Мы задумали дело правое,
Дело правое, думу честную;
Мы царицу, шлюху поганую,
Призадумали с трону спихивать...
Мы дворян господ на веревочки,
Мы дьячков да ярыг на ошейнички,
Мы заводчиков на березеньки,
А честных крестьян на волю вольную.
Из народной песни.
I
В конце лета 1773 г. в теплый и ясный августовский день, на умет, затерянный в степях, приехал человек в телеге, запряженной парою лошадей. Одет он был, как свидетельствует современник, в сермяжный крестьянский кафтан, подпоясанный цветным кушаком, в холстинную, вышитую шелком рубашку; на голове у него была небрежно надета белая войлочная шляпа, а на ногах — коты и шерстяные чулки; в телеге лежало ружье, медный котел и несколько арбузов.
В приезжем владелец умета Степан Оболяев легко узнал Пугачева.
Оболяев рассказал Пугачеву, что «на Яике пока смирно, а Пьянов в бегах: проведали, что он подговаривал казаков бежать на Кубань».
Пугачев остался у Оболяева, ибо лучшее место для встречи с казаками выбрать было невозможно. Таловый умет находился в 60 верстах от Яицкого городка и был расположен близ степной реки, берега которой обросли камышом и кустарником. Сам хозяин умета был в курсе местных событий, имел обширную и постоянную связь с недовольными казаками и не только сочувствовал их повседневным горестям, но и помогал, чем и как мог. Во время подготовки к восстанию Оболяев явился для Пугачева незаменимым посредником.
Расспросив подробно Оболяева о положении в Яицком войске, Пугачев просил уметчика познакомить его с казаками.
Первые шесть дней завязать знакомство не удавалось. Каждый день рано утром Пугачев уходил в степь охотиться за сайгами и возвращался в умет поздно вечером.
Находясь целыми днями в глухой степи, Пугачев терпеливо готовился к предстоящей встрече с казаками. Его не покидала мысль о восстании, план которого он обдумывал наедине с собой. Рассказы Филарета и казака Пьянова о самозванце Богомолове, упорные слухи, распространяемые среди раскольников Иргиза и яицких казаков о том, что Петр III жив и объявился было в Царицыне, откуда бежал, — внушили Пугачеву мысль назваться императором Петром III, о котором в народе говорили, что он изведен барами за желание облегчить участь крестьян и дать льготы раскольникам1.
Приняв на себя имя Петра Федоровича, которое в связи с этими слухами привлекало симпатии населения, Пугачев затем уже тщательно поддерживал свое «царское звание» на протяжении всего хода восстания, используя для этого разнообразные средства*.
Пугачев был человеком незаурядным. Он прошел серьезную жизненную школу, хорошо зная психологию людей. Его ум, смелость, находчивость, его кипучая энергия внушали обаяние. Он умел влиять на массы, и они в него верили. И так велико было стремление народа сбросить с себя тяжкий гнет, так несокрушима была его воля добыть себе лучшую долю, что даже те из активных сподвижников, которые знали происхождение Пугачева, всецело поддерживали его и безоговорочно шли за ним.
II
Пугачев шел к намеченной цели прямо и уверенно. При первой же встрече с казаком Григорием Закладновым Пугачев, выдавая себя за Петра III, говорил, что он специально приехал на Яик «на выручку казаков «войсковой руки», обижаемых атаманами, старшинами и царскими генералами. Он просил Закладнова, по приезде в городок, осторожно передать об этом «надежным людям» и прислать к нему для переговоров двух-трех человек».
Ко времени второго появления Пугачева на умете положение в Яицком войске по-прежнему было чрезвычайно напряженным. По решению Оренбургской следственной комиссии, утвержденному правительством, многие казаки были подвергнуты крайне суровому наказанию: 16 человек были приговорены к вечной ссылке в Сибирь, на Нерчинские рудники, причем предварительно они должны были подвергнуться наказанию кнутом и вырезыванию ноздрей; 38 человек были приговорены к наказанию кнутом и ссылке в Сибирь вместе с семьями; ряд активных участников восстания был послан в армию. Кроме того, казаки, замешанные в восстании (а их было большинство), должны были уплатить крупную сумму в виде возмещения за разорение имущества Траубенберга, атамана и старшин.
Приговор вызвал огромное возмущение среди казаков. Понятно, с каким восторгом была принята весть о появлении на Яике «царя-избавителя». «Конечно, — говорили казаки-господь нас поискал».
Подготовка к восстанию развертывалась все шире. Закладнов передал вести казаку Чебакову, а Чебаков — Караваеву, Плотникову, Шарину и Кунишникову. Через три дня на умете Оболяева уже была первая казачья делегация в составе Караваева и Кунишникова.
Узнав, что казаки присланы от войска «смотреть государя», Пугачев говорил: «Прежде ваши деды приезжали в Москву и в Питер монархов смотреть, а ныне монарх сам к вам приехал. Я слышал, — продолжал он, — что многих сотников у вас в ссылки сослали и в солдаты отдали, а после и со всеми вами тоже будет».
— Мы — говорили казаки — теперь в конец разорены: детей наших хотят в солдаты отдавать, а нам бороды брить.
— Ежели вы хотите за меня вступиться, так и я за вас вступлюсь, только скажите своим старикам, чтоб они исполнили все, что я прикажу.
Кланяясь Пугачеву в ноги, казаки говорили: «Изволь, батюшка, надежа-государь, все, что вы ни прикажете, будет исправно».
— Ну, детушки, — обратился Пугачев к казакам — не покиньте вы меня, соколы ясные, теперь я у вас пеший сизый орел. Подправьте сизому орлу крылья, умею я вами и нарядить и разрядить.
Пугачев приказал приготовить знамена цветной голи, шнуру и «хорошее для него платье». Затем он предложил казакам сесть рядом с ним за столик и коротко, но выразительно изложил им свои намерения: «Ежели бог меня допустит принять царство, — говорил он, — так я буду жаловать Яицкое войско так, как прежние государи: рекою Яиком и всеми притоками, рыбными ловлями и сенными покосами безденежно и беспошлинно. И распространю соль на все четыре стороны — вози кто куда хочет безденежно; и оставлю вас при прежних обрядах и буду жаловать так, как и донских казаков — по 12 рублей жалованья и по 12-ти четвертей хлеба. А вы мне за все это послужите верою и правдою»2.
Пугачев таким образом бил прямо в цель. Он говорил о решении всех тех насущных и наболевших вопросов, которые являлись предметом и причиной давнишней тяжбы между казаками и правительством. Рядовая часть казачества и старики, внимательно выслушав сообщение Караваева и Кунишникова, «напоследок, как показывает Яков Почиталин, положили: неотменно принять в войско сего проявившегося государя, хотя бы он подлинной или не подлинной был».
Казаки готовились ко второй поездке на Таловый умет. Они сделали складчину, приобрели цветной голи для знамен, шнуру и приготовили Пугачеву платье. На этот раз старики решили послать к Пугачеву вместе с Караваевым авторитетного и бывалого казака Максима Шигаева. Между тем, в другом конце городка стихийно возникла вторая делегация в лице Тимофея Мясникова и лихого казака Ивана Никифоровича Зарубина, по прозванию Чика.
Таким образом к установленному времени на умет Оболяева, независимо друг от друга, прибыли две самостоятельные казачьи делегации для разрешения вопросов, связанных с новым восстанием.
В свою очередь, Пугачев в это горячее время тоже не сидел сложа руки: в день отъезда Караваева и Кунишникова он уехал вместе с Оболяевым в Иргизские раскольничьи скиты. Здесь, среди беглых людей, он хотел найти грамотного человека, который бы к приезду казаков заготовил манифест к Яицкому войску. Между делом он решил заехать в Мечетную слободу к своему куму Косову и узнать у него о судьбе своих вещей, телеги и лошади, оставленных здесь после декабрьского ареста (1772 г.).
Для Пугачева эта поездка чуть было не оказалась роковой.
III
Как бы предчувствуя беду, Оболяев упорно отказывался ехать и дал согласие лишь после настояний Пугачева.
По дороге в Мечетную выяснилось, что у Оболяева имеются знакомые в раскольничьем Исаакиевском скиту. Поэтому Пугачев решил заехать на хутор, оставить здесь телегу, а отсюда верхом съездить в Мечетную, так как ему «нужда заехать к куму, тутошнему жителю Степану Косову, а наипаче большая нужда побывать в монастырях у старцев Пахомия и Филарета».
Когда путники приближались к монастырю, Пугачев приказал Оболяеву тотчас же по приезде на хутор сбегать в монастырь, открыться какому-нибудь старцу, чтобы тот уговорил имеющихся в монастыре пришлецов, а «особливо письменных людей» итти к Яицкому городку — служить Пугачеву.
Оболяев пошел в Исаакиев монастырь, где выпросил для лошадей овса и, «увидя незнакомого ему старика, по дальнем разговоре открылся ему, для чего и кем он сюда прислан.
— Слушай, отче. Государь Петр Федорович открылся и приказал поискать здесь для себя писарей.
Старик с радостью встретил эту весть и выразил сожаление, что теперь в монастыре таких людей нет, «они от сыщической команды разбежались».
Затем Пугачев с Оболяевым уехали из хутора в Мечетную слободу и, не доезжая до гумна, встретили Косова, который, увидя Пугачева, — показывает Оболяев, — «как бы чего испугался».
Косов и Пугачев остались на гумне, а Оболяев ушел.
Косов не хотел возвратить Пугачеву его вещи. Желая поскорей избавиться от неприятного визита Пугачева, он быстро перевел разговор на другую тему, допытываясь у Пугачева, имеется ли у того паспорт.
Было ясно, что кум затевал недоброе. Наскоро простившись с Косовым, Пугачев уехал к старцу Пахомию. При выезде из Мечетной он догнал Оболяева и рассказал ему про разговор с Косовым. Пугачев предчувствовал погоню и спешил в монастырь, окруженный лесом.
По приезде на хутор Оболяев заехал во двор, а Пугачев остался за воротами. Не успел Оболяев расседлать лошадь, как вышедший из пекарни старец крикнул Пугачеву, что за ним погоня и надо поскорее скрыться.
Погоня действительно приближалась к монастырю.
Оболяев заявил, что прятаться он не будет, так как за собой никакого дела не знает. Пугачев же бросился за часовню, а оттуда в лес. Добежав до реки, он сел в лодку и переехал на другую сторону Иргиза. Вслед за тем на хутор прибежала розыскная команда. Ударили в набат... На звон колокола вышли монахи Исаакиевского и близлежащих скитов. На дворе стоял шум и крик. Пугачев находился в лесу, буквально рядом с монастырем, и слышал, как кричал Еремина Курица, «видно было, — показывал впоследствии Пугачев, — что его били». И, действительно, начальник розыскной команды сначала ударил Оболяева ружьем в спину «так больно, что сшиб с ног», и, видя, что он не принимает участия в поисках Пугачева, ударил его «вторично ружьем в затылок». Оболяев снова упал и «лишился совсем чувств». Избитого до полусмерти его привезли в Мечетную, а отсюда в Малыковку.
Гостеприимный и добродушный, наивный отставной солдат Степан Оболяев, приютивший Пугачева в трудное время, после поездки в Мечетную уже больше не возвратился на любимый умет и кончил свою жизнь на тяжелой каторжной работе в Балтийском порту.
IV
Между тем Пугачев, переждав в лесу «пока люди угомонились», в 3 часа ночи переехал на другую сторону Иргиза, пробрался тихонько в монастырь, впряг свою лошадь в телегу и уехал на умет, куда и прибыл к вечеру.
Беглый поселенец Афанасий Чучков, скрывавшийся вместе с еще двумя беглыми на умете, сообщил Пугачеву, что его ожидают четыре человека из Яицкого войска: «двое вон там, а двое вот тут, за речкою».
Пугачев просил Чучкова позвать ему тех, что «у речки». Чучков немедля «шапкою помахал казакам». На зов явился Караваев верхом на лошади. Поздоровавшись с Пугачевым, они направились к Шигаеву. Шигаев сидел около разостланной на траве скатерти, на которой лежали хлеб, яблоки, рыба, арбузы и четверть домашней браги. Приступили к обеду. Вскоре сюда пришел Зарубин, а вслед за ним — Мясников. Пугачев расспрашивал казаков о их житье-бытье. Снова обещал им свои милости, показал им «царские знаки» (за «царские знаки» Пугачев выдавал шрамы, которые у него были на правом виске и на груди). Казаки со своей стороны обещали Пугачеву поддержку.
После обеда была совершена взимная клятва. На телегу поставили медные складни (походная икона). Сняв шапки и став на колени, казаки говорили: «Обещаемся перед богом служить тебе, государь, во верности, до последней капли крови, и хотя войско Яицкое пропадет, а тебя живого в руки не отдадим».
Со своей стороны и Пугачев произнес клятву, обещаясь любить Яицкое войско и жаловать его разными милостями.
Напомнив своим сторонникам, чтобы они не забывали присяги и бы, ли ему верны, Пугачев послал двоих из них в город для приготовления хорунгов (знамен) и для приискания ему хорошего платья, а двоих оставил при себе и наказал им «сберечь его до времени в безопасном месте».
Пугачев сначала хотел послать за покупками Мясникова и Зарубина, но последний от поручения отказался.
— Мне, надежа-государь, Яицкое войско ни в чем не поверит. Нечего таиться, надобно правду сказать: я у войска причинный человек — был в приводах, и не один раз сечен, а извольте послать лучше Шигаева и Караваева, им войско во всем поверит, а я, батюшка, возьму тебя на свои руки. И не опасайтесь ничего — я все здешние места знаю, как свой двор.
Затем Пугачев, Зарубин и Мясников пошли на умет, а Шигаев с Караваевым уехали в городок.
По приходе на умет Пугачев приказал Чучкову с товарищами запрячь оболяевых лошадей в телегу и ехать куда-нибудь «в пустынные места».
— Вам уже не место здесь оставаться — говорил он крестьянам. Теперь того и гляди, что из Мечетной нагрянет сюда команда, «опасаясь которой, — показывает Чучков, — велел он уметчикову племяннику взлезть на баз и смотреть, не покажется ли вдали какая команда».
Чучков позвал своих товарищей с сенокоса. На лошадях Оболяева они все трое уехали вслед за казаками, которых вскоре и догнали на Казачьем умете. Вслед за ними Пугачев с Мясниковым и Зарубиным уехали на хутора братьев Кожевниковых.
Таловый умет, где совсем недавно жизнь била ключом, опустел. Его случайные обитатели разъехались в разные стороны. В осиротелом и всеми покинутом доме остался лишь тринадцатилетний племянник Оболяева.
V
Зарубин, Мясников и Пугачев пробирались на зимовья Кожевниковых, расположенные в 35 верстах от Яицкого городка. Дорогой обсуждали вопросы, связанные с восстанием. Между делом Зарубин рассказывал Пугачеву всякие небылицы о своих похождениях. Пугачев слушал внимательно и добродушно улыбался. Ему нравились здоровый оптимизм и чисто казацкая беззаботность Зарубина. Он и сам мог бы рассказать казакам немало приключений из своей, богатой событиями жизни, но сейчас он держал себя степенно, играя роль «странствующего императора».
— Дед мой, — говорил он, — покойный император Петр I, по чужим землям странствовал семь лет, а меня бог привел странствовать двенадцать лет.
Зарубин молча слушал Пугачева, и видно было по его лицу, что этот удалой казак сомневался в царском происхождении Пугачева.
Вечерело. До хуторов Кожевниковых оставалось добрых двенадцать верст, а, между тем, лошадь Пугачева совершенно выбилась из сил и была брошена «за усталостью»3.
Пугачев пересел на лошадь Мясникова, который теперь шел пешком. Оставшись наедине с Зарубиным, Пугачев говорил:
— Ваш старшина Иван Окутин меня знает; он, думаю, не забыл, как я его жаловал в Петербурге ковшом и саблею.
— А скажи, батюшка, сущую правду про себя, точно ли ты государь, — говорил Зарубин, смотря Пугачеву прямо в глаза.
Пугачев сначала отпирался; затем, когда Зарубин сообщил, что об этом ему говорил Караваев, взявший с него, Зарубина, клятву не проболтаться, — Пугачев признался, что он донской казак**.
Было уже совсем темно, когда Зарубин и Пугачев прибыли в зимовья братьев Кожевниковых, куда через некоторое время пришел и Мясников.
После ужина Пугачев и Мясников улеглись спать в базу на сене, Зарубин уехал ночью в Яицкий городок. Пугачев приказывал ему «объявлять о нем надежным людям», узнать мнение казаков «о появившемся государе» и ни в коем случае не открывать никому его местонахождение.
Утром на второй день Мих. Кожевников ушел на сенокос, где встретил Василия Коновалова, Бештаннова, Алексея Кочурова и своего брата Сидора, которым и рассказал о приехавшем на их хутор «государе». «Ну, брат, — говорил Вас. Коновалов, — это на шутку не походит. Надобно и нам к нему ехать».
Вечером к Пугачеву пришли казаки с сенокоса и из соседних хуторов. Пугачев спросил казаков, «чем кончилась их тяжба со старшинами». «Наши домы — отвечал Бештаннов, — от междуусобной брани и мятежей вверх дном стали». Но для Пугачева это не было секретом. Теперь его интересовал один вопрос: примут ли его казаки, и достаточно ли явится к нему вооруженных людей? Стараясь всячески популяризировать свое имя среди казаков, Пугачев вслед за Иваном Зарубиным послал в городок Мясникова и Алексея Кочурова.
Весть о пребывании Пугачева у Кожевниковых быстро разнеслась по окрестным хуторам. Вместе с другими казаками к Пугачеву пришел пожилой отставной казак Коновалов. Он пригласил Пугачева в свой хутор, парил его в бане и дал ему свою «выбойчатую рубашку и пестрый бумажный халат».
На четвертый день ночью из городка приехал Зарубин. Он многим казакам как в городке, так и по зимовьям рассказывал о Пугачеве: «Иные верят, а иные не верят. Я, — продолжал Зарубин, — тем, которые согласны принять вас, велел собираться по повестке нашей».
Затем Зарубин вытащил из мешка бережно завернутое знамя и, отдавая его Пугачеву, говорил: «Вот, надежа-государь, — это знамя было в походе, но я его атаману не отдал, а теперь оно вашему величеству изгодилось».
К утру возвратился и Мясников. Он рассказал Пугачеву, что в городке о нем уже многие знают, что старшины следят за недовольными казаками и расставили в их дома солдат.
— В хуторе Кожевниковых, — говорил Зарубин — уже жить опасно. Старшинская сторона может проведать. На речке Усихе есть одно дерево, с которого можно далеко видеть, и, если в городе узнают, что мы тут и пошлют за нами команду, то можно легко убраться.
Все трое (Пугачев, Зарубин и Мясников) уехали на Усиху.
Пугачев место одобрил. Было решено извещать согласных казаков о сборе на Усихе, куда вскоре Зарубин привез от Андрея Кожевникова походную палатку, котел, разных круп и хлеба. Мясников снова уехал в городок для поисков писаря.
Пугачев и Зарубин остались на Усихе. На второй день сюда приехали из хуторов Василий Коновалов и Сидор Кожевников, который все это время шил новые и починял старые войсковые знамена. Вслед за ними из городка прибыли Андрей Кочуров и Иван Харчев.
Солнце клонилось к закату. От речки тянуло прохладой. Казаки разбили палатку, разложили костер и начали готовить ужин. Харчев сидел на ветке высокого дерева, обозревая местность. Через некоторое время он известил Пугачева о показавшихся вдали всадниках. Быстро были на случай опасности оседланы лошади. Из городка ехали казаки Лысов, Копылов, Фофанов и Мясников, посланные к Пугачеву для переговоров о времени выступления и месте сбора.
Заметив суматоху около палатки, казаки «сделали на лошадях круг», что означало «дружбу или мир». Зарубин выехал навстречу.
Казаки все вместе направились к палатке, где у разложенного костра сидел Пугачев. Они молча подошли к Пугачеву и поцеловали ему руку. Пугачев осведомился, хотят ли его принять в войске Яицком.
— Разное говорят, — отвечал Лысов, — иные верят, а иные не верят. Ведь, изволите знать народную речь. Однако же многие соглашаются вас принять.
Утром на второй день на Усиху приехали Василий Плотников и Иван Почиталин, а вслед за ними сюда прибыли татары: Идыр Бахмутов [Идорка], Аманыч Мустанга и Баранга. Идорка подарил Пугачеву шапку, а Баранга «кутняной бешмет». Плотников представил Пугачеву Ивана Почиталина, как грамотного («письменного») человека. Пугачев приветливо встретил Почиталина:
— Ну, будь при мне и пиши, что я велю. Послужи мне верою и правдою, а я тебя не оставлю.
Почиталин достал из мешка бархатную шапку, шелковый кушак и бешмет из тонкого синего сукна. Передавая все это Пугачеву, он сказал, что «это подарки от отца». Плотников вытащил из телеги ведро вина и вяленую рыбу. Казаки сели около палатки в круг обедать. Обсуждали план выступления. Сначала казаки собирались объявить «государя» на предстоящей рыбной плавне. Старшин и тех казаков, которые будут «барабошить» — перевязать, а с остальными казаками Пугачев должен был пойти в Яицкий городок. Затем выяснилось, что плавня будет не скоро, да и неизвестно, состоится ли вообще; тогда было окончательно решено собираться на Усихе и отсюда, не дожидаясь плавни, ехать в Яицкий городок.
В самый разгар обеда Пугачев получил тревожные известия, заставившие его быстро покинуть табор на Усихе.
VI
Атаман, старшины и полковник Симонов первое время ничего не знали о появлении Пугачева в пределах войска Яицкого. Частые отлучки Караваева из городка вызвали у начальства подозрение. Караваев вскоре после второго возвращения из умета (в последних числах августа) был арестован. Его допрашивали с пристрастием, «секли плетьми», но и «из подсечения, — как он показывал, — всю сию злость скрыл».
После ареста Караваева подозрительные сборы казаков «войсковой руки» не уменьшались. Начальство насторожилось, оно стало более внимательно следить за казаками и начало посылать «из городка команды для сыску самозванца, однако ж, — показывает Вас. Плотников, — не зная прямо о месте его пребывания, команды возвращались в город тщетны».
Между тем, отлучки казаков из городка, подозрительные сборы и «шушуканья» не уменьшались. Начальство «расставило к войсковым казакам в домы солдат на квартиры». Начальству помог казак Петр Кочуров: «пьяной он разболтал о государе отцу своему крестному Семену Кононову». Последний донес старшинам. Кочуров был арестован. При допросе он сообщил местонахождение Пугачева. Сотник Яков Витошнов уехал с командой на хутора Кожевниковых. Но он не застал здесь Пугачева, уехавшего к этому времени на Усиху. Витошнов арестовал Мих. Кожевникова и Ивана Мясникова и отвез их на Бударинский форпост. При допросе Кожевников отказался сообщить, где Пугачев. Его ночью увезли в городок к полковнику Симонову, где подвергли истязанию. Кожевников признался. На Усиху был наряжен небольшой отряд из 30 человек под командой сержанта Долгополова.
Между тем младший брат Михаила Кожевникова, Степан, узнав от стоявшего у них на квартире офицера о посылке розыскной команды, сел на лошадь и поскакал на Усиху. Он обогнал отряд Долгополова и приехал на Усиху в самый разгар обеда.
— По коням!... скомандовал Пугачев.
Пугачев и казаки уехали вниз по речке Усихе. Около брошенной палатки остался лишь хромой старик Плотников, не имевший лошади.
Вскоре сюда приехали посланцы казахского Нур-Али-хана. Они хотели убедиться в подлинности государя и привезли от хана подарки Пугачеву.
Спустя два-три часа после отъезда казаков на Усиху приехал с командой Долгополов. Плотников ему сказал, что Пугачев «проехал на низ и людей при нем человек со сто».
Долгополов не верил Плотникову и «начал бить его плетью». Тогда старик сказал, что при Пугачеве 12 казаков и столько же татар.
Плотников сознательно преувеличивал силы Пугачева, стараясь тем самым предотвратить погоню.
Долгополов побоялся преследовать Пугачева и послал в городок человека с просьбой о высылке помощи.
VII
Покинув табор на Усихе, Пугачев направился на хутора братьев Толкачевых, находившиеся в 100 верстах от Яицкого городка. Идыр Бахмутов уехал объявить о Пугачеве в своих кочевьях.
В дороге, когда казаки остановились на отдых, Почиталин, по приказанию Пугачева, составил первый указ, очень понравившийся Пугачеву и казакам.
Ночью 15 сентября Пугачев приехал на хутор. Зарубин и Тимофей Толкачев уехали по ближайшим зимовьям собирать казаков к Толкачевым. К утру собралось около 60 человек. Пугачев вышел в круг и говорил: «Я точно государь и послужите мне верою и правдою, за что жалую вас реками, морями и травами, денежным жалованьем, хлебом, свинцом и порохом и всею вольностию. Я знаю, — продолжал он, — что вы все обижены и лишают вас всей вашей привилегии и всю вашу вольность истребляют, а напротив того, бог вручает мне царство по-прежнему, то я намерен вашу вольность восстановить и дать вам благоденствие»4.
В подкрепление своих слов Пугачев велел Почиталину прочесть собравшимся в круг казакам свой именной указ. «А как Почиталин ту сделанную им бумагу читал, то все люди были в великом молчании и слушали... прилежно».
Затем Пугачев привел казаков к присяге. Отпуская их по домам, он говорил: «Таперь, детушки, поезжайте по домам и разошлите от себя по форпостам и объявите, што вы давеча слышали, как читали, да и што я здесь... а завтра рано, севши на кони, приезжайте все сюда ко мне».
— Слышим, батюшка, и все исполним и пошлем как к казакам, так и к калмыкам5.
17 сентября 1773 г. Пугачев во главе отряда, состоявшего из 70 вооруженных казаков и калмыков, с распущенными по ветру знаменами выступил из Толкачевых хуторов в направлении Яицкого городка.
* * *
Крестьянская война 1773—1775 гг. началась.
Первоначально горсть решительных людей, шедших за Пугачевым и смело поставивших на карту свою жизнь, вероятно, и не предполагала, что она является инициатором могучего народного движения. В начале восстания яицкие казаки ставили перед собой довольно узкие и чисто местные требования и задачи. Они спешили в свой родной городок и собирались вооруженной рукой отомстить царским чиновникам, генералам и местной администрации за многочисленные обиды, притеснения и издевательства; они хотели освободить из тюрьмы своих товарищей, родных и близких и отвоевать свои былые привилегии.
Но народные массы Заволжья, доведенные нищетой и гнетом до крайнего отчаяния, представляли готовый для крестьянской войны материал. Чтобы разгорелось пламя восстания, достаточно было одной искры.
Примечания
*. До Пугачева под именем Петра III выступали следующие лица: беглый солдат Брянского пехотного полка Петр Чернышев (конец 1762 г., — Изюмский уезд с. Купенки); беглый рядовой Орловского лант-милицкого полка, Гаврила Кремнев (начало 1765 г. — Уманский уезд); Асланбеков (1765 г.); беглый солдат Мамыкин (1767 г.); беглый крепостной крестьянин Федот Богомолов (март—июнь 1772 г., Дубовка — Царицын). С сентября 1767 г. и по 1774 г. в Черногории выступал под именем Петра III Степан Малый (Степано Пикколо). Подробнее об этих самозванцах см. литературу: Максимов С., Сибирь и каторга, ч. III, 1871 г., Политические и государственные преступники; «Воронежская беседа», 1861 г., стр. 1—11; «Русский архив», 1868 г., стр. 276—278; Мордовцев Д., Самозванцы и понизовая вольница, т. I, 1886 г., стр. 5—115; В. Макушев, Самозванец Степан Малый («Русский вестник», т. LXXXII, 1869 г., стр. 5—43; август, стр. 572—604, т. LXXXIII, сентябрь, стр. 5—34).
**. Из показаний других лиц видно, что организаторы восстания знали подлинное происхождение Пугачева. Максим Горшков, передавая свой разговор по этому поводу с Тимофеем Мясниковым, показывал: «По многим советываниям и разговорам, — говорил Мясников Горшкову, — приметили в нем [Пугачеве] проворство и способность, вздумали взять его под свое защищение и его сделать над собою властелином и восстановителем своих притесненных и почти упадших обрядов и обычаев, которые правительство давно старается у них переменить, введением к ним нового какого-то штата на основании военном, чего они никогда не хотели принять. И хотя по бывшим у нас на Яике происшествиям принуждены мы остаться без всякого удовольствия, а как может быть думают в спокойном духе, однако же искра злобы за такую несправедливость всегда у нас крылась до тех пор, пока изобрели удобный к тому случай и время. Итак, для сих-то самых причин вздумали мы назвать сего Пугачева покойным государем Петром Федоровичем, дабы он нам восстановил все наши прежние обряды какие до сего [времени] были, а бояр, которые больше всего в сем деле умничают и нас разоряют, всех истребить, надеясь и на то, что сие наше предприятие будет подкреплено и сила наша умножится от черного народа, который так же весь от господ притеснен и в конец разорен» (Государственный архив, р. VI, д. 421, л. 1 и 2).
С другой стороны, казак Илья Ульянов показывает: «Будучи же еще в Берде слышал он, Ульянов, от Зарубина, от Шигаева и от прочих яицких казаков неоднократно между разговорами, бывши пьяные, что самозванец есть Донской казак»... Он, Ульянов, уже знал, что он [Пугачев] самозванец; однако ж служил ему верно, надеясь, что завладеет он государством, и он, Ульянов, будет великим человеком» («Пугачевщина», т. II, стр. 127).
1. Как показывал Яков Почиталин, среди яицкого казачества «была молва» о том, что Петр III жив, уже вскоре, после того как были опубликованы указы о его смерти. Разговоры эти оживились после убийства казаками генерала Траубенберга, атамана и старшин (январь 1772 г.) и в связи с появлением в Царицыне самозванца Богомолова (апрель—июнь 1772 г.). «По всему городу, — показывали Караваев и другие казаки, — был слух, что проявился в Царицыне государь Петр Федорович, да и скрылся». (Государственный архив, р. VI, д. 512, л. 240). После правительственных репрессий слухи эти отнюдь не уменьшились.
2. Государственный архив, р. VI, д. 506, л. 49 и 142.
3. «Он, — показывал о Пугачеве Мясников впоследствии, — хотя и не толст, но очень тяжел и силен, и, как бы лошадь не крепка была, но не долго под ним бежать может» (Государственный архив, р. VI, д. 506, д. 125).
4. Государственный архив, р. VI, д. 506, л. 189.
5. «Красный архив», т. LXIX—LXX, 1935 г., стр. 189.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |