Вернуться к В.А. Багров. Емельян Пугачев

II. Песня о Журавлиной земле

Тоска разлилась по Русской земле,
Печаль разливом идет среди земли Русской.

1

Реки гремучи. Боры дремучи.
Свист соловьиный. Курлык журавля.
Горные кручи. Грозовые тучи.
Лес. Перелесок. Поля и поля.

Крест придорожный. Мары. Косогоры.
Светлые полдни в далекой дали.
Ай, широки голубые просторы
Ветром освистанной Русской земли!

Вся-то Расеюшка мелко расшита
Цветом лазоревым, пряжей дорог.
А на дорогах — следы от копыта,
Теплая наследь мальчишеских ног.

Мимо седых подорожников, мимо
Желтых полей и зеленых полян
Шли богомольцы, шли побродимы,
Шел, напевая, Алеша Баян.

Словно леса перед близкой грозою,
Глухо шептала мужицкая Русь,
Пусть догорали по-прежнему зори,
Дали дремали по-прежнему — пусть!

Сквозь громыханье карет и сквозь топот
К масти подобранных барских коней
Слышал Алеша приглушенный шепот,
Шепот Руси у ночлежных огней.

Темные слухи бродили в народе,
Будто в бурьянах шумели ветра,
Слухи про дальнее Беловодье,
Про гулевые пустые угодья,
Про государя Петра.

Ходит, мол, царь по раздольному краю,
Слезы народов своих собирая,
Кровь, и печаль, и недуги, и пот,
И не снести, не стерпеть ему боле.
Даст он Расеюшке вольную волю,
Земли, луга, ополчит на господ.

Жадно ловил эти слухи Алеша.
Были они словно звонкий родник
В час заревой, — и раскатистой дрожью
Сердце его отзывалось на них.

Сколько народу шаталось по свету!
Всеми путями, во все-то концы,
Будто осенние листья по ветру;
Неугасимой надеждой согреты,
Шли побродимы, шли беглецы.

Кто их скликал на приволье окраин?
Кто обещал им потерянный рай?
В самом ли деле мерещился раем
В травах степных затерявшийся край?

И, сокровенные мысли тревожа,
В розовом, в теплом дыму вечеров
Пел, соловьем заливался Алеша
У золотых, у ночлежных костров.

Слушали странники, сгрудившись тесно.
Ветер звенел молодой лебедой,
Месяц рудой подымался, и песня
Шла-колыхалась, как сон золотой.

Песня

Птицы вольные улетают к теплу,
Убегают к теплу реки светлые.
Аль наш край для них не пригож, не люб? Не хмелен вином, скуп рассветами?

Холодна волна у родных озер,
Птице голодно в низкой озими,
Отворен ветрам рудо-желтый бор.
Солнце клонится в холод осени.

Тридцать дней им быть в ветровом лету.
За курганами, за долинами
В золотом меду, в голубом цвету
Разлеглась страна Журавлиная.

Реки льются там водопоями,
Рыбным гульбищем в зорях меженных,
Там стада коров необдоенных,
Косяки коней необъезженных.

Там легки снега пуховой земли,
Там камыш озер лег постелями...
И, тоскуя вслед, остаемся мы
Под буранами, под метелями.

Ах, неволюшка, ты зимы лютей,
Слезы жгут глаза злее извести,
Кнут боярина хлеще, чем метель.
Где же сокол тот, что нас вывести

Обещал-клялся из неволюшки,
Обещал нам дать вольны волости?
Говорят, он спит в чистом полюшке,
Заплелся ковыль в его волосы,

Говорят, пришла смерть позорная;
Чуб казачий стал чище инея.
Он под сталью лег, под топорною,
Уронив глаза в небо синее.

Только врут дьяки в приказной избе!
Не мертвы глаза соколиные.
Его дом стоит в золотой резьбе
Посередь земли Журавлиныя.

Он увел туда расписны стружки,
Тридцать тыщ стружков и три лодочки,
Вслед за ним ушли казаки-дружки,
Не опробовав горькой водочки.

Тот свободный край за лютой зимой,
За метелями да заносами.
Он зовет к себе гулевой землей,
Вольной волюшкой да покосами.

Ни конем туда, ни пешком дойти:
Батогом, кнутом, смертной казнию
Заказали нам в те края пути,
В царство вольное к Стеньке Разину.

*

И не заметил Алеша за песней,
Как перед ним застелила звезду
Черная тень. Побродим неизвестный
Вышел на свет к золотому костру.

Занятый думой своей потаенной,
Слушал печальный напев до конца,
Светом костра до бровей озаренный,
Смуглый, похожий лицом на донца.

В редких морщинах, пропитанных пылью,
С горькой усмешкой обветренных губ,
Весь он, как осенью тронутый дуб.
Искристым инеем, белой кобылью
Переплетен вороной его чуб.

Сколько он слышал напевов тревожных?
Сколько он видел в бездомных ночах?
Сколько покинул костров придорожных,
Отсвет огней унося на плечах?