это истинная правда, но с царем сейчас повидаться нельзя, поскольку около умета много посторонних людей. Казаки переночевали на умете, а наутро Степан повел их в «плетневый сарай», где тогда и пребывал «Петр Федорович». Разумеется, Оболяев предварительно уведомил «императора» о желании казаков повидать его, и тот дал добро на аудиенцию, приказав предварительно «спросить у тех казаков, бывали ли они в Петербурге и знают ли, как должно к государю подходить». Если же «не бывали и не знают», то их следовало проинструктировать: надобно встать перед «Петром Федоровичем» на колени и поцеловать его руку. К счастью для самозванца, Караваев и Кунишников в столице никогда не бывали и императора не видели (в противном случае «царская» карьера Пугачева могла бы на этой встрече и закончиться), а потому, войдя в сарай, по наущению Ереминой Курицы бухнулись самозванцу в ноги и поцеловали ему руку. «Государь» стал их выспрашивать, с чем приехали.
— Мы теперь вконец разорены, — начал Караваев, — детей наших в солдаты хотят отдавать, а нам бороды брить.
Казакам, конечно, такая жизнь была не по сердцу. Они хотели «служить по-старому, как при царе Петре Алексеевиче было, и по грамотам». Поэтому Караваев просил «государя» за них заступиться, в свою очередь обещая, что и казаки его не оставят.
— Хорошо, друзья мои, — сказал самозванец, — Ежели вы хотите за меня вступиться, так и я за вас вступлюсь. Только скажите своим старикам, чтобы они исполнили всё то, что я прикажу.
— Изволь, батюшка, надежа-государь, — заплакав, закивали казаки, — всё, что вы не прикажете, будет исправно.
Самозванец также не мог сдержать слез:
— Ну, детушки, не покиньте вы меня, соколы ясныя. Теперь я у вас пешей сизой орел, подправьте сизому орлу крылья. Умею я вами и нарядить, и разрядить.
Затем были отданы первые приказания Яицкому войску. Самозванец велел готовить знамена для будущего сбора, а также прислать ему «платье хорошее и шапку бархатную», понимая, что в нынешней своей одежде ему нельзя появиться перед войском. Кстати, по некоторым данным, именно после этой просьбы произошел один малоприятный для Пугачева эпизод. Казаки попросили самозванца составить список потребной ему одежды и материалов, нужных для изготовления знамен (по другим данным, Караваев попросил «царя» написать в Яицкое войско указ). Неграмотному Пугачеву пришлось выкручиваться; он отговорился то ли тем, что у него нет ни бумаги, ни чернил, то ли отсутствием писаря.
Вывернувшись из этой весьма щекотливой ситуации, Пугачев продолжил играть роль милостивого и щедрого государя. Он пообещал Яицкому войску вернуть все те привилегии, которыми, по казачьему преданию (подробнее о нем речь пойдет ниже), казаков жаловали цари, начиная с первого Романова, Михаила Федоровича, да еще кое-что добавить от себя:
— Ежели Бог меня допустит принять царство, так я буду вас, Яицкое войско, жаловать, так, как и прежние государи: рекою Яиком и всеми протоками, рыбными ловлями и сенными покосами, безданно и безпошлинно, и распространю соль на все четыре стороны, вози кто куда хочет безденежно, и оставлю вас при прежних обрядах. И буду жаловать так, как и донских казаков: по двенадцать рублей жалованья, по двенадцати четвертей хлеба. А вы мне за то послужите верой и правдою.
Гости опять выразили готовность от имени Яицкого войска послужить «царю», однако просили повременить со сбором войска, поскольку в данный момент казаки заняты на сенокосе. Пугачев, в свою очередь, говорил им, что «надобно это делать как можно скорее, чтоб в огласку как не пошло». Поэтому он приказал яицким посланцам возвращаться домой, посоветоваться с казаками насчет будущего сбора и вернуться с ответом через три дня. Если «царь» окажется в отлучке (Пугачев с Оболяевым собирались по делам на Иргиз), то следовало подождать, осведомившись о нем у оболяевского работника, беглого крестьянина Афанасия Чучкова. Кстати, Афанасий во время «аудиенции» пытался подслушать, о чем говорят приезжие казаки с постояльцем, но был изгнан последним из сарая. Однако он всё же успел услышать, как «Петр Иванович» называет себя царем. Работник рассказал об этом чудно́ м разговоре хозяину и получил от него разъяснение, что это никакой не Петр Иванович, а самый настоящий государь Петр Федорович11.
Конечно, на взгляд современного человека, «аудиенция» в сарае выглядит комично. Но последствия ее будут куда как серьезны. Порой из сущей чепухи вырастают самые значительные исторические события. Эта «аудиенция» оказала важное, а может быть, и решающее влияние на дальнейший ход событий. Советский историк В.И. Буганов верно заметил, что во время разговора Пугачева с казаками «обе стороны не говорят уже ни о каком уходе с Яика. Наоборот, речь идет о том, как лучше устроить жизнь на Яике»12.
Расставшись с Караваевым и Кунишниковым, Пугачев и Еремина Курица засобирались в дорогу. Путь они держали на Иргиз, где в тамошних «раскольничьих» скитах Пугачев надеялся найти грамотея, который стал бы у «государя» «вся-кия дела писать». После недавнего конфуза во время «аудиенции» необходимость в таком человеке стала для самозванца очевидной. Кроме того, Пугачев намеревался заехать в Мечетную слободу к своему куму Степану Косову, у которого оставил рубашки. На следствии Оболяев рассказывал, что ему не хотелось ехать на Иргиз, ибо он «как бы предчувствовал беду». Однако Пугачев сумел его уговорить. Сначала они заехали в Исаакиев скит, но ни в самом монастыре, ни на его хуторе никакого «письмянного человека» «не отыскалось» (Оболяев по наущению самозванца «открылся» одному скитскому старцу, что писарь нужен для «государя Петра Федоровича»). Затем, оставив телегу на хуторе, путники поехали верхом в Мечетную слободу. «Малолетный» сын Косова сказал, что отец «хлеб с пашни возит на гумно». По дороге на гумно встретили Косова, и Оболяев оставил Пугачева наедине с кумом, а сам направился по своим делам в Пахомиев скит. От его внимания не укрылось, что Косов, «увидя самозванца, так как бы чего испугался».
— Как Бог тебя выручил из Казани?
— Вашими молитвами.
— Что ты, кум, сюда приехал?
— Приехал к тебе за рубашками.
— Да есть ли у тебя пашпорт?
— Есть.
— Да где ж он?
— Вон у меня пашпорт лежит в телеге для тово, што, видишь, идет дозжик, то, штоб не замочить, и оставил в телеге.
Сообразив, что «кум собирается его изловить», Пугачев под каким-то предлогом быстро убрался с его двора. На слободской околице он нашел Еремину Курицу — тот так и не добрался до монастыря, «замешкавшись» у одного знакомого мужика, — и вместе с ним отправился в Пахомиев скит, где намеревался спрятаться от возможной погони. Косов и впрямь не собирался оставлять кума в покое, а донес на него старосте Мечетной слободы. Тот организовал поиски, к участникам которых позже присоединились монахи Филаретова скита. Укрыться в Пахомиевом скиту не удалось. Не успели Пугачев и Оболяев появиться там, как монахи закричали: «Смотрите! За вами погоня!» Самозванец предложил Оболяеву бежать, но тот говорил:
— Ты поезжай себе. А мне чево боятся и от чево бежать?
Совсем скоро выяснилось, что он очень сильно ошибался.
Пугачев в одиночку бросился к Иргизу и, переправившись на лодке, избавился от преследователей. Нагнав Еремину Курицу, те били его настолько немилосердно, что крики несчастного Пугачев слышал на другом берегу13.
Следствие по делу Ереминой Курицы продолжалось до 10 января 1775 года. По определению Сената он был бит кнутом, заклеймен и сослан на пожизненное поселение в Кольский острог. Последнее документальное прижизненное известие о нем относится к 1801 году14.
Вышеописанные события в Мечетной слободе и ее окрестностях произошли 27 августа 1773 года. До начала восстания оставалось без малого три недели. Как же за столь короткое время искра, брошенная Пугачевым, превратилась в пламя пугачевщины?
Примечания
1. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 68, 69, 156—158; РГАДА. Ф. 6. Д. 414. Л. 276—277 об., 285 об., 287—288 об.
2. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 414. Л. 278—282, 288 об. — 292, 297—310.
3. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 69, 70, 158, 259.
4. См.: Там же. С. 70, 158, 159; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 38 об., 39; Д. 512. Ч. 1. Л. 229 об., 230.
5. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 70; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 39—40 об., 41, 41 об., 140 об.; Д. 512. Ч. 1. Л. 244 об.
6. Емельян Пугачев на следствии. С. 70, 71.
7. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 155, 156, 183—186; Рознер И.Г. Указ. соч. С. 177—182; Андрущенко А.И. Указ. соч. С. 17, 18.
8. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 71, 159; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 42 об. — 43 об.; Д. 512. Ч. 1. Л. 230, 230 об.
9. См.: Чистов К.В. Указ. соч. С. 49—275; Успенский Б.А. Указ. соч. С. 80; Перри М. Символика «царских знаков» российских самозванцев XVII—XIX вв. // Верховная власть, элита и общество в России XIV — первой половины XIX в. (Российская монархия в контексте европейских и азиатских монархий и империй): Тезисы докладов Второй международной научной конференции 24—26 июня 2009 года. М., 2009.
10. РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 44 об. — 46, 67—69 об.; Д. 512. Ч. 1. Л. 230 об., 231, 237—238, 240 об. См. также: Емельян Пугачев на следствии. С. 71, 72, 159.
11. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 72, 159, 160; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 46—52, 141 об. — 144 об. об.; Д. 512. Ч. 1. Л. 231—232, 240 об. — 241 об., 245—246; Ф. 349. Д. 7330. Л. 3—10, 17 об.
12. Буганов В.И. Указ. соч. С. 72.
13. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 72, 73, 160, 161, 263; РГАДА. Ф. 6. Д. 414. Л. 230—231 об.; Д. 506. Л. 52—57 об.; Д. 512. Ч. 1. Л. 232—233.
14. См.: Дубровин Н.Ф. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 171, 176, 200—203; Емельян Пугачев на следствии. С. 260.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |