Ты ведь можешь
Волгу веслами раскропить,
А Дон шеломами вылить.
1
Сытые беркуты в небе играли,
Вей-ветерок засыпал на траве,
И колыхалось, под солнцем сгорая,
Царство казачье — от края до края
В мареве теплом, в цветах, в синеве.Полным ковшом зачерпнули ильмени
Золото зорь и холодную синь.И повалился Баян на колени
В пыль этих трав, в голубую теплынь.
И целовал, целовал в исступленье
Горькую, жесткую эту полынь.Вот они, грани земли Журавлиной,
Той, про которую пели отцы,
В сказке старинной, в песне старинной
Там, на Руси, тосковали косцы.Степи непаханой черствая сила!
Чистых озер голубое стекло!
Но старожилы косились уныло:— Дурень ты, лапотник. Было, да сплыло,
Да ковылями, быльем поросло.Много вас тянется к нашему краю,
Сказкой морочили вас на Руси.
Плеть и над Яиком нынче свистит.
Сами, как травы под солнцем, сгораем,
Сами не знаем, как душу спасти.И поплелся от умета к умету1
Сокол залетный, от взгляда таясь.
Степи желтели янтарнее меда,
Волк сторожил, и косился с полета
Синего неба казачьего князь.2
На перекрестке казачьих дорог,
На перепутье казачьих ветров
Степь сторожит одинокий умет.
По ветру скачет петух на воротах,
Машет крылом и прохожих на отдых,
На подорожную чарку зовет.Под камышовой растрепанной крышей
Смотрит умет на зеленый разлив.
Все-то он видит, все-то он слышит,
Чуткое ухо к земле приклонив.Да и не диво. Казак ли проезжий,
Конный гулебщик2, накрытый грозой,
Дальний купчина, бродяга ли пеший,
Пьяный распоп или странник босой, —Все заходили к Ереминой Курице
На придорожный Таловый умет.
Здесь кизяки под лежанкою курятся,
Плещет буза и хозяин не хмурится,
Вести разносит бывалый народ.Слава о нем на другие уметы
Шла и во все разносилась концы:
Здесь находили приют перелеты,
Лапти беспаспортные, беглецы.Шла эта весть потаенно и глухо.
От постороннего, лишнего уха
Крепко стерег ее беглый народ.
Ветром неслась эта весть. И по слуху
Вышел Баян на Таловый умет.По ветру скачет петух на воротах,
Машет крылом и Алешку на отдых,
На подорожную чарку зовет.Черные свиньи визжат над корытом.
Пес в холодке. В курене незакрытом
Нет ни хозяина, ни гостей.Сохлая верба под сумрачным ликом.
Стол непокрытый. В молчанье великом
Смотрит в окно необъятная степь.Время текло. И багряным пожаром
Зори глухой обложили умет.
Степь задымилась сиреневым паром,
Птица к ночлегу стремила полет,
Звездонька вспыхнула. Крепким ударом
Сон повалил беглеца под омет....Сны облаками неслись над Баяном,
Над утомленной его головой.
Пахли ромашками, сеном духмяным,
Тихо светили степной синевой.
Небо лежало на птичьем крыле,
Снова он брел к Журавлиной земле.Вот расступается травное море,
Кольцами вьются в зеленом уборе
Реки, налитые светлой водой.
Вот засверкал, показался на взгорье
Дом атамана в резьбе золотой.В синих волнах закачалась будара,
Красный набат созывает на круг,
Выплыли красные шапки... И вдруг
Все застелили пламена пожара.
В огненный крутень, оглохший от треска,
Кинулся он, обжигаясь, горя.
Веки открылись от яркого блеска,
Сон отлетел... Над косой перелеска
Алые копья вздымала заря.
Где же резная изба атамана?
Где его шапка? И вдруг из бурьяна
Вырос облитый зарей человек —
Тот побродим, что под песню Баяна
К ним завернул на дорожный ночлег.— Будто знаком?
— А не помнишь Баяна?
— Что-то не помню. А ну-ка, взгляни.
Вон кто! Ну как Журавлиные страны?
Скоро дойдешь. Недалеко они.— Где там! Ищу одного человека.
— Это ково? — У обветренных губ
Складка легла, передернулось веко.
— Уж не Еремину ль Курицу? Эка!
Курица волку попала на зуб.
Канула камнем в глубокую воду.
Кончено. Ну, не тужи, не тужи.
Дам тебе все — и коня и работу,
Только язык в узелок завяжи.«Дам тебе все». А откуда? С разбоя?
Верить ли? Сам навязался в друзья.
Было в глазах его что-то такое,
Что и не верить было нельзя.Сонные дни потянулись. Скучища!
Думалось крепко, а крепче спалось.
Сердце стучало: «Что-то случится.
Что-то случится».
И вот началось.3
Вместе с зарей поднялся Емельян.
Долго смотрел в золотистый туман.
В круглом, горячем глазу степняка,
Видно, таилась большая тоска.В путь собирался, ждал ли кого-то,
Плавая глазом в степной синеве.
...Птицы давно стабунились к отлету,
Звонкая медь загудела в траве.Куталось солнце в седую папаху,
Низко висело над мертвой травой...
Что это? Пыль задымилась по шляху,
Пикой маяча, бежит верховой.— Здравствуй, надежа!
— Здоров, Караваев.
Што же и глазу не кажешь? Тоска.
Иль позабыли, как сабли кровавить,
Или неволюшка больно сладка?
— Жди, государь. Неделя-другая,
И замутим всю округу.
— Ну-ну.
— Я не один к тебе нынче. Шигаев
Во-он дожидает тебя на стану.— Время, Денис. Самое время.
— Самое время, надежа. Постой!
Чай, не пешком. Подержу тебе стремя.
Сядь на коня.
— Ну, а ты?
— За тобой!
Да погоняй, погоняй. Не отстану.
Легкой рысцой поскакал Емельян
Через ковыль к потаенному стану.
«Вот и бродяга», — подумал Баян.
Сотник казачий Максим Шигаев,
У распряженной тагарки шагая,
Плетью стегал по сухой лебеде.
Блеск его глаз притушила усталость,
Гнула к земле его ранняя старость,
Густо белела в крутой бороде.Но не сломили его неудачи,
Черное горе мятежных годов,
Крепко держался за волю казачью
Этот седой закоперщик бунтов.Сколько дубов порубили у войска!
Сколько голов поснимали у войска!
Но не давался Шигаев беде.
Все миновал он, увертливый, скользкий,
С хитрой ухмылочкой в бороде.Сабля свистела над войском побитым,
Кровью платили за кровь заварух,
Но ускользнул от карающих рук
Сотник казачий. Он мчал с челобитной
К трону в далекий, чужой Петербург.Но в тишине настороженной, сонной
Беркутом взмыла тревожная весть:
Собственной, светлой своею персоной
Царь-государь обретается здесь.И зашептали казачьи станицы,
Словно камыш на холодной заре,
Что-де не можно ему объявиться,
Ежель он волею божьей умре.Но поднялось, раздувая рубаху,
Сердце матерого бунтаря,
И покатил он по звонкому шляху
Сватать казачьему войску царя.Пусть запоет, зацветет, возвеличится
Яик опальный на веки веков.
Вот и свиданьице:
В блеске подков
По полю скачет его величество,
Светлость его —
Емельян Пугачев.— Здравствуй, Шигаев! —
Обветренный, дюжий,
Спрыгнул с коня незнакомый казак.
В старых котах, в армячишке верблюжьем,
С карим огнем в коршуниных глазах.— Коли не шутишь, садись. Погутарим.
Ветер седые полынки качал.
— Што же Денис запропал с государем?
Дома ли царь?
Пугачев промолчал.Сели. Но тут подоспел Караваев.
— Зря, видно, ездили?
— Как это зря?
— Што ж ты один? — засмеялся Шигаев,
Уж не уметчику ль пропил царя?— Тю, пустобрех! Не признал по одеже?
Вовремя прибыли. Добрый почин.
Вот он, наш батюшка, наша надежа,
Царь православный... Шигаев вскочил.Два коршуниных огня, не мигая,
Встретились с ним, и, матерый, седой,
К царским ногам повалился Шигаев,
Путаясь в травах густой бородой.Пугачев
Встань. Не серчаю. Мне больше по сердцу
Люди простые, чем подлая знать.
И государю пришлось натерпеться.
Вишь, оказачился — не узнать.Сколько невзгод претерпел. И недаром.
Все за народ заступался простой.
Жаловать думал волей, крестом,
Да не по нраву пришелся боярам —
Шлюху-жену возвели на престол.
Ну, не уйдут моей милости.
Я их Выучу, как не кориться царю.
Ну, расскажи мне, Шигаев, про Яик,
Как поживают орлиные стаи
Храбрых казаков. Да встань, говорю!Шигаев
Шо говорить. Цветем — хорошеем,
Так что простору не стало в степи.
Руки завязаны. Петля на шее.
Нечем дышать, государь. Заступи!Пугачев
Или казак себе сам не заступа?
Иль он дите, чтоб не помнить обид?Караваев
Да языки у нас, батюшка, тупы.
Пугачев
Рази казак языком говорит?
Шигаев
Нет, не сваришь с государыней варева,
Волю казачью изводит вконец.
Шашкой да пикой бы с ней разговаривать!Пугачев
А попытайте.
Шигаев
Пытали, отец!
Шашки-то в разные стороны гнутся.
В самой утробе змея завелась.
За ордена, за чины продаются.
Кем, как не нашими, втоптаны в грязь?
Летось подняли хоругви, иконы
И к атаману, к избе войсковой
Войско пошло со слезами, с поклоном.
Пушками встретили нас. Каково?
Што ж, подались? Разбежались, как овцы?
Нет, говорим, Михайло Тамбовцев,
Надо б тебя приспокоить давно.
С жилами вырвали сердце собачье.
Сердце продажное, не казачье,
И генерала — в куски заодно!Пугачев
Верно.
Шигаев
Полки отрядили к Яицку.
На́-конь, казак! Не подступятся близко.
Вышли на чистое поле встречать.
А через день побегли без оглядки.
Сколько слегло на реке Енбулатке,
Сколько порублено, — не сосчитать.И порешили мы бросить навеки
Яик родимый, отцовскую степь.
И заскрипели казачьи телеги
На Беловодье, на светлые реки,
Только б врагам не оставить костей!
Так порешили.Пугачев
Ребячья забава.
Шигаев
Не удалось. Воротили домой.
И засвистела над нами расправа,
И отзвенела казацкая слава,
Колокол сняли — язык войсковой.
Кончилась воля, и делать здесь нечево.
Ты, говорят, обещался в Туретчину
Вывести нас из неволи — веди.
Кто бы ты ни был — царь иль бродяжка,
Лишь не свистела б солдатская шашка
Над головою казачьей. Веди!Только бы тучи не застили солнца,
Властвуй, веди до любых берегов
Наши стада, нашу звонкую конницу...Пугачев
Да, я казак Емельян Пугачев.
Да, я бродяга, бежавший из дома,
С цепи железной, с тихого Дона.
Мне не корона нужна, не почет —
Волю задумал искать Пугачев.
Нет, не лежит мое сердце к Туретчине,
Слаще ли там? Вольготнее? Легче ли?
Царь ли, султан — одинакова сласть.
Што нам, Шигаев, по совести надо?
Шашку. Коня. Да казачью отраду —
Волюшку вольную. Власть.
Шепчут крутом хутора и станицы,
Грады и села, как рожь на ветру,
Что наступила пора объявиться
Доброму государю Петру.
Ходит, мол, царь по раздольному краю,
Слезы народов своих собирая,
Кровь, и печаль, и недуги, и пот —
И не снести, не стерпеть ему боле,
Даст он Расеюшке вольную волю,
Земли, моря ополчит на господ.
Сохнут по нем, как жених по невесте.
Или подковами конь не обут?
Кровь не в привычку? Клинок не по чести?
С ордами, с Русью аукнемся вместе,
Гикнем по степу да кликнем на бунт!
Вечная воля нам будет в награду,
Синий простор в ковыле да в цветах.
Что же, сойду за царя. Коли надо,
Так и за черта сошел бы казак!
Все вам поведал. Но только — ни слова.
Как перед богом открылся — гляди.
Хошь, проведу через кровь и дожди,
Через огонь! Признаешь ли такова —
Беглого, поротого?Шигаев
Веди.
4
Легче им стало. И то ли не диво,
Коль повстречался казак с казаком?
Оба росли у распущенной гривы
С сердцем одним, с одним языком.Оба в походах мужали, крепчали,
Покрик один перед битвой кричали,
Песню в ночлеге певали одну —
Про старину, про походы Нечая —
Здесь, на Чагане, и там, на Дону.Пугачев
Кто это? Кто это? Глянь-ка направо.
Шигаев
Эх, Емельян, отойдем от греха.
Прямо на них выплывали по травам
Шапки высокие. Два вершника.Караваев
Рыжий кобель, догадался, пронюхал.
С ним, брат, держи усторожливей ухо,
С ним не развязывай языка.Пугачев
Да про ково ты?
Шигаев
Зарубин Чика.
Первый на Яике вор и гулебщик,
Только б и нюхал по степу следы,
Только б коней воровал из орды.
Всех новостей пустобрех и разносчик.
Свяжешься с ним — не минуешь беды.Пугачев
Ну так уйдем.
...Но уйти не успели.
Рядом, близехонько два вершника,
Гикая дико, по степи летели.
— Слово и дело! — гаркнул Чика. —
Бунтовщики! Коршуниная стая!
Супротив власти? Таить от меня?
И, в стременах над седлом вырастая,
Выхватил саблю, вздыбил коня.
— Шо ты, Чика?
— Захотели на плаху?
Сказывай зараз — што за совет?
Ну? —
Емельян побледнел и с размаху
Из-под рубашки рванул пистолет.— Эк, перетрусили. Ну и потеха! —
В гриву зарылся Чика бородой
И затрясся, задохнулся от смеха,
Голубоглазый, рудой, озорной.— Черт оголтелый! — ругались казаки.
— Вы-то чего затесались сюда?
— Мы?
— Ну, а кто же?
— Да вишь ты, сайгаки Тут объявились...
— Неужто?
— Стада!— Ври себе больше — так я и поверю.
Если Шигаев пошел гулевать,
То уж на самого крупного зверя!
— Вот пустобрех.
— Да чего тут скрывать!
Где государь?Шигаев
— Ну так вот што, Зарубин.
Знал — так язык прикусил бы пока.
А разболтаешь, разбрешешь — зарубим.
Вот государь.
Пошатнулся Чика.
Рваный армяк... Да неужто он самый?
Взглядом окинул его, казаков.
Уж не морочат ли? (Белый, как саван,
Спешился спутник его Мясников)....Но в гробовом нерушимом молчанье
Степь уплывала в сиреневый сон,
В теплый туман, раздвигая плечами
Алые крылья закатных знамен.Степь засыпала, от края до края
Настороженным покоем полна.
Солнце упало в туман — и такая
Вдруг наступила в степи тишина,Словно вокруг на бескрайнем просторе
Встал заселенный крестами погост,
Словно до самого синего моря
Русь притаилась на тысячи верст.Сотнями глаз загорелась. Не дышит,
Не шелохнет ни листом, ни травой.
И поднялся заговорщик седой,
Приподнимая все выше и выше
Складень раскольничий над головой.Отсвет зари на лице его строгом,
На бороде и на бронзе лица.
— Клятву даем тебе, царь, перед богом
Верой и правдой служить до конца.Только покой, только древнюю вольность
Даруй яицкому войску, и мы
Встанем от стара до мала — и волос
Да не падет с твоей, царь, головы.
Все до последнего вздоха, до крови
В руки твои отдаем свою жись.Кверху летят раскрыленные брови,
Пляшет огонь под бровями.
— Клянись!Звонкая даль повторяет:
— Клянись!
Ты оглянись, Емельян, оглянись.
Кто-то стоит за твоими плечами,
Кто-то печальными смотрит очами.
Нет, не Баян. То от края до края
Вся засеченная, нищая Русь
Слышала и разнесла, повторяя,
По городам, по степям, по озерам,
По серебристым ковыльным просторам
Тихое, страшное, слово: «Клянусь».Ты поклялся. Но чем тебе клясться,
Царь в армяке, если все твое царство —
Брошенный дом да острожные цепи?
Шел ты по белому свету, богат
Тем, что стелили под бок тебе степи,
Чем одевал на привале закат.Он говорит, обнимая рукою
Ветром омытое царство свое:
— Жалую войско степями, рекою
Вплоть до истоков от устья ее.Всеми угодьями, рыбною ловлей,
Травным богатством ее берегов,
Древнею верой, старинною волей,
Волей казачьей на веки веков.
Не истечет ваша громкая слава,
Не расточится... И взмахом руки
Бросил к ногам казаков эти травы,
Море и светлые стрежни реки.И занялись на курганах высоких
Ярче, светлей заревые костры.
За сорок верст на яицких протоках
Всплыли пудовые осетры.Гладкие, жирные, тушей саженной
Ластились к яру — руками бери.
И Пугачев с головой обнаженной
Поцеловал в образке отраженный
Алый кусочек яицкой зари.
Примечания
1. Умет — постоялый двор.
2. Гулебщик — охотник.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |