Емельян Иванович сказал однажды, что он «всю землю своими ногами исходил». И это в немалой степени было так. В этом он походил на своего предшественника Степана Разина — тоже выходца с Дона.
Родился Пугачев в станице Зимовейской примерно в 1742 г. Семья его издавна проживала здесь. Среди казаков числились отец Иван и дед Михайла. Прозвище деда Пугач, по-украински филин, положило основание фамилии Пугачевых. Он, вероятно, имел приметную внешность — лицо, обрамленное густыми волосами, большие глаза, обращавшие на себя внимание станичников... Казачкой была и мать будущего предводителя, Анна Михайловна. Его старший брат Дементий рано женился и отделился от семьи. Покинули родительский кров и вышедшие замуж сестры Ульяна и Федосья. Все Пугачевы, говорил Емельян позднее, на допросе, «были казаки».
Давно прошли времена, когда донцы не пахали землю, добывая хлеб насущный с помощью сабли. О походах «за зипунами» к южным берегам Каспия и Черного моря рассказывали песни и легенды. Емельян же, как и другие казаки-малолетки, еще мальчиком ходил с отцом в поле, за бороной, потом пахал и сеял, косил и молотил. Так продолжалось долго — до 17 лет.
Потом, как водилось на Дону, началась служба. Отец Емельяна Иван Михайлович вышел в отставку, и он занял его место. Шел ему тогда восемнадцатый год. А через год молодой казак женился. Суженой его стала Софья — дочь Дмитрия Недюжева, казака Есауловской станицы. Женщина тихого нрава, покорная и слабая, она, как видно, очень любила своего Емельяна. Уже через неделю после замужества она провожает его в действующую армию. Разлука была горькой.
Казачья команда, в составе которой предстояло воевать Пугачеву, быстрым маршем направлялась в Пруссию. Шла Семилетняя война, в которой Россия в союзе с Францией и Австрией воевала против Пруссии. По прибытии донцы попали в состав отряда графа З.Г. Чернышева, имя и звание которого Пугачев впоследствии присвоит И.Н. Чике-Зарубину, одному из самых смелых и энергичных своих сподвижников.
Емельян участвовал в нескольких сражениях, отличился. Несомненно, он обратил на себя внимание смелостью и неустрашимостью, большой расторопностью. И.Ф. Денисов, полковник, командир пятисотенного отряда донцов, «за отличную проворность» взял Пугачева в ординарцы. Но однажды в суматохе ночного боя ординарец упустил одну из лошадей начальника, и его. гнев не замедлил обрушиться на Емельяна. По приказу начальника провинившегося нещадно бьют плетью. Жестокость и несправедливость запали в душу горячего и вольнолюбивого казака.
Война скоро закончилась. Пугачев возвращается домой. Три года войны дали ему немало. Он повидал белый свет, побывал в русских, украинских, белорусских и польских городах и селениях. Боевой опыт участника ряда сражений пригодился ему впоследствии. К тому же не тронули его ни пуля, ни сабля. «Ничем не ранен» (его слова), он прибыл в Зимовейскую к жене. Прожил здесь года полтора, стал отцом — у него родился сын Трофим. Но скоро, в 1764 г., снова объявили службу. В составе казачьего отряда Елисея Яковлева Пугачев оказывается в знакомой ему Речи Посполитой. На этот раз предстояли дела не военные, менее опасные, но малоприятные — нужно было ловить беглых русских старообрядцев и возвращать их в Россию. Эта служба столкнула Емельяна со старообрядцами, сыгравшими потом немалую роль в его судьбе. Донская команда выловила много беглых. Их привели в Чернигов. Отряд распустили, и Пугачев снова дома, на этот раз года три или четыре.
Время, в которое жил Пугачев, было богато войнами. Через шесть лет после войны с Пруссией начинается война с Османской империей (1768—1774). Пугачева зачисляют в команду полковника Ефима Кутейникова. Два года он служит в действующей армии, в составе войск П.И. Панина — будущего душителя Пугачевского восстания. Опять Емельян участвует в сражениях, в том числе под Бендерами, снова проявляет «отличную проворность и храбрость». Пугачев получает за воинские заслуги чин хорунжего — младший офицерский чин у казаков.
Боевой казак, ставший офицером, вероятно, выделялся среди однополчан не только храбростью на поле боя. Чувствуется, что и в кругу товарищей он стремился быть не на последнем месте, «произвесть себя, — по его словам, — отличным от других». Ему свойственно несомненное честолюбие; будучи по натуре живым и сметливым, он стремился обратить на себя внимание окружающих — ему «отличным быть всегда хотелось». Характерен в этом смысле такой эпизод. У Емельяна была хорошая сабля. Он не раз показывал ее товарищам по службе. А однажды стал уверять их, что оружие подарено ему не кем иным, как Петром Первым, который-де был его крестным отцом, хотя тот умер более чем за полтора десятилетия до его появления на свет.
Так текла служба. Случалось всякое — и хорошее, и плохое. После взятия Бендер полк Кутейникова отвели на зимние квартиры в село Голая Каменка близ Елизаветграда (ныне — Кировоград). Здесь храброго хорунжего, которого не брали ни пуля, ни сабля, одолела хворь — «гнили у него грудь и ноги». Емельян, вероятно, простудился. Он сильно страдал физически и потому вскоре снова оказался на Дону. Дело в том, что Кутейников послал по приказу командования сотню казаков домой для «исправления лошадьми» — для пополнения полка конским составом, поредевшим в военных походах. В нее включили и больного Пугачева.
В родной станице он продолжал болеть и в армию не возвратился. Емельяна навещают станичники. Старые казаки советуют ему ехать в Черкасск — столицу Войска Донского и проситься в отставку. Тот так и поступает.
Летом 1771 г. станичный атаман Трофим Фомин вручает ему паспорт и Пугачев отплывает на лодке вниз по Дону в Черкасск. Дома остаются жена Софья, сын Трофим и дочери Аграфена и Христина. В Черкасской войсковой канцелярии он предъявляет свой паспорт.
— Зачем ты сюда приехал? — услышал Емельян от войскового дьяка Колпакова.
— Я, батюшка, приехал сюда за болезнью своей проситься в отставку. У меня гниют ноги и грудь.
— Тебя отставить нельзя, надобно прежде лечь здесь в лазарет и лечиться; и когда уже тебя вылечить будет нельзя, то тогда отставят.
— Нет, я в лазарет не пойду, а лучше стану лечиться на своем коште, — решил Пугачев, поклонился дьяку и вышел.
Емельян вернулся на квартиру, где остановился. Вскоре засобирался, но не домой, в Зимовейскую, а в Таганрог — там жили сестра Федосья и ее муж Симон Никитич Павлов, тоже казак Зимовейской станицы. В начале войны его вместе с другими казаками направили в Таганрог с Дона «на вечное житье». Эти казаки были очень недовольны своим положением — тяжелой службой с ее «регулярством» и лишениями.
Пугачев получил разрешение войскового атамана и приехал к сестре и зятю. Они обрадовались Емельяну, и за угощением и разговорами он услышал об их житье-бытье, жалобы на то, что казаки, поселенные в Таганроге, лишены своих старинных прав, нарушаются их обычаи...
— У нас много переменено, — с грустью говорил Емельяну Павлов. — Старшин у нас уже нет, а названы вместо оных ротмистры. Когда начнут обучать нас не по обыкновению казацкому, то мы, сколько нас ни есть, намерены бежать туда, куда наши глаза глядеть будут. Многие уже бегут, да и я согласился с тремя казаками бежать.
— А куда же ты хочешь бежать?
— Коли в Русь побегу, то с женой; а если без жены, то хотя в Сечь Запорожскую.
— Как тебе туда бежать? В Сечь не попадешь, а на Руси поймают. В Запорожье, коли один пойдешь, по жене стоскуешься; а приедешь за ней, так тебя схватят.
Так убеждал зятя Емельян. Но у него уже рождались собственные планы на тот счет, как лучше устроить казацкую долю, свою в том числе:
— Коли уж бежать, так бежать на Терек, там наши семейные живут, там народу много, рек и лесу довольно, прожить там будет способно, и тамошние жители странноприимчивы. А сверх того, тамошнему атаману Павлу Михайлову и указ дан, чтобы таких там принимать. Тогда и я с вами поеду.
— И ведомо, что лучше, — соглашался обрадованный Павлов, — мы все будем жить вместе.
Дело было решено. Федосья, по наказу мужа и брата, отпросилась у местного ротмистра: нужно-де ей съездить к матери в Зимовейскую. Тот выдал ей билет-разрешение, и она с братом и дочерью отправилась в путь. Накануне уговорились, что Павлов и трое других казаков через неделю-две бегут и присоединятся к ним.
Но план с самого начала был нарушен. Не успел Пугачев с сестрой и племянницей доехать до реки Тузловой, как их нагнали Симон и другие неосторожные беглецы.
— Что вы это наделали? — упрекал их Емельян. — Того и смотри, что нас поймают. Ведь я говорил, чтобы помешкать недели две, а теперь вы погубили себя и меня.
Произошло это на пятый день после выезда Пугачева из Таганрога, и он не без оснований опасался погони и наказания. Бегство четырех казаков власти, конечно, могли связать с пребыванием в Таганроге Пугачева и его отъездом на Дон. Побеги за Дон, на «ногайскую сторону» преследовались строго, вплоть до смертной казни. Однако делать было нечего, и все они направились к Зимовейской. Подъехав к родной станице, Пугачев и Павлов оставили в степи своих спутников, а сами, дождавшись темноты, пришли в дом к Емельяну.
— Вот, матушка, — говорил он, — знаешь ли, зять-то хочет с женой бежать на реку Терек, да и меня зовут с собой.
В ответ мать и жена залились слезами.
— Нет, не бойтесь, — успокаивал их Емельян, — я только провожу их через Дон, а сам никуда не поеду.
Пугачев с зятем вернулись в степь. Павлов остался, а Емельян с сестрой снова приехал к матери и жене. Федосья побывала и у свекра. А в это время домашние хором убеждали Пугачева не ездить с беглецами за Дон во избежание беды, и тот согласился.
Но по ночам появлялся зять и упрашивал его долго и настойчиво хотя бы показать дорогу на Терек или перевезти их через Дон, а еще лучше, чтобы он и «сам бы с ними поехал».
«Неотступная просьба» зятя, наконец, сломила упорное нежелание Емельяна. Несмотря на просьбы и слезы матери и жены, он сказал, что перевезет беглецов через Дон и вернется, сам на Терек не пойдет. Посадив беглецов в лодку, он отплыл вниз по реке; проплыв верст семь, высадил их на другой стороне Дона, а сам повернул назад.
Прошло месяца полтора. Павлов и его спутники, не найдя дорогу на Терек, вернулись в Зимовейскую. Их арестовали, и на допросе они признались во всем. Властям стало известно и о том, что Пугачев тоже собирался бежать с Дона и к тому же перевез Павлова и других на ногайскую сторону. Над головой Пугачева сгущаются тучи, и он, схватив лошадь, бежит в степь. Но недели через две кончился хлеб, и он под покровом ночи крадется домой. Там совсем неладно — арестованы и отправлены в Черкасск мать и зять, ищут его самого.
Казак, поражающий врага пикой. Старинный лубок. Благодаря хорошей боевой подготовке и военным традициям, казачьи части играли видную роль во всех войнах, которые вела Россия в XVIII в. Тогда были реорганизованы некоторые старые казачьи войска, созданы ряд новых. В XIX в. роль казачьей конницы еще более возросла
Пугачев наскоро собирается и быстро, чтобы обогнать арестованных, мчится в донскую столицу. Является к уже знакомому дьяку Колпакову в войсковой канцелярии.
— Я слышу, — говорит он ему, — что про меня говорят, будто я бежал; а я не бегал, вот и паспорт.
— На кой же черт пишут, что ты бежал? — выразил неудовольствие дьяк, возвращая ему паспорт.
Пугачев вздохнул свободно, но ненадолго. На следующий день в Черкасск привезли арестованных, и зять повторил показания. На этот раз Колпаков приказал взять под стражу Пугачева, но он бежал в свою станицу. Здесь его арестовали. Две ночи он просидел в станичной избе, потом бежал, скрывался в камышах на болоте. Но так продолжаться долго не могло — наступили осенние холода, есть было нечего; на третий день, как потом показывал Пугачев на допросе, «пошел в дом свой и, пришед, сказал жене, чтоб она никому не сказывала; и прожил в доме своем почти весь Филиппов пост скрытно. В доме же его не сыскали, потому что не могли старшины думать, чтобы, наделав столько побегов, осмелился жить в доме своем».
23 декабря 1771 г. Емельян уехал на Терек. Если его там примут, — объяснил он на прощание жене, — то за нею приедет.
Переправившись через Дон, Пугачев направился к поселениям терских казаков. В середине января он приехал в станицу Ищорскую, а оттуда — в станицу Дубовскую. Здесь находился атаман Терского казачьего войска Павел Татаринцев (Татаринов). Тот услышал от явившегося к нему Пугачева, что он — донской казак, вместе со своими товарищами в прошлом году прибыл на Терек для поселения и просит, чтобы его записали в войско. Атаман, не зная, что перед ним беглый, зачислил его в казаки станицы Каргалинской, потом Дубовской. Позже Пугачев перебрался в Ищорскую.
Среди донских казаков, поселившихся на Тереке, было неспокойно. Они получали меньшее жалованье, чем коренные терские казаки, и, естественно, высказывали недовольство. Новоприбывший донец в Ищорской активно обсуждает с другими переселенцами их нужды и обиды. Донских казаков собралось там немало — помимо жителей самой станицы, были и казаки еще двух недавно основанных станиц: Галюгаевской и Наурской. Все они с согласия Пугачева решили, «чтобы он взял на себя ходатайство за них об испрошении им в Государственной Военной коллегии к произвождению денежного жалованья и провианта против Терского семейного войска казаков». За это они обещали избрать Емельяна своим атаманом, к чему сам он явно стремился.
Получив от казаков 25 рублей на дорогу, Пугачев 8 февраля 1772 г. отправился хлопотать об их нуждах. В тот же день в Моздоке он закупил нужный «харч». Но на следующий день при выезде из города, «за рогаткою» его схватили караульные и привели в комендантскую канцелярию. Начался допрос, и Пугачев признал, что он бежал с Дона. Он оказался на гауптвахте прикованным цепью к стулу. Пославших его казаков нещадно били батогами. Пугачева ожидало нечто худшее, но он через три дня бежал.
По дороге домой в Нижне-Курмоярской станице у казака Дмитрия Плохова Пугачев достал лошадь и скоро был в Зимовейской. Жена Софья, опасаясь за мужа, отправила детей со двора в другое место.
— Я был на Тереке, и меня принять семейные хотят; а как у них нет теперь атамана, а я человек честный, то оне меня и атаманом выберут.
Но Софья не верила его словам и горько рыдала, рассказывая, что его ищут. На утешения мужа отвечала новыми слезами, и тот махнул рукой, понимая всю безнадежность положения:
— Ну ин, коли так, поди и скажи про меня, што я пришел.
Софья, надеясь, что после наказания муж вернется домой, побежала к жене брата, та — к атаману. Беглеца арестовали и привели к нему. Тот на другой день выслал его в станицу Чирскую, там находилась розыскная команда.
Пугачева и других колодников повезли в Черкасск. Но по дороге Емельян снова сбежал. Беглец скоро оказался на реке Койсухе. Там жили раскольники, выведенные из Речи Посполитой. В слободе Черниговке Валуйского уезда он спросил у местного жителя, не согласится ли кто-нибудь отвезти его до обоза казачьей команды Краснощекова. Располагался этот обоз около города Изюма.
— Есть здесь такой человек, — ответил тот, — который вашу братью возит, — Каверин Иван, раскольник.
Пугачев выдавал себя за казака из этой команды, чтобы не подумали, что он беглец. Каверин поверил ему и отправил с ним пасынка Алексея — за три рубля с полтиной тот должен был его доставить на место. Заночевали в поле. Развели огонь, сварили кашу. За едой Пугачев признался Алексею:
— Ведь я не за обозом Краснощекова еду, а мне хочется, добрый человек, пожить для бога, да не знаю, где бы сыскать таких богобоязливых людей.
— Я знаю такого человека набожного, — с охотой ответил молодой раскольник, — который таких людей принимает.
— Пожалуй, бога ради, отвези меня к нему. Что это за богобоязливый человек и где он живет?
— Оный человек казачьей Кабаньей слободы, живет на своем хуторе и прозывается Осип Коровка.
Переночевав у костра, Пугачев и Алексей Каверин утром повернули на хутор старообрядца Коровки.
После двухдневного пребывания на хуторе Коровки Пугачев некоторое время скитался в окрестностях. Но без паспорта было опасно, и он вернулся к Коровке с предложением ехать вместе для поселения под Бендерами. Тот ехать отказался, но дал ему свой паспорт и отправил с ним сына Антона.
По дороге от проезжающих они узнали, что под Бендерами никакого нового поселения не заводят.
— Куда же нам теперь ехать, чтобы спасти себя? — обратился Пугачев к Антону.
— Поедем, — ответил тот, — в Стародубские слободы.
Спутники направились сначала в Стародубскую Климову слободу, где жили старообрядцы, потом в Стародубский монастырь к старцу Василию. Здесь они прожили несколько месяцев. Пугачев признался, что он беглый казак. На вопрос о том, где бы ему обосноваться, старец посоветовал:
— Лучше не можно, как идти в Польшу. Здесь много проходит всяких беглых и отсюда только нужно перевести их через заставу, а там и пойдут они на Ветку. Побыв там малое время, придут они на Добрянский форпост и скажутся польскими выходцами. А как есть указ, что польских выходцев велено селить по желанию, то с форпоста дают им билеты в те места, куда кто пожелает на поселение. Со временем можешь и жену свою, хотя воровски, к себе достать и жить целый век спокойно.
Пугачев так и поступил. Ветка, раскольничья слобода, располагалась недалеко, на реке Сож, в районе Могилева, в пределах Белоруссии, входившей тогда в состав Речи Посполитой. Туда со всех сторон стекались раскольники с целью укрыться от гонений со стороны властей и православной церкви. Бегство раскольников приняло такие размеры, что правительства Петра III и Екатерины II обнародовали указы: беглецов-раскольников призывали возвращаться на родину, обещая им прощение, милости, разные льготы; селиться они могли там, где пожелают. При возвращении из Ветки на пограничном Добрянском форпосте таким возвращенцам, или, как тогда говорили, выходцам, выдавали паспорта.
Емельян с помощью старца Василия перебрался по тропинке через границу и оказался в Ветке. Но пробыл там недолго — всего неделю, не более. Его тянуло в Россию, и он вскоре приходит на Добрянский форпост.
— Откуда ты? — спросил Пугачева майор Мельников.
— Из Польши.
— Какой ты человек и как тебя зовут?
— Я польский уроженец, зовут меня Емельян Иванов сын Пугачев.
Имя Пугачева записали в книгу и заставили шесть недель отсидеть в карантине. Здесь Емельян свел знакомство с солдатом-гренадером Алексеем Семеновичем Логачевым, таким же беглецом, как и он сам. Они пришлись друг другу по душе и договорились, что вместе пойдут на поселение за Волгу, в дворцовую Малыковскую волость на Иргизе, к раскольникам.
Казацкая и гусарская сабли с ножнами
Чтобы заработать на пропитание, подрядились они сделать сарай у купца-старовера Кожевникова. Однажды обедали у него в доме, и задумавшийся Логачев сказал хозяину, указывая на Емельяна:
— Этот человек точно, как Петр Третий.
— Врешь, дурак! — крикнул в сердцах Пугачев, но, как он позднее скажет на допросе, «в тот час подрало на нем... кожу».
Случай этот весьма любопытен. Пугачева, будущего «третьего императора», продрало по коже — почему? От страха? Или по другой причине?
Уже с давних пор некоторые из недовольных, как это было при Болотникове и Разине, принимали на себя имя царствующих особ или их родственников, становились самозванцами. С одной стороны, они аккумулировали чувства социального недовольства и протеста, широко распространенные в народе, с другой — как бы облекали их в «законную» форму. Ведь авторитет царя, императора среди простых людей, несмотря ни на что, был очень высоким. Тому способствовали некоторые мероприятия правителей, о которых становилось известно. Например, от имени Петра III исходили указы о послаблениях раскольникам. С его именем связывались и меры по подготовке секуляризации церковных земель, освобождении монастырских крестьян от власти духовных феодалов и превращении их в крестьян экономических — государственных; их положение значительно облегчалось. К тому же Петр III правил недолго, его устранила дворянская гвардия, которая возвела на престол его жену Екатерину II Алексеевну. Несбывшиеся надежды на «доброго» императора (а эти иллюзии по поводу «добрых» намерений монархов и противодействия им «злых» советников — бояр, вельмож столетиями питали сознание угнетенных) не умирали, тем более что положение низов становилось невыносимым. А с появлением самозванцев они оживали. В третьей четверти XVIII столетия таких самозванцев появилось более двух десятков. О некоторых из них рассказано в предыдущей главе. Незадолго до Пугачева по Средней Волге, в районе Царицына, действовал еще один из них — беглый крестьянин Федот Богомолов.
Почва для того, что произошло с Пугачевым, была давно подготовлена. К тому же и сам он был склонен к тому, к чему толкали его сложившаяся обстановка и, как мы убедимся в дальнейшем, те люди, которые встречались на его пути. Так, в частности, произошло и на Добрянском форпосте. Сравнив Пугачева с покойным императором Петром III, Логачев отнюдь не шутки шутил. В ответ на уверения Емельяна, что он — простой казак с Дона, к тому же беглый, и солдат, и купец-раскольник взялись за него всерьез. Кожевников рассказывает ему о восстании на Яике, недавно подавленном, — тамошние казаки «помутились»-де из-за гонений на «старую веру». Он убеждает его идти на Яик и принять на себя имя Петра Федоровича с тем, конечно, чтобы эту веру защитить, встать за гонимых и обездоленных. Солдат снова и снова уверяет растерявшегося казака, что он очень похож на покойного мужа правящей государыни; сам он, Логачев, готов-де это подтверждать где угодно.
Мысль о том, чтобы взять на себя имя Петра и под его сенью выступить против гонений и несправедливостей, зреет в нем, и довольно быстро. После бесед с Логуновым и Кожевниковым он уже начинает надеяться и верить, что «его на Яике, как казаки все находятца в возмущении, конечно, примут и Семеновым (т. е. Логачева. — В.Б.) словам веру дадут».
Подобные же разговоры Пугачев вел позднее и с другими спутниками, собеседниками, и та же идея не раз всплывала и обсуждалась. Вместе с тем, возможно, что все эти разговоры в значительной степени плод фантазии самого Пугачева, который во время допросов стремился снять с себя вину, приписать инициативу в принятии на себя царского имени иным лицам. В таком случае роль самого Пугачева выглядит еще более активной и решительной.
12 августа Пугачев и Логачев получают долгожданный паспорт. В нем на десяток лет преувеличен возраст Емельяна; может быть, он сам назвал намеренно эту цифру; ведь он теперь должен был скрывать от властей многое... К тому же и выглядел он старше своих 30 лет — в бороде уже было немало седины; скитания и лишения давали себя знать.
Перед уходом с форпоста оба беглеца зашли к Кожевникову.
— Куда же вы теперь идете? — спросил купец, подавая им целый хлеб на дорогу.
— Идем на Иргиз.
— Кланяйтесь там отцу Филарету, меня на Иргизе все знают.
Распрощавшись с раскольником, Пугачев и Логачев пошли в Черниговку, где Емельян снова увиделся с Кавериным, потом на хутор к Коровке. Тот спросил о сыне, на что Пугачев отвечал:
— Я сына твоего оставил в Ветке, нанял ему лавку и посадил торговать серебром. Теперь я поеду на Иргиз и там жить буду. А если там жить будет худо, то можно уехать на Кубань, куда ушли некрасовцы.
Пугачев, пробираясь на Яик, не исключал, как видно, что и там может ждать его несладкое житье и обдумывал план побега на Кубань, находившуюся тогда во владениях Османской империи. Именно туда после поражения булавинского восстания ушли повстанцы во главе с Игнатом Некрасовым — некрасовцы. Еще раньше Разин и его удалые молодцы подумывали о том, чтобы поселиться на Куре, в Закавказье, во владениях шаха персидского. Извечная мечта голытьбы о вольной землице, о свободе толкала людей на антиправительственные действия. Сильным, неистребимым было желание избыть тяжкую долю, избавиться от ярма.
Путники двигались на восток, переплыли Дон и прибыли в станицу Глазуновскую. Их приютил казак-старообрядец Кузнецов. Здесь Пугачев узнал подробности о Богомолове — «Петре III», выступление которого вызвало беспорядки в Царицыне, сочувствие ему местных жителей, а также донских казаков. Передавали слухи: «Петра III» не удалось-де отправить в ссылку в Сибирь, «император» бежал и где-то скрывается. Говорили об этом везде — на Дону, в Поволжье, Сибири...
Пугачев спешит на Иргиз, за Волгу, к востоку от Саратова, к тем же раскольникам. Приехав в Малыковку, он с Логачевым явился к управителю.
— Вам надобно ехать в Симбирск и записаться, — услышали они от управителя.
Оба выходца упросили его дать им отсрочку на несколько дней, чтобы отдохнули их лошади. Тот согласился, но они тут же поехали в Мечетную слободу, в 100 верстах от Малыковки, к старцу Филарету. Бывший московский купец второй гильдии Семенов, ставший Филаретом, сохранил связи с купеческими кругами, имел немалое влияние среди старообрядцев. Он охотно и долго беседовал с Пугачевым, рассказавшим о своих странствиях по раскольничьим местам и беседах с их обитателями. Филарет поведал о положении казаков на Яике, где как раз шло следствие о январском бунте.
— Яицким казакам, — говорил Филарет — великое разорение, и они помышляют бежать к Золотой мечети.
— Нет, — возразил Пугачев, — лучше бежать туда, куда бежал Некрасов.
— Поезжай на Яик, — поддержал его Филарет, — и скажи им, что ты их проводить туда можешь. Они с тобой с радостью пойдут, да и мы все пойдем.
Пугачев поверил Филарету свою мысль назвать себя императором, игумен поддержал его и в этом:
— Яицкие казаки этому поверят, потому что ныне им худо жить и все в побегах, они тебе будут рады. Только разве кто из них не знавал ли покойного императора; но и это даром, они спорить не станут, только им покажись.
— Да, — согласился Пугачев, — на Яике меня скорей, чем в другом месте, признают и помогут.
Филарет позднее, на допросе, отпирался от этих слов, не на всем настаивал и Пугачев в показаниях, данных в разное время. Но важно то, что предположения, высказанные здесь, впоследствии полностью осуществились.
Свои планы, помыслы он связывает с такими же, как и он сам, казаками — донскими, терскими, яицкими, а позднее — со всеми подневольными людьми, какие есть в России. Именно с такими чувствами и планами прибыл он в Заволжье.
Пугачев уговорил Филарета заодно помочь ему в Малыковке с управителем. Игумен отправился вместе с ним в село. По дороге Емельян купил пуд меду и по приезде ублажил им управителя. Тот, весьма довольный, разрешил ему остаться в Малыковке до крещения.
Вскоре Емельян расстался с Логачевым, снова нанявшимся в солдаты, и вместе с Филаретом вернулся в Мечетную слободу. Здесь он остановился у местного жителя, раскольника Степана Косова. Выяснилось, что тесть хозяина Семен Филиппов собирается ехать с хлебом на Яик.
— Возьми, Семен Филиппович, и меня с собой на Яик, — обратился к нему постоялец Косова, — я хочу ехать туда купить рыбы и взыскать по векселю с брата своего 100 рублей.
Заняв денег у Филарета, он тронулся в путь. По дороге в беседе Семен Филиппов услышал от него слова, для него любопытные и странные:
— Что, Семен Филиппович, каково жить яицким казакам?
— Им от старшин великое разорение, и многие уже разбежались.
— Так вот что я тебе поведаю, Семен Филиппович. Ведь не за рыбой я на Яик-то еду, а за делом. Я намерен подговорить яицких казаков, чтобы они, взяв свои семейства и от меня жалованья по 12 рублей, бежали на Кубань и, поселившись на реке Лабе, отдались в подданство турецкому султану. У меня оставлено на границе товару на 200 тысяч рублей, которыми я бежавшее Яицкое войско коштовать буду. А как за границу мы перейдем, то встретит нас турецкий паша и даст еще до пяти миллионов рублей. Ты сам видишь, какое ныне гонение на яицких казаков, так хочу я об этом с ними поговорить: согласятся или нет итти со мной на Кубань?
— Как им не согласиться, — поддержал разговор Филиппов, — у них ныне идет разорение, и все с Яику бегут. Ты скажи им только об этом, так они с радостью побегут за тобой. Но за что ты им такое жалованье давать станешь? Бога ради, что ли?
— Я буду у них атаманом войсковым.
— Пожалуй, за деньги они атаманом тебя сделают, — шутил Филиппов, — и пойдут с тобою с радостью.
— А когда я буду атаманом, — продолжал в том же шутливом тоне Пугачев, — так тебя старшиной сделаю.
— Спасибо, и я с вами пойду, — взятый насмешливый тон не покидал Филиппова, — так не оставь, пожалуйста, и меня.
Филиппов, которому так неосторожно доверился Пугачев, шутил, но, вероятно, уже тогда замыслил недоброе. Между тем путники, отъехав верст с 70 от Иргиза, подъехали к реке Таловой. Остановились ночевать на умете (постоялом дворе) пахотного солдата Степана Оболяева, в 60 верстах от Яицкого городка. Окрестные жители звали Степана «Ереминой курицей» — у хозяина умета, человека доброго и простодушного, эти слова всегда были в ходу вместо шутки и бранного выражения. Ему предстояло сыграть немалую, хотя и эпизодическую, роль в судьбе Пугачева и в последующих событиях. Оболяев с детских лет жил на Яике в работниках, сначала в Илеке у местного атамана Василия Тамбовцева, потом в Яицком городке у его брата Петра Тамбовцева — самого войскового атамана, главы Яицкого казачьего войска, погибшего от рук восставших в январе этого года. За службу у Тамбовцевых ему разрешили арендовать умет, и к нему часто приезжали казаки, рассказывали о своих делах, нуждах и бедах, притеснениях старшин и несправедливости петербургских властей. Еремина курица охотно делился с теми, кто останавливался у него, всем, что он слышал и знал. Наступал решительный момент в жизни и судьбе Емельяна Ивановича. До сих пор его разговоры о Яике и всем, что с ним связывалось, были неясными надеждами, мечтами. Теперь он знакомился с человеком, хорошо знавшим яицких казаков. Довольно скоро Пугачев сам встретится с ними лицом к лицу. А ведь от них зависело, произойдет или нет поворот в судьбе Пугачева и многих людей, которые, как он надеялся, пойдут за ним. Пойдут ли?..
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |