Емельян Иванович Пугачев, предводитель последней крестьянской войны в России, жил в переломное и противоречивое время. С одной стороны, большие успехи в развитии хозяйства и культуры, знаменитые победы на суше и на море, важные реформы центрального и местного управления. С другой — ужасы крепостничества, ужесточение нажима феодалов, государственного аппарата, его карательных органов на социальные низы. Эпоха «просвещенного абсолютизма» при всех достижениях и декларациях представляла собой картину разгула крепостничества и произвола, народных страданий в их самой неприкрытой, неприглядной форме.
Дворяне господствовали в огромной по размерам и богатству стране. Среда дворян выдвигала тогда, как и во все времена, немало людей выдающихся, много сделавших для России, ее общенациональных интересов — защиты ее рубежей, укрепления ее мощи, развития хозяйства и культуры. Это — Потемкин и Шувалов, Румянцев и Суворов, Ушаков и Спиридов, Новиков и Радищев, Державин и Фонвизин, Татищев и Карамзин, многие другие. Но дворянство, как класс-сословие, класс-крепостник, твердо стояло на защите своих привилегий и по существу тормозило переход страны к более прогрессивным формам жизни. Прежде всего оно цепко держалось за крепостничество, которое в XVIII в. приняло форму, мало чем отличающуюся от рабства.
Владельцами земли и ее недр юридически считались государство и феодалы-дворяне, собственники имений и крестьян.
Современники и более поздние наблюдатели, ученые в своих записках и трудах запечатлели выразительную картину состояния дворянского общества середины — второй половины XVIII в.: роскошь и мотовство, преклонение перед всем заграничным, особенно французским, и при этом невежественность, необразованность большинства помещиков, казнокрадство и взяточничество, низкопоклонство и лесть. Массу денег изводили на французских учителей, гувернеров, зачастую не знавших элементарных правил своего родного языка, бывших лакеев и горничных, кучеров и просто дам легкого поведения.
Процветали тяга к модным развлечениям — танцам и фейерверкам, балам и машкерадам, случайные связи. Вельможи изводили огромные деньги на фавориток или метресс, как тогда стали их называть.
Роскошь, стремление перещеголять других великолепием дворцов и экипажей, нарядов и угощений помрачали рассудок некоторым вельможам. В домах ряда владельцев проживало до 500 дворовых слуг, как, например, у графа Орлова. Среди дворни у Потемкиных и Шереметевых, Орловых и Шуваловых, Безбородко и Разумовских имелись не только повара и буфетчики, дворецкие и лакеи, псари и егери, но и свои актеры и живописцы, музыканты и архитекторы, скороходы и аптекари, многие другие, даже собственные гусары и астрономы, поэты и богословы!
Не жалели денег на украшения, одежду. Обыкновенное парадное платье Г.А. Потемкина стоило 200 тыс. рублей. Г.Г. Орлову, командируя на конгресс (мирные переговоры) в Фокшаны, выдали много роскошных одеяний; одно из них стоило миллион рублей. Тот же Потемкин на какой-то праздник пришел в шляпе, столь тяжелой от бриллиантов и других драгоценных камней, что не мог долго держать ее на голове и адъютант носил головной убор за светлейшим. Так роскошествовали и веселились в Петербурге и Москве, в богатых имениях, а за ними тянулись из градов и весей российских те, кто помельче, победнее — куда конь с копытом, туда и рак с клешней.
На всю эту роскошь, на увеселения и услады средства должен был давать крестьянин, прежде всего крепостной. И он делал это, изо дня в день, изнывая в поле или в барских покоях, получая за то зуботычины, ссылку, а то еще что-либо похуже.
Крестьянство составляло во второй половине XVIII столетия подавляющую часть населения страны — до 96%. Землю крестьяне обрабатывали преимущественно деревянными орудиями — сохой, косулей, бороной, редко — плугом (например, сабаном — деревянным плугом). Лошадей не хватало, к тому же они были слабосильными. Недостаток скота, его падеж приводили к тому, что пашню плохо унаваживали. Следствием всего этого были низкие урожаи. Так, в Среднем Поволжье собирали сам-5, сам-6, в Верхнем Поволжье — сам-3. (Для сравнения: в южных черноземных губерниях Европейской России урожаи доходили до сам-8 — сам-10.) Частые неурожаи приводили к голоду, большой смертности. В целом примерно треть всех годов XVIII столетия отмечена неурожаями. Накануне пугачевского восстания особенно тяжелыми из-за неурожая были 1765—1767 гг.
Бедственное, поистине ужасающее положение русского крестьянства зафиксировано не только в бесчисленных актах, документах, оседавших в Сенате и коллегиях, в губерниях и провинциальных канцеляриях и магистратах. О нем немало горьких слов сказали современники из самих же дворян, более, конечно, просвещенных и проницательных, чем основная, подавляющая масса их собратьев.
Большую часть населения Европейской России составляло крепостное крестьянство. Только на Севере крепостничество или отсутствовало, или было развито мало.
Русская деревня. Гравюра XVIII в.
По третьей переписи населения — ревизии (1762—1766) в стране насчитали 7 млн 154 тыс. душ мужского пола сельского населения. Крепостных среди них было 52,9% (3 млн 787 тыс. человек). Двадцать лет до этого их было меньше на 343 тыс. Таким образом, количество крепостных медленно росло. Но дальше — больше: в следующее двадцатилетие, в правление «матушки» Екатерины Алексеевны, их число в сравнении с третьей ревизией возросло на 2 млн 768 тыс. душ! Правда, и общая численность крестьян сильно выросла — до 12 млн 123 тыс. душ мужского пола. Это было результатом расширения территории страны и естественного прироста населения. Значительную долю роста числа крепостных составил перевод в это состояние государственных, дворцовых (принадлежавших императорскому двору) крестьян. В первую очередь это — пожалования «екатерининским орлам», гвардейцам, ставшим государственными мужами или, в значительном числе, ее возлюбленными (иногда — и то и другое вместе), другим «калифам на час», вельможам. Со времени вступления на трон Екатерина II за 10 лет раздарила более 66 тыс. душ мужского пола (считая членов семьи — в несколько раз больше). Даже ее незадачливый супруг, удушенный гвардейцами Петр III Федорович, успел за шесть месяцев царствования раздать в крепостные более 13 тыс. человек.
Крепостные и монастырские крестьяне подчинялись своим господам — помещикам, монастырям, церковным иерархам. Более половины крепостных состояли на барщине — работали на помещичьей пашне, исполняли разные повинности в господском имении (возводили постройки, копали пруды и т. д.). Обычно три-четыре дня в неделю крестьянин вынужден был, отрываясь от своего поля, от своих дел, ходить на проклятую барщину. Но часто помещики, произвол которых не был ограничен ничем, кроме благих пожеланий царских указов, заставляли крестьян работать и больше — по 5 или 6 дней в неделю. Иные же владельцы принуждали крестьян полностью, всю неделю, работать на себя. Получали они в этом случае за свой труд содержание на всю семью от помещика — месячину, своего же надела не имели. Так поступали многие помещики в поволжских губерниях и провинциях, где потом крестьяне массами вставали под знамена Пугачева.
Около половины крестьян сидели на оброке — преимущественно в нечерноземных и северных губерниях. Вести здесь барщинное хозяйство в значительных размерах помещикам было невыгодно — земли плохие, доход небольшой. Поэтому барская запашка занимала обычно одну пятую или одну четвертую часть земель. Крестьяне здесь больше занимались промыслом на месте и на стороне. Они пользовались большей свободой, чем барщинный крестьянин, но непрерывный рост платежей (в 4—5 раз за 60—90-е гг. XVIII в.) сильно ухудшал и их положение. Оброчные, как и барщинные, крестьяне, помимо основной работы, исполняли много дополнительных — рыли канавы, осушали болота, строили дома и сараи, пряли и ткали, собирали грибы и ягоды и т. д. В барский дом, в имение или в Петербург, Москву возили всякие «столовые запасы» — муку и мясо, масло и яйца, овощи и дары лесные, мед и т. д.
Крепостных крестьян все более стесняют в правах, и без того мизерных. Серия указов 30—60-х гг. запрещает им иметь недвижимость, брать подряды и откупа, давать векселя и выступать поручителями, торговать без разрешения помещика. В 1760 г. указ Елизаветы Петровны разрешил помещикам по их усмотрению ссылать крестьян на поселение; а через пять лет они получили право отправлять их на каторгу.
Крестьян, эту, как тогда говорили сами помещики, «крещеную собственность», продавали и покупали и семьями, и порознь, дарили, выменивали на борзых собак и лошадей, проигрывали в карты.
При таком порядке помещики привыкли смотреть на своих крепостных как на неодушевленные вещи или скот, им принадлежащие. Даже наиболее передовые и просвещенные люди «золотого века» российского шляхетства не считали зазорным, более того — полагали само собой разумеющимся так смотреть на «подлое сословие». Чрезмерная эксплуатация крестьян сопровождалась праздностью и леностью помещиков. Мотовство и пьянство стали в их среде повседневным явлением, как и крепостные гаремы для «услаждения» барина. Господа заставляли крепостных под своей командой совершать наезды на имения соседей, грабить и жечь. Процветали жестокость, самодурство, принимавшие нередко самые циничные, изуверские формы. Этим прославились орловский помещик Шеншин, княгиня Козловская, Салтычиха, замучившая до 140 своих крепостных, и др.
Провинциальное мелкопоместное дворянство особенно бесчинствовало. Помимо неприкрытого произвола по отношению к крестьянам, губернские и уездные чиновники, помещики не гнушались взяточничеством, вплоть до самого мелкого, грабежами, воровством, шулерством. Царило право сильного — кто смел, тот и съел.
В канцеляриях разных учреждений накапливалось большое количество жалоб крестьян на произвол и беззакония помещиков. 22 июня 1767 г. Екатерина II на заседании Сената поведала, что во время путешествия в Казань подали ей до 600 челобитных — «по большей части все, выключая несколько недельных, от помещичьих крестьян в больших с них сборах от помещиков». Генерал-прокурор Вяземский в записке Сенату, упомянув, Что таких жалоб «от крестьян на помещиков своих подавано было и прежде немалое число», сообщил о беспокойстве императрицы: «посему ее величество сомневаться изволит, чтобы оказующееся от крестьян на владельцев своих неудовольствие не размножилось и не произвело бы вредных следствий». Предлагалось «в предупреждении сего зла придумать благопристойные средства». И сенаторы придумали: на заседании 11 июля того же года записали — впредь крестьянам запретить жаловаться на помещиков (кроме некоторых исключений: повреждение государственного интереса, укрывательство от службы, лихоимство, корчемство, прием беглых, блуд с рабыней). Такое Соломоново решение, естественно, обрадовало помещиков; да и «матушке» будет спокойнее! Что же до крестьян, то их дело — повиновение и труд на господ своих милостивых. Так власть судила и рядила сверху донизу, и это естественно, поскольку держать раба в повиновении — дело, общее для всех дворян, вплоть до господ сенаторов, генерал-прокурора и императрицы.
По сути дела, на частновладельческом праве, но полегче жили дворцовые крестьяне. Принадлежали они двору, точнее, правящему семейству, вносили в его пользу разные платежи, несли обычные повинности — пахали пашню, привозили снедь на «столовый запас» и т. д. По второй ревизии их насчитали 419 тыс. душ, по третьей — 487 тыс., по четвертой — 636 тыс.
В лучшую сторону отличалось положение других категорий крестьян. Это, во-первых, государственные (черносошные) крестьяне, составлявшие примерно 40% сельского населения страны (по второй ревизии — 2 млн 251 тыс. душ мужского пола, по третьей — 2 млн 880 тыс., по четвертой — 4 млн 932 тыс.). Сюда же нужно добавить потомков «служилых людей по прибору» XVI—XVII вв. — однодворцев, пахотных солдат, «прежних служб служилых людей» (всех их было до 430 тыс. по второй ревизии, 535 тыс. — по третьей), приписных к заводам крестьян (около 264 тыс. по четвертой ревизии). К этой группе относятся и крестьяне экономические — бывшие монастырские (в 1764 г. конфисковали земельное имущество церкви и монастырей, а их крестьян передали в ведение Коллегии экономии, и они стали платить налоги в казну). Наконец, в Поволжье, на Урале, в Сибири, Казахстане немало было ясачных крестьян из нерусских народов (татары, башкиры, казахи, калмыки и др.). Они вносили в казну налог — ясак. Их иногда переводили в крепостные, как, например, в Нижегородской губернии.
Нужно отметить, что в Поволжье и соседних местах, где происходило пугачевское движение, доля государственных крестьян была весьма заметной. Так, в Казанском крае до ⅘ всех крестьян являлись не частновладельческими, а государственными (ясачные, черносошные, экономические, одно-дворцы). Немало жило их и в других районах восстания рядом с крепостными.
Крестьянский обед. Акварель И.А. Ерменева. XVIII в.
Государственные крестьяне жили под постоянной угрозой перевода в крепостное состояние. В 40—60-х гг. в Среднем Поволжье, например, в полтора раза увеличилось число помещиков, а число крепостных и того больше — в два раза. Наступление крепостничества, надвигавшаяся страшная угроза не давали государственным крестьянам покоя. Они платили более высокую, по сравнению с крепостными, подушную подать — главный налог в казну, вносили всякие другие сборы, несли повинности (давали подводы, ремонтировали дороги, рубили лес и т. д.). Истинным бедствием для них была приписка к заводам. Часто эти заводы находились от их сел и деревень за сотни верст, и приходилось, отрываясь от домов и полей, отправляться в дальнюю дорогу на ненавистную, каторжную работу. Многие десятки тысяч крестьян Поволжья несли эту тяжкую для них повинность. Других приписывали к Адмиралтейству — заготовлять лес для корабельного дела. Условия труда были ужасными, плата — очень низкой.
Появление в XVIII в. категории приписных крестьян связано с быстрым развитием промышленности — мануфактурного производства. В 1769 г. в России насчитывалось более 660 крупных промышленных предприятий — железоделательных, медеплавильных заводов, суконных, полотняных, хлопчатобумажных, шелковых и иных мануфактур. Российская промышленность достигла немалых успехов — ее заводы поставляли железо в страны Европы; под парусами из полотна русских мануфактур плавали морские суда Англии, Франции и прочих стран. По некоторым количественным показателям (по выплавке чугуна) Россия шла впереди всей Западной Европы. Но тогда же началось ее отставание от ряда передовых стран. Массовое применение крепостного труда в промышленности вначале привело к быстрому развитию производства, но впоследствии, и довольно быстро, обусловило его падение. Если в Англии и некоторых других государствах в XVIII в. начался промышленный переворот — массовое применение машин, в том числе паровых, то в России промышленная техника еще долго оставалась старой. С точки зрения заводчика, вводить ее было незачем — дешевый труд крепостных давал возможность получать неплохую, с его точки зрения, прибыль. И.И. Ползунов, который изобрел паровую машину задолго до Дж. Уатта, остался в безвестности, в то время как его английский коллега произвел настоящий переворот в промышленности, и не только в своей стране, но и за ее пределами.
Промышленность Урала, заводы которого приняли активное участие в Пугачевском движении, можно назвать, как отмечал В.И. Ленин, «примером того самобытного явления в русской истории, которое состоит в применении крепостного труда в промышленности» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. — Т. 3. — С. 411). Она достигла в XVIII в. большого развития, опередив старые промышленные районы России (тульские, каширские, липецкие, олонецкие заводы, возникшие в XVII — первой четверти XVIII в.). К концу 60-х гг. на Урале действовало 84 завода — медеплавильных, доменных, молотовых, железоделательных. На их долю приходилось 90% выплавки меди и 65% производства черных металлов по всей стране. Здесь находились самые крупные в мире доменные печи с лучшей же в мире производительностью. Крупнейшие заводы (Нижне-Тагильский, Ревдинский, Невьянский, Кыштымский, Уткинский и др.) имели технику, не уступавшую лучшей в мире, высшие показатели по количеству выпускаемой продукции. Твердое и антикоррозийное уральское железо на мировом рынке пользовалось большим спросом и ценилось высоко.
На ряде заводов, особенно на Южном Урале (их строили купцы-предприниматели Твердышев, Демидов, Мясников, Осокин и др. главным образом в 40—50-е гг.), применялся сначала в основном труд наемных рабочих. Но постепенно и здесь увеличивается число крестьян посессионных (покупались владельцами и прикреплялись к заводу), приписных. Вольнонаемных заводчики в основном использовали на вспомогательных, подсобных работах (заготовка и подвозка леса, угля и др.). Решающее значение на Урале в целом имел принудительный труд, и это определило в дальнейшем медленные темпы развития местной промышленности, ее последующее отставание.
Положение работных людей уральских заводов трудно назвать иначе, как ужасным. Среди них большую часть составляли выходцы из крестьян — посессионные и приписные из числа государственных крестьян. Многих на заводы отдавали по указам (из беглых, нищих, незаконнорожденных, солдатских детей). Все они составляли кадры мастеровых и работных людей, квалифицированную рабочую силу, своего рода предпролетариат Урала и других промышленных районов.
О приписных к заводам крестьянах (они составляли основную массу работных) капитан-поручик Маврин писал, что они отданы «совершенно в жертву заводчикам», «домишки свои покинули впусте», поскольку заводчики подолгу, особенно в летнее и осеннее «страдное» время, держат их на мануфактурах, думают «о своем прибытке и алчно пожирают все крестьянское имущество». Оренбургский губернатор Волков добавляет к этому, что владельцы думают только о том, «дабы их заводские крестьяне совсем домостроительства не имели, а единственно от заводской работы питались». Продукты приходилось брать в заводских лавках по повышенным ценам. Расценки за труд произвольно снижались. Многих крестьян заводчики переселяли на заводы, иногда давая им при мануфактуре клочок пашни, но часто лишая и этого. Они превращались в работных людей, трудившихся «безотлучно». Так, на Авзяно-Петровском заводе в 1757 г. 96% мастеровых являлись выходцами из приписных крестьян.
Особо тяжелую долю имели работные из крестьян, находившихся в полной крепостной зависимости от заводчиков (посессионные и отданные в крепостничество). Из них выходила основная масса мастеровых, постоянных рабочих. Они полностью зависели от произвола владельцев, заводской администрации.
Вольнонаемных, положение которых было, конечно, лучше, тоже безжалостно эксплуатировали — обсчитывали, задерживали сверх срока, указанного в договоре о найме (не выдавали паспорта, «покормежные»), заставляли работать в счет полученных ранее денег, покупать продукты в хозяйских лавках.
Оплата труда, весьма низкая, долгие годы оставалась на одном уровне, тогда как цены на продукты питания поднимались непрерывно. «Ослушников», «нерадивых» (а для отнесения к этой категории достаточно было распоряжения хозяина, его управителя или мастера) жестоко наказывали — широко применялись батоги и кнуты, плети и палки, карцер и железные ошейники, заключение в тюрьму на хлеб и воду. Немало было случаев, когда заводчики с целью скрыть свои преступления, приказывали морить работных людей голодом в подвалах, топить в воде и т. д.
В ряде отраслей промышленности центра Европейской России (в текстильной — Иваново-Шуйский, Костромской районы и др.) во второй половине XVIII в. развивается капиталистическая мануфактура, основанная на вольнонаемном труде. Такие предприятия часто принадлежали купцам, «капиталистым» крестьянам. Многие крестьяне работают на предпринимателей у себя дома, в светелках, другие — уходят на промысел в те же мануфактуры. Немало наемных трудятся на водном и гужевом транспорте, погрузочно-разгрузочных работах, ремонте судов, на промыслах (добыча соли, рыбы и пр.). В стране складывается капиталистический уклад в экономике.
Дальнейшее развитие получает всероссийский национальный рынок. Рост промышленности, ремесла, появление новых городов, разложение крестьянства, отрыв многих крестьян от земледелия создавали для этого благоприятные условия. Многие села превращаются в промышленные, торговые центры. К концу столетия насчитывалось около 1800 ярмарок. Большое число судов, лодок, барж, подчас значительного водоизмещения (большие ладьи поднимали до 100 тыс. пудов и более грузов), ходило по всем направлениям — Волге, Каме, Оке, Северной Двине, Западной Двине, Вышневолоцкой системе, Ладожскому каналу, Днепру и другим рекам. Оживленными торговыми артериями стали великие сибирские реки — Обь, Енисей, Лена. А по огромному сухопутному Охотскому тракту люди и товары шли от Петербурга и Москвы через всю страну до Охотска и дальше в Русскую Америку.
Крепостные крестьяне, привезенные на продажу в Нижний Новгород. Гравюра
В целом развитие промышленности, торговли, всего хозяйства страны отвечало интересам дворянства, крепостнического государства. Власти, даже объявляя о свободе промышленной и торговой деятельности (указы 1767, 1775 гг.), имели прежде всего в виду интересы дворян — предпринимательской деятельности их самих или их крепостных «капиталистых» крестьян, с которых они получали громадные оброчные платежи. Тем самым повышались доходы «благородного» сословия. Той же цели служили объявление монополии дворян на винокурение, открытие ссудных банков, контор, касс.
Успехи России во внешней политике тоже отвечали интересам господствующего класса. Значительно увеличилась территория Российской империи. На новых землях, как и в областях, вошедших в состав России ранее, в XVI — первой половине XVIII в., успешно развивались хозяйство и культура, сотрудничество и взаимопонимание русского и нерусских народов. Одновременно шло проникновение сюда крепостнических порядков — российское дворянство, церковь захватывали здесь земли, перемещали на них крепостных из центра или превращали в крепостных местных жителей, русских и нерусских.
Чиновники, губернские, провинциальные, уездные, с их произволом и вымогательствами, священники, проводившие христианизацию мусульман и язычников, нередко насильственную, произвол местных нерусских феодалов, старшин делали жизнь населения национальных районов очень трудной. Размер ясака с нерусских народов был значительно ниже налогов с русских людей, не несли они рекрутской и некоторых других тяжелейших повинностей. Однако ряд дополнительных повинностей и поборов, национальное угнетение в области религии, в быту, изъятие, земель в пользу феодалов, церкви имели следствием недовольство башкир и татар, мордвы и чувашей, казахов и калмыков и других народов, трения на национальной почве (взаимные нападения, грабежи). Однако совместное проживание, труд на одной земле постепенно вели к укреплению связей, взаимопониманию между социальными низами разных национальностей. Они заключали браки между собой, обменивались хозяйственным опытом, навыками. Вместе отстаивали свои интересы в борьбе с помещиками и заводчиками, как это не раз случалось в ходе многочисленных волнений и восстаний.
Масса «инородцев» Поволжья, Башкирии участвовала в восстании Пугачева. Они проживали на территории двух губерний — Оренбургской и Казанской. Первая делилась на четыре административно-территориальных региона — Оренбургский дистрикт, или уезд (сюда входили Илецкая и Зелаирская крепости, Сакмарский городок, Бугульминская земская контора с подчиненными ей слободами по большой московской дороге, Яицкое войско) и три провинции: Уфимская (Башкирия, уезды Бирский, Мензелинский, Осинский и Куртамышский), Исетская (часть Башкирии, уезды Исетский, Шадринский и Окуневский), Ставропольская (населенная в основном волжскими калмыками). В южной части Оренбургской губернии кочевали казахи (их тогда называли киргиз-кайсаками), каракалпаки.
В Казанскую губернию входили шесть провинций — Казанская, Свияжская, Вятская, Пермская, Пензенская, Симбирская.
Число жителей в губерниях было неодинаковым. В Казанской губернии насчитывалось до 2,5 млн человек, русских и нерусских (не считая башкир, живущих на северо-западе губернии; их число неизвестно); в Оренбургской — 400—500 тыс. В основном это были нерусские ясачные люди (башкиры, татары, чуваши, мордва, удмурты, мари, ногайцы, мещеряки, калмыки, каракалпаки, казахи и др.), русские крестьяне разных категорий, заводские работные люди, казаки, всякие беглые (из крепостных крестьян, солдат и др.), скрывавшиеся от преследований раскольники.
Характерную черту края составляло наличие военного элемента. Казаки, помимо Яика, жили семьями по реке Самаре (переволоцкие, новосергиевские, сорочинские, тоцкие, бузулукские, борские и др. — по названиям крепостей), в Уфимской провинции (уфимские, ногайбакские, табынские, елдятские, красноуфимские), в Исетской провинции (челябинские, миасские, чебаркульские и др.). Обычно в каждом городе или крепости их насчитывалось от нескольких десятков до нескольких сот человек.
Почти три с половиной десятка крепостей Оренбургской губернии, где служили казаки, распределялись по восьми дистанциям, или линиям: Самарской, Сакмарской, Нижне-Яицкой, Красногорской, Орской, Верхне-Яицкой, Верхне-Уйской и Нижне-Уйской. В них же находились и регулярные части из солдат, драгун — пять гарнизонных батальонов и три драгунских полка, всего более 6,7 тыс. человек. К началу 70-х гг. Военная коллегия поставила вопрос об увеличении войск в губернии до почти 10 тыс. человек (пехота, кавалерия, артиллерия) в составе 10 гарнизонных батальонов и трех легких полевых команд (подвижных отрядов — для военных посылок). Переформирование и пополнение этих частей было начато, но не закончено ко времени Пугачевского движения.
Все эти военные команды, иррегулярные казачьи формирования предназначались для охраны границ, отражения набегов кочевников и, конечно, для поддержания внутреннего спокойствия. А оно-то как раз нарушалось, и довольно часто. Хлопоты властям доставляли и русские, и нерусские участники волнений, восстаний, которые именовались властями не иначе, как «бунтами», «мятежами подлой черни».
Возмущения угнетенных людей, прорываясь то в одном месте империи, то в другом, вовлекают разные слои населения — русских и нерусских, крестьян и работных людей, сельских жителей и горожан, христиан и мусульман, буддистов и язычников, православных и раскольников. Они заполняют всю вторую половину XVIII столетия — время царствований Елизаветы и Екатерины II. Вторая из них писала, что при ее вступлении на престол, в первый год правления, в возмущении находилось 100 тыс. монастырских, 50 тыс. помещичьих и 49 тыс. заводских крестьян.
Протест против социальной несправедливости принимал различные формы. Массы крестьян и других обиженных судьбой людей бежали из родных мест на окраины, в том числе (и особенно) в Поволжье, Заволжье. Нередко бежали не только бедные, но и сравнительно богатые крестьяне, бежали подчас семьями, а то и целыми селами, деревнями.
Салтычиха
Беглые крестьяне, солдаты объединялись в отряды («разбойничьи партии», по терминологии правительственных документов), вели борьбу с феодалами, со всеми богатыми, притеснителями. Эти «отряды беглых», или, как их именуют чувашские легенды, «группы беглых», «вольных», расправлялись с помещиками, управителями их имений. За 60-е гг. XVIII в. зафиксированы десятки таких случаев в разных местах.
Многие беглые собирались в отряды «понизовой вольницы» на Дону, Волге до, во время и после Пугачева. Отряды беглых крестьян громили помещиков и их имения по всей Европейской России. Их действия заметно усилились, особенно в Поволжье, в 60 — начале 70-х гг. Неурожаи, дороговизна хлеба в конце этого десятилетия сильно обострили обстановку в Поволжье и по всей стране. О росте числа «разбойных партий» и их действий, увеличении потока беглых говорят правительственные акты, сообщения губернаторов.
Примечательный факт российской истории середины — третьей четверти XVIII в. — бурный рост числа восстаний. Подсчитано, что только в 1762—1769 гг. в Европейской России крестьяне помещичьи, дворцовые, государственные и другие (не считая работных и приписных Урала и Сибири, всех монастырских крестьян) поднимались более 120 раз на открытые восстания. Они отказывались от «послушания» помещикам или же (как это делали бывшие государственные крестьяне, казаки) требовали, чтобы их по-прежнему сделали государственными крестьянами или определили в военную службу, но освободили от крепостного ярма, в которое они попали.
В конце 60-х гг. ряд восстаний происходит в разных селах и деревнях Поволжья. В отдельных случаях, действуя всем миром (собирались на сход), они добивались успехов (ухода ненавистного бурмистра, отмены недоимок и т. д.). Выступления некоторых крестьян, например пензенской вотчины Куракиных, поднявшихся на борьбу в начале 70-х гг., перерастают в участие в Пугачевском движении.
Особое место в классовой борьбе этого времени занимают волнения и восстания работных людей, заводских крестьян. Она носила во многом крестьянский характер, что неудивительно, если помнить о социальном происхождении большинства мастеровых, работных людей. Поэтому весьма часто они стремились уйти в деревню, вернуться к сельским занятиям. Но появляются и другие требования — об увеличении расценок, заработной платы, улучшении условий труда, жизни на заводе.
Приписные желали возвращения к статусу государственных крестьян. Об этом говорят многочисленные челобитные приписных Авзяно-Петровского, Каслинского, Кыштымского, Ижевского и прочих заводов. Но другие выдвигали уже профессиональные требования, характерные для наемных работников (повышение расценок, снижение норм выработки, продолжительности рабочего дня, ликвидация или уменьшение штрафов, отмена побоев, истязаний, улучшение качества сырья). Поэтому считать их выступления чисто крестьянскими было бы неправильно. В ряде случаев (восстания работных людей Московского суконного двора) выступления исходят от людей, порвавших связи с сельским хозяйством или ремеслом, полностью или почти полностью пауперизованных, выдвигающих профессиональные требования наемных рабочих.
Классовая борьба заводских работных людей во многом сходна с выступлениями крестьян. Для всех них характерны локальность, разрозненность, стихийность, политическая неразвитость, монархизм. Но все же появлялись отдельные проблески организованности, солидарности, особенно у работных людей. Их выступления отличались, в сравнении с чисто крестьянскими, большей настойчивостью, упорством, сплоченностью. С решениями их сходок, мирских и станичных изб иногда вынуждены были считаться власти и заводское начальство, владельцы. Именно упорные выступления приписных крестьян в 1762 г. заставили правительство Петра III издать указ о запрете покупки крестьян к заводам с землей и без земли. А работные Ижевского, Воткинского и некоторых других заводов добились составления А.А. Вяземским специальных «Правил» или «Учреждения чиненном на Ижевском и Воткинском заводах».
Городских восстаний Россия этого времени, в отличие от «бунташного» XVII в., знала сравнительно мало. Наиболее сильное городское движение — Московское восстание 1771 г. («Чумной бунт») — вызвано было во многом нерасторопностью властей и врачей в связи с начавшейся эпидемией чумы.
Поднимаются на борьбу нерусские народы — на Украине, Поволжье, Приуралье. Жители Поволжья и других районов неоднократно поднимали восстания в течение всей третьей четверти XVIII в. Они протестовали Против гнета, притеснений феодалов и чиновников, насильственного крещения. Крупные движения происходят в Терюшевской области Нижегородского уезда («Терюшевский бунт» начала 40-х гг.; здесь к мордве присоединились русские крестьяне, солдаты, работные люди, бурлаки), в Башкирии в 1755 г. (восстание Батырши) и др. Волновались приписные крестьяне из удмуртов (1758, 1761, 1762 гг.) и др.
Среди башкир, после поражения восстания Батырши, в обстановке дальнейших захватов земель, роста гнета и притеснений распространяются слухи и разговоры о каких-то грядущих переменах:
— Ныне женский пол государствует, и потому надо иметь терпение. Слух такой носится, что на государственный престол мужеский пол возведен будет, и в то время какой ни есть милости просить постараемся.
Вскоре после описанных событий и речей, в 1763 г., в селе Спас-Чесноковке заговорили, что Петр III жив. Местные священник и дьячок вознесли в церкви хвалы за спасение государя. Все окрестное население воспрянуло духом — надежды на прекращение произвола, беспорядков вновь воскресли в сознании простых людей.
Самозванцы под именем Петра III Федоровича появляются в разных местах, под разными обличьями. Разговоры о спасении императора начались сразу после его гибели в 1762 г. Об этом люди говорили, передавали из уст в уста слухи в самом Петербурге и далеко от него. Проторговавшийся купец Антон Асланбеков выдавал себя за Петра III в 1764 г. в районе Курска, Обояни, Мирополья, Суджи; его поддержали местные однодворцы. Беглый рекрут Иван Евдокимов выдавал себя за Петра в Нижегородском уезде. Гаврила Кремнев, однодворец села Грязновка Лебедянского уезда, действовал в 1765 г. под именем Петра в Воронежской губернии и Слободской Украине. С двумя беглыми крестьянами (одного он назвал генералом Румянцевым, другого — генералом Алексеем Пушкиным) он ездил по селам и приводил население к присяге «императору» — самому себе. Местным жителям однодворцам он обещал освободить их от податей, выпустить из тюрем колодников. Тогда же в Изюмской провинции объявился еще один «император» — беглый солдат из однодворцев же Петр Чернышев. В 1772 г. козловский однодворец Трофим Клешнин утверждал, что Петр III скрывается у донских казаков. Об этом же говорили и многие другие.
Самозванчество — характернейшее явление той поры — питалось чаяниями и надеждами социальных низов. Из их рядов вышли и сами «императоры»; это — помещичьи крестьяне, казаки, беглые солдаты, однодворцы. Ожидание «доброго» Петра Федоровича, действия самозванцев — все это говорило, наряду с выступлениями угнетенных, которые приняли затяжной и массовый характер в 50 — начале 70-х гг., о том, что классовая борьба, принимавшая самые различные формы, шла к своей кульминации. Этот пик был достигнут, когда на борьбу поднялись огромные массы людей на большой территории, а во главе их встал «набеглый царь», самый популярный из самозванцев — Емельян Иванович Пугачев.
| К оглавлению | Следующая страница |