§ 3. Социальный облик старшины служилого населения

Башкирская старши́на. Основной формой социально-хозяйственной организации жизни башкир была община, переживавшая переходную стадию от родоплеменной к территориальной: волостная община. Ее социальный состав в рассматриваемый исторический период и прилегающее к нему время был представлен в общем и целом старши́ной и рядовыми общинниками. Первую отличали от массы общинников должности и накопленное состояние. И к ней принадлежали чиновные башкиры, а именно — волостные старшины, их помощники, сотники, есаулы, походные старшины и сотники, писари, а также отставные старшины, перешедшие в категорию знатных, тарханы, духовенство. В Башкирии в 1773 г. было 113 волостных старшин, у каждого в прямом подчинении был помощник и писарь, по 1—2 сотника, есаула. Во многих волостях жили сохранившие свои привилегии отставные старшины. Тарханов, по данным на 1765 г., числилось 653¹. Общая численность старшинской верхушки составляла около 1400—1500 человек.

В руках у этой привилегированной прослойки башкирского общества находилась вся гражданская и военная власть в волости. Командное положение и богатство обеспечивали старшине силу и вес в обществе. Старшим по положению был волостной, или юртовой старшина. В крупных волостях было по два старшины. Старшина был начальником команды, в состав которой, как правило, входило все служилое население его волости. Но были случаи, когда в командах служили башкиры, жившие в других волостях.

Должность волостного старшины считалась выборной, но существовали определенные условия, ограничивавшие допуск к выборам лиц, претендующих на должность. При выдвижении кандидатов учитывались и служебный опыт, и имущественное положение. В 60-е годы определяются еще два важных условия для получения должности — умение читать и писать на тюрки, более или менее близкое знакомство с действующими законами. Претендентами могли быть помощники старшин, походные старшины, сотники — из числа грамотных и обязательно «доброго состояния». (Рядовые общинники при выдвижении кандидатов в старшины сами предпочитали богатых, так как горький опыт подсказывал им, что маломощный старшина, «по ево бедному состоянию, будет чинить с народу взятки»².) Тем временем, ограничение социальной среды при комплектовании старши́ны и практика утверждения старшин губернатором подорвали корни общинной демократии, сделали старшину независимым и неподсудным рядовым башкирам.

Губернская администрация поддерживала особое положение старшин в волости, рассматривая их как опору в проведении правительственной политики в крае. За «подданическую верность» старшины награждались ценными вещами, деньгами, похвальными указами, которые они использовали для утверждения своего престижа, для возвышения над рядовыми, для обогащения. Им доверяли выгодные поручения по службе.

Но жизненно важным для укрепления и развития феодальных порядков в крае было право наследования чина старшины в башкирском обществе. Ликвидированное правительственным указом 1736 г., оно уже в 60-е гг. восстанавливается оренбургскими губернаторами явочным правом. В документах уже говорится о «старшинских детях» как особой социальной группе населения. Сыновьям и внукам старшин открывается путь к высоким должностям и почестям. Вновь появляются замкнутые старшинские роды.

В 1767 г. губернатор А.А. Путятин повысил в должности сыновей бывшего старшины Каршинской вол. Казанской дороги Шарыпа Мрякова: сотника Валишу сделал походным старшиной, рядового Якупа — сотником. В конце 70-х годов Валиша сам стал волостным старшиной. Другой характерный пример касается старшин Сибирской дороги: по просьбе старшины Елдякской вол. Смаила Ахмерова его место занял сын Абдулвахит. Такая же картина на Ногайской дороге: старшиной Бурзянской вол., вместо умершего отца, становится Бектимир Мутаев; в Тангаурской вол. утвержден Мухамметрахим Ибраев, дед и отец которого были старшинами. Внук старшины Каратабынской волости Исетской провинции Таймаса Шаимова был назначен сотником, а затем — старшиной как раз за заслуги деда³.

Обыкновение губернаторов игнорировать закон, запрещающий передачу должности старшины его потомкам, убеждало «особо доверенных» властям чиновников в том, что старшинским детям «досталась... линия быть также старшиною»⁴.

Волостные старшины, которые в большинстве были неграмотны и на документах, вместо имени, ставили лишь тамги, знаки родовой принадлежности, в 1760-е годы активно занялись организацией обучения своих сыновей и детей других чиновных и состоятельных башкир. В открываемые ими школы-медресе приглашались на 2—3 года учителя-хальфы или, как их тогда чаще называли, муллы, т. е. грамотные, ученые люди.

Сохранилась подорожная 1774 года: 13 учителей из Казанской губернии, двое из Уфимской провинции и один из Ставропольского уезда возвращались домой из Зауральской Башкирии, где обучали детей грамоте в Кубелясской, Катайской и Тамьянской волостях. У них был значительный багаж, содержащий более 50 больших рукописных книг светской и религиозной литературы. Интересно, что большая часть книг — 34 экземпляра — принадлежала учителям из Оренбургской губернии: Ермухаммету Юзекееву, 24 лет, Мусаю Мустаеву, 26 лет, Егаферу Якупову, 28 лет⁵.

Обучением детей занимались также и мусульманские духовные лица — муллы и ахуны. В медресе дети получали начальную грамоту, изучали основы ислама. Проезжая по Сибирской дороге, И.И. Лепехин был поражен, встретив в д. Якупово «великое собрание малолетних детей, съехавшихся из окружных отдаленных мест. Знатность и ученость сея деревни абыза привлекли сие собрание юношества для получения от него наставления в их вере, дабы со временем заступить чин священнослужителей»⁶.

В 1767 г. башкиры с гордостью писали в наказе в Уложенную комиссию, что «ученых людей... сыскаться может в команде у каждого старшины»⁷.

Образованность командира, его знания в области законодательства высоко ценились рядовыми башкирами. В донесении «выборного от мирских людей» Гайнинской вол. сотника Батыркая Иткинина от 29 сентября 1768 г. губернатору был подвергнут критике их новый старшина Рангул Ильин за плохое управление командой, а более — за то, что грамоты не знает, судить судом «шарагатов между башкирцами по ево малоумению не умеет»⁸.

Благосклонное отношение властей к влиятельным и лояльным старшинам можно продемонстрировать на примере старшины Каратабынской вол. Ногайской дороги Кидряса Муллакаева. Участник Семилетней войны и карательных операций против башкирских повстанцев в 1735—1740 гг., он имел несколько похвальных указов Сената, был награжден саблей, ценными подарками. В 1758 г. Кидряс был отставлен от службы по старости. Но губернатор Путятин вернул его и — не только вернул ему команду, но назначил его самого главным старшиной Ногайской дороги, его сына Бекташа — походным старшиной. В 1767 г. во время посещения Екатериной II Казани Кидряс «не только удостоился у руки е. и. в. быть, но и особливую высокомонаршую милость е. и. в. в разсуждении службы его получить»⁹.

Подобные милости ставили старшин в особое положение, давали огромные преимущества, а вместе с тем развязывали им руки для бесчинств и злоупотреблений. Тот же Кидряс здесь яркий пример. Дело дошло до того, что в 1770 г. жители 78 дворов Каратабынской вол., «показывая на него, Кидряса, разные неудовольствия, в команде ево быть не пожелали». Давая коллективную отставку старшине, башкиры потребовали «выключки ис команды оного Кидряся»¹⁰. Несколько дворов еще раньше самовольно ушли из его команды. Но Кидряс пережил многих губернаторов и всегда рассчитывал на их поддержку. И Рейнсдорп не осмелился выступить против заслуженного старшины — принял решение оставить Кидряса «в настоящем..., предпочтительном пред старшинами звании, т. е. главным старшиною». Но, трезво понимая, что кому-то надо править волостью, утвердил юртовым старшиной сотника Каипа Зиямбетева (Джаимбетева)¹¹. Для полноты портрета Кидряса Муллакаева следует добавить, что тот был широко образованным человеком, большим книжником. В его собрании имелись рукописные «татарские истории», рассказывавшие о Ногайской орде, башкиро-ногайских отношениях в XVI — начале XVII вв. Кидряса хорошо знал П.И. Рычков, ценил его знания и использовал исторические рассказы старшины при создании «Истории Оренбургской»¹².

Уверенные в поддержке властей, старшины включили в наказ башкир Уфимской провинции в Уложенную комиссию просьбу не принимать от рядовых общинников челобитных по любым вопросам до вынесения решений по ним судом старшин и духовенства. Особо выделяли они свое требование к администрации всех уровней — от отдельных башкир жалоб «на старшин в неудовольствиях не принимать»¹³. Старшины просили также поддержать их авторитет и не производить над ними следствия в случаях, «когда всею командою подкомандующие явятся недовольны старшиною»¹⁴.

Сознавая свою роль в башкирском обществе и выделяя воинскую службу, старшины в том же наказе «скромно» просили награждать их при отставке «чинами, какими за благо будет рассуждено»¹⁵. Они мечтали об офицерских званиях, и армейские офицерские звания им стали давать сразу после Крестьянской войны¹⁶.

Определенными условиями обставлялось и назначение кандидатов на другие должностные места. Карьера человека часто зависела от его происхождения. Так, по просьбе старого сотника Балакатайской вол. Исетской провинции Утяша Кутлугузина губернатор назначил сотником его сына Чагыра¹⁷. Все старшинские дети имели чин сотника. Не на последнем месте было опять же имущественное положение претендента и его грамотность. В своем представлении Сапара Алмакаева на должность сотника старшина Елдякской вол. Смаил Ахмеров писал губернатору, «что он, Сапар, богат и человек молодой, а к тому и грамоте умеющий»¹⁸.

Большим влиянием в волости среди массы неграмотного населения пользовались писари. С 1740-х годов писарями были мишари, назначаемые провинциальными канцеляриями. Но в конце 60-х писарские должности стали переходить к башкирам. Писарей подбирали волостные старшины, а воеводы утверждали назначения. Писари получали жалованье по 12 руб.

в год за счет мирских сборов и вели всю, так сказать, документацию команды. Они же следили за своевременным исполнением всех присылаемых в команду указов. Положение писарей в волости позволило И.И. Лепехину назвать их «главнейшими особами»¹⁹.

В составе старшинской верхушки привилегированное место занимали тарханы, удостоенные звания за заслуги в воинской службе. Тарханные грамоты были личными и потомственными. Тарханы не только исстари освобождались от несения всех повинностей, кроме воинской службы, но имели право на владение любыми землями в своей волости. В купчих на продажу тарханами земельных участков отмечалось, что эта земля была их «крепостной»²⁰, т. е. собственной. Роль и огромное влияние тарханов сохранялось и во второй половине XVIII в. Н.П. Рычков, изучавший общественное состояние башкир и казахов, писал: «Тарханство у всех степных народов есть некая степень княжества. В народе, ежели не превосходят, то верно не уступают они силе ханской»²¹. Многие башкирские тарханы получали старшинские и другие чины. Были среди них ахуны и муллы. Губернаторы демонстративно подчеркивали превосходство тарханов перед рядовыми. При составлении ведомостей о населении губернии администрация выделяла тарханов отдельной строкой²².

Особую общественную группу составляло мусульманское духовенство — ахуны, муллы, азанчеи. Царские власти стремились превратить мусульманское духовенство, как и православное, в подчиненную им церковную организацию. Муллы и азанчеи избирались сельскими обществами из грамотных людей. Однако губернские власти с вполне прозрачной целью всемерно контролировать деятельность духовенства и отгородить их от массы верующих вменили в обязанность провинциальным канцеляриям утверждать мулл в должности. «Главных духовных чинов» — ахунов, после того как их выберут старшины и муллы, утверждали сами губернаторы. Ахуну вручались указы о «смотрении над башкирским народом по ево ахунской должности»²³.

Печать башкирского старшины Енейской вол. Казанской дороги

В Уфимской провинции было четыре ахуна. В 1771 г. по просьбе верующих И.А. Рейнсдорп назначил ахуна в Исетскую провинцию. Ахунами губернская администрация определяла, как правило, мишарей. Но с конца 60-х годов башкирская старши́на стала выдвигать своих кандидатов²⁴.

Религиозные служители освобождались от несения повинностей. Они занимались всеми вопросами культа, вершили духовный суд над верующими, вместе со старшиной и стариками входили в состав третейского суда — шаригата²⁵.

Мусульманское духовенство, естественно, было недовольно излишней опекой властей, ограничивавших их деятельность. Ахуны и муллы не могли принимать самостоятельного решения о строительстве мечетей; им не разрешалось вводить новых должностных лиц, которые также освобождались бы от повинностей. Опасаясь христианизации, они отстаивали в наказе в Уложенную комиссию чистоту веры и настаивали на провозглашении принципа веротерпимости: «в прежнем магометанском законе неотвратно желаем и чтоб в том высокоматернем е. и. в. милосердием оставлены свободными быть могли»²⁶.

Реальный социальный, определяемый имущественным положением, состав башкирской старши́ны был неоднороден. Выделялась группа богатых и влиятельных чиновных лиц, наживавших немалые состояния за счет торговых операций, ростовщичества, незаконных поборов, взяточничества, эксплуатации рядовых общинников. Образ жизни беднейшей части старши́ны, особенно сотников, есаулов, писарей, мулл, мало чем отличался от забот и интересов рядовых общинников.

Волостные старши́ны, в отличие от казачьих атаманов, не получали постоянного жалованья, тем не менее многие из них были состоятельными людьми. Старши́ны использовали свою власть, а также родовые институты башкирского общества в целях личного обогащения — захватывали лучшие земли, держали большие табуны и стада, копили деньги. Как язвительно заметил И.И. Лепехин, «кроме чести» в своей волости, «некоторые имеют доходы, ибо пастух всегда питается от стада»²⁷. В именном списке старшин Уфимской провинции на ноябрь 1769 г. из 82 человек лишь четверо отмечены как старшины «слабого состояния»²⁸.

Юридически частной собственности на землю в волости не было. Правительство и местная администрация не поддерживали притязаний старшин на частное владение землей и крепостными крестьянами, так как это неминуемо сказалось бы на положении массы рядовых общинников и привело бы к потере боеспособности башкирской конницы. Старшинам приходилось довольствоваться тем, что они своей властью отбирали лучшие участки общинной земли в пожизненное владение. В документах нет полных сведений о старшинских землях, но в некоторых бумагах эпохи — житейских, работных записях, записях на половничество, расписках о работе за долг и других документах иногда указаны размеры пашни, сенокосов; порой говорится о больших скотоводческих хозяйствах, которые использовали лучшие пастбища волости; проскальзывают свидетельства о махинациях старшин с землей общины, ее угодьями.

Хитрую игру затеяли в 1760 г. старшина Шарып Мряков и заводчик М.С. Мясников. 27 июля Шарып выступил поверенным от башкир Каршинской вол. при заключении соглашения об отдаче заводчику в оброк на 19 лет мест рыбной ловли, участка леса под вырубку и сенокосов. На следующий день здесь же, в Уфимской крепостной конторе, Мясников принял обязательства отдать Шарыпу в оброк часть взятых в аренду угодий²⁹. Обходным путем старшина стал единоличным владельцем общинной земли и рыбных мест. Таких участков было немного, большая часть земли оставалась в общинном пользовании.

Если пашни во владении старшин было мало, то их животноводческое хозяйство было значительным, и оно требовало многих рабочих рук. Башкирская старши́на, как и казачья, не имела права покупать крепостных или держать наемных работников. В 1763 г. в письме к губернатору Д.В. Волкову старшины и сотники Ногайской дороги жаловались: «работников нам содержать и с действительными паспортами отнюдь не велено». Они осмеливались просить губернскую администрацию нанять или купить для них крестьян в центральных губерниях страны: «от нас деньги взять и... работников нам из внутренних мест доставить»³⁰. Через четыре года в наказе в Уложенную комиссию старши́на уже не ставила вопроса о приобретении крепостных, но тешилась надеждой на то, что ей разрешат принимать в найм крестьян «до таких сроков, как им в пашпортах означено»³¹. Пока же, в ожидании правительственной поддержки, старши́на в обход законов решала проблему рабочей силы за счет беглых крестьян, а также — попавших в нужду местных жителей, которых она стремилась превратить в рабски зависимых людей. Умело использовались старши́ной и инструменты родовой взаимопомощи.

О размерах привлечения труда беглых крестьян судить трудно, так как делалось это нелегально. Однако ежегодные указы провинциальных канцелярий о сыске беглых, постоянные предупреждения, запрещающие старшинам скрывать у себя крепостных крестьян, служат косвенным свидетельством того, что явление было распространенным. Местная администрация периодически проводила сыски по волостям. В 1765 г. выяснилось, что в д. Барда Гайнинской вол. у старшины Токтамыша Ижбулатова и богатого башкира Айдара несколько лет в половничестве работали крепостные князя М.М. Голицына без паспортов и «заведома, что беглые»³². У старшины Ирехтинской вол. Шерыпа Киикова во время проверки в 1768 г. обнаружили беглого крестьянина, которого он тоже держал в работниках. Шерып заплатил крупный штраф в 12 рублей 50 копеек³³. Тогда же из д. Адаево была выслана группа новокрещенцев, работавших в хозяйстве тархана Сапара Байтемирова³⁴.

Власти строго следили за тем, чтобы старшина не закабаляла рядовых башкир. Юртовые старшины должны были немедленно сообщать воеводам о тех, «кто у себя имеет из башкирской нацы дворовых людей»³⁵. В то же время, власти не возражали против содержания старшинами прислуги. В 1765 г. в Уфе рассматривалось спорное дело о продаже старшиной Миркит-Минской вол. Ногайской дороги Ибрагимом Мрясевым девушки-служанки за 30 рублей старшине Катайской вол. Исетской провинции Дауту Еналину³⁶. Старшины использовали для своих нужд выборных ординарцев, чем вызвали недовольство подчиненных. Чтобы быть в этом независимыми от команды, старши́ны просили губернаторов закреплять за ними постоянных ординарцев³⁷. У старшин и богатых были свои «кощеи», бедные башкиры, сопровождавшие их в качестве слуг в походах, на охоте и т. п., собственно телохранители.

Имущественная дифференциация неотступно вела к увеличению и усилению отношений личной зависимости общинников от феодализирующейся верхушки. Нужда, стесненное положение рядовых башкир, мишарей, служилых и ясачных татар, марийцев, чувашей заставляли их идти на полукабальные сделки с богачами и ростовщиками. Принятые бедняками обязательства предусматривали отработку долга или процента с него в течение нескольких лет. Должник, как правило, превращался в зависимого работника. Не сумев вернуть в срок взятую сумму, он был вынужден делать новые займы и попадал в многолетнюю, иногда пожизненную кабалу, становился холопом.

Стоимость рабочей силы в губернии была намного ниже, чем в центре страны. По указу 1736 г. годовая наемная работа взрослого мужчины в империи оценивалась в 12 рублей. Во второй половине века в центральных губерниях она значительно возросла; в Башкирии же цена годовой работы мужчины не поднималась выше 10 рублей³⁸.

Социальные отношения в волостях необратимо теряли патриархальный характер. Старшинская верхушка эксплуатировала не только ясачных крестьян, но и своих башкир. В 60-е годы заметно выделилась группа чиновных и богатых башкир, ведущая ростовщические операции. Среди них был старшина Суунларской вол. Сибирской дороги Халиль Якупов. В 1766 г. он дал взаймы своему двоюродному брату Елкутле Хабибову 19 руб. Елкутла должен был отрабатывать долг в течение 9 лет по 4 месяца в году с зачетом по 2 рубля годовых. Халиль заставлял его следить за бортями, убирать хлеб с 4-х загонов (около двух десятин), ежегодно заготавливать по 100 копен сена, выполнять «протчую работу». В житейской записи Елкутлы специально оговаривалось, что наряды на военную службу и другие повинности он должен будет отправлять в оставшиеся 8 месяцев³⁹. В те же годы у Халиля работал и другой человек — ясачный татарин Абдрахим Микреев, взявший взаймы 38 руб. на 5 лет. За 3 руб. в год Абдрахим обрабатывал около 5 десятин пашни, содержал мельницу, обжигал кирпич (по 1 тысяче в год), заготавливал дрова и пр.⁴⁰

Многих бедняков эксплуатировала семья отставного старшины Каршинской вол. Казанской дороги Шарыпа Мрякова и его сына старшины Ахмера. В 60-е годы на них работали 8 человек. Башкир Иланской вол. Баязит Билалов с 1750 г. отрабатывал долг в 100 рублей из расчета по 5 в год, т. е. был закабален на 20 лет. Мишар Усман Узюбеков (Юзебеков) в 1756 г. взял взаймы 49 руб. на 10 лет; в декабре 1759 г. попросил дополнительно 60 руб. и тем «дал на себя кабалу» еще на 10 лет. Что касается марийца Семена, то Ахмер Шарыпов не скрывал, что платит за него подушный налог, одевает его и считает собственным дворовым⁴¹. Пятерым чувашам старшины ссудили на два года 399 рублей. За долговые проценты те обязались построить мельницу, амбар, заготавливать по 400 копен сена в год и т. д.⁴²

Документы показывают, что некоторые старшины владели хуторами; фактически это были различного размера имения. На хуторах Кидряса Муллакаева и его сына Бекташа трудились наемные работники. В 1756 г. три семьи служилых татар заняли у Бекташа 100 руб. на 1 год. Шестеро взрослых и трое детей (работа детей также входила в условие сделки) всего за 10 руб. должны были возделывать пашню и огород, ухаживать за скотом, накосить 300 копен сена, а в конце года вернуть 90 рублей⁴³.

На подобных кабальных условиях давали взаймы старшина Булярской вол. Казанской дороги Измаил Ахметов, богатые башкиры Енейской вол. Сапар Тиминеев, Яркей Мустафин и др.⁴⁴

Жажда власти и соответствующих ей выгод, вознаграждений и почестей заставляла волостных старшин просить администрацию о назначении их походными старшинами и командирами отрядов, служивших на дальней Сибирской линии. О том они ходатайствовали даже перед Уложенной комиссией⁴⁵. Три года подряд старшины умоляли губернатора назначить кого-нибудь из них походным старшиной отряда, идущего на Сибирскую линию, не скрывая, что хотят этого для получения хорошего жалованья и других льгот⁴⁶. И, наконец, в 1768 г. башкиро-мишарский отряд повел туда Абдулвахит Смаилов⁴⁷. А то, что служба приносила командирам башкирских отрядов не только честь, но и состояние, видно по «реэстру пограбленному из дому старшины Кулея Болтасева имению» в ходе Крестьянской войны. Кулый Балтачев служил на Сибирской линии, затем командовал трехтысячным башкирским войском в боевых действиях против польских конфедератов. Дом его был богат: только одежду и посуду оценили в 2 тыс. руб., а золотые и серебряные монеты в 3 тысячи⁴⁸.

Старшины обращались в разные инстанции, вплоть до Сената, с просьбой об «определении при ямских станциях по Уфимскому и Исетскому трактам башкирского и тарханского народа комиссаров»⁴⁹. Этих должностей они добивались, конечно, для собственной выгоды, поскольку комиссары собирали почтовые налоги с населения, могли, к тому же, брать на откуп станции. В 1769 г. ямским комиссаром в Исетской провинции был утвержден старшина Балакатайской волости Сара Абдуллин⁵⁰.

Пользуясь привилегией башкир и мишарей периодически направлять за счет казны делегации в Петербург и Москву, влиятельные старшины, обходя представителей народа, сами составляли списки делегатов. Губернская администрация не возражала против их избранников⁵¹.

Некоторые старшины, выступая в роли распорядителей волостной земли, сознательно нарушали порядок оформления купчих и записей на аренду. За фиктивными по существу документами скрывались обман, административное принуждение рядовых вотчинников к заключению кабальных сделок. Сами старшины получали «обильную мзду» и богатые подарки от новых хозяев башкирской земли. Помощник старшины Елдякской вол. Баязит Килметев с группой своих приближенных, и также без согласия всех вотчинников, продал в 1767 г. коллежскому советнику И.Л. Тимашеву землю под винокуренный завод, а полученные деньги оставил при себе⁵². Старшина Бурзянской вол. Мутай Аиткулов незаконно продал часть волостной земли под Вознесенский завод⁵³.

Простому человеку протестовать не было смысла. Старшины жестоко расправлялись с непокорными их воле. Некоторые из них шли на самое большое преступление против башкира — могли изгнать общинника из сословия. Старшины — «сказкоподатели» во время ревизий, «по имеющимся ссорам и враждам», могли причислить башкира к тептярям, лишить его «природного звания», всех прав и привилегий⁵⁴.

Печать башкирского старшины Уршак-Минской вол. Ногайской дороги

Самовластно распределяя повинности, старшины имели возможность освобождать от служб и налогов одних и перекладывать повинности на других. При определении нарядов на линейную службу зажиточные башкиры откупались большими суммами, а вместо них старшины посылали вне очереди бедняков. Походные старшины и сотники брали взятки попроворнее волостных.

Иногда сведения о подобных злоупотреблениях доходили до провинциальных и губернских властей. Башкиры Иланской вол. Казанской дороги не раз жаловались на старшину Беккула Нурбакина, притеснявшего их «в наряде на службу, также в взятье ординарцов и при других случаях». 70 дворов решили выйти из его команды. Несмотря на уговоры и угрозы Беккула, башкиры в 1767 г. обратились с прошением к губернатору. По рассмотрении дела Путятин был вынужден согласиться на раздел команды⁵⁵. Одновременно губернская канцелярия расследовала жалобу башкир Ирехтинской волости на старшину Рангула Ильина, который тоже «при наряде на службу многих посылает в народное отягощение не по очереди и паче команды своей на башкирцов, яко безгласных людей, нападает»⁵⁶. В 1769—1770 гг. в Уфу и Оренбург непрерывно шли жалобы на походного старшину Валишу Шарыпова, открыто бравшего взятки с наряжаемых на Сибирскую линию. Его обвиняли, прежде всего, в присвоении денег, собранных у очередников, обманутых обещанием найти им замену в других волостях⁵⁷. И власти были вынуждены начать следствие; но вскоре оно было свернуто, а Валиша направлен во главе команды на Сибирскую линию⁵⁸.

Для успокоения просителей администрация иногда наказывала провинившихся. Так, в 1769 году за отправку рядового на службу вне очереди в уфимскую тюрьму был посажен на несколько дней старшина Дуванской вол. Алагузя Бакынов⁵⁹.

Старшины и сотники злоупотребляли своей властью и при посылке людей на перевозку грузов и почты. Как писали башкиры Сызгинской вол. в Исетскую провинциальную канцелярию, их сотник Куйбак Желевов освобождал одних от повинностей «изо взятков», а другим давал «излишние службы»⁶⁰.

Существенной статьей доходов старши́ны было присвоение части денежных налогов, собираемых с рядовых, а также различные незаконные штрафы и поборы. Сотник Гайнинской вол. Иманай Смагилов (Измаилов) незаконно собрал с рядовых по 67 копеек да еще присвоил часть денег, отданных за фураж, поставленный башкирами Ревдинскому драгунскому полку⁶¹. В 1765 г. Уфимская провинциальная канцелярия обвинила в «корыствовании» почтовыми деньгами старшину Юрматинской вол. Муталлапа Кулчукова⁶². В 1759 и 1767 гг. «за неуказной с команды денежный побор и за протчие непорядочные поступки» был наказан плетьми и тюремным заключением старшина Кудейской вол. Асан Муллакаев⁶³. В 1772 г. башкир Гарейской волости Казанской дороги Емангул Назаргулов в челобитной на имя самой императрицы уличал своих старшину и писаря, которые при решении спорных дел требовали с тяжущихся деньги: «покорыстовались сами и через то причиняют команде нашей и иноверцам обиды и раззорения»⁶⁴. Наказали тех по высочайшему велению или нет — неизвестно. Но вот в другом случае, после неоднократных жалоб рядовых на старшину Катайской вол. Исетской провинции Даута Еналина «в обидах и раззорении», власти были вынуждены перевести его в разряд отставных старшин⁶⁵. В провинциальные канцелярии шли прошения башкир о защите от произвола чиновных лиц⁶⁶.

Старшинская верхушка башкирского общества в большинстве своем принимала феодальный строй за естественный порядок вещей, искала и находила в нем тот образ жизни, который отвечал ее социальным интересам и духовным потребностям, и была, собственно говоря, порождением российского феодализма. Старши́на все более отрывалась от питавшей ее волостной общины. Но она еще не сложилась в целостный классовый организм, не стала в один ряд, тем более, не слилась в одно целое с верхним классом всего российского общества, потому что не располагала земельной собственностью, не имела права на эксплуатацию крепостных. Более того, определенная часть старши́ны тяготела к гуманным, если не сказать демократическим, нормам социального обихода и морального кодекса башкирского общества. Она открыто и настойчиво использовала свои функции исполнительного органа государственной власти для защиты жизненных интересов и человеческого достоинства рядовых общинников. И конечно же, сводный портрет башкирской старши́ны был бы не полон без этой малочисленной, но по-человечески яркой и содержательной прослойки общества.

Жизненная закономерность, какая привела впоследствии Кинзю Арсланова на дороги Крестьянской войны, проявилась гораздо раньше. Архивные документы открывают в старшине Бушмас-Кипчакской вол. Ногайской дороги человека мягкого и доброго, но бескомпромиссного в отстаивании дела чести и справедливости, постоянно заботившегося о своих подопечных. В январе 1769 г. он и его племянник Кутлугильда Абдрахманов представили губернской администрации донесение, в котором писали о невыносимом грузе феодальных повинностей, лежавшем на башкирах волости. Напоминая властям о многотрудной воинской службе команды на Оренбургской и Сибирской пограничных линиях, старшина Кинзя настойчиво добивался от властей избавления общинников от дополнительных почтовых перевозок, приводивших к преждевременной выбраковке служебных лошадей⁶⁷.

В том же 1769 г. Кинзя выступил инициатором разоблачения и суда над упомянутым Валишей Шарыповым, получившим звание походного старшины и формировавшим походную команду для отправки на Сибирскую линию. Приехав в Бушмас-Кипчакскую вол., тот потребовал от призывников огромных отступных — по 45 руб. с каждого, пообещав найти им замену за счет найма башкир из других волостей. Год спустя Валиша вновь потребовал заплатить ему по 45 рублей с человека. Кинзя Арсланов обратился к уфимским властям с протестом против взяточника. Его поддержали старшины Шайтан-Кудейской вол. Юлай Азналин и Тырнаклинской вол. Яун Чувашев, выбранные поверенными всех башкирских волостей Сибирской дороги. В Уфе истцы представили убедительные документы, уличающие взяточника, и добились указа провинциальной канцелярии, по которому Валише Шарыпову «того платежа производить не велено». Больше того, Валише был предъявлен иск, но губернские власти не дали хода разбирательству по делу их ставленника⁶⁸.

Юлай Азналин даже на исходе своей героической жизни перед лицом правительственного суда не счел нужным скрывать свою ненависть к разбойничьим методам колонизации края заводчиками и корыстолюбию их приспешников, местных старшин. На допросе в Москве он напомнил властям о многолетней тяжбе с Я.Б. Твердышевым, выстроившим на землях Шайтан-Кудейской волости Симский железоделательный завод. По меньшей мере 9 лет активно сопротивлялся старшина Юлай передаче заводчику вотчинных земель в оброчное владение. И только предательство отставного старшины Шиганая Бурчакова позволило состояться несправедливости. Соглашение было заключено вопреки общей воле башкир волости и людьми, которые не располагали никаким законным правом совершать подобные сделки⁶⁹.

Большим авторитетом и доверием среди башкир Уфимской провинции пользовался старшина Кыркули-Минской вол. Ногайской дороги Алибай Мурзагулов. Именно ему, как человеку «в наказаниях, подозрениях, ябедах, явных пороков небывалому», поверенные от всех волостей провинции передали в начале 1767 г. свои челобитные с тем, чтобы их «нужды и недостатки письменно» обобщить и вручить депутату в Уложенную комиссию. К 23 марта Алибай составил наказ «из собранных от волостных башкирских и тарханских поверенных о общественных нуждах и недостатках». Документ состоял из 15 пунктов. Среди его основных положений представлены требования — установить служащим башкирам постоянные оклады или «за всякие службы выдать ис казны жалованье»; заставить всех поселившихся на башкирской земле, особенно «содержателей заводов», платить оброк владельцам земли; не ограничивать функций третейских судов и не препятствовать строительству мечетей⁷⁰. Основные разделы наказа Алибая Мурзагулова вошли в сводный наказ башкир Уфимской провинции, переданный избранному ими депутату Уложенной комиссии Токтамышу Ижбулатову.

Старшина Гайнинской вол. Осинской дороги Токтамыш Ижбулатов славился на всю Башкирию как широко образованный человек, опытный рудопромышленник. Несомненно, он также принял участие в составлении наказа своего народа в Уложенную комиссию. Автором или по крайней мере одним из авторов сводного наказа башкир Исетской провинции был старшина Мякотинской вол. Базаргул Юнаев, избранный депутатом Уложенной комиссии от зауральских башкир. Базаргул, ничуть не уступая Токтамышу в общественном мнении как образованный и мыслящий человек, прославился своим участием в башкирских восстаниях. Современный исследователь находит наказы башкир в высшей степени емкими и глубокими для своего времени: здесь содержатся «сведения о социально-классовой структуре башкирского общества, о правовом положении башкир в составе России, об уровне экономического развития края и моральном состоянии народа»⁷¹. В неменьшей степени документы, представленные от имени всего башкирского народа, характеризуют самих авторов. Эти замечательные люди имели конкретное представление не только о наглядных социально-экономических событиях своего времени, но входили в суть жизненных процессов, пытались понять механизмы, управляющие социально-экономическими и правовыми явлениями эпохи, а поняв, старались реализовать их в пользу родного народа.

На заседаниях Уложенной комиссии Токтамыш Ижбулатов и Базаргул Юнаев активно защищали интересы башкирского народа. В «Комиссию разобрания наказов и проектов» они направили особое «представление», к которому приложили «копии с жалованных... грамот», подтверждавших права башкир на вотчинное владение землями⁷².

Насущные нужды и требования башкир, изложенные в наказах и «представлениях», были предъявлены правительству в расчете на близкие реформы. В общем и целом, эти расчеты были утопичны. Кинзя Арсланов, Юлай Азналин, Алибай Мурзагулов, Токтамыш Ижбулатов, Базаргул Юнаев и другие представляли собой лучшую часть башкирской старши́ны, ту часть, которая не грабила народ, не унижала общинников в их человеческом достоинстве, а совсем наоборот, радела о благоденствии и благополучии людей, свободе и духовном развитии народа, его исконном праве на земли и природные богатства родного Башкортостана.

Мишарская старшина. Мишарская старшинская верхушка была немногочисленной. В 1769 г. было 12 старшин, возглавлявших команды, в 1774 г. их стало 17⁷³. Вместе с помощниками, сотниками, писарями, походными старшинами, отставными чиновниками, сохранявшими свое звание, а также мусульманским духовенством старши́на насчитывала не более 150—200 чел. Но влияние ее в губернии было значительным. Оно распространялось фактически на все стороны жизни края, а прежде всего, ее политические и социально-экономические аспекты, и основывалось на многих общественно-исторических факторах. В первую голову, старшинской верхушке мишарей было обеспечено полное доверие властей. За ее активное участие в подавлении башкирских восстаний, деятельное наблюдение за настроением трудовых масс с целью предупреждения волнений и другие подобные «подданические услуги» самодержавие поощряло мишарскую старши́ну. К тому же, последняя выделялась своим богатством, «добрым состоянием», нажитым за счет торговли и ростовщичества, прямой эксплуатации бедняков.

Хотя мишари, как и башкиры, не имели права наследования должности старшины, губернаторы безоговорочно назначали старшинами детей отставных или умерших старшин, людей, имевших «особые заслуги» перед властями. Традиция существовала, можно сказать, от века. Между тем, в 1730—1770 гг. точно сложилось несколько родовитых старшинских семей. В частности, это потомки Девая Неваева: Сулейман Деваев — Даут Сулейманов — Ишмухаммет Сулейманов; потомки Яныша Абдуллина: Салтанмрат Янышев — Бахтияр Янышев — Нигаметулла Сулейманов; сын Муслюма Куданбердина Абдулменнян Муслюмов. Прочность, можно сказать, незыблемость своих прав и преимуществ эти и другие состоятельные старшины связывали в первую очередь с верной службой царизму. Все они участвовали (или станут участвовать) в карательных экспедициях во время народных движений. Сулейман Деваев, например, отличился тем, что захватил в плен предводителя восстания 1755 г. Батыршу и самолично доставил в Петербург, за что получил от Елизаветы Петровны в награду богатое платье, серебряный ковш, позолоченную саблю⁷⁴.

Свои полицейские функции и тайный сыск мишарская старшина исполняла и в мирное время. Салтанмрат Янышев подбирал в своей команде «верных» мишарей, которые по распоряжению воеводы назначались писарями к башкирским старшинам⁷⁵. Эти агенты, помимо «отправления письменных дел», соответствующих должности, несли «надзирание и за поступками башкирцов» и о малейших подозрениях доносили «в присутственные места»⁷⁶. Несколько старшин и сотников, в том числе Муксин Абдусалямов, Мухамметрахим Юсупов, служили конфидентами, «надежными шпионами» Уфимской провинциальной канцелярии⁷⁷. (Необходимо отметить, что выполнение обязанностей конфидента не оплачивалось, а, между тем, требовало значительных расходов на разъезды и вербовку агентов. Поэтому конфидентами становились люди, располагавшие значительными материальными средствами).

Должность старшины в команде давала власть, открывала путь к быстрому обогащению. Сотники и походные старшины буквально дрались за это место, изощряясь в методах и средствах, оговаривали друг друга, клеветали и, используя свое влияние на рядовых, сочиняли от их имени жалобы на соперников.

Замечательная по своему размаху и ярости борьба развернулась за должность старшины на Казанской дороге в 1767—1769 гг. После отставки проворовавшихся главного старшины дороги Алкея Муслюмова и старшины Алмекея Алкеева претендентами на освободившееся место в команде из 600 дворов стали сын Алмекея Ермухаммет и сотник Абдулменнян Муслюмов, сын «полковника и первого старшины» Муслюма Куданбердина⁷⁸. Каждая из сторон щедрыми обещаниями вербовала себе сторонников и громко обвиняла противника в подкупе приверженцев. Обращаясь в Сенат, Ермухаммет от имени команды обвинял соперника в «происках» против общинников, злоупотреблениях по хозяйству, даже подкупе секретаря губернской канцелярии П.Н. Чучалова. Абдулменнян в ответ напоминал в своих доносах о «непристойных поступках» старшинского рода Алкея-Алмекея-Ермухаммета. Видимо, его доводы перевесили: тяжба закончилась победой Абдулменняна. Втянутые в эту борьбу за власть рядовые мишари, конечно же, ничего не получили, ничего не выиграли.

Стремление получить чин и утвердиться в нем, занять соответствующее положение в команде, а также широкая торгово-предпринимательская деятельность старшинской верхушки заставляла их оказывать должное внимание образованию детей.

Ишмухаммет Сулейманов открыл медресе в д. Аургазе Ногайской дороги; Салтанмрат Янышев содержал на Сибирской дороге школы, специально готовившие писарей со знанием старотюркского и русского языков. Учились там, понятно, дети из богатых семей, имевших возможность вносить высокую плату за обучение. Старшинская верхушка учила своих наследников русской грамоте. Дети Мендея Тупеева и Салтанмрата Янышева писали на русском языке⁷⁹.

Губернская администрация предоставляла старшинам большие преимущества, выгодные посты, ответственные и прибыльные поручения. Только на мишарских старшин распространялись такие привилегии, как содержание откупов. С 1768 по 1772 г. пошлины «с покупных, продажных и меновых лошадей в городах, на ярмарках и по торжкам» собирал старшина Сибирской дороги Салтанмрат Янышев. Салтанмрат был одним из богатейших людей Башкирии. Он владел кожевенными предприятиями и мельницами; торговал кожами и продавал высокие сорта кожи за границу. В 1765 г. Уфимская провинциальная канцелярия позволила ему открыть несколько кузниц в команде⁸⁰.

Печать башкирского старшины Уранской вол. Осинской дороги

После Салтанмрата откуп на сбор «конских» пошлин получил другой богатый и влиятельный старшина с Ногайской дороги — Мендей Тупеев. Он возглавлял одну из самых крупных мишарских команд. К тому же, в его подчинение перешли все служилые татары провинции. Мендей был известен как скупщик хлеба, скота, ремесленных изделий, которыми торговал на ярмарках и поставлял в крепости⁸¹.

Эти же старшины назначались почтовыми комиссарами Уфимской провинции. В 1765—1767 гг. службу нес Салтанмрат, затем должность перешла к Мендею. В 1765 г. Салтанмрат организовал изыскательские работы по прокладке новой дороги от Уфы к Уральским горам. Дорога была «освидетельствована» офицером уфимской гарнизонной команды, и провинциальная канцелярия в знак признательности разрешила Салтанмрату открыть на ней почтовые станции. К почтовым комиссарам деньги на сооружение станций поступали от башкир, мишарей, ясачных крестьян. Комиссарам позволялось брать почтовые ямы на содержание, а затем сдавать их в откуп другим богачам⁸². Все это приносило старшинам хорошие доходы.

В 1765 г. развернулась борьба между башкирскими и мишарскими старшинами за должность предводителя объединенной команды, назначаемой на Сибирскую линию. Соперничество подогревалось тем, что должность предводителя хорошо оплачивалась и давала возможность поживиться за счет рядовых, которым не у кого было искать защиты за тысячи верст от дома. И не менее, а может, более основательный довод заключался в том, что военная служба позволяла старшинам надеяться на получение офицерских званий регулярной армии. Губернские власти явно предпочитали представителей мишарской старшины: из 7 походных старшин, служивших в Сибири в 1765—1771 гг., пятеро были мишарями⁸³.

Выражая настроение старши́ны, депутаты мишарей в Уложенной комиссии поддержали требование казачьих атаманов уравнять их «с регулярными высшими и ротными командирами»⁸⁴ и присваивать офицерские звания. Но в офицеры представители мишарской старши́ны стали выходить лишь в 1776 г. Получив армейские офицерские чины, они получили право владеть крепостными. Но и без того в хозяйствах старши́ны на кабальных условиях отрабатывали взятые в долг деньги мишари, башкиры, татары, марийцы. У самых богатых и влиятельных были дворовые, а также укрываемые от властей беглые крепостные крестьяне.

Опорой губернских властей были ахуны и часть мулл, которых выбирали из мишарей. В 1771 г., когда в Исетской провинции ввели должность ахуна, им стал, по решению губернатора, мишарский мурза депутат Уложенной комиссии Абдулла Муслюмов Даушев⁸⁵.

В 60-е годы самыми крупными ростовщиками на Казанской дороге считались старшина Алкей Муслюмов и девять богатых мишарей из его команды, Сибирской дороге — старшина Салтанмрат Янышев и трое мишарей из команды, Ногайской дороге — старшина Даут Сулейманов и четверо мишарей из его же команды⁸⁶. Имена заимодавцев были известны по всей Башкирии, и к ним обращались жители из разных уголков края. Так, Шарип Бикмаев (команда Салтанмрата) ссужал ясачных татар с Осинской и Казанской дорог, мишарей — с Казанской дороги. Люди, нуждавшиеся в деньгах для выплаты налогов и оплаты других нужд и потребностей, соглашались отрабатывать часть долга на грабительских условиях. «За всякую работу без ослушания» они получали очень низкую плату от 2 до 6 руб. в год. Поэтому выплата долгов затягивалась на многие годы. Ростовщик Умер Юсупов (команда Салтанмрата) закабалил мишаря Юмадиля Бухарова на 9 лет⁸⁷. На «домовую и задворную работу» у старшины Абдулменняна Муслюмова на целых 15 лет вынужден был пойти башкир Аджабай, занявший у хозяина 150 руб.⁸⁸ Пользуясь трудностями новопоселенцев из Казанской губернии, богатые служилые татары из команды Мендея Тупеева ссужали их крупными суммами, обрекая крестьян на многолетнюю кабалу. Брали у них в долг и башкиры⁸⁹.

Поскольку среди старшинской верхушки было много торговцев, последние давали нуждавшимся в долг товары. Так, сотник Ибрагим Мансуров снабдил 10 мишарей вещами на 194 руб., и за это они «находились у него в работе 10 лет, которым он зачел только 40 руб.». В действительности мишари вернули 158 руб.⁹⁰

Сохранились сведения, что некоторые чиновные мишари задолго до офицерских привилегий стали тайно держать крепостных. Семья мишаря Аита из четырех человек находилась «в холопстве» у Салтанмрата Янышева. Хотя закабалять мишарей законом не допускалось, и на этом основании Аит пытался освободиться, однако сам губернатор принял сторону старшины. В определении губернской канцелярии от 29 ноября 1767 г. говорилось, что Аит с семьей отдан «во услужение... законно», что ему, Аиту, «свободы учинить не можно и чтоб у него, Салтанмрата, находился в непоколебимом повиновении»⁹¹.

Крепостные люди служили приказчиками у ахунов⁹².

Старшины охотно принимали в свое хозяйство беглых крепостных, скрывали у себя наемных крестьян. Это стало явным в годы Крестьянской войны, когда работники бежали от своих новых хозяев, а старшины ездили по Башкирии, разыскивая их⁹³. Депутаты Уложенной комиссии от мишарей были солидарны с казачьей старши́ной, требовавшей права владения дворовыми⁹⁴.

Отношение старшин к своим подчиненным наглядно проявилось в печально известной акции, предпринятой в 1777 г. Салтанмратом Янышевым и мурзой салтанаульских татар (ногайцев) Ибрагимом Чанышевым. Они попытались продать 63 человека свободных общинников из своей команды «как крепостных». Сенат не санкционировал продажу, отнеся мишарей «к числу поселян казенного ведомства»⁹⁵.

В командах процветало взяточничество. Старшины сами составляли списки людей, отправляемых на линейную, почтовую, подводную службу. В их власти было освободить человека от нарядов или, наоборот, послать вне очереди. Рядовые мишари жаловались, что старшины за взятки «богатых и именитых оставляют, а скудных и одиноких посылают» в разные службы.

Старшины, сотники, ахуны обирали общинников, облагая их сборами и штрафами⁹⁶. Мусульманское духовенство в нарушение предписаний ислама, в частности дифференцированных размеров закята, вынуждало прихожан платить им десятину со всего имущества — десятую часть скота, пчелиного меда, шкур и т. п., да еще носить подарки. О поборах и других злоупотреблениях мишарской старши́ны буквально гремела молва. Разнузданность некоторых старшин мало чем отличалась от жестокости помещиков, которых гневно клеймила гуманистическая русская литература и народная совесть. Они отбирали у рядовых лошадей, деньги, вещи, «а кто противится, тех сажают под караул и в железы». Особо изощренным истязаниям подвергал своих мишарей Абдулменнян Муслюмов: сажал их на деревянную «кобылу», подвешивая к ногам тяжелые камни⁹⁷. Лишь в исключительных случаях губернские власти одергивали зарвавшихся старшин. В 1765 г. «за непорядочные поступки, ис команды разные поборы... под следствие» попали отставной старшина Алкей Муслюмов и старшина Алмекей Алкеев. Старшины были отрешены от своих должностей, оштрафованы, часть имущества конфискована; любопытно, что у Алмекея Алкеева была изъята серебряная посуда и много жемчуга⁹⁸.

События жизни, деяния и судьбы людей, социальные процессы — все говорило об углублении феодальных отношений в Башкирии. Башкирская и мишарская старшинская верхушка заметно обособилась от рядовых и составила отдельную прослойку в обществе. Социальному расслоению в равной степени способствовал рост товарно-денежных отношений в крае, способствовала покровительственная политика царских властей. Но правительство не допускало установления крепостнических отношений среди башкир и мишарей, чья конница была одной из крупных и действенных частей иррегулярных войск страны. Проникнуть башкиро-мишарской командной верхушке в ряды «благородного сословия» было очень трудно. Манифест 1762 г. «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» и другие акты плотно закрывали двери перед представителями других сословий на верхние этажи общества.

Тем временем старши́ну и рядовых еще объединяли общие экономические и правовые интересы. По разным причинам, но обе группы твердо стояли за сохранение прав и привилегий своего служилого сословия. Старши́на еще не заняла достаточно крепкого и самостоятельного экономического положения, и ее надежды на получение офицерских чинов, дворянства и права владеть крепостными были связаны с военной службой. На имущественном положении старши́ны в равной степени сказывалось отчуждение казной значительных земельных площадей общины под крепости, заводы, поселения служилых людей, установление новых оброков с мельниц, кожевен, лавок, требование покупать соль по казенным ценам и др. Ее интересы здесь полностью совпадали с потребностями рядовых общинников.

Старши́на яицкого казачества. Рост товарно-денежных отношений в крае, включение Яика в общероссийский рынок способствовали усилению экономического неравенства в войске, росту социальных противоречий в среде казачества. Господствующее положение занимала казачья верхушка, состоявшая из старши́ны и «имущих», т. е. экономически крепких, богатых казаков.

Старши́на составляла особую группу казачества. В ее состав входили чиновные казаки: войсковой атаман, войсковые старшины и есаулы, служители войсковой канцелярии, атаманы крепостей, а также походные атаманы, полковники, старшины, есаулы, хорунжие, сотники. К старши́не относились и бывшие войсковые атаманы, отставные старшины и их родственники. Понятие «старши́на» приобретает в рассматриваемое время социальный смысл. Пользуясь своей административной и военной властью, опираясь на свое богатство, влияние в общине, старши́на активно боролась за особые привилегии, дополнительные материальные выгоды.

Наибольшими преимуществами пользовались войсковой атаман и войсковые старшины, избираемые на войсковых казачьих кругах с последующим утверждением их Военной коллегией. Во второй половине XVIII в. установился имущественный и служебный ценз баллотировки в войсковые старшины. Ими могли стать лишь состоятельные казаки, к тому же, сколько-то прослужившие сотниками или войсковыми есаулами⁹⁹. Старшины утверждались атаманом и фактически не подчинялись войсковому кругу. Иногда претенденты добивались назначения с помощью Военной коллегии. В 1761 г. звание старшины выхлопотал себе в Петербурге атаман Сакмарского городка И.И. Логинов; в 1767 г. на круге было объявлено, что Военная коллегия определила в войсковые старшины М.М. Бородина и Ф.И. Митрясова¹⁰⁰.

Исподволь заменяя традицию выборности и сменяемости старши́ны, все более уверенно заявляет о себе принцип наследования. Чиновные еще не стали сословием, узаконенным правительством. Но на Яике уже появляются старшинские роды Бородиных, Меркульевых, Митрясовых, Тамбовцевых; дети войсковых атаманов и старшин получают чины; сохраняют свое влияние отставные атаманы и старшины.

Походная старши́на избиралась войсковым кругом из рядовых казаков. Но и здесь действовал повышенный имущественный ценз. Также не единичными были случаи назначения старшин войсковыми атаманом и канцелярией. Хотя походная старши́на и была наиболее близка к основной массе казачества, в правовом отношении она уже отличалась от своих избирателей. Походные атаманы, полковники, есаулы получали преимущества в оплате, дополнительные ярлыки на право участия в рыболовстве и др.

Вторую часть социальной верхушки войскового населения представляли самостоятельные казаки.

Печать мишарского старшины Сибирской дороги Салтанмрата Янышева

Обладатели немалых денежных средств, богатые казаки старались продвинуть на свободные должности войсковых чиновников, рыболовных атаманов и др. своих собственных представителей.

Существенным источником накопления богатств старши́ной было использование служебного положения. Вся исполнительная власть была сосредоточена в руках войскового атамана и войсковой канцелярии. Они безотчетно использовали общественные доходы, денежное и хлебное жалованье казаков. Процветали взяточничество, незаконные денежные поборы, произвол, откровенное вымогательство. Атаман и войсковая канцелярия перестали отчитываться на кругу о деньгах, собранных с казаков для выплаты учужных и соляных сборов, а суммы эти, как утверждали казаки в своих челобитных, превышали узаконенные в три раза. Гвардии капитан П.П. Чебышев, расследовавший причины волнений казаков, писал в 1767 г., что атаман и старшины не только расхищали войсковую казну, но и «неумеренные и необыкновенные на народ поборы налагали»¹⁰¹. В 1771 г. казаки потребовали выплаты полного жалованья за 5 лет и отказались до получения денег выступить в поход¹⁰². А в своем прошении на имя Екатерины II, поданном 27 декабря того же года, они жаловались, что несут «безчеловечное мучение от отамана Петра Тамбовцева и его товарищей старшин..., коих и ныне определяет государственная Военная коллегия»¹⁰³.

Одной из возможностей обогатиться и показаться при дворе было участие старши́ны в ежегодно отправляемых в Москву и Петербург делегациях, так называемых станицах. Станичников одаривали деньгами, дорогим оружием, ковшами и другими ценными вещами, на что из казны отпускалось 2638 руб. в год. Поскольку состав станиц определялся войсковым атаманом и канцелярией, они включали туда своих приверженцев из чиновных и богатых казаков.

Также формировался и людской состав обозов, дважды в год отвозивших рыбу ко двору. Первая партия, доставлявшая 60—100 осетров и белуг, получала в награду 800 руб., вторая с 250 осетрами и белугами — до 1000 руб.¹⁰⁴

Большие доходы казачьей верхушке приносил рыбный промысел, держание соляных и винных откупов, скотоводство, торговля, ростовщичество. Атаман получал 4 ярлыка на участие в ловле рыбы, войсковые старшины — по 3. Причем это преимущество они сохраняли и после отставки. Не участвуя непосредственно в ловле, атаман и старшины с выгодой продавали ярлыки. Старшины и «капитальные» казаки пользовались правом выставлять наемных рабочих. Оренбургский губернатор И.И. Неплюев отмечал: «Рыбные промыслы казаков такие, что кто больше капиталу имеет, тот... свой доход лучше получит»¹⁰⁵. Пользуясь своим капиталом, старши́на и зажиточные эксплуатировали малоимущих служилых казаков, которые не имели возможности приобрести дорогостоящий рыболовецкий инвентарь, заготовить достаточное количество продовольствия да еще оплатить труд необходимых в промысле помощников. Старшины давали таким казакам все необходимое под процент с будущего улова или нанимали в качестве рабочих.

Сведений о размерах оплаты наемной силы на рыбных промыслах не обнаружено. По данным на XIX в. наемный казак-весельщик получал в 3—4 раза меньше заработка хозяина¹⁰⁶. В нарушение правил рыболовства на Яике атаман и войсковая канцелярия разрешали старшинам нанимать помощников и из числа неслужащих казаков.

Старшина и рядовые казаки широко использовали труд сезонных рабочих, съезжавшихся на Яик в основном из Поволжья и Казахстана. Рабочие руки требовались для сенокоса, добычи соли, в лесной работе, пастьбе скота и др. Были среди наемных и постоянные работники, жившие своими домами или в домах казаков и занимавшиеся различными ремеслами.

Сведений о количестве работников у казаков и распределении их по хозяйствам не обнаружено. По отчету генерал-майора Ф.Ю. Фреймана, в 1772 г. перед его вступлением в восставший Яицкий городок оттуда бежало более 2000 наемных работников¹⁰⁷. Вряд ли можно сомневаться в том, что большая часть их работала на старшин и богатых казаков, которые имели средства оплатить их труд.

Казачья старши́на на Яике, по примеру донской, стремилась обзавестись собственными крепостными, землей, получить дворянские права. Они явочным путем захватывали участки общинной земли, заводили там крупные хуторские хозяйства.

Во второй половине XVIII в. на Яик исподволь проникают крепостнические отношения. У старшин появляются купленные дворовые (указ от 14 марта 1746 г. запрещал купцам, казакам и крестьянам покупать людей с землей и без земли). Зарегистрированных покупок было всего несколько десятков: правительство сдерживало аппетиты казачьей верхушки. Но сохранившиеся материалы свидетельствуют о стремлении старшин расширить число феодально-зависимых людей за счет наемных работников. Так, в 1764 г. командой капитана С. Марычева, посланного из Оренбурга в Яицкий городок на поиски беглых крестьян, были обнаружены русские крепостные, которые скрывались здесь от своих помещиков, и пришедшие на заработки новокрещенные марийские, чувашские, татарские крестьяне из Вятского, Казанского, Муромского, Симбирского, Саранского и др. уездов. Они скрытно жили во дворах старшин и на их хуторах. Материалы расследования этой и других сыскных экспедиций в Яицком городке и Оренбурге показывают, к каким ухищрениям прибегала старши́на, чтобы закабалить пришлых крестьян. Они выдавали своим работникам взаймы деньги на выплату подушного налога, а затем на несколько лет задерживали их у себя. Старшины держали в своих семьях детей беглых, а затем объявляли их купленными дворовыми. Были выявлены случаи, когда хозяева вынуждали жениться наемных работников на своих дворовых. Семен Тамбовцев удерживал у себя семерых новокрещенных чувашей, Василий Тамбовцев — четверых, атаман И. Логинов «насильством» в течение трех лет заставлял работать на себя нанявшегося на 1 год чуваша А. Ильина¹⁰⁸.

Даже вольный наем оборачивался для пришлых крестьян кабалой. Но закрепить их за собой старшины и богатые казаки не имели права и использовали труд отходников нелегально. В «услужение» к старшинам и богачам попадали бежавшие из казахского плена башкиры, калмыки, татары, и оно становилось прикрытой формой «домашнего рабства». Методы эксплуатации всех пришлых были основаны на внеэкономическом принуждении. Скрывая у себя «беглых и беспашпортных», старшины и зажиточные казаки вынуждали их выполнять любую работу на любых условиях¹⁰⁹.

Используя наемную силу и труд дворовых, старши́на укрепляла свое экономическое положение. Вручая богатые взятки, оказывая различные услуги и атаману и членам войсковой канцелярии, старшины и толстосумы избавлялись от многих тяжелых повинностей, перекладывая их на плечи рядовых. О таких с сарказмом писал П.И. Рычков: «Да и что может быть лучше, как быть вольным в Яицком городке, торговать рыбою и набогатиться, не исправляя никакой службы»¹¹⁰. Но военную службу старши́на продолжала нести, т. к. именно она давала ей надежду на приобретение офицерских армейских чинов, а с ними — дворянских прав и привилегий.

Позиции старши́ны в войске настолько окрепли, что она перестала обращать внимание на проявления недовольства рядовых казаков, а напротив, повела наступление на институт казачьего самоуправления — войсковой круг. Старши́на тяготилась правами круга и не раз обращалась к правительству с просьбой дать атаману и войсковой канцелярии право выносить на всеказачье обсуждение лишь узкохозяйственные вопросы: «токмо о существенных казаков надобностях, как-то о рыболовстве» и т. п.

Выслуживаясь перед властями, старши́на готова была поступиться и другими интересами войска. В то время, когда все казачество воспротивилось вербовке в легионную команду, которая явилась для них угрозой превратиться в солдат регулярной армии, старши́на нашла наемников в легион, которым выплатила по 130—150 руб. Старши́на прилагала все усилия к тому, чтобы уравняться со старши́ной донцов, где в середине XVIII в. войсковой атаман носил чин генерал-майора, старши́на — армейских полковников и бригадиров.

И все же неоднородность состава старши́ны давала знать о себе. Интересы походных атаманов, есаулов, сотников зачастую совпадали с интересами и нуждами рядовых, и тогда они совместно выступали против войскового атамана и войсковых старшин. Характерно, что в 1771 г. выборное казачье начальство, отстаивая интересы рядовых казаков, отказалось выступить в погоню за калмыками до выплаты жалованья за прошлые годы, а в ответ на требование атамана выставить караулы в связи с ожидаемым нападением калмыков «не только в команду не пошли, но и разосланные о том письменные приказы все побросали»¹¹¹.

Сложность жизненной позиции казачьей верхушки определялась тем, что она вместе с рядовыми стояла на страже казачьих сословных прав. Они вместе отстаивали жалованные войску земли, воды, привилегии. В наказе в Уложенную комиссию 1767 г. войско жаловалось на отвод их земель оренбургским казакам. В течение нескольких лет войсковые старшины добивались права владения всем казачеством низовьями Яика, и в 1770 г. по указу Сената Гурьев городок с форпостами был передан войску. В том же году атаман П.В. Тамбовцев от имени войска просил Военную коллегию отменить указ о зачислении казаков в московский легион.

Подобные примеры говорят сами за себя. Все они свидетельствуют об общих сословных интересах старши́ны и рядовых: их утрата в равной степени коснулась бы обеих основных групп казачества. К этому нужно снова добавить, что именно сословные права давали старши́не надежду на получение дворянства.

Тем не менее, процесс социального расслоения вел к постепенному обособлению старшин и богачей от массы казачества, особенно от его беднейшей части. Основательные документы, среди которых фигурируют наказ казаков в Уложенную комиссию, прошения на имя Екатерины II и в Военную коллегию, протоколы захваченных в плен пугачевцев и др., свидетельствуют о том, что тяжесть повинностей, произвол и злоупотребления старшин привели в третьей четверти XVIII в. к снижению жизненного уровня трудовой массы казачества. Так, в 1772 г. Е.И. Пугачеву, подговаривавшему яицких казаков к массовому побегу на Кубань, было сказано казаками, что «они рады, да только де у нас есть много бедных людей, так подняться нечим»¹¹². Командиры Оренбургской и Кавказской пограничных линий сообщали, что среди прибывавших на службу казаков было немало плохо вооруженных и «худоконных». И это не могло не заботить правительство, которое видело в яицком казачестве значительную военную силу, не требующую, к тому же, таких затрат, какие шли на содержание конных полков регулярной армии. Поэтому, ограничивая «вольности» казачества, оно старалось сохранить условия, позволяющие казакам пользоваться экономическими выгодами, закрепить сословную общность казачества. Здесь же кроется действительность отношения властей к казачьей верхушке. Видя в старши́не свою опору, державшую в повиновении рядовых казаков, правительство закрывало глаза на ее бесчинства и злоупотребления. В 1760 г. войсковой атаман А.Н. Бородин получил, наконец, армейский чин подполковника. Позднее и войсковым старши́нам стали присваивать армейские офицерские звания. Однако правительство не пошло на расширение крепостнических отношений на Яике, так как раздел и продажа земли неминуемо привели бы к распаду общины, расстройству хозяйства, губительно сказались бы на благосостоянии, а следовательно, и на боеспособности казаков.

Старши́на оренбургского казачества. К старши́не Оренбургского казачьего войска принадлежали, по определению Военной коллегии, «люди, отличия и преимущества войскового удостоенные», т. е. чиновные казаки: войсковой атаман, войсковой есаул, полковники, атаманы крепостей, есаулы, сотники, хорунжии, писари. Группа была численно небольшой. В 1760 г. 4586 служащими казаками командовали 205 чиновников¹¹³. Почти половину из них составляли чины Оренбургского корпуса. В состав казачьей верхушки также входили младшие командиры (урядники, капралы), отставные военно-административные чины, богатые казаки. С развитием сельского хозяйства, торговли и предпринимательства среди казаков появилась прослойка зажиточных, «домовитых». Как отмечал П.И. Рычков, среди оренбургских казаков было «много людей пожиточных»¹¹⁴.

Рассматривая старши́ну как свою опору, центральные и местные власти заботились о том, чтобы «атаманы и старши́ны были люди добросостоятельные и к воинским действам благонадежны и пред рядовыми как в лошадях, так и в ружье, имели наилучшую исправность»¹¹⁵.

Старши́на оренбургских казаков еще не была отделена от рядовой массы казачества, не имела дворянских прав и привилегий. Военная коллегия подчеркивала, что «старшины сего войска никакого сравнения с армейскими офицерами не имеют, а некоторые только по особым высочайшим указам, за отличныя заслуги, в действительные армейские чины пожалованы». Первым из оренбургских казаков армейское офицерское звание получил В.И. Могутов. В 1775 г. казачий полковник А.А. Углицкий был произведен в чин премьер-майора¹¹⁶.

Все чиновные казаки получали жалованье, размер которого определялся принадлежностью к разрядам, на которые делилось войско. Денежные оклады военно-административных чинов, равно и рядовых Оренбургского корпуса, были намного выше, чем у остальных казаков. Жалованье войскового атамана составляло 120 руб., атаманов Бердской слободы и Уфы — 12 руб., атаманов остальных крепостей — по 9 руб. Сотники корпуса получали по 30 руб., а сотники уфимских казаков только 8, рядовые соответственно — 15 и 4 руб. Исетские казаки десяти крепостей сами содержали свою администрацию, выплачивая атаману 60 руб., хорунжему — 30 руб., писарю — 20 руб.

Царские подарки казачьей старши́не. Середина XVIII в.

Наиболее крепкой была старшинская верхушка Оренбургского корпуса. Имея большое жалованье и различные привилегии в наделении землей, торговле, она сосредоточила в своих руках не только власть и влияние, но и немало денежных средств. Крупным земельным собственником был войсковой атаман В.И. Могутов, за бесценок скупавший башкирские земли. Не брезговал он и спекулятивными сделками. Приобретя в Бурзянской и Тамьянской волостях крупные земельные участки за 150 руб., он продал их затем помещику И.Л. Тимашеву за 500 руб.¹¹⁷ Атаман владел селом Троицкое (Чержанлык), где ему принадлежали 307 душ м. п. Он был одним из четверых самых крупных в губернии крепостников¹¹⁸.

Обходя законы, запрещавшие казакам владеть крепостными и землей, чиновники Оренбургского корпуса покупали дворовых, которые работали у них на хуторах и мельницах. Много хуторов и скотных дворов держали они на р. Чесноковке между Татищевой и Нижнеозерной крепостями. Губернские власти смотрели на эти нарушения сквозь пальцы. Так, сотник Т.И. Падуров имел в Оренбурге дом «с хоромным строением». Он завел себе имение-хутор, где трудились крепостные крестьяне, в 1770 г. построил мельницу, место и лес для которой были куплены в дачах Кувацкой слободы¹¹⁹. Другой сотник Оренбургского корпуса И.А. Углицкий имел капитал, достаточный, по его утверждению, чтобы поставить вокруг Илецкой защиты оплоты с батареями, выстроить казармы, провиантский склад, жилые дома внутри крепости и даже организовать поставку дров и провианта, «сколько б там войсковой команды не случилось»¹²⁰. У казачьих чиновников, участвовавших в подавлении башкирских восстаний 1735—1740 гг., 1755 г. были дворовые из башкир, отданных им командирами карательных армий¹²¹.

Источником материального благополучия старши́ны было и использование в корыстных целях своей власти. Старши́на всячески старалась избавиться от тяжелых повинностей, перекладывала их на рядовых. Богатые казаки нанимали вместо себя бедных для несения караульной службы, подводной и другой повинности. В ходу были взятки начальству, обман и насилие над рядовыми.

С 1765 по 1782 гг. в Военной коллегии велось военно-следственное дело по жалобе выборных от исетских казаков хорунжего Н. Невзорова (предводителя восстания казаков в Челябинске в январе 1774 г.) и казака Я. Клещева на атамана Оренбургского казачьего войска подполковника В.И. Могутова, атамана исетских казаков и других представителей старши́ны. Следователи вынуждены были признать, что Могутов брал взятки. В 1758—1761 гг. он присвоил 3270 руб., собранных с 1037 казаков якобы для направления его, Могутова, в Петербург с просьбой казаков о выплате им жалованья. В вину атаману вменялось и его самовольное решение о сборе денег за оформление паспортов. Ища себе опору среди старшин, войсковой атаман разрешил им обзаводиться ординарцами за счет казачьей общины. За установленные «вины» Военная коллегия решила понизить атамана в чине. И понизила. Только вот, следует заметить, Могутов умер за 4 года до вынесения приговора¹²².

Казачья старши́на Оренбургского войска стремилась на законных основаниях обзавестись имениями и крепостными и получить права дворянского сословия. Надежды на то отчетливо звучат в наказах оренбургского казачества депутатам в Уложенную комиссию П.И. Бурцову и Т.И. Падурову. В своем выступлении на заседании Уложенной комиссии Бурцов просил представить казачьей старши́не право покупать дворовых людей, а приобретенных ранее не отбирать¹²³.

Власти, поддерживая старши́ну, умышленно не замечали захвата ею лучших земель общины, покупки дворовых. Но официально правительство не разрешало продажу земли. Оно не пошло и на расширение крепостнических отношений, т. к. это неминуемо привело бы к сокращению надельного землепользования в казачьей общине, а следовательно, к ухудшению благосостояния, потере боеспособности казаков.

Старшинская верхушка маложалованных и безжалованных казаков также имела преимущества перед рядовыми при распределении земли, оплате службы, ведении торговли и др. Отличалась она от рядовых и в правовом отношении. Известно, что атаману и есаулу нагайбакских казаков выделялось по 300 четвертей земли, сотнику и писарю — по 240, тогда как рядовым — не более 60 четвертей¹²⁴. Казачья верхушка, таким образом, имела в 4—5 раз больше земли, чем рядовые. Для ее обработки использовался чужой труд. Известно, что у атамана нагайбакских казаков А.И. Еремкина в хозяйстве трудилось несколько работников¹²⁵.

Значительные капиталы приносила старшине торговопредпринимательская деятельность. По сведениям губернской канцелярии на 1764 г. на Самарской дистанции владельцем одной из двух казачьих мельниц был атаман Борской крепости. В Челябинской крепости хозяевами четырех мельниц были войсковой хорунжий, есаул, капрал¹²⁶.

Старши́на маложалованных казаков также не упускала возможности использовать свою власть над рядовыми. В начале 1760-х гг. Исетская провинциальная канцелярия и канцелярия атамана исетского казачества произвели следствие по жалобе чебаркульского казака Ф.И. Каменщикова-Слудникова на притеснение станичной старши́ны. В ходе расследования было выявлено много фактов злоупотреблений со стороны казачьей верхушки. Атаман, старшины, сотники без всякого повода и объяснений собирали с казаков деньги, обвешивали их при раздаче пороха, присваивали деньги, присланные из провинциальной канцелярии казакам, занятым на строительных работах и поставке фуража команде донских казаков. Атаман использовал собранные с казаков деньги для взяток и подарков властям¹²⁷. Через несколько лет о злоупотреблениях старшинской верхушки исетского казачества стало известно в Петербурге. В ходе следственного разбирательства в Военной коллегии в 1765—1782 гг. по жалобе казаков Н. Невзорова и Я. Клещева Исетский войсковой атаман, войсковые хорунжий и писари, 7 атаманов крепостей, 5 есаулов, 18 сотников и 10 хорунжих были уличены в денежных поборах, взятках, составлении подложных документов и других нарушениях. Войсковой атаман И. Дьяконов брал «себе в лакомство» деньги, изобретая самые разнообразные мотивы: за присягу, за обучение экзерциции, за назначения на службу и др. Требовал он деньги и скот и от принимаемых на службу наемников. Дьяконов использовал казаков из караула в своем домашнем хозяйстве, подвергал их физическим наказаниям. По указу Военной коллегии от 29 ноября 1782 г. деньги следовало взыскать, а признанных виновными казачьих чиновников перевести в рядовые на 6 месяцев, но — «по прошествии этих сроков быть им в прежних своих званиях»¹²⁸. Вряд ли, впрочем, этот указ по давности событий был исполнен.

13 января 1774 г. пугачевский полковник Салават Юлаев отрешил от должности красноуфимского есаула Г. Овчинникова, исполнявшего обязанности атамана, поскольку на него «и других старшин от казаков многие произошли жалобы»¹²⁹.

И все же большинство административных чинов безжалованных и маложалованных казаков по своему материальному положению было ближе к рядовым, чем к старши́не корпуса. Они были столь же бедны. Когда весной 1773 г. войсковой атаман пригласил в Оренбург капрала красноуфимских казаков М. Черкасова, чтоб возвести его в хорунжии, тот не явился, а близкое окружение капрала известили атамана: «Ехать... для осмотра по бедности своей не в состоянии, да и к тому же хорунжеский чин по бедности снести не может»¹³⁰.

Преимуществом старши́ны была возможность получить образование. В середине века открылось несколько школ, в которых дети казаков «российской грамоте, а другие и арифметике отчасти обучаются»¹³¹. Выпускником оренбургской школы при войсковой канцелярии был один из самых образованных казаков писарь уфимских казаков П.И. Бурцов. Всероссийскую известность принесла ему деятельность в Уложенной комиссии. На Больших собраниях комиссии он выступил 15 раз. Столько или немногим больше раз брали слово 7 дворян, 1 однодворец и 1 крестьянин¹³². Помимо защиты своих сословных интересов, Бурцов отстаивал свободу торгово-предпринимательской деятельности для всех групп населения страны, ратовал за развитие просвещения и науки. В его выступлениях звучали идеи великого европейского Просвещения: с ростом грамотности и учености, убеждал он, «без сомнения, окажется добронравие, благопристойность и размножение ученых во всех частях столь пространного государства, ...а чрез науку родится соблюдение законов»¹³³. Казачий депутат с горечью вынужден был признать, что управляли людьми, чинили над ними суд и расправу малограмотные служаки. И он предлагал принять положение, по которому неграмотных «не только в войсковые старшины, но и в ротные начальники не производить, а разве жаловать только в капралы»¹³⁴.

Процесс социального расслоения заметно задел оренбургское казачество. Но противоречия между старши́ной и массой рядовых не были столь остры, как в Яицком войске. Старши́ну и рядовых общие сословные интересы объединяли здесь теснее. Тому способствовала и политика правительства, державшего в мысли задачу превратить казачество в замкнутое привилегированное сословие.

Тептярские старшины. Социальное расслоение среди различных групп крестьянства было выражено менее резко. Однако процесс дифференциации сколько-то затронул тептярей и государственных крестьян губернии.

Тептярские старшины не имели преимуществ башкиро-мишарской старшинской верхушки. Их положение мало чем отличалось от положения крестьянских старост. Тем не менее, утверждение старшин официальной администрацией, наделение их властью над рядовыми предопределяли им особое место в команде. Старшинская должность не всегда была в тягость: свидетельства о выпрашивании тептярями старшинства, факты мошенничества при выдвижении кандидатов в старшины говорят об обратном. В 1767 г. татарин Абдулджалиль Болтаев «возымел намерение, чтоб получить ему звание старшинское», вместо старшины Масягута Мусекеева. Как сообщили губернатору выборные из команды, Абдулджалиль собрал «обманом тамги с тем, чтоб, якоб, наши люди пожелали ево» своим старшиной; за отдельных тептярей «тамги прикладывал заочно». Абдулджалиль так и был утвержден старшиной по фальшивым документам. И только разбирательство губернской канцелярии по жалобе команды решило дело в пользу прежнего старшины¹³⁵.

Среди тептярских старшин встречались люди зажиточные, занимавшиеся торговлей и предпринимательством. Крупным поставщиком соли был старшина татар Казанской дороги Абдулкарим Рахманкулов. В 1770-е годы он взялся поставить значительное количество Илецкой соли — до 100 тыс. пудов — на Беткинскую пристань на Каме из расчета по 11,5 коп. с пуда, «не брав напредь из казны денег»¹³⁶.

«Капиталистые» тептяри давали деньги взаймы в счет отработки долга в их хозяйстве. Татарин д. Байгильдино Сибирской дороги Муслюм Бекбавов требовал от башкир погасить основную часть долга медом: за 20 руб. поставить 20 пудов меда. Остальные деньги они должны были отработать¹³⁷. На Ногайской дороге ясачные татары и удмурты работали в хозяйствах заимодавцев Муртазы Адзимясова и Сулеймана Алметева. Хозяева платили им по 6 руб. в год на человека¹³⁸.

Так что тептярская старши́на уже нуждалась в труде наемных работников. В наказах в Уложенную комиссию она просила позволения на законных началах использовать «у себя в работе по обязательствам» рядовых тептярей и пришлых крестьян разного «звания и веры»¹³⁹.

Экономически сильная верхушка выделилась и у государственных крестьян — у тех, кто имел право продавать и покупать, арендовать землю. Для расширения своих хозяйств «достаточные» крестьяне вкладывали средства, накопленные в торговле на местных рынках. В Исетской провинции они имели на двор 9—14 дес. посева, по 5—10 лошадей, 4—8 коров, до 16 овец и другого скота¹⁴⁰.

Зажиточные крестьяне зарабатывали деньги на промыслах, заводских перевозках, в извозе на речном и гужевом транспорте¹⁴¹. Только в 1767 г. за документами для этого обращались 153 государственных крестьянина и 5 разночинцев Исетского и Шадринского дистриктов. ⅔ из них уходили на заработки на срок от одного до трех лет. Большая часть отходников нанималась на заводы, к купцам Уфимской провинции, Сибирской и Казанской губерний. Но некоторые выправляли билеты в далекие Астраханскую, Московскую, Иркутскую губернии. Бедные крестьяне отлучались, чтобы заработать на государственную подать, зажиточные занимались торгово-промышленной деятельностью¹⁴².

Имущественное неравенство шаг за шагом вело к социальному расслоению деревни. Крестьянская верхушка использовала труд малоимущих крестьян, опутывая их сетью кабальной зависимости. Деньги давались в долг на основе половничества, отработки части долга в хозяйстве. Но в ряде случаев житейские записи приобретали черты, сближавшие их с условиями свободного найма¹⁴³.

Примечания

1. Крестьянская война. С. 255—258, 277—288; Материалы. Т. IV, ч.1. С. 395; Т. V. С. 569; РГАДА. Ф. 1274. Д. 196. Л. 317.

2. ГАОО. Ф. 3. Д. 96. Л. 54—55.

3. Там же. Д. 83. Л. 49—50, 141—142; Д. 92. Л. 239; Д. 148. Л. 38—39; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3382.

4. ГАОО. Ф. 3. Д. 148. Л. 38.

5. РГАДА. Ф. 6. Д. 593. Л. 50—60.

6. Лепехин И.И. Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского государства. 1768 и 1769 году. СПб., 1795. Ч. 1. С. 530.

7. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 268.

8. ГАОО. Ф. 3. Д. 96. Л. 68—69.

9. Там же. Д. 111. Л. 48.

10. Там же. Л. 49.

11. Там же. Л. 50.

12. Рычков П.И. История Оренбургская (1730—1750). Оренбург, 1896. С. 68—69.

13. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 214—215.

14. Там же. Л. 215.

15. Там же. Л. 216.

16. Там же. Ф. 6. Д. 516, ч. 3. Л. 156.

17. ГАОО. Ф. 3. Д. 100. Л. 21—22.

18. Там же. Д. 83. Л. 52.

19. Лепехин И.И. Указ. соч. Ч. 2. С. 53.

20. Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 177, 178, 186—187, 197—198, 249, 395.

21. Дневные записки путешествия капитана Рычкова в киргис-кайсацкой степе, 1771 году. СПб., 1772. С. 18—19.

22. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 11, 14.

23. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376.

24. Лепехин И.И. Указ. соч. Ч. 2. С. 246.

25. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 212—213; ГАОО. Ф. 3. Д. 116. Л. 22—23; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3382.

26. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 211, 212, 264; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3379. Л. 463.

27. Лепехин И.И. Указ. соч. Ч. 2. С. 51—52.

28. ЦГИА РБ. Ф. 1. Д. 3380. Л. 60—63.

29. Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 194—196.

30. Там же. Ч. 2. С. 44.

31. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 265.

32. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376. Л. 54.

33. Там же. Д. 3380. Л. 60—63.

34. Там же. Д. 3376.

35. Там же. Л. 12.

36. Там же. Д. 3376. Л. 16.

37. ГАОО. Ф. 3. Д. 83. Л. 182—183.

38. Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 318—319, 391—392.

39. Там же. С. 318—319.

40. Там же. С. 306—307.

41. Там же. С. 183; Ч. 2. С. 379—380.

42. Там же. Т. IV, ч. 1. С. 258—259, 263.

43. Там же. С. 314—315.

44. Там же. С. 281, 289—290, 292—293, 314—315.

45. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 218.

46. ГАОО. Ф. 3. Д. 79. Л. 1—164.

47. Там же. Д. 69. Л. 190—200, 210—237.

48. Материалы. Т. V. С. 552—554.

49. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3354. Л. 11.

50. ГАОО. Ф. 3. Д. 100. Л. 21.

51. Там же. Д. 148. Л. 27—28; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 24.

52. ГАОО. Ф. 3. Д. 87. Л. 165—169; Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 324—325; ч. 2. С. 53—56.

53. ГАОО. Ф. 3. Д. 92. Л. 92.

54. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 219; ГАОО. Ф. 3. Д. 128. Л. 116—118.

55. ГАОО. Ф. 3. Д. 83. Л. 126—127.

56. Там же. Д. 96. Л. 54.

57. Там же. Д. 155. Л. 21.

58. Там же. Д. 145, Л. 45; Гвоздикова И.М. Салават Юлаев. С. 187.

59. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3380. Л. 62.

60. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 415.

61. Там же. С. 381.

62. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376.

63. Там же. Д. 3380. Л. 61.

64. РГАДА. Ф. 452. Оп. 2. Д. 67. Л. 3.

65. РГАДА. Ф. 248. Оп. 113. Д. 1454. Л. 10; Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 11, 399.

66. Материалы. Т. IV. ч. 2. С. 406, 414, 415; Т. V. С. 547; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376. Л. 35; ГАОО. Ф. 3. Д. 106. Л. 80.

67. ГАОО. Ф. 3. Д. 155. Л. 21—23.

68. Там же; НА УНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 12. Д. 107. Л. 117—119.

69. Гвоздикова И.М. Салават Юлаев. С. 185—186.

70. РГАДА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 379. Л. 454—455, 463—465.

71. Валеев Д. История нравственного сознания башкирского народа. Уфа, 1984. С. 55—57.

72. РГАДА. Ф. 342. Д. 127, кн. 3. Л. 9.

73. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3380. Л. 62—63, 124—125; Крестьянская война. С. 254—257, 271—272; РГАДА. Ф. 429. Д. 59 г. Л. 14.

74. РГВИА. Ф. 41. Оп. 1/199. Д. 284. Л. 93—136; ГАОО. Ф. 3. Д. 83. Л. 218.

75. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376.

76. Лепехин И. Указ. соч. Ч. 2. С. 53.

77. РГВИА. Ф. 41. Оп. 1/199. Д. 284. Л. 101, 104, 107; Ф. 13. Оп. 1/107. Св. 148. Л. 296—297; ГАОО. Ф. 3. Д. 140. Л. 31.

78. ГАОО. Ф. 3. Д. 83. Л. 218—220; Д. 92. Л. 283—286; Д. 95. Л. 154—164.

79. РГАДА. Ф. 6. Д. 592. Л. 649—670; Д. 593. Л. 106; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376.

80. ГАОО. Ф. 3. Д. 72. Л. 167, 343; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376, 3382; Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 486.

81. ГАОО. Ф. 3. Д. 83. Л. 85; Д. 97. Л. 46, 93; РГАДА. Ф. 6. Д. 592. Л. 326—351; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3359, 3376, 3382; Крестьянская война. С. 279.

82. ГАОО. Ф. 3. Д. 97. Д. 46. 93—95, 110; ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376.

83. ГАОО. Ф. 3. Д. 69. Л. 190—237; Д. 79. Л. 164; РГВИА. Ф. 41. Оп. 1/192. Д. 284. Л. 130—132.

84. Сборник РИО. Т. 8. С. 319, 321; РГАДА. Ф. 6. Д. 516, ч. 3. Л. 156.

85. ГАОО. Ф. 3. Д. 116. Л. 22—23.

86. Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 267, 280—283, 286—287, 290—297, 305—309, 316, 343—344.

87. Там же. С. 313—314.

88. Там же. Ч. 2. С. 410.

89. Там же. Ч. 1. С. 295, 304, 305.

90. Там же. Ч. 2. С. 389—390.

91. ГАОО. Ф. 3. Д. 83. Л. 273—274.

92. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3382.

93. РГАДА. Ф. 6. Д. 593. Л. 18, 30—100.

94. Сборник РИО. Т. 8. С. 321.

95. Материалы. Т. V. С. 680; Ден В.Э. Население России по пятой ревизии. М., 1904. Т. II, ч. 2. С. 317—319.

96. ГАОО. Ф. 3. Д. 95. Л. 162—163.

97. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 414—422.

98. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3376.

99. Паллас П.С. Указ. соч. Ч. 1. С. 413—414.

100. Материалы для географии и статистики России. Уральское казачье войско. Ч. 2. Приложение. С. 53.

101. Рознер И.Г. Указ. соч. С. 104.

102. ГАОО. Ф. 3. Д. 118. Л. 429—436.

103. Цит. по: Дубровин Н. Указ. соч. Т. I. С. 51.

104. Столетие военного министерства. 1802—1902. Т. XI. Никольский А.И. Воинская повинность казачьих войск. С. 246.

105. Цит. по: Рознер И.Г. Указ. соч. С. 62.

106. Бородин Н. Указ. соч. С. 277, 281.

107. Рознер И.Г. Указ. соч. С. 89.

108. ГАОО. Ф. 3. Д. 74. Л. 1—121.

109. Там же. Д. 72. Л. 17; Д. 81. Л. 83—89; Рознер И.Г. Указ. соч. С. 93—94.

110. Рознер И.Г. Указ. соч. С. 50.

111. ГАОО. Ф. 3. Д. 118. Л. 434 об.

112. Восстание Емельяна Пугачева. С. 112.

113. Материалы для географии и статистики России. Уральское казачье войско. Ч. 2. Приложение. С. 39.

114. Рычков П.И. Топография Оренбургской губернии. С. 248.

115. Материалы по... ОКВ. Вып. III. С. 35.

116. Там же. Вып. III. С. 91; Вып. V. С. 89.

117. Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 139—140, 274—275.

118. РГАДА. Ф. 1274. Д. 186. Л. 380.

119. ЦГИА РБ. Ф. 384. Оп. 1. Д. 13. Л. 158, 165—167, 232, 236.

120. Рычков П.И. Топография Оренбургской губернии. С. 252.

121. Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 226, 246, 259.

122. Материалы по... ОКВ. Вып. VII. С. 301—303.

123. Сборник РИО. Т. 8. С. 318—320.

124. Материалы по... ОКВ. Вып. IV. С. 2.

125. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 362.

126. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 99, 116—117.

127. Дело о самозванце Ф.И. Каменщикове-Слудникове. Екатеринбург, 1992. С. 5—7, 114.

128. Материалы по... ОКВ. Вып. VII. С. 301—303.

129. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 243.

130. Материалы по... ОКВ. Вып. III. С. 75—76.

131. Там же. Вып. IV. С. 29; Вып. VII. С. 149.

132. Белявский М.Т. Указ. соч. С. 85.

133. Материалы по... ОКВ. Вып. VII. С. 149.

134. Там же.

135. ГАОО. Ф. 3. Д. 92. Л. 85—91.

136. ЦГИА РБ. Ф. 138. Оп. 1. Д. 798. Л. 158.

137. Материалы. Т. IV, ч. 1. С. 304.

138. Там же. С. 284, 303—304.

139. РГАДА. Ф. 342. Д. 109, ч. XI. Л. 238.

140. История Урала. С. 307—308.

141. Кондрашенков А.А. Очерки по истории крестьянских восстаний в Зауралье в XVIII веке. Курган, 1962. С. 111—113.

142. Смирнов С.С. Крестьяне-отходники Исетской провинции // И.И. Неплюев и Южно-Уральский край. Материалы научной конференции. Челябинск, 1993. С. 14—16.

143. История Урала. С. 307—308.