§ 2. Положение служилого населения, дворянства, купечества

Для осуществления внешнеполитической программы правительство широко использовало яицких и оренбургских казаков, башкир, мишарей, служилых татар, калмыков, входивших в состав иррегулярных войск страны. На служилое население края возлагались также полицейские функции. Наделенное особыми сословными правами и привилегиями оно не платило главный государственный налог — подушную подать и поэтому числилось неподатным населением.

Башкиры. Мишари. Положение башкир как особой категории служилого сословия определялось исторически сложившимися отношениями между ними и центральной властью. Башкирский народ добровольно вошел в состав Русского государства на условиях сохранения вотчинного права на землю, уплаты ясака (замененного в 1754 г. другими повинностями), отбывания воинской службы. Хотя собственником земли стало государство, башкиры сами распоряжались землей, отданной им в вечное владение. Право башкир на землю было законодательно закреплено в Соборном Уложении 1649 г. и на протяжении веков неоднократно подтверждалось верховными актами.

В наказах в Уложенную комиссию 1767 г. башкиры настаивали, чтобы в новом уложении «те состоящие за башкирским нашим народом издревле вотчинные земли со всеми угодьями к неоспоримому и беспрепятственному владению были подтверждены»¹. По словам губернатора Д.В. Волкова, каждый башкир «почитает себя за некотораго дворянина, подобно украинским казакам, каждой щитает, что он собственную свою землю владеет, предкам его от царя Ивана Васильевича за службу пожалованную»².

Как служилое сословие, башкиры также имели особые права и привилегии. В отличие от крепостных крестьян они обладали правом личной свободы. Юридически башкир, как и казаков, нельзя было закабалить. Естественно, это не исключало случаев превращения свободного башкира за долги и неповиновения властям в крепостного русских дворян или даже самих башкирских старшин.

Башкиры были освобождены от подушной и рекрутской повинностей и поэтому избавлены от всеобщих переписей — ревизий. С 1760-х гг. за службу по охране сибирских рубежей страны и участие в военных походах башкирским конникам стали платить жалованье.

По именным указам еще в XVII в. башкиры имели право на беспошлинную торговлю. Торговые привилегии были подтверждены указами Сената и в XVIII веке. Таможенный сбор за проданные башкирами товары взимался с покупателей — российских купцов. В 1771 г. башкиры обратились к оренбургскому губернатору с жалобой на откупщика конских пошлин купца А. Голенищева, потребовавшего пошлины от башкир. Жалоба была встречена с пониманием и вынесена на обсуждение Сената, который запретил откупщику брать пошлины «с продажных башкирцами в их селениях лошадей»³.

Башкиры имели право «для челобитья и всяких своих нужд ездить в Санкт-Петербург и к Москве». Принимали их жалобы в Сенате с сочувствием. Выносили специальные определения и отправляли указы оренбургским губернаторам с требованием «учинить разсмотрение и прислать в Сенат подробное объяснение»⁴.

Башкиры гордились правом регулярно посылать делегации к императорскому двору «для принесения... благодарения и уверения о их, башкирцов, подданической верности». Указами Сената определялся состав делегаций от башкир (как и от мишарей) с «каждой дороги из самых знатных и лутчих людей по 2 человека и с ними одному старшине». Представители посылались каждые 2 года. Им выделялся конвой, ямские подводы, отпускались прогонные деньги⁵. В столице депутатов одаривали ценными ковшами, сукном, деньгами.

Важным достоянием башкирского общества было право беспрепятственно исповедовать свою веру. В конце XVII — первой половине XVIII вв. царизм предпринимал попытки насильственного обращения мусульман в православие. Но уже во второй половине XVIII в. правительство отходит от прежней политики массовой христианизации башкир. Это было прямым следствием вооруженной борьбы башкир за свободу вероисповедания в период восстаний 1735—1740 гг. и 1755 г., равно и решения самодержавия отказаться от грубого вмешательства в духовную жизнь народа, который оно переводило в служилое сословие для более широкого использования в качестве военной силы. Уменьшается контроль местной администрации над строительством мечетей и открытием школ, медресе и мектебов, а также — деятельностью мусульманского духовенства.

Башкир. Рис. А.О. Орловского. 1814 г.

Главной обязанностью башкир и мишарей была служба в составе иррегулярных войск России. Как и казаки, в военном отношении они подчинялись оренбургским губернатору и генералитету. Распоряжения о направлении башкирской конницы за пределы губернии принимались государственной Военной коллегией.

С 1742 г. башкиры, мишари, служилые татары стали нести охрану границы по Оренбургской линии. Наряды на службу, исполнение других государственных повинностей спускались в каждую команду. 7—8 дворов выставляли одного воина в полном снаряжении, с двумя лошадьми, запасом продуктов и деньгами для покупки продовольствия и фуража. Укомплектование одного человека (без коней) стоило не менее 20 руб.⁶ Служба продолжалась с мая до глубокой осени, «покуда нападет снег». Снежный покров делал заметным любое нарушение границы, и охрану ее уже могли нести регулярные части, расквартированные по крепостям.

Башкиры и мишари выступали на линию одним сводным отрядом, в котором мишари составляли ⅛ часть. В 1769—1770 гг. на линии служило 5200 казаков, башкир, мишарей, служилых татар, калмыков. 2155 из них, или более 40%, были башкиры. В 1775 г. из 4 тысяч служащих иррегулярных войск на линии находилось 2 тысячи башкир⁷.

Замечательную военную подготовку башкирской конницы не раз отмечали ученые-путешественники. Вот как описывал «военные упражнения» башкир руководитель одной из групп Оренбургской академической экспедиции в 1769—1770 гг. И.И. Лепехин: «Они метили стрелами как в поставленную цель, так и в башкирцов, которые столько имели проворности, что в известном расстоянии могли увертываться от пущенной стрелы. Иные пускали стрелы, стоя на земле, а удалые, разскакавшись во всю конскую прыть, метили стрелою в поставленной предмет». Он же обратил внимание на четкие военно-организационные принципы построения башкирского войска: «Стройное их ополчение во всем с казацким сходствует... Толпы свои означают значками (знаменами. — И.Г.) и разделяются во всем по казацкому уставу». Лепехин отметил и достоинства башкирских лошадей, которые «посучись по горам, так легки, что с высоких крутизн, иногда и по самой узкой тропе спускаются»⁸. О хорошей физической подготовке, отличном владении оружием своих земляков — башкир северо-западных волостей края писал в своем обращении к императрице Елизавете Петровне в 1756 г. мулла Батырша, идеолог восстания 1755 г. в Башкортостане: «Люди нашей лесной стороны, наши башкиры и прочие, весьма воинственные и искусные стрелки из лука. Наши... луки ценою в 40—50 коп. лучше, чем 10—12 рублевые... луки степных башкир, потому что, несмотря на любую жаркую погоду, после каждой стрельбы становятся они все крепче; выпущенные из них наши стрелы пробивают любого дикого зверя насквозь. [Наши люди] столь искусны в ходьбе на лыжах, что убегающий в лесу дикий зверь [от них] не спасется; они перепрыгивают через встречающиеся по пути деревья вышиною в лошадь. Рысистая лошадь, идущая дорогой во всю рысь, не может догнать наших лыжников, бегущих по снегу»⁹.

Линейная служба «исправлялась на собственном коште». «За неполучением жалованья, — писали башкиры в 1767 г., — претерпевают крайнею нужду, так что инные, имея в содержании себя недостаток, принуждены все имеющееся при себе оружие и лошадей продавать и в домы пешие с великою нуждою и в глубокую уже зиму возвращаться»¹⁰. Частым явлением из-за перегрузок, болезней и бескормицы был падеж лошадей. Фураж не выдавался, а на заготовку кормов не хватало времени. Взамен погибшей лошади башкир заставляли здесь же покупать новую. При массовом падеже губернатор посылал приказы старшинам о сборе денег для закупки лошадей на местах.

Служба на границе была опасна. О напряженной обстановке на пограничной линии свидетельствуют многие документы. Среди них красноречивые письма руководителя Оренбургской экспедиции П.С. Палласа за 1770—1771 гг. из Челябинска в Академию наук и академику Г.Ф. Миллеру. Паллас пишет, что в этот период казахи нападали на Степную, Карагайскую и другие крепости, захватывали людей, отгоняли табуны. Башкирские деревни подвергались разорению. Так, в феврале 1771 г. казахи «угнали всех башкир (включая женщин и скот), которые живут в своих деревнях на южном берегу озера Буташ», в 30 верстах от пограничной линии. Паллас сообщал, что «башкиры в восточной части Урала все вооружены и настроены решительно»¹¹.

Помимо караульных разъездов, преследований нарушителей границы, башкир обязывали исполнять незаконные «партикулярные услуги тамошним командирам»¹².

Легкие кавалерийские отряды башкир и мишарей использовались в боевых действиях российской регулярной армии в Пруссии в годы Семилетней войны, в сражениях с польскими конфедератами, в различных других походах. По указу Сената в сентябре 1756 г. из Башкирии в Пруссию были отправлены 531 башкир и 519 мишарей, «самых лучших, достойных к службе, здоровых, ...пожиточных и доброконных людей, каждого о дву конь, ...с ружьем, кто какое имеет»¹³. Вместе с 487 ставропольскими калмыками и 500 казанскими татарами они составили одну «четырехнародную команду». Команда участвовала в крупном сражении 19 августа 1757 г. под д. Гросс-Егерсдорфом (Пилау) и других боях против прусской армии. С осени 1757 г. она несла службу в Новгородской губернии¹⁴.

Башкирский воин. Рис. начала XIX в.

Весной 1758 г., в связи с ожидаемым нападением Китая, башкиро-мишарские отряды из «четырехнародной команды» решено было перебросить на Колыванскую и Кузнецкую дистанции Сибирской линии для защиты российско-китайской границы. «Следуя через свои жилища», воины должны были «запасти себя лошадьми и всем потребным»¹⁵. В августе 1758 г. Уфа встречала ветеранов Прусского похода, чтобы проводить их в новый. Однако, осмотрев команду, власти вынуждены были сообщить в Петербург, что в ней «весьма лошади от дальнего походу худы и много пеших и больных людей». В таком состоянии полки не могли быстро собраться в далекий путь. Лишь успокоение на китайской границе спасло их от гибельной дороги в Сибирь. Но людей все же повели на Оренбургскую пограничную линию и распределили по крепостям Уйской дистанции вдоль границы с казахским Средним жузом. И только весной 1759 г. башкиры и мишари из «четырехнародной команды» были отпущены для «поправления в их жилища»¹⁶.

Свидетельством безразличия командования и властей к нуждам рядовых воинов было и невыполнение приказа Военной коллегии о награждении башкир, мишарей и калмыков, участвовавших в Семилетней войне. В благодарность «за храбрые действа» им была пожалована денежная сумма в размере трехмесячного жалования — по 3 рубля каждому¹⁷. О том, что деньги не выдали, вспомнили через 11 лет. А к 1768 г. из башкир, сражавшихся в Пруссии, уже умерло 53 человека, мишарей — 37 человек, калмыков — 59 человек. В Главном кригс-комиссариате пересчитали сумму, вычтя счет умерших. Но и оставшимся в живых не выдали деньги сразу: высылали по четвертой части¹⁸. Не удалось выяснить, когда получили старые воины последние копейки своей награды.

Своим героическим участием в Семилетней войне, ратным мастерством и выручкой башкиры заслужили профессиональное доверие военного командования и соответствующий указ Сената, по которому с июля 1760 г. всем находившимся в дальних походах стали платить постоянное жалование, выдавать продовольствие и фураж. Старшины получали по 100 руб., сотники, хорунжие и есаулы — по 18 руб., рядовые — по 12 руб. Начальнику команды выдавался фураж на 12 лошадей, старшинам — на 8, есаулам, сотникам, хорунжим — на 3, рядовым — на 1 лошадь. Рядовым полагался также месячный солдатский паек¹⁹. Но указ не распространялся на людей, служивших по Оренбургской линии.

В 1760 г. началась служба башкир и мишарей на Тобольской дистанции Сибирской пограничной линии, особенно тяжелая из-за удаленности от родных мест. Вначале власти посылали по 500 человек (400 башкир и 100 мишарей) и сроком на 1 год; но по указу Военной коллегии от 27 августа 1769 г. стали отправлять вдвое больше и сроком на 2 года²⁰.

Мобилизованным на Сибирскую линию собирали подмогу от 8 дворов по 10 руб. на год службы и «складку одеждою»²¹. Очередник мог откупиться и стать нанимателем. Наемнику он платил условленную сумму (в волостях Ногайской дороги она составляла 45 руб.)²². На линии башкиры отправлялись в «каждодневные для примечания неприятельских сакм (следы, присутствие. — И.Г.) разъезды» вдоль границы с казахами Среднего жуза, посылались в конвои. Они непременно участвовали в строительстве крепостей, «употреблялись... в земляную и протчие крепостные работы..., отчего неминуемо бывает немалой служебным их лошадям упадок»²³. В 1765 г. за полгода пало до 200 лошадей, в 1766 г. у 388 башкир и мишарей пала 551 лошадь. А служебная лошадь стоила здесь 10—12 руб., и многие башкиры оказывались «в неоплатных долгах»²⁴.

В 1769 г. к служившим на Сибирской линии пришла нежданная беда — распоряжение о продлении срока службы до двух лет. «Подможные» деньги и вещевую «складку» они получили только на год. Дороговизна лошадей, одежды и продуктов довели башкир и мишарей до крайней бедности. Положение рядовых ухудшали еще и злоупотребления походных старшин. В 1768 г. отряд из 500 человек привел на линию башкирский старшина Елдякской волости Казанской дороги Абдулвахит Смаилов, а через год с такой же командой прибыл башкирский походный старшина той же дороги Валиша Шарыпов. Тысячная команда находилась на линии до осени 1770 г. За это время башкиры и мишари посылали к губернатору И.А. Рейнсдорпу две группы своих поверенных с жалобами на старшин, направляли 3 прошения командующему Сибирским корпусом генерал-поручику И.И. Шпрингеру, много раз обращались с просьбой защитить их от бесчинств командиров к командующему войсками в крепости Св. Петра генерал-майору Девицу. Кроме того, несколько человек по собственной воле отправились в Оренбург, где пытались рассказать губернским властям о «великих обидах» со стороны Абдулвахита и Валиши²⁵.

Из представленных прошений и протоколов показаний поверенных следовало, что походные старшины присвоили казенные деньги, выданные на «путевое содержание» команды из расчета по 25 коп. на человека, а из положенного провианта и фуража половину продали на сторону. Окладное жалованье старшины платили вместо денег закупленным ими самими «товаром, саблями и лошадьми с принуждением, а многим и чрез побои»²⁶. Корыстолюбию и вымогательству «предводителей» не было предела. За производство в чин капрала, хорунжего, квартирмейстера они брали взятку по 4—6 руб.; за обещание разместить по линии в «выгодные места» у всех поголовно взяли по 2 и 2,5 руб.; еще по 2 руб. с головы собрали на покупку меда, видимо, для подкупа гарнизонных офицеров. Абдулвахит и Валиша развили на линии такую бурную торговую деятельность, что снимали земляков со службы и «употребляли в купеческие работы, а получаемыми за то деньгами пользуются сами»²⁷. Своих подчиненных заставляли покупать все необходимое только у них, продавая «тройною и гораздо превосходною ценою». Лошадь, купленная старшинами у купцов и казаков за 3—4 рубля, шла по 12 и выше, сабли в 1—2 рубля — по 4. За сукно ценою по 70 копеек аршин брали с рядовых по 2 рубля за аршин²⁸.

Старшины жестоко наказывали своих подчиненных за сопротивление, тем более — жалобы линейному начальству. Башкирский есаул Мустафа Коземьяров написал несколько челобитных генералу Шпрингеру. И когда генерал затребовал Мустафу к себе, Валиша, «предусмотря в том худые следствия, отрепортировал на то, якобы меня лошадь ушибла, и посадил меня в колодку и содержал 6 месяцев». А Абдулвахит за жалобу на него застегал своего подчиненного до смерти²⁹. «От тех их старшин в такое состояние приведены, что не только той службы отправлять зделались не в силах, но и дневного пропитания у них не стало», — от имени всех служащих на линии заявили 1 сентября 1771 г. на допросе в Оренбургской губернской канцелярии башкир Иланской волости Казанской дороги Нариман Мядин и мишар Мавлют Исламгазин³⁰. Губернская администрация вынуждена была начать расследование по жалобам башкир и мишарей. Но Абдулвахит скончался, а Валиша Шарыпов сумел оправдаться, и дело закрыли.

Необыкновенно напряженными для башкир и мишарей стали 1771—1773 гг. В связи с «исходом» калмыков, находившихся почти век в российском подданстве, в Китай, в Джунгарию, на историческую родину. Военная коллегия указом от 25 января 1771 г. потребовала от оренбургского губернатора бросить войска на их задержание³¹. Рейнсдорп распорядился послать в поход 8 тысяч башкир и мишарей «с двухмесячным провиантом»³². В марте Уфимская провинциальная канцелярия сообщила, что набор идет с большим напряжением, поскольку до этого 2600 человек было послано на линию в Орскую крепость, а 750 — на Сибирские линии. Одного конника брали теперь «с 2 дворов с небольшим» (вместо законной нормы — одного с 8 дворов). К началу апреля воевода составил отряд в 4500 человек при 9 старшинах и 40 сотниках³³. Тогда же Исетская провинция собрала 2000 всадников. До конца марта, таким образом, приказ был выполнен, в состав четырех групп войск вошло 7229 башкир и мишарей³⁴.

Одежда и оружие башкирского воина

Прорыв калмыками границы заставил войска выйти на территорию Младшего и Среднего казахских жузов, где они пробыли 1—2 месяца. Отдельные отряды углублялись в степь на 800 и более верст. Люди были снаряжены плохо; начался голод, падеж лошадей. Экспедиция застопорилась. Тогда преследование калмыков взял на себя хан Младшего жуза Нурали, а оренбургские войска возвратились на линию. После «разборки» башкиро-мишарских команд к отправке на Сибирскую линию, где власти надеялись перехватить калмыков, были признаны годными 2103 человека. Их разделили на два отряда. Из первого отряда числом 1055 человек до крепости Св. Петра дошли 334; остальные, больные и безлошадные, не смогли продолжить поход. Но и явившиеся «по осмотру командующего в той крепости... по притчине упадка и худобы лошадей оказались к походу весьма не способны»³⁵. В таком же состоянии были башкиры и мишари и из второго отряда. Но их все-таки продержали на линии три месяца и лишь в сентябре отпустили домой.

За все выпавшие на долю башкир и мишарей испытания в походе они не были вознаграждены даже положенным жалованьем. С ноября 1771 г. по сентябрь 1773 г. шла переписка между различными инстанциями о выдаче окладов. Указом Сената от 14 июля 1772 г. сумма вознаграждения определялась в 12 726 руб. 81,5 коп.³⁶ 7 сентября 1773 г., за 10 дней до начала Крестьянской войны, последовал указ губернской канцелярии о выплате денег. Учитывая напряженную обстановку в крае, администрация подчеркивала своевременность этого акта: «Теперь, как самое наступило к тому время, чтобы сему башкирскому и мещерякскому народу показать всевысочайшее к ним е. и. в. благоволение и тем доказать, что всякая верная служба без воздаяния не остается»³⁷. Правда, здесь же губернатор определил, что башкиры, посланные на Сибирскую линию, получали жалованье, и платить им за участие в походе не следует. Неизвестно, досталось ли семи тысячам башкир и мишарей хоть какое-то вознаграждение.

Не успела башкирская конница оправиться после участия в погоне за калмыками, как вновь появилась в ней нужда. 8 октября 1771 г. Екатерина II повелела Военной коллегии призвать из «башкирского войска... 3 тысячи человек» и направить в Польшу в помощь русской армии, ведущей войну против конфедератов. Мишарей этот призыв не коснулся. Башкирским конникам назначалось «жалованья и протчаго содержания такого, какой производится донским казакам»³⁸. 13 ноября губернатор отправил распоряжение провинциальным канцеляриям о мобилизации башкир. К 10 января в Уфу явилось 2988 конников³⁹. В середине января 10 отрядов по 300 человек в каждом под предводительством старшины Кулыя Балтачева выступили из города. Башкирским отрядам только до Смоленска предстояло одолеть 1578 верст⁴⁰.

Башкирское войско вошло в состав Польского корпуса, которым командовал генерал-аншеф А.И. Бибиков (через 1,5 года во время Пугачевского восстания ему пришлось вновь встретиться с этим войском, но уже как с противником). Башкирская конница участвовала в сражениях под Варшавой, Вильно и в других местах. Домой она возвращалась двумя партиями: первая выступила из Смоленска в январе 1773 г., вторая — в конце сентября⁴¹. Войско понесло большие потери. Погибло более 250 человек; много было больных и раненых⁴².

Участие в войнах России, служба по охране границ державы принесли славу башкирскому воинству. Ратный труд возвышал образ мысли воинов, расширял их взгляды на жизнь, делал их самих просвещеннее. Совместная служба, совместные походы с русскими казаками и солдатами способствовали становлению чувства солидарности, пониманию интересов и забот товарищей, а через них — судеб и чаяний своих народов.

Но воинская служба была тяжела. Она стала особенно тягостной государственной повинностью в рассматриваемую эпоху. Башкиры гибли в боях, возвращались из походов увечными, умирали от ран и болезней. Надолго оставались заброшенными хозяйства; медленно, с перепадами развивалась производственно-экономическая культура.

В многочисленных жалобах губернатору башкиры и мишари писали «о чрезвычайной тягости» подводной повинности. Указом Сената от 15 апреля 1756 г. исполнение ее было приостановлено «до будущего разсмотрения», однако в 60-е годы подводная гоньба вновь стала одной из основных повинностей башкир и мишарей. Они перевозили бесплатно в казенные склады хлеб и крупу, и это засчитывалось им за службу. Лишь с проезжавших по «казенным и партикулярным делам» башкиры и мишари брали за представление подвод и лошадей прогонные⁴³.

Типичен, в этой связи, объем и характер работ, выполняемых башкирами из команды старшины Бушмас-Кипчакской вол. Кинзи Арсланова: «Жительство мы имеем на лежащей в Уфу и в Ысецк дорогах, чрез которые всегда неумолкно проезд происходит. И мы принуждаемся давать им подводы, как равно на государственных лошадей и фураж. А к тому и в третью сторону по притчине заведенного там казенного завода... Также и на Стерлитамацскую пристань с не меньшим отягощением проезжающих возим»⁴⁴.

Калмык. С литографии Д. Дадли. 1803 г.

Несение подводной повинности лишало многих возможности заработать на подрядах. Объясняя трудности с набором «вольных повощиков соли» в Табынск, Бирск и Елдяк среди местного населения, уфимский воевода А.Н. Борисов писал губернатору в 1771 г., что жители центральной части Башкирии «тем много отягощены, что когда б не случились здесь наряды ж к свозу денежный казны и протчих казенных многочисленных повозок, то все употребляемы в том бывают из ближайших к городу Уфе команд»⁴⁵. Башкиры и мишари то и дело сообщали властям о многочисленных случаях обмана со стороны «всякого звания людей», которые или не платили прогонных, или платили не в полном объеме, перегружали подводы да еще требовали с жителей продукты и фураж. По словам мишарского сотника Канзафара Усаева, официальные лица, проезжающие по дороге Оренбург — Уфа, «такие причиняют наглости, что требуют всякого рода съестные припасы и мед, и сверх написанного в подорожных числах подвод берут излишние подводы. И, например, кому надобно взять одну, тот берет 4, а прогонные деньги платит токмо за одну»⁴⁶. Через башкирские деревни Исетской провинции шли дороги к Екатеринбургу, Уфе, Оренбургу, горным заводам. И проезжавшие, как сообщали исетские башкиры в наказе в Уложенную комиссию, расплачивались недобросовестно. Башкиры Уфимской провинции в своем наказе в Уложенную комиссию специально рассказывали о разнузданных действиях офицеров, ездивших из Москвы в Сибирь «с аммуничными вещами и с протчими казенными тягостьми». Те перегружали подводы, заставляли впрягать, вместо одной, по 2—3 лошади, а рассчитывались, как за обычную поклажу «указной препорции» с одной лошадью. Офицеры специально сворачивали с больших дорог в «башкирские жительства» и вымогали «хлеб, харч, а инде и подарки», забирали сено⁴⁷.

Развитие широких почтовых связей в крае вело к увеличению объема ямской повинности: появились новые дороги с почтовыми станциями — ямами. Старшины посылали рядовых «к построению на станциях ямских изб». На содержание ямов с каждого башкирского и мишарского двора собиралось по 21¼ копейки. Кроме того, к каждой станции приписывались участки волостных земель, где производилась заготовка сена для почтовых лошадей⁴⁸.

На почтовых станциях, нередко «в немалом от домов их разстоянии», башкиры должны были находиться месяцами «неотлучно» и держать в готовности лошадей⁴⁹. Для доставки писем из каждой команды выделялось по несколько человек «со всем требующимся от миру снабжением» и каждый с двумя лошадьми. Так, башкиры Кипчакской волости Ногайской дороги возили почту на три яма и зимой снаряжали на почтовую службу по Оренбургской линии 7 человек⁵⁰. Впрочем, иногда башкиры вербовали на почтовые станции «охотников», которым платили «зборными с нашего народа деньгами». Но содержание наемных обходилось очень дорого: пара лошадей с ямщиком стоила 100—120 руб.⁵¹ Башкиры и мишари в своих наказах в Уложенную комиссию просили передать почтовые станции на казенное содержание и тем избавить их от тяжелой ямской службы.

В 1754 г. уплата башкирами ясака была заменена принудительной покупкой соли по фиксированной цене, что явилось более обременительной повинностью для населения, нежели ясачные платежи. По признаниям самих губернских властей, обязательство башкир, мишарей и других народов края покупать соль «из казны указною ценою» по 40 коп. за пуд «доходу казне составляло более платимого ими ясака»⁵². К тому же, бывшие ясачники не только должны были ездить в соляные лавки за покупкой, но терпели различные злоупотребления со стороны перекупщиков и целовальников (сборщиков податей).

В феврале 1773 г. группа старшин Уфимской провинции обратилась за защитой к «хозяину здешней губернии» Рейнсдорпу. Они ссылались на многочисленные жалобы башкир и мишарей на обвес при покупке казенной соли: в соляных стойках пользовались весовыми гирями; когда же покупатели возвращались домой и перевешивали соль на безменах, недовеса могло оказаться до 15 фунтов. Перекупщики, развозившие соль, брали на накладные расходы по 15—20 коп. с пуда, вместо положенных двух⁵³.

Администрация края зорко следила за тем, чтобы население не добывало соли самовольно. Помимо охраны Илецкого месторождения, Рейнсдорп приказал «крепко» закрыть соляные ключи близ пригородка Табынска и учредить «пристойный присмотр» за прежними соляными варницами, «чтоб отнюдь не можно было из них пользоваться»⁵⁴.

Повинности теснили башкир со всех сторон; особенно мучило их безденежье. Деньги, необходимые «вольному народу» для уплаты сборов и подмоги, для приобретения надежного воинского снаряжения, покупки одежды и домашних вещей, башкиры зарабатывали перевозкой руды и соли, заготовкой и доставкой леса на заводы и в Оренбургское соляных дел правление, торгово-ремесленной деятельностью. Они вынуждены были также сдавать в оброк и продавать участки волостной земли, лесные угодия, места рыбной ловли. Все это до некоторой степени снимало острую нужду в деньгах.

Всечастное ухудшение экономического положения башкир было связано прежде всего с непрерывным отчуждением земли. Казна ежегодно отрезала для потребностей феодального государства огромные площади башкирских земель. Особенно много волостных земель было занято под крепости. Видя, что они не осваивались населением крепостей, башкиры настойчиво просили Уложенную комиссию вернуть им пустующие участки, разрешить поселиться там «на старинных своих вотчинных землях и владеть оными беспрепятственно»⁵⁵.

Наглядным примером насильственного изъятия государством вотчинных земель служат правительственные акции в отношении территорий, прилегающих к Ново-Московской дороге. Без согласования с башкирами земли по левую сторону от дороги до границы губернии были объявлены казенными, и продажа их прежними владельцами была, естественно, запрещена. По правой стороне тоже значительные площади были объявлены казенными и отведены переселенным сюда казанским татарам, отставным солдатам, однодворцам, новокрещенцам. Вдобавок эти земли, чтобы башкиры не претендовали на них, были приписаны к Оренбургскому, а затем Ставропольскому уездам. Манипулируя таким образом, царское правительство обрекало на «крайнюю бедность» не только прежних владельцев земли, но и новопоселенцев, которых пригоняли сюда под конвоем⁵⁶.

Знамя Ставропольского калмыцкого войска. XVIII в.

В конце 60-х — начале 70-х гг. наступление государства на земельные владения башкир стало нарастать. 10 февраля 1771 г. Рейнсдорп отправил императрице карты «пустых мест», предлагая заселить их отставными солдатами и другими нижними чинами. Через месяц Екатерина II уже отдала соответствующее приказание и распорядилась, чтоб местные власти, распределив между отставными все удобные земли в Казанской губернии, переключились на соседнюю Оренбургскую⁵⁷.

Свои вотчинные земли башкирам приходилось отстаивать не только от посягательства государства, но и от поползновений со стороны помещиков, заводчиков, захватывавших самые богатые угодья, от русских крестьян, от мишарей и тептярей, селившихся на башкирских землях без купчих и договоров.

Велики были и духовные тревоги народа: мусульманское население края испытывало жесткое давление религиозных притеснений. Наказы башкир в Уложенную комиссию 1767 г. начинались с напоминания о том, что они, башкиры, «по древнему изданию находятся в магометанском законе», и вошли в состав Русского государства, сохранив право на свободу вероисповедания. Они просили императрицу, чтобы и в новом уложении башкирский народ «в содержании закона нашего был свободным оставлен», а население разных мест могло по своему желанию «своим коштом и иждивением безвозбранно строить» мечети⁵⁸. Многочисленные факты, которые не были названы в этих документах, свидетельствовали об обратном — о явном и тайном стремлении властей ограничить влияние, уронить роль ислама в Башкортостане. В письме к императрице Елизавете Петровне от 20 ноября 1756 г. мулла Батырша отмечал: «Если падишах не одинаково обращает взор милости на своих рабов..., если он, презрительно относясь к своим подданным, потому что последние не состоят с ним в одной вере, чинит притеснения их вере и мирским делам, то любой, хоть и мало разумеющий, поймет, каково может быть [тут] последствие»⁵⁹.

Сильно были урезаны права религиозных судов. Пропаганда ислама запрещалась. По распоряжению оренбургского губернатора И.А. Рейнсдорпа с 1769 г. сократилось число паломников, посещавших святые места древнего Булгара на Волге⁶⁰. Нарушались и другие права верующих. Администрация не без пользы прибегала к услугам авторитетного религиозного центра края, сложившегося в богатом поселении, возведенном торговыми татарами, Сеитовой слободе, или Каргалах. Практически вся религиозно-духовная деятельность мусульманского населения находилась под контролем тамошних ахуна и мулл. Ни свежая мысль, ни самобытное слово в вере не поощрялись.

Широкие слои коренного населения края подчас подвергались изощренным унижениям со стороны администрации, проводившей политику, всецело направленную на разъединение народов, натравливание их друг на друга. Так, и в 1760-х, и 1770-х гг. действовали унизительные для человеческого достоинства указы оренбургского губернатора И.И. Неплюева, распорядившегося в свое время «с казанскими татарами башкирцам в сватовство без челобитья и без позволения казанского губернатора не вступать». А получив разрешение, — платить с каждой свадьбы по 1 драгунской лошади; в случае самовольного брака — штраф в 3 драгунских лошади⁶¹.

Служилые татары, ногайцы, сарты. Вместе с башкирами и мишарями охранную службу внутри губернии и по Оренбургской линии несло небольшое количество служилых татар, кундровских татар, или ногайцев, служилых сартов. На них лежали также подводная, почтовая и другие повинности.

Служилые татары входили в состав мишарской команды старшины Мендея Тупеева. Кундровские татары, поселенные по Сакмарской дистанции в 1767 г., с трудом налаживали свое хозяйство и на службу посылали лишь 26 чел. В 1770 г. губернатор писал об их «беднейшем состоянии» и опасался побега в Казахстан⁶².

Служилые сарты, предки которых пришли из Бухары, вначале жили в Мякотинской вол. Исетской провинции. В 1752 г., после продажи башкирами этих земель екатеринбургскому купцу Т. Коробкову под Каслинский завод, их переселили к Миасской и Еткульской крепостям. В своих прошениях на имя Екатерины II и губернаторов сарты жаловались на нехватку земли и угодий и притеснения со стороны надворного советника Я. Тоузакова, директора Троицкой таможни. В ответ провинциальная канцелярия отдала в 1768 г. места рыбной ловли, принадлежавшие сартам, в аренду Тоузакову, а бывших владельцев за «незаконный» промысел оштрафовала на 180 руб.⁶³

Казаки в походе. Рис. XVIII в.

Калмыки. Основной повинностью ставропольских калмыков была служба в составе иррегулярных воинских частей. Ставропольский калмыцкий корпус (войско) делился на сотни и роты. Все командные посты занимали представители местной знати. В силу сложившихся традиций, старшины-зайсанги были ответственными распорядителями в улусах и одновременно исполняли командные роли в войске. Среди офицеров калмыцкого корпуса были полковник, 10 хорунжих, 10 есаулов⁶⁴.

Как было отмечено, калмыцкая команда в 487 человек принимала участие в боевых действиях российской армии на территории Пруссии в годы Семилетней войны. Но основным местом службы калмыков была Оренбургская пограничная линия, куда они ежегодно посылали по 1000 конников. Они были обязаны иметь строевых лошадей, на собственные средства приобретать снаряжение. Возвращаясь домой со службы, «многие принуждены были лишиться своих лошадей и оттого придти в убожество»⁶⁵.

С 1764 г. рядовым калмыкам стали выплачивать жалованье по 1 рублю и провиант в объеме солдатских пайков. Но это не намного улучшило положение Ставропольского калмыцкого войска. Переведенные в конце 1730-х гг. на земли внутри Закамской пограничной черты, крещеные калмыки вынуждены были осваивать новые места и новый для них вид хозяйства — земледелие. И хотя земли отводилось много (242 488 дес. на 8 тысяч душ об. пола), а для обучения хлебопашеству были определены солдаты из русских крестьян, калмыки-скотоводы с трудом входили в новую роль. Чтобы предотвратить их полное обнищание, в 1759 г. губернские власти разрешили калмыкам уходить на заработки (вначале только в зимнее время, а с 1770 г. — в течение всего года). Для разрядки обстановки в корпусе всем желающим разрешили переселиться в Оренбург, где они жили на положении «безжалованных» казаков. Показателем тяжелейшего жизненного состояния калмыков был высокий процент смертности: средняя продолжительность жизни составляла 40 лет. Губернская канцелярия вынуждена была признать, что бедность и крайняя нищета вели к вымиранию целых семей, проживавших в Ставрополе и уезде⁶⁶.

Яицкие казаки. Яицкие казаки, как и все российские казаки, входили в служилое сословие и относились к неподатному населению. Главным условием и своего рода залогом отбывания воинской службы было царское пожалование в вечное владение войсковых земель. Вся земля яицких казаков находилась в сословном владении и не подлежала отчуждению. Хотя с созданием в 1744 г. Оренбургской губернии земли Яицкого войска вошли в состав губернии, целостность войска как военно-административной единицы сохранялась.

Яицкие казаки пользовались и другими сословными правами и привилегиями, как общими для казачества, так и особенными, характерными только для них. Первым в том ряду было право личной свободы. На Яике не было крепостного права, юридически казака нельзя было закабалить. Казаки не платили государственных податей, были освобождены от многих других казенных повинностей, в т. ч. рекрутской. Государство до известной степени допускало свободу деятельности органов казачьего самоуправления, не нарушало сложившихся демократических традиций казацкой общины, в частности, — поддерживало правовую систему найма добровольцев для отбывания воинской службы. Яицкое войско пользовалось автономией в области суда. Казаки получали царское жалованье за службу: окладное жалованье и деньги на покупку продовольствия и провианта; им выдавали порох, свинец, вино; казаки беспошлинно пользовались солью. Войску было предоставлено право безоброчного рыбного промысла на Яике. Яицкие казаки обладали привилегией дважды в год направлять к царскому двору депутации, так называемые станицы, для получения «особливого награждения из казны»⁶⁷. Власти фактически признали старообрядчество на Яике. Правительство не требовало от яицких казаков единой военной формы, им разрешалось носить одежду старого казачьего покроя. Служащим казакам разрешено было носить бороды.

Казаки дорожили своими личными правами и привилегиями. История яицкого казачества XVIII в. — полоса активной борьбы казаков за сохранение привилегий перед лицом прямой угрозы и наступления самодержавия на их свободы и самоуправление.

Основной обязанностью и повинностью казаков в пользу государства была воинская служба. Правительство было заинтересовано в казачьей службе, ибо казачьи команды отличались хорошей подготовкой, дисциплинированностью, верностью воинскому долгу. К тому же их служба обходилась значительно дешевле, чем содержание регулярной армии. Яицкие казаки участвовали практически во всех войнах России, начиная с середины XVI в. Они также несли внутреннюю службу, охраняя Нижнеяицкую дистанцию от вторжения казахов и, наоборот, преграждая калмыкам путь на левый берег Яика. В Яицком городке войско держало резервную команду. Во внешнюю службу входила охрана Кавказской линии крепостей в Кизляре, командировки за пределы войска по специальным требованиям правительства. В 60— нач. 70-х гг. на линейную службу по Яику ежегодно направлялось свыше 1700 чел., в Гурьев — 300—500, в Яицкий городок в резервную команду — 300—500, на Кавказ — от 400 до 1000 чел.⁶⁸ Самодержавие широко использовало казаков в карательных целях: их посылали на подавление народных восстаний, в том числе башкирских, в погоню за калмыцкими и казахскими отрядами, нарушителями границ.

Служба была обязательна для всех казаков. Уже с 17 лет юноши выполняли различные обязанности по войску, в 20 — зачислялись в служащие казаки. До принятия положения о Яицком войске в 1802 г., предусматривавшего 25-летний «термин» службы, сроки последней не были определены законодательством. Казаки обязаны были нести службу до глубокой старости, освобождались от нее лишь при тяжелом заболевании или увечье.

Порядок отбывания воинской службы на Яике имел свои особенности и отличался от правил других казачьих войск. Два раза в году перед севрюжьей плавней (в марте) и по завершении ее (в июне) в Яицкий городок съезжались почти все казаки. Здесь на общих собраниях-кругах они нанимали за деньги добровольцев из числа своих же казаков, заявивших о желании нести службу. Войсковое начальство, сообразуясь с требованиями правительства, заранее определяло, от какого числа казаков-нанимателей должен быть выставлен человек. Наниматели платили охотнику служить «подмогу», сумма которой зависела от сложности командировки, удаленности места назначения от дома, стоимости обмундирования и лошади, от спроса и предложения. Так, наемник от 5 казацких семей на Кавказ обходился в 100 и более рублей⁶⁹.

Отдых казака. С акварели А.О. Орловского

Наемка сложилась в казачьей общине как вполне справедливое распределение обязанностей между казаками на основе взаимного соглашения и торга. Идущий на службу получал от своих общинников некую сумму денег, которую мог использовать для укрепления хозяйства, на покупку лошади и т. п. Но с ростом экономического неравенства внутри общины наемка утратила форму свободного соглашения, обернулась тяжкой повинностью. Старшины, владельцы крупных хозяйств старались любым способом (главным образом, путем подкупа войсковой канцелярии) избавиться от службы в отдаленных крепостях. Казакам же, вернувшимся после длительной командировки в свои разоренные дома, зачастую не на что было поднимать хозяйство, приобретать снаряжение для ловли рыбы и т. п. Поэтому они вынуждены были вновь наниматься на службу. Как писали казаки в своем наказе в Уложенную комиссию, на службе «тягость и труды они несут немалые», но нанимались, «потому что уже обойтись нельзя»⁷⁰. Таким образом, несение воинской повинности перекладывалось богачами на плечи беднейшей части казачества. И все же казаки упорно отстаивали систему наемки от посягательств властей. В их глазах наемка олицетворяла исконное право общины самой решать вопрос о порядке распределения повинностей. Тем более, что наемка внешне выглядела как справедливая акция, основанная на свободном соглашении между нанимающимися и остальными членами общины, на равномерной раскладке между общинниками денежной суммы, предназначенной для добровольца. Немаловажным фактором здесь было и то, что выборы «охотников» служить происходили на казачьем круге без вмешательства властей. С другой стороны, и правительство имело свои выгоды от наемки. Во-первых, денежная помощь обеспечивала казаку хорошее воинское снаряжение и обмундирование, во-вторых, добровольцы, нанимавшиеся по нескольку раз, становились фактически профессионалами военного дела. Поэтому, несмотря на неоднократные попытки отменить обозначенную систему, она сохранилась до 1883 г.⁷¹

В 1760 — нач. 1770-х гг. Яицкое войско делилось на 7 полков по 500 человек рядовых при 8 начальниках. Полковые старшины назначались войсковой канцелярией; должность сотников была выборной. В связи с тем, что естественный прирост Яицкого войска шел медленно, к войску были причислены сверхштатные (или своекоштные) казаки, т. е. те, кто служил без жалованья. В основном это были казахи, калмыки, татары, немного башкир, наделенные, кроме жалованья, всеми правами и привилегиями служилых казаков и разделявшие с ними все тяготы царской службы. В Яицком городке своекоштные казаки составляли около тысячи человек. В 1772 г. подполковник И.Д. Симонов учредил войску новый штат, в соответствии с которым оно было поделено на 10 полков по 533 человека⁷².

В военном отношении войско с 1721 г. подчинялось Военной коллегии, в административном — оренбургскому губернатору. С 60-х годов для усиления контроля над казаками в Яицкий городок, крепости и форпосты стали назначать офицеров и размещать солдат регулярных войск.

Дважды в году устраивался смотр служащих казаков. Атаман и старшины проверяли военную выучку, вооружение казака, состояние лошадей. Много времени уделялось подготовке молодых казаков: обучению строю, владению оружием. По записям очевидцев, казаки «с малых лет привыкают ко всяким трудным упражнениям и, употребляя огнестрельное оружие и копье, искусно стреляют из луков»⁷³. Надо отметить, что помимо воинского искусства, детей обучали грамоте. Правда, это были, в основном, дети старшин и «знатных» казаков, которых по вступлении в службу производили в урядники или хорунжии⁷⁴.

Воинская повинность была тяжела. Казаки обязаны были держать или покупать строевых лошадей и на службу являться «о двуконь», с запасом провианта, вооруженными за свой счет саблями, ружьями-«турками», сайдаками, копьями. Войны и пограничные перестрелки уносили много жизней. Гибли и лошади — в боях, длительных переходах, от болезней, и нужно было приобретать новых опять же за свой счет. Длительная отлучка казаков пагубно сказывалась на состоянии их хозяйств, на семьях, остающихся часто без пропитания. Даже те, кто служил на Яицкой дистанции, не могли отлучиться с форпостов, чтобы закупить продовольствие себе и семьям.

Правительство же платило казакам за их службу мизерные суммы — 60—70 коп. в год на служащего. Денежное жалованье на 3196 человек (по переписи 1723 г.) составляло 1500 руб., а хлебное жалованье — от 600 до 1000. Так, по распоряжению Главного кригс-комиссариата Оренбургской губернской канцелярии от 12 апреля 1770 г. Яицкому войску было выдано «годовое число денег 3494 руб. 90 коп.»⁷⁵. Кроме того, на всех служащих выдавалось 70 пудов пороха, по 1 фунту свинца на казака. Жаловалось войску ежегодно 100 ведер вина. Но эти пожалования не распространялись на илецких и сверхштатных казаков. Командированные в отдаленные места яицкие казаки, как и донские, получали дополнительное денежное жалованье: рядовые по 1 руб., старшины, есаулы, хорунжие, сотники, квартирмейстеры по 1,5, полковники — 100 руб., походные атаманы — 200 руб. в месяц, а также провиант (муку и крупу) и фураж для лошадей на зимние месяцы. Тысячной команде, несшей попеременно службу по Яицким дистанциям, вблизи от дома, в выплате жалованья и в фураже было отказано⁷⁶.

Но несмотря на тяжесть службы, казаки гордились жалованной им привилегией защищать границы Отечества, и стремление правительства перевести их в «регулярство» встречало ожесточенное сопротивление. Так, Екатерине II в 1770 г. пришлось отменить распоряжение Военной коллегии о включении 334 яицких казаков в состав формируемого московского легиона.

К войсковым повинностям относились и строительные работы. Казаки строили крепости, форпосты и редуты по Нижне- и Верхнеяицким дистанциям, занимались ремонтом зданий и укреплений. Они были обязаны прокладывать и поддерживать в порядке дороги, наводить мосты и т. п. Так, в 1740-х гг. казаки построили Калмыкову и Кулагину крепости, где содержали гарнизоны до 500 человек. В 1767 г. им было велено отстроить сгоревшую Баксайскую крепость⁷⁷.

Войсковое знамя Оренбургского казачьего войска (пожаловано 21 мая 1756 г).

Обременительной была и подводная повинность. Казаки были обязаны возить чиновников и арестантов, давать подводы для перевозки провианта и фуража. Они сопровождали по территории войска и за ее пределами русских и иностранных купцов, научные экспедиции и правительственных послов. «Гоньбу подводную», как и службу, казаки отправляли «на своем коште», терпя, к тому же, насилие и издевательства со стороны военных и гражданских чиновников. Об этом они писали в своих челобитных и наказах в Уложенную комиссию 1767 г. Состоятельные казаки за взятки и подношения канцелярии избегали этой повинности.

Обязанностью казаков было обслуживание почтовых дорог от Яицкого городка до Гурьева и от Яицкого городка до крепости Рассыпной, содержание почтовых станов, где нужно было иметь достаточное количество людей и хороших лошадей «с хомутом, сбруей и экипажем». При этом нужно учитывать, что старшинская верхушка перекладывала на плечи рядовых казаков основной объем натуральных повинностей, а также разнообразных налогов.

Значительными были всевозможные денежные сборы. В 1753 г. казакам был передан на откуп гурьевский казенный рыбный учуг^*, перенесенный ими к Яицкому городку. На откупе у казаков были и питейные сборы в Гурьеве и Яицком городке. В 1766 г. арендная плата за учуг и питейные заведения составляла 6117 руб. 27 коп.⁷⁸ В 1759 г. Яицкому войску был передан в аренду таможенный сбор с соленой рыбы и ее продуктов с торгов в Самаре, Сызрани, пригородках Сергиевске, Алексеевске и на Батрацкой ярмарке, а также в Оренбурге и по линейным крепостям. Арендная плата равнялась 5003 руб. 84,5 коп. Этот взнос войско платило до 90-х годов XIX в. Сбор денег с казаков для выплаты арендной суммы войсковое начальство производило, допуская массу злоупотреблений. Обычно собирали в несколько раз больше. Так, соляной сбор приносил прибыли до 20 тыс. руб. в год⁷⁹. Но в собранных деньгах канцелярия перед кругом не отчитывалась. Это было одним из поводов к недовольству и волнениям среди казаков. По данным губернских властей, на войске постоянно числилась недоимка. За 1759—1768 гг. не было выплачено за десятинный соляной сбор 7464 руб. 65 коп., а на январь 1773 г. — 5837 руб. 81 коп.⁸⁰

Казаки платили дань на содержание войсковой канцелярии. С участников наилучшего лова — багрения собирались так называемые «домоседные деньги», которые шли атаману, старшинам, священнослужителям, канцеляристам, т. к. они не участвовали в ловле. Сумма была значительной. В 1760 г. она составила 4593 руб. для 60—70 человек⁸¹. С казаков же собирали чрезвычайные налоги на строительство зданий войсковой канцелярии, церквей и др. Казаки должны были выполнять общественные работы по устройству учугов (установка, разборка, надзор за исправностью, подвоз камней для укрепления дна и т. п.).

Натуральные подношения царскому двору считались почетной обязанностью казаков. Ежегодно в Петербург на собственных подводах казаки возили рыбу, икру, арбузы, диких животных для придворного зверинца. По указу Главной дворцовой канцелярии от 14 декабря 1753 г. Яицкому войску было велено поставлять ко двору до 800 осетров и белуг «свежею и просольною», а также икру. Натуральных подношений требовали губернатор, другие губернские чиновники, местное войсковое начальство⁸².

Большие расходы несло войско, обслуживая чиновников следственных комиссий и сопровождавших их воинских команд. С начала 60-х годов на Яике работали комиссии, разбиравшиеся в причинах раскола войска и противоборства двух партий — старшинской «послушной» и войсковой «непослушной». По документам войсковой канцелярии, к июлю 1769 г. сумма расходов на провиант и фураж составила 44 120 руб.⁸³

Как видится, жизнь казаков на Яике была нелегка. Опасная и разорительная для казачьего хозяйства воинская служба, обременение казаков многочисленными государственными и войсковыми повинностями, а также вмешательство центральных и губернских властей в войсковые распорядки, ограничение «вольности» казаков вели к снижению уровня их экономического благополучия, сказывались на социальном и правовом положении.

Оренбургские казаки. Главной обязанностью оренбургских казаков была военная служба. Оренбургское казачье войско являлось составной частью иррегулярных войск страны и находилось в ведении Военной коллегии. Вопросы непосредственной организации службы решались оренбургским губернатором, войсковым атаманом и командирами регулярных войск, расположенных в крепостях.

Малое войсковое знамя Оренбургского казачьего войска (пожаловано 21 мая 1756 г).

Первоначальную структурную организацию войска определил штат 1755 г. В состав войска было включено 4877 служащих казаков, разделенных на три разряда. Служащие казаки Оренбурга и Бердской слободы, общим числом 1000 рядовых и 94 чиновных, составили Оренбургский нерегулярный корпус. Они содержались за счет казны и входили в разряд жалованных. Войсковой атаман получал в год 120 руб., войсковой есаул — 50, сотник — 30, писарь — 24 руб., рядовые — по 15 руб. При длительных командировках им выдавался провиант «против солдатских дач»⁸⁴.

К разряду маложалованных относились 703 служащих казака, проживавшие в Уфе и в Оренбургском уезде в крепостях по Яику. Их атаманы получали 9—12 руб. в год, сотники — 7—8, писари — 6, рядовые — 3—4 руб.⁸⁵ Жалованье шло только на воинскую справу.

Третью, самую многочисленную группу оренбургского казачества — 3080 человек, составляли безжалованные казаки, несшие службу полностью за свой счет. В нее входили казаки Уфимской и Исетской провинций и Ставропольского уезда, которые, вместо жалованья, должны были «довольствоваться от земель и промыслов своих». Лишь при командировании в отдаленные места (не ближе 100 верст) безжалованным и маложалованным казакам, в соответствии с указами Сената от 30 октября 1758 г. и 15 марта 1761 г., выплачивалось жалованье⁸⁶. Атаманы и сотники получали по 1,5 руб. в месяц, рядовые — по 1. Маложалованным дополнительно выдавали солдатскую месячную норму провианта, а зимой — фураж на лошадей⁸⁷. Как видится, одна из основных казачьих привилегий — царское жалованье за службу — существовала здесь в сильно урезанном виде.

В службу записывали с 17 лет, и сроки ее не были определены. Увольнение получали больные и дряхлые казаки. Так, войсковой атаман В.И. Могутов дал отставку, как оказал величайшую милость, елдякским казакам Ф. Сусанину, 72 лет, оглохшему и полузрячему, и Д. Гуляеву, который «весь от болезни высох»⁸⁸. Несмотря на старость и тяжелые болезни, все, просившие об отставке, должны были являться для осмотра к войсковому атаману.

Казакам Оренбургского нерегулярного корпуса вменялось в обязанность быть «во всегдашней готовности к выступлению для всяческих чрезвычайных случаев и командировок». Большая часть казаков корпуса постоянно была на службе. По указам Военной коллегии, маложалованные казаки были обязаны выставлять на службу не более ⅓ состава, безжалованные — не более ¼, остальные «упражнялись в хозяйстве». Однако ее же инструкциями предусматривалось — «в крайней нужде» призывать столько, сколько потребуется. Случалось, на службу брали более половины маложалованных и безжалованных казаков. Как и в других казачьих войсках, очереднику разрешалось нанимать на службу вместо себя «охотника».

Казаки обязаны были «безотговорочно» являться на службу в полной готовности: с ружьями, саблями, пиками, сайдаками и двумя лошадьми. Нужен был и запас продуктов, а лучше деньги. На летней службе лошади сильно истощались, разбивали ноги, болели; их приходилось выбраковывать. Вместо павших нужно было покупать новых за свой счет. Местные власти требовали, чтобы малоимущим казакам оказывалась помощь от казачьего общества. Атаманы крепостей собирали «подмогу» по раскладке. При этом деньги взимались как со служащих, так и с отставных и малолетков. Снарядить казака было нелегко, особенно для маложалованных и безжалованных. В ходе осмотра войсковым атаманом Могутовым казаков Уфимской провинции в 1755—1756 гг. выяснилось, что «одна треть из них были без лошадей, ибо люди бедные и без жалования служат». Было выявлено, что у казаков и вооружение оставляло желать лучшего: «ружья огненного мало, а у кого есть, то старыя фузеи драгунские, выданные от казны еще при поселении»⁸⁹. Обозначенное относилось и к исетским казакам.

Встревоженные состоянием вооружения казаков губернатор и атаман войска организовали доставку ружей с тульских заводов. В 60-е годы казакам было продано около двух тысяч ружей-турок. Имеются сведения, что за 906 ружей с них было взыскано 2087 руб.⁹⁰

Для поддержания в казаках боевой готовности атаманы крепостей каждое лето проводили «казацкую экзерцицию: пеших приводить на бой в цель, так и на лошадях на всем скаку»⁹¹. Войсковой атаман лично объезжал крепости для «осмотру и обучения». В нескольких крепостях были открыты слесарные мастерские для починки оружия. Кордонная служба способствовала выработке у казаков военных навыков и сноровки, воспитанию мужества. Своими боевыми успехами казаки были обязаны внезапности нападения, применению одношеренгового строя, лавы. Особой выносливостью и неприхотливостью отличались их лошади. Вот как характеризовали служилое казачество историки Оренбургского казачьего войска: «Пограничная жизнь среди постоянных тревог и опасностей, но в постоянной борьбе с враждебными кочевниками, приучила казаков к смелым разведкам на дальния расстояния, причем им приходилось приспособляться разного рода домашним и походным лишениям, и развило в них военную смекалку. Постоянная бдительность на сторожевой службе и всматривание вдаль развивало у казаков зрение; большие переезды по степям, часто без дорог, приучали казаков быть наблюдательными и запоминать даже незначительные предметы на пройденном пути, в темные ночи изучать положение звезд и по ним находить направление. Все это выработало из казаков смелых и сметливых наездников»⁹². Эту оценку можно отнести ко всем служилым людям, населявшим край.

Знамя уфимских казаков, входивших в состав Оренбургского казачьего войска

Оренбургские казаки несли службу на огромной территории Оренбургской губернии: в 50 крепостях, 22 форпостах и 18 редутах⁹³. Особого внимания требовала служба по охране границы Российской империи. Вместе с регулярными частями и отрядами башкир, калмыков, мишарей, служилых татар они располагались в военных укреплениях вдоль границы с Казахстаном от крепости Рассыпной до Алабужского отряда в Сибири, расстояние между которыми составляло более 1100 верст⁹⁴. Если в середине века на так называемую «летнюю» службу на Оренбургскую пограничную линию отправлялось по 1000 оренбургских казаков, то в 1770 г. здесь уже служили 2000 казаков (737 исетских, 597 уфимских, 400 оренбургских, 266 — из крепостей по Яику и Самаре)⁹⁵. Учитывая мобильность казачьих отрядов, их превосходство перед регулярными войсками «в поисках и посылках», Военная коллегия возложила на казаков караульную службу по линии. Гарнизоны крепостей из регулярных войск служили, в основном, для защиты крепостей. А казаков использовали «в отводные караулы, разъезды, партии, конвои и иных, по их обыкновению и потребности»⁹⁶.

Казаки собственно Оренбургского корпуса, состоявшего из 10 рот, несли охрану Оренбурга и летних торгов около города от «всяческих продерзостей» со стороны «киргиз-кайсацкого, яко же и из других степных и азиатских народов»⁹⁷. Для сторожевой службы и «разъездов в степь» корпус выделял половину своего состава. Но и остальные люди привлекались к участию в различных нарядах. Так, в 1767 г. из тысячи корпусных казаков «налицо» в Оренбурге находилось всего 252. В обязанности корпуса входило сопровождение посланников российского правительства и губернских властей в Казахстан и Среднюю Азию и, наоборот, депутаций от казахов, бухарцев, хивинцев — в Петербург. Его же конвоиры охраняли проезжавших государственных чиновников и офицеров⁹⁸.

Много времени казаки тратили на переходы к месту службы и обратно, а это не входило в сроки службы. Летняя служба начиналась 1 мая, но наряды назначались уже в феврале, потому что казачьим отрядам Уфимской провинции, например, нужно было пройти до Орской крепости 518—612 верст; маршрут движения исетских казаков до Кизильской крепости составлял 345 верст, до Орской — 479; из Самары и Алексеевска до Татищевой отсчитывали 370 верст, из Борской до Верхнеяицкой крепости — 403 версты⁹⁹.

Бессменные, изнуряющие, «кровавые», по словам депутата Уложенной комиссии П.И. Бурцова, «служебные обращения» продолжались до ноября—декабря. Особенно тяжело доставалось нежалованным казакам, которые, «будучи отлучены от домов своих, чрез все летнее время и служа во всем общественным коштом, без жалованья, не только домы свои разорили, но и сами, будучи на службе, претерпевают крайний голод»¹⁰⁰. Да и жалованные казаки получали деньги и провиант нерегулярно, с задержкой до года¹⁰¹. Тем не менее казаки истово исполняли возложенные на них обязанности, видя в том свой жизненный долг. Отряды ежедневно объезжали отведенные участки границы; обустраивали вдоль линии (через каждые 7—15 верст) пикеты и засады; устанавливали так называемые Симы, замаскированные под натуральные кусты изгороди из тонких ивовых прутьев (разорванная сима говорила о нарушении границы). Казаки выставляли стражу вокруг пограничных крепостей, охраняли жителей во время полевых работ, а также пасущиеся табуны лошадей и стада рогатого скота. Опасными были продвижения в глубь степи при преследовании казахов, нападавших на местных жителей и отгонявших их скот.

Полная превратностей служба казаков в степи усугублялась противоправными действиями командиров гарнизонных войск.

До 1768 г. на Оренбургской пограничной линии стояли шесть полкой. Затем три из них были выведены из губернии, и на линии остались Билярский, Сергиевский и Шешминский полки. Для централизации управления войсками линия была разделена на 8 дистанций — Самарскую, Сакмарскую, Нижнеяицкую, Красногорскую, Орскую, Верхнеяицкую, Нижнеуйскую и Верхнеуйскую, включавших 33 крепости. Во главе дистанций стояли коменданты из армейских офицеров, которым подчинялись и регулярные, и нерегулярные войска. К тому же, коменданты дистанций были наделены широкими полномочиями в системе управления и судопроизводства и решали «такие дела, как провинциальным воеводам поручены»¹⁰².

Коменданты дистанций регулярно проводили смотры казачьим командам и ежемесячно докладывали о состоянии войска оренбургскому генералитету. Они же вели судебные процессы и могли без всякого суда посадить под арест казаков, даже чиновных, отрешить их от должности. Люди, имевшие отпускные паспорта, не могли отлучиться без прямого разрешения комендантов дистанций и крепостей. Считая казаков своими подчиненными, коменданты крепостей заставляли их без какой-либо платы обслуживать гарнизонные команды, строить конюшни и дома, возить дрова, заготавливать корм для лошадей, чистить улицы и даже работать на себя, как крепостных и дворовых — на помещика¹⁰³. Много было злоупотреблений со стороны офицеров регулярных войск при отводе казакам пахотных земель и сенокосов.

Знамя уфимских казаков

Помимо назначения на границу, казаков использовали в карательных экспедициях. В 1755 г. их посылали на подавление башкирского восстания и для поимки беглых крестьян. В 1771 г. совместно с регулярными войсками и башкирскими командами оренбургские казаки преследовали в казахских степях калмыков, ушедших из России в Китай. В 1772 г. несколько сот оренбургских казаков было придано правительственным войскам, прибывшим для подавления восстания яицких казаков. Ставропольские, самарские, алексеевские казаки не раз посылались в калмыцкие улусы «для поддержания порядка».

Свободные от линейной службы казаки выполняли другие повинности, не менее тяжкие.

В соответствии с указом губернатора И.А. Рейнсдорпа с 1770 г. на оренбургских казаков была возложена охранная служба на соляных пристанях и винокуренных заводах. Как извещал губернатор войскового атамана, оплата должна была производиться за счет Главного соляных дел правления и владельцев заводов¹⁰⁴. На деле казаки не только ничего не получили за работу, но подверглись издевательствам и преследованиям со стороны местных начальников. В своем рапорте от 10 августа 1770 г. войсковой старшина В.И. Могутов писал губернатору, что нагайбакские казаки охраняли денежную казну и соляные магазины на Шешминской и Чистопольской пристанях «на своем коште и без прогонов». Вдобавок их еженедельно определяли «в разные посылки... на собственных лошадях верст за сто и далее». Платой были лишь побои и бесчинства секунд-майора Е.Т. Лопатина¹⁰⁵.

На маложалованных и безжалованных казаках лежала повинность участвовать в строительных и ремонтных работах в тех крепостях, где они проживали, а также в Оренбурге. Казаки на своих лошадях подвозили лес и строительные материалы. За тяжелое камнетесное, глинопромывальное дело, перевозку камня, земли, бревен исетским казакам платили в день по 10 коп. за работу с лошадью и по 5 — пешим. Уфимские казаки за подвоз бревен получали по 2 коп. в день летом и 1,5 зимой. Казаки жаловались, что во время заготовки стройматериалов «по отдаленности от домов в пропитании себя и в кормлении лошадей несут немалую нужду»¹⁰⁶. Помимо «положенных» работ при возведении различных укреплений, коменданты внутренних крепостей заставляли казаков «городить» административные здания, казармы и конюшни регулярных частей.

Своекоштные казаки также несли службу, назначались в караулы, подряжались в строительные команды. В службе они не получали никакого вознаграждения, но были освобождены от подушного налога.

На оренбургских казаках лежали и почтовая, и подводная повинности. Казачьи общины выделяли почтарей со сменой понедельно. Возили почту по главным дорогам Оренбург — Казань, Оренбург — Уфа, Оренбург — Верхнеяицкая крепость и между крепостями; возили на своих подводах, но прогонных денег казакам мало кто платил¹⁰⁷. Без оплаты наряжали они свои подводы с проводниками на доставку провианта в крепости, различных грузов в места дислокации воинских частей. Быстрый рост внутренних связей в крае (прежде всего, экономических), активизация передвижения и перевозок вели к увеличению объема повинностей казаков. Войсковому атаману поступало немало жалоб «о чрезмерном отягощении гоньбою почты и подвод». Например, казаки крепости Рассыпной показывали, что они «повсядневно» давали подводы на три дороги: к Илецкому городку (25 верст), Новосергиевской крепости (60 верст), Татищевой (60 верст)¹⁰⁸. Оренбургское почтовое правление, обязанное частично оплачивать казакам прогоны, обманывало их. Из рапорта войсковой канцелярии губернатору Бахметеву видно, что почтовые чиновники недодали казакам за период с 1757 по 1799 гг. 12 561 руб. 14 коп. прогонных денег¹⁰⁹.

Не были свободны казаки и от постойной повинности. Действовало распоряжение губернатора И.И. Неплюева использовать их дома «для проезжающих по казенным надобностям» военных и гражданских чиновников¹¹⁰.

Нелегкой была и почетная обязанность казаков снабжать царский двор убоиной и дичью. Ежегодно снаряжались группы охотников для отстрела диких кабанов и птиц; промысловые трофеи затем доставлялись в Петербург самими же казаками¹¹¹.

Знамя уфимских казаков

С казаков взимались и денежные сборы. На расходы войсковой канцелярии шли 5- и 10-копеечные сборы за паспорта и увольнительные билеты. Исетские казаки прямо платили по 10 коп. с головы на содержание атамана и канцелярии¹¹².

Помимо официальных государственных повинностей, казаки были вынуждены исполнять немалые задания местных властей. Так, Уфимская провинциальная канцелярия заставляла казаков доставлять в Уфу строительный лес, гнать смолу и деготь, жечь уголь. Казаки Уфимской и Исетской провинций драли лубок для покрытия казенных складов. Красноуфимские казаки строили «казенные суда» и возводили переправы, молотили казенный хлеб, возили его на мельницу. В Троицкой крепости казаков назначали на унизительную для них работу — отапливать торговые бани. Другими словами, казаков вынуждали исполнять «несходные с их званием службы»¹¹³. А, как извещал власти войсковой атаман, «к домовой их экономии, к пашне и другим промыслам время им не остается»¹¹⁴. С горечью говорил об этом же депутат оренбургского казачества в Уложенной комиссии: казаки «пришли в совершенное убожество, в бедное состояние и тем потеряли свою славу»¹¹⁵.

Положение усугублялось наступлением поместного дворянства и чиновничества на казачьи земли, всякого рода нарушениями в управлении.

Атаманы при крепостях жаловались в войсковую канцелярию и губернским властям на отставных армейских офицеров, заводивших хутора с пашнями и сенокосами на землях казаков. Так, в 1765 г. большие участки были отмежеваны поручикам Спичинскому и Понурину, камер-юнкеру Обухову, прокурору Колчину. Из дач челябинских казаков землю получили чиновники и служители провинциальной канцелярии, солдаты местного гарнизона¹¹⁶.

6 марта 1768 г. на Большом собрании Уложенной комиссии казачий депутат П.И. Бурцов выступил с критикой сложившегося положения и конкретными предложениями по улучшению порядка судебного разбирательства в казачьем войске. «Есть еще смешение в судопроизводстве, — говорил Бурцов. — ...Одно дело судится в силу воинских регул, другое же — гражданским судом. В прошлом в 1767 г. во всем Оренбургском казацком корпусе происходило такое разногласие. Жители этого края то подчинялись полевому генералитету, то поступали опять в ведение Оренбургской губернской канцелярии». Действительно, принадлежа в качестве военного сословия юрисдикции армейского суда, по гражданским делам казаки вынуждены были обращаться в провинциальные канцелярии. А там «я с ужасом видел, — продолжал Бурцов, — что многие казаки, снося свои обиды, остаются без просьбы и без удовлетворения, а другие, которых долгое время волочат по делам, доводятся до крайней бедности и совершенно до разорения, так что и поправиться не могут и, понапрасну страдая, видят свою гибель». Предвосхищая многие демократические установления далекого будущего, Бурцов предложил при выработке нового свода законов России предусмотреть создание специальных казачьих войсковых или полковых канцелярий, наделив их широкими правами. По его мнению, все казачьи войска в России должны были иметь «одинаковое узаконение» и специальный орган управления¹¹⁷.

Сословные привилегии, владение землей и угодьями и другие экономические преимущества не спасали большинство служилого населения от нужды и беззакония властей.

Дворяне. На карте классов и сословий края особое положение занимало дворянство. Вся внутренняя политика феодально-крепостнического государства была проникнута духом сословности. Население страны делилось на дворян, «благородное» сословие, и всех остальных, определяемых как «подлые». Дворяне наделялись монопольным правом на владение землей и крепостными крестьянами, могли строить фабрики и заводы, торговать оптом. Они были освобождены от подушной подати, рекрутской повинности и постоя. Законодательно закрепленные права и привилегии дворянства обеспечивали ему господствующее положение в социально-экономической и политической жизни страны.

Хотя, по данным Оренбургской губернской канцелярии на 1770—1771 гг., в губернии «помещиков, разного чина людей и отставных обер-офицеров и неслужащих дворян» было всего 346 душ м. п.¹¹⁸, в их руках сосредоточивалось все управление краем, они владели значительными земельными угодьями, тысячами крепостных крестьян. Следует заметить, что все заводовладельцы, среди которых, как говорилось выше, было несколько крупных дворянских фамилий, и купцы, получившие право на потомственное дворянство, относились к дворянству других губерний. На временную службу на должности губернаторов, воевод, прокуроров также присылали дворян из других, в основном из западных и центральных, районов страны. До середины XVIII в. Южный Урал оставался районом с немногочисленным и экономически слабым военным дворянством. В 1718 г. в Уфимском уезде было 75 дворян-душевладельцев. Через три десятилетия в Оренбургской губернии в целом было 144 помещичьих имения с 2213 крепостными крестьянами мужского пола¹¹⁹. Развитию крупного дворянского землевладения в крае, особенно в Уфимской провинции, препятствовало вотчинное право коренных жителей — башкир. Кроме того, в губернии было мало земледельческого населения, минимально необходимого для крепостнического хозяйства¹²⁰.

Знамя самарских Казакову входивших в состав Оренбургского казачьего войска (пожаловано 17 мая 1735 г).

Политика царизма, направленная на укрепление господствующих позиций в крае, дает во второй половине века сильный стимул помещичьей колонизации. Конкретно тому во многом способствовал указ 11 февраля 1736 г., разрешавший башкирам продавать свои земли: он создал условия для открытого грабежа вотчинных угодий помещиками и заводчиками. Широко практиковалась также раздача земель уходящим в отставку гарнизонным офицерам. Результатом всего этого было увеличение земельных владений местного дворянства. Интересно тут отметить, что наказы депутатов в Уложенную комиссию от дворян Уфимской провинции и Оренбургского уезда не содержат жалоб на недостаток пашни. Зато они зарились на башкирские леса с пчелиными бортями и места рыбной ловли, которые исконные хозяева сдавали в оброк крестьянам¹²¹.

Более или менее полные сведения о количестве дворянских семей в 70-х гг. XVIII в. содержит «Список... о находящихся в Оренбургской губернии с провинциями и городами дворянах и чиновных людях, претерпевших от толпы... Пугачева раззорение, сколько за кем недвижимого имения состоит и на сколько по цене разграблено и раззорено и чем кого наградить разсуждается». Документ был составлен в губернской канцелярии по спискам, присланным воеводами и предводителями дворянства, и отослан главнокомандующему карательными войсками П.И. Панину вместе с рапортом И.А. Рейнсдорпа от 12 февраля 1775 г.¹²² (далее в тексте: список Рейнсдорпа). Учитывая антикрепостническую направленность Пугачевского движения, охватившего всю губернию, можно говорить о том, что документ включает большинство имений и дает достаточно верное представление о масштабе помещичьей колонизации края.

Из списка Рейнсдорпа, включавшего 295 семей, в канцелярии Панина для выдачи денежного возмещения выделили 277 фамилий. Были составлены два документа, в которых потерпевших разделили на несколько категорий. Названные источники позволяют выявить структуру губернского дворянства.

Самыми высокими военными чинами — IV класс по «Табели о рангах» — обладали 2 человека (генерал-майоры). К V—VIII классам (штаб-офицеры по нисходящей от бригадира до майора, гражданские — от статского советника до коллежского асессора) относились 66 человек. К шести низшим — IX—XIV классам (обер-офицеры от капитана до прапорщика, гражданские — от титулярного советника до коллежского регистратора) —134 человека. Среди обер-офицеров большинство — 83 человека — были подпоручики, прапорщики или их вдовы. Всего в классных штаб- и обер-офицерских чинах и приравненных к ним гражданских чинах состояло 202 человека. Остальные 75 человек были в «нижних воинских и статских чинах»¹²³. Особенностью структуры губернского дворянства было преобладание военных чинов. Подсчеты, сделанные по списку Рейнсдорпа, показывают, что из 295 фамилий 240 были служащими и отставными офицерами или вдовами офицеров¹²⁴.

Этот же источник содержит сведения о душевладельцах и их крестьянах. В имениях 237 помещиков было 8732 крестьянина мужского пола. По остальным 58 семьям данных о наличии у них крепостных крестьян нет.

Больше всего крепостных было у помещиков Ставропольского уезда, где 45 семей имели 3271 душу м. п. Далее следует Оренбургский уезд: 44 семьи владели 2398 душами м. п., и Бугульминское ведомство: здесь 45 семей владели 1775 душами м. п.¹²⁵ Намного меньше крепостных было в Уфимской провинции: в 97 имениях — 1047 душ м. п.; еще меньше в Исетской: в 8 имениях находилась 241 душа м. п.¹²⁶ Приведенные сведения говорят о том, что наиболее интенсивно помещичья колонизация захватила плодородные западные районы губернии: Ставропольский уезд и Бугульминское ведомство. В Зауралье помещичье хозяйство оставалось слабым.

О распределении крепостных крестьян по имениям можно судить по прилагаемой таблице. В губернии преобладали хозяйства с небольшим количеством крепостных: до 50 крестьян было у 192 помещиков. Объясняется это тем, что на службе в пограничном крае было много младших офицеров и чиновников низших классов, владевших несколькими душами дворовых людей и крепостных крестьян. Но появляются и большие имения, в которых помещикам принадлежало от 50 до 200 душ м. п.

Таблица 2. Распределение крепостных крестьян по помещичьим имениям Оренбургской губернии

Самыми крупными душевладельцами в крае были полковник А. Зубов и бригадир князь Н. Долгоруков, имевшие в Ставропольском уезде соответственно 956 и 454 душ м. п. Кроме того, за Зубовым и в других губерниях числилось 877 душ м. п.¹²⁷ Коллежский советник И.Л. Тимашев владел в Оренбургском уезде двумя селами с 395 душами м. п.¹²⁸ У атамана Оренбургского казачьего войска В.И. Могутова было 307 крепостных мужского пола¹²⁹.

Как видно из таблицы, наибольшее количество семейств, не имевших крепостных крестьян, проживало в Уфимской провинции. Среди уфимских дворян значительный процент составляли «нижние воинские, статские и медицинские чины»: вахмистры, квартирмейстеры, сержанты, драгуны, коллежские регистраторы и др. Некоторые имели крепостных, но в 34 семьях их не было вовсе. Сведений о количестве крепостных у 9 отставных классных офицеров в списке Рейнсдорпа нет. По 13 имениям Ставропольского уезда также нет точных данных о крестьянах.

В списке Рейнсдорпа содержатся сведения о семьях, державших крепостных в других губерниях. Как выясняется, 21 помещик Ставропольского уезда имел за пределами нашего края 1731 душу м. п., 12 помещиков Оренбургского уезда — 1178 душ м. п. (нет данных еще по 2 имениям), 5 помещиков Уфимской провинции — 122 души м. п. В Бугульминском ведомстве 18 семей имели крепостных в других губерниях, но количественные данные приводятся только по 6 имениям, где числилось 410 душ м. п. Всего, по неполным данным, у 44 дворян в разных уездах страны была во владении 3441 душа м. п.¹³⁰

Приведенные данные красноречиво говорят о том, что в рассматриваемое время, всего за четверть века, количество помещиков в губернии удвоилось, а число крепостных крестьян, которыми они владели, увеличилось почти в четыре раза. Это и было одним из основных и наглядных свидетельств развития крепостничества вширь, энергичного распространения его на Южный Урал, где значительная часть земель еще оставалась в вотчинном владении башкир.

Купцы, цеховые, торговые татары. Купечество как одно из развивающихся сословий феодального общества пользовалось определенным покровительством российского правительства. Ему было предоставлено право вести оптовую и розничную торговлю внутри страны и в «портах», а также строить заводы и мастерские. Интересы нарождавшейся буржуазии были тесно связаны с экономикой феодально-крепостнической системы. Государство предоставляло купечеству, особенно его верхушке, выгодные казенные подряды и откупа. Правда, оно предоставляло льготы, шло на уступки, которые не затрагивали дворянских прав, тем более, основ крепостнического строя, главного препятствия на пути развития капитализма и формирования класса буржуазии¹³¹.

Купечество Оренбургской губернии было немногочисленным и небогатым. Здесь вели основные торги на Оренбургской, Троицкой ярмарках, а также строили заводы купцы из других регионов страны. Но купцы, имевшие право гражданства в городах губернии, и торговые татары Сеитовой слободы участвовали во внешней торговле, держали в своих руках большую часть внутренней торговли. Губернское дворянство им не было серьезным соперником. Правда, в третьей четверти XVIII в. их сильно потеснили торговцы из казаков, башкир, мишарей и богатых крестьян. (Поэтому в наказах в Уложенную комиссию и выступлениях депутатов от купцов прозвучали ретроградные предложения — запретить крестьянам и служилым сословиям вести торговлю в розницу даже своими собственными продуктами и ремесленными изделиями; не позволять тем же сословиям заниматься кожевенным, мыловаренным и другими производствами на продажу. Особенно активно монопольное право купцов на торговлю в Уфимской провинции отстаивал А.М. Подъячев¹³².)

Слабость формирующегося в России в рамках господствующих феодально-крепостнических отношений класса буржуазии проявлялась, прежде всего, в том, что свои рассчеты на быстрое обогащение он связывал с надеждой на получение права владеть крепостными крестьянами. Другими словами, купец или другой нувориш из «подлых» сословий хотел стать дворянином и собственником крепостных душ. Депутаты губернского купечества и торговых татар Оренбуржья поддерживали требование российских купцов в Уложенной комиссии «законом дозволить им покупать и за себя укреплять дворовых людей, по скольку ни есть человек»¹³³. Как видим, просьбы и требования купечества не носили антикрепостнического буржуазного характера.

Купцы вместе с цеховыми составляли постоянное податное население городов. Они платили подушную и оброчную подати при круговой поруке посада, несли рекрутскую повинность. В обязанности купцов входила служба головами и целовальниками при приеме и продаже соли в лавках и на складах. Челябинская ратуша, например, ежегодно выделяла по три человека для обслуживания «соляных магазейнов»¹³⁴.

Купцы были обязаны держать регулярные войска на постое. Депутат оренбургского купечества И.Л. Коченев жаловался на обременительность «непрестанных» постоев, связанных с частыми передвижениями войск по линии и размещением в городе воинских частей¹³⁵. Не без сострадания к губернским купцам писал И.А. Рейнсдорп Екатерине II в 1769 г., что «находящиеся в Оренбурге 4 гарнизонных батальона поныне не имеют никаких казарм. Следовательно, так, как и прочие проходящие команды, без изъятия расставливаются у обывателей по квартирам». «Отягчающий постой» губернатор считал одной из причин того, что в Оренбурге «никто из купцов селиться и мещанином зделаться не хочет»¹³⁶. Для расселения военачальников дома и вовсе отбирались. Так, лучший в Уфе дом купца А.М. Подъячева был на время отдан прибывшему в 1773 г. в город коменданту С.С. Мясоедову, поэтому, по «настоянию» воеводы, купцы принялись за строительство комендантского дома¹³⁷. От постойной повинности освобождались дворяне, духовенство, заводчики, а также казачья старшт́на и купцы, бравшие государственные подряды и откупа. Постойная повинность, различные посадские службы целиком и полностью ложились на второстепенных и третьестепенных купцов, цеховых людей и другие низшие слои посадского населения.

Купцы и цеховые поставляли также подводы для перевозки солдат, доставки казенных грузов, платили рублевый сбор с бань и др. Значительные налоги и сборы с купцов, натуральные повинности определенно препятствовали увеличению численности купечества в крае.

Для своего обогащения купечество широко использовало древнейшие методы эксплуатации — ростовщичество. В долговую кабалу к купцам-кредиторам сплошь и рядом попадали малоимущие из тептярей, чувашей, башкир, черносошных крестьян. А те давали взаймы со строгим условием отработать долг полностью или частично в их хозяйствах. Так, в 1765 г. уфимский купец А.М. Подъячев поселил на своей земле три семьи ясачных чувашей на условиях половничества за долг в сумме 70 руб. Тем самым он на 8 лет обеспечил себя работниками, которые пахали, косили сено, выращивали для него скот¹³⁸. В долговом реестре у оренбургского купца Д. Ларионова за 1768 г. значились 132 башкира разных волостей¹³⁹.

Указом Сената от 14 марта 1746 г. купцам запрещалось покупать крестьян, но они находили способы обойти запрет, ссылаясь, например, на необходимость иметь приказчиков и других служителей в торговле.

При переселении из Казанской губернии в малообжитые оренбургские степи татарам были обещаны многие льготы и привилегии. Они получили звание торговых татар. Переселенцы основали Сеитову слободу (Каргалы), и в их «неотъемлемое владение» перешли большие земельные угодья по Сакмаре и Каргале, считавшиеся «пустопорожними», а на самом деле отнятые казной у башкир Ногайской дороги. Торговые татары были освобождены от рекрутчины и постойной повинности. Льготы способствовали торгово-хозяйственной деятельности переселенцев, и уже через 10—15 лет среди торговых татар было много «капиталистых». К тому же, к ним тайно приписывались бухарские и хивинские купцы, которым не разрешалось беспошлинно торговать в России¹⁴⁰. По размаху торговых операций в губернии сеитовские татары значительно превосходили местное купечество. Они участвовали также во внешней торговле с Казахстаном и государствами Средней Азии.

Сеитовские татары поначалу платили 40-алтынный купеческий оклад; к 1761 г. тот возрос до 1 рубля 80 копеек на душу м. п. Через 5 лет при рассмотрении в Сенате вопроса об обложении всех категорий государственных крестьян одинаковым окладом возник вопрос о причислении к этому сословию и сеитовских татар. Но тогда Сенат вынес неопределенное решение: «Как они поселены единственно для купеческих торгов, то и следует их сравнить с купечеством, но на каком основании оному остаться, разсмотреть коммисии о комерции»¹⁴¹. Однако дело о причислении торговых татар к купцам долго не решалось. И в 1769 г., в связи с общим увеличением окладных сборов, губернатор начислил на них дополнительно по 1 руб. 40 коп. с души м. п. Таким образом, денежные налоги на каждую душу м. п. достигли в Сеитовой слободе 3 рублей 20 копеек. На защиту торговых татар вновь встал Сенат. От Рейнсдорпа 17 сентября 1769 г. потребовали оставить татар для особого решения «на прежнем основании и в прежних податях, почему они платили»¹⁴². Отныне с сеитовских татар брали денежный сбор по 2 рубля 40 копеек на душу м. п.¹⁴³

Вместо рекрутчины сеитовские татары несли казачью службу на Оренбургской линии. По словам депутата Уложенной комиссии торгового татарина Мансура Пулатаева, «будучи в пограничном месте, сверх положенных на нас государственных податей, употребляемся, в случае нужды, с нерегулярными людьми в воинскую службу на своем коште, без всякого жалованья»¹⁴⁴. Кошт обходился дорого. В частности, сеитовские татары жаловались Уложенной комиссии, что вынуждены покупать соль по 40 коп. за пуд, хотя возчикам ее платили не более 7. Они справедливо считали, что продавать соль следует «по истинной цене, ...по каковой она в помянутые оренбургские магазейны» привозится¹⁴⁵.

Торговые татары несли различные мирские повинности. Ежегодно они выбирали по 2 сотских и 12 десятских, выполнявших военно-полицейские функции. Двое из них определялись писарем и ординарцем у старшины. В 1768 г. старшина Абдулла Хаялин завел себе канцелярию с постоянными служащими вместо выборных. Это нововведение дорого обошлось простым людям: на жалованье писарю надо было собирать 40 рублей, ординарцу — 25¹⁴⁶.

Торговые татары платили «отягатительные и неуказные сборы и налоги», устанавливаемые старшинами Сеитом Хаялиным и его сыном, упомянутым Абдуллой. Те брали с земляков большие суммы за выдачу паспортов «в разные великороссийские города для торгу»; бесконтрольно использовали деньги, собранные для найма переводчика депутату Уложенной комиссии Мансуру Пулатаеву. Старшины и их помощники «утаивали» прогонные деньги, денежные сборы для снаряжения ямщиков и т. д.¹⁴⁷ От старшин рядовые терпели и физические наказания; тем более, что указами губернатора старшинам было позволено «штрафовать плетьми или палками или забить-ем на несколько часов в колоды»¹⁴⁸.

Примечания

*. Учуг — большое деревянное сооружение из вбитых в дно реки свай, с прикрепленными к ним решетками, предназначенное для задержания красной рыбы.

1. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 220 об., 264.

2. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 457.

3. Там же. С. 486—488.

4. Там же. С. 53—54 и др.

5. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 223; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 441—442.

6. ГАОО. Ф. 3. Д. 79. Л. 121—122.

7. РГАДА. Ф. 1274. Оп. 1. Д. 191. Л. 3—4; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 511—512.

8. Лепехин И.И. Продолжение дневных записок путешествия. Ч. 2. С. 59, 114—115, 143.

9. Научный архив УНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 12. Д. 51-а. Л. 28—29.

10. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 222.

11. Научное наследие П.С. Палласа. СПб., 1993. С. 125—126, 168—169.

12. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 265.

13. ГАОО. Ф. 3. Д. 84. Л. 18; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 497, 499.

14. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 505, 508.

15. Там же. С. 502—503.

16. Там же. С. 505—509.

17. ГАОО. Ф. 3. Д. 93. Л. 18.

18. Там же. Л. 20—31.

19. Крестьянская война. С. 291—292.

20. ГАОО. Ф. 3. Д. 69. Л. 190—191; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 510. Т. V. С. 571.

21. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3380. Л. 65—92.

22. ГАОО. Ф. 3. Д. 155. Л. 27.

23. ЦГИА РБ. Ф. 1. Д. 3380. Л. 123.

24. ГАОО. Ф. 3. Д. 79. Л. 1, 104.

25. ЦГИА РБ. Ф. 1. Д. 3380. Л. 169—170.

26. Там же. Л. 169—170.

27. Там же. Л. 134—135.

28. Там же.

29. Там же. Л. 134—135.

30. Там же. Л. 199.

31. ГАОО. Ф. 3. Д. 114. Л. 230.

32. ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 789. Л. 5—7.

33. ГАОО. Ф. 3. Д. 118. Л. 259, 262 об.

34. Там же. Л. 262, 264; Д. 120. Л. 60—266; ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 789. Л. 7.

35. ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 789. Л. 6.

36. Там же. Л. 7—8; ГАОО. Ф. 3. Д. 125. Л. 81—82.

37. ГАОО. Ф. 3. Д. 125. Л. 80—83; ЦГИА РБ. Ф. 138. Д. 789. Л. 3—4.

38. РГВИА. Ф. 20. Д. 954. Л. 1; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3354. Л. 342; ГАОО. Ф. 3. Д. 112. Л. 174—177.

39. ГАОО. Ф. 3. Д. 129. Л. 2, 98.

40. Там же. Д. 124. Л. 2, 144—161.

41. РГВИА. Ф. 20. Д. 954. Л. 62, 90—96; ГАОО. Ф. 3. Д. 130. Л. 31.

42. РГВИА. Ф. 20. Д. 1231. Л. 3; Д. 954. Л. 61, 90—96.

43. Материалы по... ОКВ. Оренбург, 1909. Вып. V. С. 13; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 442—443.

44. ГАОО. Ф. 3. Д. 97. Л. 14.

45. ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 787. Л. 72.

46. ГАОО. Ф. 3. Д. 97. Л. 108—109.

47. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 231, 270.

48. ЦГИА РБ. Ф. 1. Д. 3376. Л. 48; Д. 3381. № 364—373; ГАОО. Ф. 3. Д. 97. Л. 93.

49. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 440, 443.

50. ГАОО. Ф. 3. Д. 97. Л. 145—148.

51. Там же; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 440.

52. Материалы. Т. V. С. 579, 581.

53. ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 790. Л. 51—52.

54. Там же. Д. 800. Л. 87.

55. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 270.

56. Сборник РИО. Т. 8. С. 427; РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 183—186, 280—281; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 464—470.

57. ГАОО. Ф. 3. Д. 112. Л. 75.

58. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 211—213, 263, 265.

59. Асфандияров А.З. Религиозная политика царизма в Башкирии в период феодализма // Башкирский край. Уфа, 1991. Вып. 1. С. 3—9; Научный архив УНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 12. Д. 51-а. Л. 21—22.

60. РГАДА. Ф. 248. Оп. 11. Д. 281. Л. 1—28.

61. РГАДА. Ф. 429. Д. 59 г. Л. 6.

62. Там же. Д. 86. Л. 63; Д. 105. Л. 20—21; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 511.

63. ГАОО. Ф. 3. Д. 86. Л. 2, 7, 70—154; Д. 92. Л. 215—216.

64. Там же. Д. 104. Л. 202.

65. Материалы по... ОКВ. Оренбург, 1907. Вып. VII. С. 132; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 512.

66. Беликов Т.И. Указ. соч. С. 33—34.

67. Материалы для географии и статистики России. Уральское казачье войско. СПб., 1866. Ч. 2. С. 20.

68. Витевский В.Н. Указ. соч. Вып. 5. Приложение. Казань, 1897. С. 22—24.

69. Там же. С. 301—305.

70. Материалы для географии и статистики России. Уральское казачье войско. Ч. 2. Приложения. С. 70.

71. Бородин Н. Указ. соч. С. 805—811.

72. Рознер И.Г. Указ. соч. С. 177.

73. Паллас П.С. Указ. соч. Ч. 1. С. 419.

74. Рябинин А. Яицкое казачество. С. 598.

75. ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 786. Л. 79.

76. Там же. Л. 32—33; Материалы для географии и статистики России. Уральское казачье войско. Ч. 2. С. 31.

77. ГАОО. Ф. 3. Д. 82. Л. 237; Д. 87. Л. 129—132, 177—179.

78. Там же. Д. 118. Л. 429—436.

79. Дубровин Н. Указ. соч. Т. 1. С. 8.

80. ГАОО. Ф. 3. Д. 102. Л. 8—9; ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 790. Л. 32.

81. Витевский В.Н. Указ. соч. Вып. 2. С. 309.

82. Рознер И.Г. Указ. соч. С. 81.

83. ГАОО. Ф. 3. Д. 102. Л. 12—15.

84. Материалы по... ОКВ. Вып. III. С. 39.

85. Там же. С. 62—63.

86. Там же. С. 63—65.

87. Материалы для географии и статистики России. Уральское казачье войско. Ч. 2. Приложение. С. 32; Материалы по... ОКВ. Вып. V. С. 90.

88. Материалы по... ОКВ. Вып. III. С. 45.

89. Там же. Вып. III. С. 47—48.

90. Там же. Вып. III. С. 52—53, 79.

91. Там же. Вып. V. С. 43.

92. Там же. Вып. VII. С. 5.

93. Машин М.Д. Указ. соч. С. 48—49; РГАДА. Ф. 1274. Оп. 1. Д. 191. Л. 53—53.

94. Стариков Ф. Историко-статистический очерк Оренбургского казачьего войска. Оренбург, 1891. С. 133.

95. РГАДА. Ф. 1274. Оп. 1. Д. 191. Л. 3—4; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 512.

96. Материалы по... ОКВ. Вып. III. С. 33—34.

97. Там же.

98. Там же. Вып. IV. С. 13.

99. Там же. С. 39.

100. Никольский И. Воинская повинность казачьих войск. Исторический очерк. // Столетие Военного министерства. СПб., Т. XI. 1907. С. 334—335.

101. ГАОО. Ф. 3. Д. 87. Л. 202, 208—209.

102. Рычков П.И. Топография Оренбургской губернии. С. 35.

103. Материалы по... ОКВ. Вып. I. С. 78; Вып. III. С. 23—26; Вып. V. С. 42.

104. ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 787. Л. 38—40.

105. Там же. Д. 785. Л. 106—107, 226—229.

106. Материалы по... ОКВ. Вып. IV. С. 80.

107. Там же. Вып. V. С. 13, 17.

108. Материалы по... ОКВ. Вып. III. С. 23—26.

109. Там же. Вып. V. С. 19.

110. Там же. Вып. III. С. 23.

111. ГАОО. Ф. 3. Д. 83. Л. 35—79.

112. Материалы по... ОКВ. Вып. IV. С. 80.

113. Там же. Вып. III. С. 47—48; Вып. IV. С. 78—79; Вып. V. С. 43, 78.

114. Никольский И. Указ. соч. С. 334.

115. Материалы по... ОКВ. Вып. I. С. 74.

116. Там же. Оренбург, 1907. Вып. VII. С. 158—159.

117. Там же. С. 145—148.

118. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 12.

119. Зобов Ю.С. Помещичье хозяйство и крепостные крестьяне Оренбургского края в первой половине XIX в. Автореф. канд. дис. М., 1976. С. 9; Азнабаев Б.А. Из истории формирования уфимского дворянства в XVI—XVIII вв. // Социально-экономическое развитие и народные движения на Южном Урале и в Среднем Поволжье (дореволюционный период). Уфа, 1990. С. 16, 19.

120. Азнабаев Б.А. Указ. соч. С. 16—17.

121. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 2—13.

122. РГАДА. Ф. 1274. Д. 186. Л. 379—402.

123. Там же. Л. 408—409.

124. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 1274. Д. 186. Л. 380—402.

125. Там же.

126. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 1274. Д. 186. Л. 380—402.

127. Там же. Л. 398.

128. РГАДА. Ф. 1274. Д. 186. Л. 384.

129. Там же. Л. 380.

130. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 1274. Д. 186. Л. 380—402.

131. Очерки русской культуры XVIII века. М., 1987. Ч. 2. С. 38.

132. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 36—38; Сборник РИО. Т. 8. С. 98—99, 147—148, 299—300, 326—327.

133. Сборник РИО. Т. 8. С. 98.

134. ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 790. Л. 197—198.

135. Сборник РИО. Т. 8. С. 375—376.

136. РГАДА. Ф. 16. Д. 816. Л. 6.

137. ГАОО. Ф. 3. Д. 137. Л. 74—77.

138. Материалы. Т. IV, ч. I. С. 309—310, 325—326.

139. ГАОО. Ф. 3. Д. 96. Л. 262—268.

140. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 26—27.

141. ГАОО. Ф. 3. Д. 95. Л. 224.

142. Там же. Л. 225.

143. Ден В.Э. Указ. соч. Т. 2, ч. 2. С. 311—312.

144. Сборник РИО. Т. 8. С. 114.

145. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 67.

146. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 396—397.

147. ГАОО. Ф. 3. Д. 81. Л. 83—89; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 398—401.

148. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 397, 402.