В отличие от В.А. Кара, который, не зная толком обстановку, силы повстанцев, заранее торжествовал победу над ними, спешил к месту событий, надеясь быстро рассеять «толпу злодеев», А.И. Бибиков понимал всю серьезность положения. Заявляя о своей решимости разбить Пугачева, он все же не очень торопился; по дороге в Казань, а с конца декабря и из Казани все чаще требовал новые полки. Войска подтягивались со всех сторон. Так продолжалось несколько месяцев.
Екатерина II, испытывая немалое смущение и беспокойство, старалась убедить общественное мнение в стране и за рубежом в малозначительности событий под Оренбургом. В письмах к Вольтеру предводителя восстания она насмешливо именует «маркизом Пугачевым», его повстанцев — «грабителями», «бездельниками»; пытается уверить, что справится с «разбойником» одно казанское ополчение (4 тыс. человек). То же повторяет в письме прусскому королю Фридриху II: это — «толпа разбойников... более негодная и достойная презрения, чем опасная... Если эта неприятная для меня шалость доставила удовольствие моим врагам, то я имею причину думать, что это ненадолго».
Одновременно императрица торопит Бибикова, и он, со своей стороны, принимает самые энергичные меры для мобилизации военных сил. С конца декабря к Волге подходят регулярные войска. Бибикова же беспокоили известия о слухах, бродивших среди солдат. Они были недовольны тяготами службы. Некоторые говорили, что человек, появившийся под Оренбургом, не Пугачев, а настоящий император. Сержант Филипп Мухин из Владимирского полка передавал вести об императрице:
— ...Государыня уже трусит, то в Раненбом (Ораниенбаум. — В.Б.), то туда, то сюда ездит; а графов Орловых и дух уже не помянется.
Солдаты заявляли даже, что сложат оружие перед «государем». Некоторых из них арестовали, над другими учинили надзор. В письме Д.И. Фонвизину главнокомандующий признавался, что «дьявольски трусил за своих солдат, чтоб они не сделали так же, как гарнизонные: не сложили оружия перед мятежниками». Он даже послал в Симбирск и Самару поручика Г.Р. Державина (в будущем прославленного поэта), чтобы он сделал «примечание как на легкие обе полевые команды, так и на гусар: в каком состоянии они находятся и во всем ли исправны и какие недостатки? Каковых имеют офицеров и в каком состоянии строевые лошади?»
Главнокомандующий отдает приказы, и части, ему подчиненные, направляются к центрам движения — в районе Самары и Ставрополя. К первому из них подошел К.И. Муфель. Остановился у села Рожденственского.
Рано утром 29 декабря каратели вышли из села и подошли к Самаре. Их встретил огонь шести орудий. Атака Муфеля натолкнулась на сильное сопротивление защитников города, но солдаты все же ворвались в город, многих восставших убили, захватили 200 пленных и все пушки. Команда потеряла трех убитых и 15 раненых. «Злодеев, — писал Муфель в донесении, — хотя и побито довольное число, однако за великим снегом и метелью, которыми трупы заносило, никак исчислить было неможно, да и здешними обывателями многие трупы были покрадены». Захватив город, каратели встретили в нем со стороны жителей открытую враждебность. Тот же Муфель писал: «все в Самаре жители более оказывают суровости, нежели ласки», а «самарское духовенство всемилостивейшую нашу государыню в поминовение из эктений исключило».
Муфель и Державин два дня наводили в городе порядок. Всех виновных во встрече повстанцев (в соответствии с предписанием Бибикова Державину от 29 декабря) велено было направлять в Казань, «а некоторых для страху жестоко на площади наказывать плетьми при собрании народа, приговаривая, что они против злодеев должны пребыть в твердости и живота своего, как верные подданные, щадить не долженствуют». Жителей приводили к присяге, брали у них подписки о верности императрице, о том, что Пугачева и восставших будут почитать за злодеев, изменников и разбойников. Местных священников (девять человек), виновных в склонности к мятежникам, Державин арестовывать не стал, поскольку это остановило бы церковную службу. Он опасался, что арестом «не подложить бы в волнующийся народ, обольщенный разными каварствами, сильнейшего огня к зловредному разглашению, что мы, наказуя попов, стесняем веру». Главнокомандующий одобрил подобный шаг, и по его требованию Вениамин, архиепископ казанский, послал в Самару новых священнослужителей. И только тогда самарских попов отослали в Казань.
В ночь на 7 января подполковник Гринев с отрядом двинулся к Алексеевску. Утром его встретили восставшие (2 тыс. человек) во главе с И.Ф. Араповым и Н.Л. Чулошниковым. Бой шел весь день 8 января. Повстанцы атаковали врага со всех сторон. И те и другие стреляли из пушек. Каратели, отбивая атаки, продвигались вперед. Нанеся немалые потери защитникам «пригорода», они в конце концов взяли Алексеевск, захватив три орудия. Последовали наказания плетьми, приведение к присяге.
9 января, в три часа утра Гринев двинул свои части еще дальше к северу — на Черный Яр, где как будто собирались ставропольские калмыки. Но оказалось, что они вместе с ханшей Дербетевой, атаманами Араповым и Чулошниковым ушли вверх по реке Кинель.
Вскоре в Самару прибыл генерал-майор Мансуров, принявший общее командование над четырьмя полевыми командами. По указанию главнокомандующего он направил увещание к калмыкам, написанное Державиным, способности и талант которого власти не раз использовали в борьбе с повстанцами.
Но воззвание, несмотря на литературный талант составителя, не возымело действия. Калмыки продолжали поддерживать Пугачева. Более того, 20 января отряд во главе с калмыком Ф.И. Дербетевым захватил Ставрополь. Но около Красного Яра и под Сергиевском Дербетев дважды потерпел поражение. Калмыки, оставшиеся в живых, рассеялись в разные стороны.
В начале февраля каратели заняли Бугуруслан. К концу месяца сюда же прибыл корпус генерала П.М. Голицына. Он шел по Ново-Московской дороге на юг, к Самарской линии крепостей.
Последовали неудачи восставших у Бузулукской и других крепостей. Восставшие оставили Тоцкую и Сорочинскую крепости. Во второй из них 11 марта объединились части Голицына, принявшего главное командование в этом районе, и Мансурова. Менее чем через неделю, 17 марта, они были уже в Новосергиевской крепости, недалеко от Яика и Оренбурга.
К северу от этого района аналогичные события разворачивались в Пермском крае. Главными центрами движения здесь были Кунгур и Красноуфимск. Повстанческие отряды и их предводители не сумели преодолеть возникшие у них трудности. Салават Юлаев, действовавший здесь ранее, из-за ранения отсутствовал. Канзафара Усаева и Кузнецова занимали взаимные разногласия, причина которых — недисциплинированность первого из них. В конце января — феврале оба города перешли к карателям, разбившим восставших.
Бибиков выслал к Кунгуру отряд в 200 человек во главе с секунд-майором Нарвского пехотного полка Д.Д. Гагриным, и тот 25 января вступил в город. Повстанцы при его приближении отступили. Гагрин, присоединив отряд премьер-майора Попова и местное ополчение, направился против восставших, которые собрались в селе Ординском (Ильинский острожек), верстах 30 от города. Сражение продолжалось здесь семь часов и окончилось победой карателей — они убили до 100 повстанцев, более 60 взяли в плен. Гагрин потерял 4 человека убитыми, 12 ранеными. Он вернулся в Кунгур. Затем подошел к Красноуфимску, где собралось до 4 тыс. восставших, в том числе и остатки разбитых под Кунгуром. Узнав о таких силах, Гагрин повернул в Кунгур, но, получив подкрепление (до 600 человек), снова направился к Красноуфимску. Восставших возглавлял есаул Красноуфимской станичной избы Матвей Дмитриевич Чигвинцов. Он выставил посты, организовал разведку. Запросил помощь у И.Н. Белобородова. Тот, занятый под Екатеринбургом, не мог ее оказать.
19 февраля Гагрин взял штурмом Красноуфимск. После 3-часового боя восставшие отступили, потеряв 40 человек убитыми и 55 пленными (в том числе в плен попали Мальцев, Чигвинцов и др.). Затем каратели взяли Ачитскую крепость, «замирили» и другие места по Каме — селения и заводы, приводили к присяге жителей. Многие из восставших, понимая, что бороться с регулярными командами невозможно, расходились по домам или окрестным лесам, спасаясь от возмездия.
Восточнее этих мест продолжалось движение в районе Екатеринбурга и Челябинска, Шадринска и Кургана. Сюда, к первому из названных городов, и направился Гагрин. Но еще до его прибытия здесь 15 февраля появился отряд подполковника Лазарева, посланный главнокомандующим. Отряд секунд-майора Фишера разбил повстанцев на Шайтанском заводе. Другой отряд — подпоручика Озерова — у деревни Златогоровой встретился с повстанцами, но, ввиду их численного превосходства, отступил к Белоярской слободе для соединения с поручиком Костиным, шедшим ему на помощь.
Между тем подходил отряд Гагрина. 26 февраля он штурмовал снежные валы Уткинского завода и взял его. Повстанцы потеряли 15 человек, но «от страху» сдались 587 человек. Во время преследования каратели убили еще 45 человек, взяли в плен 308. В их руки попали на заводе 5 пушек, много другого оружия, два знамени.
На помощь разбитым Уткинским повстанцам спешил Белобородов с 425 человеками (заводские работники). Он атаковал Гагрина «с превеликим криком при пушечной пальбе». Но контратака привела к тому, что «толпа» Белобородова «с того же скоростию, с какою вперед стремилась, в бег обращена, оставя пушки». Разбитые белобородовцы бежали на Каслинский завод к югу от Екатеринбурга.
Как и в других местах, победы карателей приводили к раскаянию местных жителей. Они присягали императрице. Но при первой же возможности (уход карателей, появление повстанческих отрядов, эмиссаров) многие из них снова вставали под знамена Пугачева.
Наступление Гагрина продолжалось — 3 марта он вступил в Гробовскую крепость, 12 марта штурмом взял Каслинский завод (потери Белобородова — 57 убитых, 420 пленных). Вскоре вступил в Екатеринбург, который был освобожден от осады. Остатки отряда Белобородова через Верхние и Нижние Киги поспешили на соединение с Пугачевым, другие, разбежавшиеся по окрестностям, влились в отряд Грязнова под Челябинском.
Местность между Екатеринбургом, Челябинском и Шадринском в феврале продолжала оставаться в руках восставших — местных крестьян, башкир. Многие их отряды во главе с предводителями, объявлявшими себя полковниками «императора», действовали чаще всего самостоятельно, независимо от пугачевского центра и друг от друга. Один из таких предводителей — Матвей Евсевьев, назвавший себя капралом, — вместе с шестью повстанцами явился в село Течинское. Ему навстречу вышли жители, в том числе и священники с иконами и церковным пением, звонили колокола. Писчик Лебедев дребезжащим голосом зачитал манифест Пугачева. Затем капрал вместе с жителями отмечал торжественное событие в питейном доме. Пройдя в мирскую избу, он приказал сжечь все дела, что и было сделано публично, на площади. Вместо снятых со своих должностей старосты и выборного Евсевьев назначил из местных крестьян новых представителей власти — атамана и есаула. Мирскую избу переименовали в станичную. Забрав казну и пушку, а также течинского целовальника, капрал, сопровождаемый крестьянами и казаками, возвратился в Миасскую крепость, где находился повстанческий отряд Михаила Ражева.
Подобные же события происходили и во многих других селениях этого и других районов, охваченных восстанием.
Продолжалась осада восставшими Долматова монастыря и Шадринска в Зауралье. Но второй из них в конце февраля освободил от осады отряд майора Жолобова. А 23 февраля в него вступил отряд генерал-поручика Деколонга. Он отсиживался в городе, опасаясь из-за многочисленности восставших, которые действовали вокруг, выйти из него, например, к Долматову. «Я здесь, — писал он в рапорте Бибикову 27 февраля, — а вокруг меня и за мною в Сибирской губернии, по большой почтовой дороге к Тюмени, сие зло, прорвавшись, начинает пылать».
Осаду с Долматова повстанцы сняли 1 марта при известии о приближении войска Деколонга. Последний действительно посылал из Шадринска в разные стороны карательные отряды, которые разбивали небольшие партии повстанцев. Но сам на поход не решался.
Против отрядов, действовавших в районе Кургана и Краснослободска, Тюмени и Туринска, выслал карательные команды сибирский губернатор Д.И. Чичерин. Они тоже разбили повстанцев. Каратели «навели порядок» на дальней восточной периферии движения.
Исетская провинция, север Оренбургской губернии еще не были «замирены». Бездеятельность и нерешительность местного военного командования в лице Деколонга, откровенно боявшегося повстанцев, имели важные последствия — именно в этот район устремились Пугачев и его сподвижники после мартовских поражений главной армии и войска Чики-Зарубина.
Трагический исход событий, связанных с осадой Уфы, был подготовлен концентрацией правительственных сил, их наступлением со стороны Казани, в районе Ново-Московской дороги. Здесь помимо отрядов, подчиненных генералу Голицыну и двигавшихся на юг, к Оренбургу, действовали другие: на восток от Казани, севернее Камы вплоть до впадения в нее Вятки — отряд капитана Кардашевского; южнее Камы, в направлении Заинска, Мензелинска и Бугульмы — отряд полковника Ю.Б. Бибикова. Первый из них выступил из Казани 5 января, второй днем раньше. Кардашевский довольно легко и быстро дошел до Вятки, рассеивая небольшие отряды восставших, оказывавших слабое сопротивление, и повернул к югу — на соединение с Бибиковым. Полковник 14 января разбил восставших под деревней Сухаревой, в 30 верстах от Заинска. Затем у деревни Аскариной разбил отряд Аренкула Асеева, потерявший до 200 человек, треть своего состава. При беспорядочном отступлении они мешали друг другу, увязая в глубоких снегах, и гусары подполковника Бедряги рубили их без пощады. То же происходило и при взятии Заинска: «Тут опять, — доносил Ю.Б. Бибиков, — предстал случай гусарам продолжать свою работу». Повстанцы потеряли до 400 человек. Всех, кто поддерживал так или иначе восстание, тем более — принимал в нем активное участие, посылали в Казанскую секретную комиссию (в нее из разных мест привозили сотни арестованных). В том же рапорте Бибиков писал, что «со всех сторон приходят крестьяне, татары с повинною; и сколько таковых будет, — донесу. Солдаты, которые положили ружья (перед восставшими, когда они брали Заинск. — В.Б.), прогнаны сквозь строй; дьячки за крик «многолетия» (Пугачеву. — В.Б.) высечены».
Ю.Б. Бибиков продолжал наступление. В конце месяца освободил от блокады отряд майора Перского в дворцовом селе Елабуге. Здесь каратели перебили до 200 человек. Затем 30 января вступили в Мензелинск. Повстанцев, отступивших от него и собравшихся в селе Пьяный Бор, верстах в 15 от города, разбил Бедряга, имевший незначительные потери — 8 раненых; у повстанцев же — до 400 убитых, 60 пленных.
Калмык и яицкий казак. Гравюра XVIII в.
Следом Бибиков занял Нагайбак, южнее Мензелинска, тоже на реке Ик. Потом 11 февраля разбил в Бакалах повстанцев, потерявших до 400 убитыми и ранеными. Бибиковский же отряд потерь не имел. После этих побед полковнику велели идти на соединение с отрядом Голицына. Генерал приказал ему повернуть из Нагайбака к Бугульме.
Для действий в тех местах, которые оставлял Бибиков, главнокомандующий направил отряд генерал-майора Ларионова — он должен был идти к Бугульме, от нее — якобы к Оренбургу, на самом деле неожиданным маневром повернуть к Уфе, чтобы освободить ее от блокады войском Зарубина.
Ларионов выступил из Казани 6 февраля. Через две недели, 21 февраля, он был в Кичуе. За два дня до его прибытия повстанцы, воспользовавшись уходом Ю.Б. Бибикова, снова взяли Нагайбак, сожгли его. Ларионов, присоединив к своему отряду более полутора сотен солдат и казаков из Бугульмы, медленно двинул свои силы, 27 февраля прибыл в село Большой Акташ. В Нагайбак он вышел только 4 марта. Повстанцы отступали. Жители окрестных селений перешли снова на их сторону, хотя недавно приносили повинную Бибикову, получали у него «билеты» с прощением вины.
Нагайбак Ларионов занял 6 марта. Потом пошел к Бакалам, где засели отступавшие повстанцы. Но глубокие снега, завалы, сделанные восставшими, заставили его вернуться. Ночью 8 марта двинулся к Стерлитамаку, где находились, по разным сведениям, от 1,5 до 3 тыс. башкир. Они отступили в Бакалы. Ларионов же снова вернулся в Нагайбак — его испугали известия о походе к Бакалам брата Чики-Зарубина и сборе у Мензелинска «новых толп с разными старшинами». Однако 13 марта генерал взял Бакалы, потеряв при этом до 30 человек убитыми и ранеными. Здесь он стоял неделю.
Главнокомандующий открыто высказывал недовольство медлительностью и нерешительностью Ларионова. Последний в оправдание говорил о плохих дорогах — узких, расположенных в лесах, заваленных снегом и засеками из больших деревьев («разрубить их способу нет»), об отсутствии мостов, которые сжигались повстанцами. А.И. Бибиков же требовал решительных, энергичных действий, но Ларионов, ссылаясь к тому же на слабое здоровье, на них не был способен.
В конце концов Ларионов сдал дела полковнику Н.Н. Кожину и просил главнокомандующего, ставка которого находилась в это время в Кичуе, освободить его от должности. Тот с радостью это сделал — как раз подошел Санкт-Петербургский карабинерный полк и подполковник И.И. Михельсон, прибывший в его составе, получил новое назначение: возглавить отряд, направляющийся к Уфе.
Михельсон служил в полку, которым в свое время командовал А.И. Бибиков. Главнокомандующий знал его как очень способного, деятельного и храброго офицера, отличившегося в Семилетней и русско-турецкой войнах. Он был несколько раз ранен, награжден орденом Георгия 3-й степени. Это назначение лишний раз показывает, что на театр военных действий против Пугачева правительство присылало лучших своих генералов и офицеров, хорошо оснащенные и вымуштрованные войска. Имелись, конечно, и исключения.
Михельсон 18 марта принял отряд у Ларионова в Бакалах, а на второй день вышел по направлению к Уфе. Дорогой он безуспешно старался добыть «языка» — «из них, злодеев, ни один живой не сдавался». Только 23 марта, встретив у деревни Караяпуловой авангард восставших из 400 человек, Михельсон захватил пятерых из них в плен. Узнал, что в деревне Жуковой стоят 2 тыс. повстанцев с 4 пушками, в Чесноковке — сам Зарубин — «граф Чернышев» с 10 тыс. человек и многими орудиями. При подходе Михельсон разбил отряд повстанцев в 1 тыс. человек в селе Третьяковке. Потом направился к Чесноковке. Навстречу ему Зарубин выслал 7 тыс. человек. Бой шел несколько часов. Повстанцы очень энергично атаковали авангард майора Харина и другие части михельсоновского отряда, обстреливали их из орудий. Но в конце концов искусные действия солдат привели к бегству восставших в Чесноковку. В тот же день, 24 марта, Михельсон захватил этот важный повстанческий центр под Уфой. Потери опять были несравнимыми: со стороны карателей — 23 убитых, 22 раненых, со стороны Зарубина — до 500 убитых, 1560 пленных, 25 орудий со всеми припасами.
Зарубин со свитой в 20 человек бежал в Табынск. Михельсон повесил в Чесноковке двух предводителей, трех высек. Многих пленных отпустил по домам «после увещаний». Но не все приходили с повинной. Многие продолжали сопротивление. Особым упорством, по словам Михельсона, отличались башкиры, «в коих злость и жестокосердие с такой яростью вкоренились, что редкий живой в полон отдавался. А которые и были захвачены, то некоторые вынимали ножи из карманов и резали людей, их ловивших». Многие из них прятались в сенях и подпольях; когда же их обнаруживали, они «выскакивали с копьями и ножами, чиня сопротивление».
Михельсон пошел к Табынску. По дороге получил сообщение: табынский казачий есаул Кузнецов со своей командой захватил и сковал И.Н. Зарубина, И.И. Ульянова, И.В. Губанова и других предводителей. 28 марта подполковник вступил в Табынск. В рапорте Бибикову он сообщил о замирении всех «здешних мест», установлении в них «старого порядка», о своих планах — возвратиться в Уфу, а потом идти к Уральским горам для дальнейших действий. В местах, по которым прошли правительственные отряды, «уфимские жители», по словам Михельсона, «в окрестных деревнях, в отмщение, делают великие разорения». Речь идет, можно полагать, о богатых людях, чиновниках и прочих, которым нанесли ущерб восставшие.
Михельсон 4 апреля вернулся в Уфу, куда незадолго перед тем отправил Зарубина и его помощников. Вскоре к нему доставили и пугачевского атамана В.И. Торнова, продолжавшего действия в окрестностях Бакалов. Тяжелые поражения повстанцев в этих местах, наступление карателей со всех сторон имели следствием быстрое прекращение сопротивления, захват большого числа пленных, выдачу предводителей.
Разгром Чесноковского центра был, конечно, сильным ударом для восстания. Но еще более тяжелым стало поражение главных сил Пугачева в районе Оренбурга. Сюда со стороны Самарской линии подходили войска генералов Голицына и Мансурова. 17 марта они вошли в Новосергиевскую крепость в верховьях реки Самары. От нее уже недалеко было до Оренбурга, Татищевой крепости, Илецкого городка.
«Чрезвычайная буря и снег» несколько задержали Голицына. Как он писал в рапорте Бибикову 18 марта, «по всем известиям, что я получил, видно, будто имеют (восставшие. — В.Б.) намерение зад корпуса тревожить от Илецкой крепости, а из Берды берут свое злодейское войско к Татищевой».
Действительно, Пугачев, понимая важное значение Татищевой крепости, вышел из своей ставки, в которой оставил М.Г. Шигаева за начальника, со значительной частью сил. В Татищеву же по его приказу из Илецкой крепости пришел А.А. Овчинников. Всего собралось от 8 до 9 тыс. повстанцев. Они имели 36 пушек. Крепость укрепили — в разрушенных местах стену дополнили снежным валом, облитый водой, он обледенел и стал внушительной преградой. Пугачев сам расставил пушки. Измерил расстояния от орудий до предельных пунктов на пути вероятного наступления противника, расставил там колышки. Канониров наметил заранее из числа «самых проворных людей», сам же, по словам Почиталина, «показывал правильно стрелять». Затем обратился с речью к защитникам крепости, отдал последние распоряжения.
— Когда же, — говорил позднее на допросе Почиталин, — в Татищевой к обороне против князя Голицына было все приготовлено, Пугачев собрал всю свою толпу и говорил сначала, чтобы послужили с храбростью. Потом дал приказ: тот день, как Голицыну прийти должно будет к Татищевой, чтобы была совершенная тишина и чтобы люди всячески скрылись, дабы не видно было никого, и до тех пор пушкам и каждому к своей должности не приступать, покуда князя Голицына корпус не подойдет на пушечный выстрел ядром.
20 марта разъезды, посланные Пугачевым для наблюдения и разведки, доложили ему, что Голицын приближается — занял уже Переволоцкую крепость. Около нее крутились небольшие повстанческие партии, но их прогоняли. Со своей стороны, Голицын посылает разъезды к Татищевой, сам совершает рекогносцировку. Сначала он сделал вывод, что крепость оставлена мятежниками — там никого не было видно. Но потом убедились, что это не так, предстояла борьба с большим числом ее защитников.
Голицын имел 6,5 тыс. человек. В четыре часа утра 22 марта он, оставив в Переволоцкой для охраны отряд Гринева и весь обоз, довольно большой, двинул вперед авангардный отряд Ю.Б. Бибикова (по батальону гренадер и егерей, 200 лыжников, три эскадрона кавалерии). Через час с главными силами выступил сам.
Бибиков приближался к Татищевой. До нее оставалось четыре версты. Полковник выслал в разведку разъезд из трех чугуевских казаков. Те подъехали к крепости. Она не подавала признаков жизни — повстанцы попрятались кто как мог. Казаки подъехали к воротам. Из нее вышла женщина с хлебом и солью (ее выслали Пугачев, Овчинников и Арапов, скрывавшиеся за воротами). К ней и обратились чугуевцы:
— Есть кто в крепости?
— Были злодеи, да уехали. Теперь в крепости никого нет. Мы, жители, просим князя Голицына идти сюда без всякого опасения.
Казаки подъехали поближе к воротам и заметили, что за ними, позади валов, стоят толпы вооруженных людей. Повернули коней назад и поскакали прочь. Пугачев и другие пытались их догнать — одного схватили, но двое сумели ускользнуть. Они рассказали обо всем полковнику. От него узнал о повстанцах Голицын. Его войска подошли к крепости. Голицын направил против нее свои силы двумя колоннами — правую возглавил Мансуров, левую Фрейман; «передовой деташемент» (авангард) Бибикова тоже поставил с правой стороны, чтобы воспрепятствовать действиям повстанцев с фланга.
Каратели в таком порядке подходили к Татищевой. Пугачевцы затаились... Голицын в овраге построил войска в боевой порядок — пехота в первой линии, кавалерия во второй. Затем занял две высоты, господствующие над местностью и не занятые повстанцами, расставил на ней батареи. Они открыли огонь. Из крепости отвечали из 30 больших орудий. Три или четыре часа продолжалась канонада. Голицын начал штурм. На правый фланг защитников крепости выслал части Фреймана. Навстречу ему Пугачев направил отряд с семью орудиями.
Они губительным огнем поражали врага. Стремительная контратака пугачевцев расстроила ряды солдат, которым они кричали:
— Братцы-солдаты! Что вы делаете? Вы идете драться и убивать свою братью христиан. Мы защищаем истинного своего государя императора Петра III. Он здесь в крепости сам находится!
Но к Фрейману подошла помощь. К повстанцам тоже подходили из крепости новые силы. Бой разгорелся с еще большим ожесточением. Голицын ввел в действие почти все свои силы. В течение трех часов горячее сражение продолжалось с переменным успехом. У Голицына оставался в резерве один только сводный батальон гвардии капитан-поручика Толстого, и он решил ввести в бой и его. Все части карателей ударили в лоб и во фланг повстанцам. В то же время четыре эскадрона и две роты, посланные Мансуровым, заняли дороги на Оренбург и Илек, отрезая пути отступления.
Обходные маневры врага заметили предводители повстанцев. Обстановка усложнялась. Овчинников обратился к Пугачеву:
— Уезжай, батюшка, чтоб тебя не захватили, а дорога пока свободна и войсками не занята.
— Ну, хорошо, поеду. Но и вы, смотрите же: коли можно будет стоять, так постойте; а коли горячо будут войска приступать, так и вы бегите, чтобы не попасть в руки.
В сопровождении четырех людей Пугачев поскакал в Берду. За ним гнались Чугуевские казаки, но не догнали: «У него и его товарищей, — как потом показал Пугачев, — кони были самые хорошие...»
Каратели одолевали. Скоро они ворвались в Татищеву. Сражение продолжалось в крепости. На Илецкой дороге Бибиков тоже «имел в то время сильный бой... с множеством вышедшей из крепости пехоты и конницы». Восставшие сопротивлялись отчаянно. Но потерпели в конце концов решительное поражение.
Бой продолжался шесть часов. «Дело столь важно было, — доносил Голицын, — что я не ожидал таковой дерзости и распоряжения в таковых непросвещенных людях в военном ремесле, как есть сии побежденные бунтовщики». Его части 11 верст преследовали бежавших пугачевцев. Их потери были очень велики — в крепости насчитали 1315 убитых, вокруг нее, по дорогам, лесам и сугробам, — еще 1180 человек. В плен попало около 4 тыс. Повстанческое войско, сосредоточенное в Татищевой, по существу перестало существовать. Все 36 орудий оказались в руках победителей, потерявших 141 человека убитыми и 516 ранеными, т. е. в десять раз меньше повстанцев. Подобные же пропорции в потерях (1:10, 1:20, 1:50 и т. д.) характерны и для других сражений во время наступления карателей.
Гусары. Акварель
Некоторым повстанцам, конечно, удалось спастись. Овчинников, например, с частью сил ушел в Илецкий городок. Другие сумели укрыться по окрестным местам. Но поражение было полным.
Главнокомандующий карательными войсками, узнав о победе Голицына, вздохнул с облегчением: «То-то жернов с сердца свалился!» (в письме к жене 26 марта). На генералов-победителей, по представлению Бибикова, посыпались милости императрицы — кому чины и ордена, кому имения и «невзачет третное жалованье».
Но расчеты на то, что после этой победы с восстанием почти уже покончено, были явно преждевременными. Властям казалось, что после боя у Татищевой осталось только арестовать Пугачева и все будет в порядке. Они принимали соответствующие меры — курьеры и команды появились по Волге и Иргизу, чтобы хватать беглых повстанцев, в том числе и Пугачева. Но в Берде оставалось еще много людей — больше, чем в Татищевой; главное же — повсюду народные низы сочувствовали «императору», готовы были пойти за ним.
Поздно вечером 22 марта, в день поражения под Татищевой, Пугачев прискакал в Берду. В лагере нарастало беспокойство. Некоторые из яицких казаков начали подумывать о том, чтобы спасти свою жизнь — ясно было, что каратели вот-вот придут в Берду и начнутся аресты и казни. Впору было, как им казалось, подумать и о себе. Начал Григорий Бородин, племянник яицкого войскового старшины Мартемьяна Бородина. Он оказался, как это ни странно, среди пугачевцев в Берде, затем под Татищевой, откуда, после поражения, прискакал с Пугачевым. В тот же вечер он пришел к Шигаеву, у которого сидел Федор Чумаков. Их и начал склонять к измене Бородин:
— Я поеду в Оренбург и там расскажу. А между тем не можно ли его (Пугачева. — В.В.) связать?
— Поезжай и предстательствуй за нас всех, чтобы помиловали, а мы постараемся его связать.
Некоторые из казаков, пошедших за Пугачевым, готовы были выдать его, как только над ними нависла серьезная опасность. Смотрели они на подобные вещи довольно просто. Как мы не раз могли убедиться выше, многие представители правительственного лагеря делали то же самое, когда дело доходило до виселицы, — переходили на сторону Пугачева. Конечно, не все. Но и среди пугачевцев далеко не все так легко шли на измену — многие и многие сражались до конца, умирали в сражениях и застенках, оставались верными Пугачеву.
Шигаева смущало, что их, заговорщиков, мало:
— Как нам это одним делать можно! Хорошо, есть ли бы много нас согласилось.
— Уже четыре человека знают, — заверил Бородин. — Я с ними говорил.
— Так поезжай и уговаривай других.
Григорий переговорил еще кое с кем, уехал в Оренбург. Но на следующий день все стало известно Пугачеву — некоторые из тех, с кем вел переговоры Бородин (в том числе старшины), рассказали ему обо всем. Разгневанный Емельян приказал немедленно его повесить, но того и след простыл.
Тогда же, 23 марта, рано утром, у Пугачева собрались ближайшие сподвижники — Шигаев, Витошнов, Чумаков, Творогов, Падуров, Коновалов. Он рассказал им, ничего не скрывая, о тяжком поражении. Обвел всех глазами:
— Что делать? Как вы рассудите, детушки: куда нам теперь идти?
— Мы, — растерянно отвечали они, — не знаем.
— Я думаю, что нам способно теперь пробраться степью, через Переволоцкую крепость, в Яицкий городок. Там, взяв крепость, можем укрепиться и защищаться от поиска войск.
— Власть ваша! Куда хотите. А куда вы, туда и мы.
— Поедем лучше, Ваше величество, — сказал Творогов, — под Уфу к графу Чернышеву. А если там не удастся, то будем близко Башкирии и там можем найти спасение.
— Не лучше ли, — продолжал настаивать Пугачев, — нам убираться на Яик, ибо там близко Гурьев городок, в коем еще много хлеба оставлено, и город весьма крепок.
— Пойдем, — поддержал его Шигаев, — в обход на Яик через Сорочинскую крепость.
Решив так, стали искать провожатого. Пугачев послал за Хлопушей. Когда тот вошел во «дворец», спросил его:
— Ты шатался много по степям, так не знаешь ли дороги Общим Сыртом, чтобы пройти на Яик?
— Этого тракта я не знаю.
— Тут есть хутора Тимофея Падурова, — заметил Творогов, — и он должен знать дорогу.
Но тот, ссылаясь на зимнее время, отказался: как, мол, в такую снежную пору найдешь дорогу? Пугачев упрашивал:
— Ты — здешний житель. Сыщи ты мне такого вожака, который бы знал здешние места.
— Вчера приехал оттуда казак Репин и сказывал, что там дорога есть.
Репина разыскали и приказали вести войско. Но в него включили далеко не всех, а только «доброконных». Остальным же, в большинстве плохо вооруженным крестьянам, другим людям, т. е. пехоте (а таких набралось в Берде уже до 20—25 тыс. человек!), Пугачев приказал расходиться — «кто куда хочет». В военном деле, особенно в такой чрезвычайной обстановке, которая сложилась в те дни, «мужики» были неопытны, малоподвижны. Уходить же от карателей можно было только конницей.
Шигаев начал, по приказу Пугачева, раздавать деньги из казны. Едва только открыли бочки с вином, началась свалка, и Пугачев приказал выбивать днища из бочек — вино потекло рекой по улицам. Многие укладывали пожитки на возы, по слободе во все стороны двигались люди. Некоторые, следуя примеру Бородина, бежали в Оренбург. Но караульные задерживали их, и «тут, — по словам Хлопуши, — кто вознамерился бежать, множество переколото».
Пугачев с двумя тысячами человек и 10 пушками вышел из Берды, оставив в ней все припасы, остальные пушки, провиант, деньги. Направились к Переволоцкой. А из слободы расходились в разные стороны повстанцы, многие (до 5 тыс.) явились с повинной в Оренбург. После полудня 23 марта в слободу прибыла 8-я легкая полевая команда секунд-майора Зубова из Оренбурга. Ее сопровождала огромная толпа оренбургских обывателей — они шли сюда в первую очередь в поисках продовольствия. В руки властей в Берде попало до 50 орудий с припасами, 17 бочек медных денег. Городские жители тащили все, что под руку попадется: продовольствие, имущество. В Оренбурге быстро понизились цены на хлеб. Утром 24 марта Рейнсдорп принимал уже посланца Голицына с известием о победе над Пугачевым под Татищевой. Затем привезли пленного Хлопушу. Отпущенный Пугачевым, он решил проводить в Сакмару жену и сына. По дороге туда заехал в Каргалу.
Каргалинские татары, как и многие другие, колебались, думали о том, как избежать наказания. Местный старшина, узнав о Хлопуше, арестовал его и отправил к губернатору; жену и сына оставил в слободе.
Оружие правительственных войск: палаш кирасира, пистолеты кавалеристов
Шестимесячная осада Оренбурга закончилась. Пугачев же с остатками войска двигался к Переволоцкой, через которую шли дороги из Яицкого и Илецкого городков. Голицын, узнав о движении восставших, приказал войскам занять эту и соседние крепости в верховьях реки Самары, на запад от Оренбурга. Это и было сделано.
Пугачев в ночь на 24 марта остановился на хуторе казака Репина, своего провожатого. Утром пошли к хутору Углицкого. Но на подходе к нему увидели человек 30 лыжников — это была разведка подполковника Бедряги. Пугачев понял, что путь перекрыт:
— Нет, детушки, нельзя нам тут прорваться. Видно, и тут много войска. Опасно, чтобы не пропасть нам всем.
Повернули назад, бросив три пушки. Предводитель пытался ободрить приунывших товарищей:
— Когда нам в здешнем краю не удастся, то мы пойдем прямо в Петербург, и я надеюсь, что Павел Петрович нас встретит.
К вечеру вернулись на хутор Репина. Кругом — горы и снега. Со всех сторон маячили лыжники противника. Всем было не по себе. Пугачев опять обратился к Шигаеву и другим спутникам:
— Теперь куда пойдем?
— Пойдем в Каргалу, а из Каргалы в Сакмару.
— Ну хорошо, а из Сакмары-то куда?
— Пойдем на Яик, а с Яика на Гурьев городок и там возьмем провианта.
— Да можно ли отсидеться в Гурьеве, когда придут войска?
— Отсидеться долго нельзя.
Казак Яков Антипов предложил:
— Мы из Гурьева городка пойдем к Золотой мечети.
— Кто же нас туда проведет?
— У нас есть такой человек, который там бывал.
— Я бы вас провел на Кубань, — Пугачев вспомнил свой старый план, — да теперь как пройдешь? Крепости, мимо коих идти надобно, заняты; в степи снега, то как пройти?!
В обсуждение вопроса включился Кинзя Арсланов:
— Куда вы, государь, нас теперь ведете и что намерены предпринять? Для чего вы у нас не спрашиваете совет?
— Я намерен идти теперь в Каргалу или в Сакмарский городок, пробыть там до весны; а как хорошее время наступит, то пойду на Воскресенские Твердышева заводы.
— Если вы туда придете, так я вам там через десять дней хоть десять тысяч своих башкир поставлю.
— Очень хорошо!
Все приняли такой вариант дальнейшего похода. Разговор этот показывает, что Пугачев и его ближайшее окружение в растерянности перебирали все возможности, хватаясь то за одну, то за другую, точно так же их отвергая, поскольку понимали нереальность большинства планов, силу врага, окружавшего повстанцев со всех сторон. В конце концов сошлись на том, который имел в виду опору на народ в Башкирии, на уральских заводах.
Пугачев снова энергично распоряжается — послать воззвание к башкирам, письмо к Голицыну. Генерала призывают подумать, с кем он воюет, с самим же «императором», а ведь его, Голицына, отец и дед верно служили его, «государя», предкам! Делается это, конечно, с целью подбодрить соратников, приунывших в последние дни.
26 марта Пугачев вошел в Каргалинскую слободу, которую, как и Сакмару, Рейнсдорп не догадался занять военными командами, а ограничился тем, что поставил наблюдательные посты. В Каргале освободили из погребов всех повстанцев, посаженных туда местными старшинами, а их самих казнили. Пробыл здесь Пугачев не более часа. Оставив отряд в 500 человек во главе с Мясниковым, пошел к Сакмарскому городку. Так как не хватало продовольствия, Пугачев послал отряд Творогова в Берду, и он, ворвавшись в слободу, взял все, что нужно, захватил в плен команду из Оренбурга и вернулся обратно. Творогов сообщил, что в Берду выступают войска из Оренбурга. На самом деле это были передовые части войска Голицына. Сам Голицын тоже шел сюда из Татищевой, в которой оставил генерала Мансурова с частями для наблюдения, чтобы Пугачев не пробрался к Яику. Потом Мансурову приказал идти к Илецкому и Яицкому городкам.
30 марта Голицын, двигавшийся сюда из Татищевой, находился уже в Чернореченской крепости, недалеко от Оренбурга и Сакмары. Он получил известие: много «отчаянной сволочи» скопилось в Каргале и Сакмарском городке. К Пугачеву, действительно, собралось немало новых людей — 2 тыс. башкир и др. Силы его снова увеличились — до 4—5 тыс. человек. У него было много провианта и фуража.
Голицын на следующий день перешел в Берду. Побывал в Оренбурге и, взяв здесь подкрепление, вернулся в слободу. 1 апреля, в два часа утра, вышел из нее. При подходе к Каргале оказалось, что там собрались основные силы Пугачева. Повстанцы заняли удобные позиции среди гор, рвов. По дороге, которая вела к слободе, выставили семь орудий. Но решительной атакой батальоны Толстого и Аршеневского выбили повстанцев с их позиций, и они начали отступление к реке Сакмаре. Подошли к пильной мельнице между Каргалой и Сакмарским городком, и здесь каратели, пустив в ход орудия, окончательно их разбили — преследуя восемь верст, гусары на плечах отступавших ворвались в Сакмару. Повстанцы рассеялись в разные стороны. Многие попали в плен, среди них — Витошнов, Почиталин, Горшков, Падуров. Погибло до 400 человек. Каратели взяли весь обоз, провиант, фураж. Они же потеряли только 8 человек ранеными.
Пугачев бежал с сотней казаков, яицких и илецких, сотней заводских работников и 300 башкир и татар; всего с ним было 500 человек. «Не кормя, во всю прыть» доскакали до Тимашевой слободы, покормили лошадей. Поскакали дальше «и, приехав в Ташлу, ночевали».
Пугачев решил идти в Башкирию. На Яик путь был закрыт. Корпус генерала Мансурова в это время двигался из Татищевой к Яицкому городку, занимая по пути без боя крепости. 15 апреля на реке Быковке он разбил отряд А.А. Овчинникова и А.П. Перфильева с 500 казаками и 50 калмыками. Повстанцы потеряли 100 человек убитыми, некоторые попали в плен, другие прибежали в городок. Здесь на круге казаки, чтобы спасти себя, решили связать Н.А. Каргина и М.П. Толкачева и семерых других активных деятелей восстания. С тем и пришли к Симонову, прося о помиловании. К дому Устиньи поставили караул. Многие казаки бежали в степь. Это сделали еще раньше, после поражения на Быковке, и Овчинников с Перфильевым, догнавшие потом Пугачева у Магнитной крепости.
16 апреля Мансуров вошел в Яицкий городок. Начались аресты. Военные команды «очищали» окрестности, прежде всего дороги, от «мятежников». 1 мая отряд подполковника Кандаурова занял Гурьев. Тем самым Яик почти на всем его протяжении каратели освободили от восставших.
На главных командиров вскоре посыпались награды. Правда, 9 апреля в Кичуевском фельдшанце умер от лихорадки главнокомандующий А.И. Бибиков. Но к месту сражения с Пугачевым прибывали новые генералы, и замена скоро нашлась. Это было для властей тем более необходимо, что восстание, вопреки их уверенности, вскоре разгорелось с новой силой.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |