Глава 2. Инструкции Бестужева

Одним из важнейших документов, свидетельствующих об очень серьезной обстановке, сложившейся в отношениях Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны, а также их отношениях с окружающими и, прежде всего, с императрицей и А.П. Бестужевым, являются так называемые «Инструкции для лиц, назначаемых состоять при Великой Княгине Екатерине Алексеевне и при Великом Князе Петре Федоровиче, сочиненные графом А.П. Бестужевым-Рюминым», изданные П.И. Бартеневым во второй книге «Архива кн. Воронцова», появившейся в 1871 году. Публикация открывалась письмом графа А.П. Бестужева к Елизавете Петровне от 10 мая, в котором говорилось: «Всепресветлейшая, Державнейшая, Великая Государыня, Императрица и Самодержица Всероссийская, Государыня Всемилостивейшая. Сим всенижайшую смелость приемлю сочиненную по всевысочайшему Вашего Императорскаго Величества повелению инструкцию на всевысочайшую Вашего Императорскаго Величества апробацию всеподданнейше поднесть; другая же изготовляется, и как скоро и та поспеет, то равномерным же образом к высокомонаршеским Вашего Императорскаго Величества стопам подвергнется. Також за всеподданнейшую мою должность поставляю к тому еще присовокупить переводы с присланной ко мне от Его Императорскаго Высочества^*. Его Императорское Высочество всемилостивейшаго Вашего Императорскаго Величества соизволения себе испрашивает; я же с глубочайшим респектом и ненарушимою верностью до последняго издыхания моего пребуду, Вашего Императорскаго Величества всеподданнейший раб г. Алексей Бестужев-Рюмин. В 10 мая 1746»¹.

За этим текстом под литерой «А» шла инструкция для гофмейстерины великой княгини². Затем, под литерой «Б» шло второе письмо графа А.П. Бестужева, в котором говорилось: «Всепресветлейшая, Державнейшая, Великая Государыня Императрица и Самодержица Всероссийская, Государыня всемилостивейшая. При сем всенижайше следует и вторая инструкция; оная, так как и первая, по чинимым в нынешней младости проступкам во всех пунктах сочинена. Впрочем же всеподданнейшее и слабейшее мое мнение есть, дабы Ваше Императорское Величество Его Императорскому Высочеству как наискорее позволена дать соизволили известныя определения, с которых Вашему Императорскому Величеству вчера переводы всенижайше поднесены, обер-маршалу Брюммеру и камергеру Берхгольцу отдать, чем они сами побуждены будут увольнения своего отсюда просить: тогда в всевысочайшем Вашего Императорскаго Величества соизволении состоять будет, разсудите ли их достойных какого насаждения, или токмо что-либо на проезд всемилостивейше пожалуете. Я же с глубочайшим респектом и ненарушимою верностию до последняго издыхании моего пребуду Вашего Императорскаго Величества всеподданнейший раб г. Алексей Бестужев-Рюмин. В 11 мая 1746»³. Далее сразу за этим текстом шли «указ и инструкция» для воспитателя великого князя⁴.

Публикуя этот документ, как мы видели выше, П.И. Бартенев замечал, что «печатаемая инструкция сохранилась не в подлиннике, а в списках»⁵. Но это утверждение не совсем верно: в РГАДА хранится дело, содержащее беловики упомянутых инструкций и другие документы⁶. В состав упомянутого дела входят 11 документов. Оно открывается обрывком листа серой бумаги с надписью «Инструкции Чоглокову» (с косой складкой относительно приведенного текста); трудно сказать: был ли это пакет, предназначенный для пересылки инструкций, или пакет для хранения дела в архиве. Однако поскольку в деле имеются инструкции (указы) для М. Чоглоковой, то, по-видимому, верно первое предположение. Об этом говорят и следы перегибов листов, которые, скорее всего, свидетельствуют об их отсылке в письме. Загрязнения внешних листов некоторых документов происходят, по нашему мнению, оттого, что их небрежно использовали или хранили. Документы в деле имеют старую пагинацию, представляющую, по-видимому, порядковые номера целых документов, которые они получили в Петербургском Государственном архиве МИД В приводимой таблице сведены основные характеристики документов рассматриваемого дела.

Кроме того, необходимо отметить, что часть документов написана на правой половине листов (л. 1—3, 4—17, 18—26, 37, 39), а часть — по всей ширине (л. 27, 41) или с небольшими полями (л. 29—30, 33—34). Нам представляется, что рассматриваемое дело составлено из двух: к первому принадлежат две большие инструкции (л. 4—17 и 18—26), являющиеся беловиками, датируемые 1746 годом, при которых нет никаких следов редакционной работы и цитированных писем графа А.П. Бестужева, которые опубликовал П.И. Бартенев. Ко второму делу относятся все остальные документы (судя по датам переводов — 1747 года), содержащие различные варианты и редакционные правки. Нет сомнения, что документы первого дела использовались при составлении второго и, возможно, посылались воспитателям для ознакомления.

Рассмотрим теперь отдельные документы. Начнем с указа безымянному воспитателю великого князя, в котором говорится: «Всемилостивейше повелеваем вам до дальнейшаго указа при Его Императорском Высочестве великом князе нашем любезном племяннике всегда неотлучно и как в гуляниях, так и походах быть, и того наиглавнейшее наблюдать, чтоб Его Высочество при отправлении молитвы в своей комнате, особливо же Божией службе в церкви с должным благоговением присутствовал; чтоб Его Высочество нежное свое здравие хранил и, следователно, от всего того, еже оному наималейше вредително или же предписанию лейб-медикусов наших противно быть могло б, воздерживался; чтоб Его Высочества поступки и поведении при всяком случае с высоким его достоинством сходственны и к каждому почину и состоянию разпоряжены были; а ежели иногда кто в чем Его Императорским Высочеством проступится или его прогневает, сам персонально никого не наказывал, ибо такой поступок с достоинством его сходен быть не может, того ради по изследовании обстоятелно приказал бы наказать; чтоб к Его Высочеству в комнату никто кроме для услужения комнатных служителей, то есть для одевания или роздевания и протчих потребностей никогда, а особливо по здешнему обычаю лакеи отнюдь не входили, придворныя же кавалеры далее анти каморы не ходили, наименше же о чем-либо докладывать осмелились, но каждой из находящихся при нем камер геров или камер юнкеров и иных всякого чина и достоинства имеют к вам обо всем адресоватся, а Его Высочество прямо не утруждать под опасением нашего гнева. Ежели великой князь какую нужду иметь будет, нам объявить, то и сие чрез вас учинится имеет. Сии суть наиглавнейшие пункты должности вашей при Его Императорском Высочестве, которую вы точно наблюдать и Его Высочеству полезныя советы подавать, а обо всем том, еже вы в поведении Его Императорского Высочества со высочайшим нашим намерением несходственного или тому противного усмотрите или же когда б кавалеры или протчие при нем находящияся служители в противность сего нашего указа и наложенной на них должности поступать стали, немедленно нам наивернейшее доносить имеете».

Далее идет известная нам по публикации П.И. Бартенева инструкция для человека, приставляемого к Петру Федоровичу, начинающаяся словами: «По всевысочайшему Ее Императорскаго Величества указу, всенижайше проектованная инструкция для имрека»^**. Текст инструкции заканчивается на листе без пагинации словами: «послана такова же к Ее Императорскому Величеству в 10 день майя 1746». Бартенев помещает под этой датой инструкцию для дамы, приставляемой к Екатерине Алексеевне, что, вероятно, является ошибкой (об этом ниже).

За инструкцией для воспитателя великого князя следует в рассматриваемом деле инструкция для гофмейстерины, начинающаяся словами: «Понеже Мы из матерняго...» и заканчивающаяся припиской, помещенной на л. 26 об.: «к Ее Императорскому Величеству послана такова ж в 11 день майя 1746».

Далее идет черновик (с исправлениями и вставками) «Инструкции для Чоглокова», называющийся тут как «Указ нашему камергеру Николаю Чоглокову». За ним следует перевод этого «Указа» на немецкий язык (с небольшими правками и одной маленькой вставочкой на полях; вверху слева написано — Translata то есть сокращение немецкого слова Translation — перевод)^***. В отличие от беловика указа для воспитателя великого князя, а также всех других помещенных в деле документов, перевод завершается подписью Elisabeth и датой 12 april 1747. Из этого можно сделать вывод, что и указ на русском языке был подписан императрицей.

Далее идет черновик под заглавием «Указ нашей статс даме и обер-мейстерине при Ее Императорском Высочестве великой княгине Марье Чоглоковой», а затем его перевод на немецкий язык, заканчивающийся, как и предыдущий перевод: той же датой и подписью. На следующем листе приводится правленый текст упомянутого указа: «Будучи мы поныне поступком вашим при Ее Императорском Высочестве великой княгине совершенно довольны мы высочайше заблагоизобрели всемилостивейше нами объявленные вам изустные повеления сим подтвердить, а имянно: чтоб вы наиглавнейшее того наблюдали, дабы Ее Высочество при отправлении молитвы в своей комнате особливо же во время Божией службы должное благоговение оказывала; чтоб Ее Императорское Высочество здравие свое хранила, следовательно, от всего того, еже оному вредително или же предписанию наших лейб-медикусов противно быть могло б, воздерживалась; чтоб все Ее Высочества поступки и поведении с высоким Ее достоинством сходственны и к каждому по чину и состоянию распоряжены были; чтоб к Ее Высочеству в комнату никто ни из фрейлин, ниже из кавалеров кроме одной определенной для убирания и раздевания камер-фрау или камер-юнкферы без спросу у вас не входил, наименше же о чем-либо докладывать или же сообщать осмелился, но каждая или каждой, какова б кто чина или состояния ни был к вам обо всем адресоватся имеет под опасением нашего гнева. Ежели великая княгиня какую нужду иметь будет, им донести, то сие чрез вас учинится имеет. Мы никако не сумневаемся, что вы сей наш указ во всем точно исполните [далее зачеркнуты слова: «и нам немедленно обо всем том доносить будете» и вставлено] подавая Ее Высочеству полезныя советы, а ежели вы в поведении великой княгини со всевысочайшим нашим намерением что-нибуть несходственного или тому противнаго усмотрите, или же когда б кто из Ее придворнаго штату в противность сего нашего указа и наложенной на каждого должности поступать стал, [далее дописано] то вы к нам обо всем том немедленно доносить имеете».

Как уже говорилось, в цитируемом деле отсутствуют письма Бестужева, которыми он сопровождал посылаемые инструкции. Весьма примечательно, что эти письма, не сохраненные в официальных документах, попали вместе с инструкциями в архив Воронцова. Не исключено, что копии этих документов Бестужев сам направил графу Михаилу Илларионовичу, пытаясь заручиться его поддержкой и одновременно узнать мнение опытного царедворца. Не имея подлинников этих писем, нельзя надежно утверждать, к каким инструкциям они относятся (как и порядка самих инструкций), так как в них нет никаких признаков принадлежности к той или иной инструкции, хотя во времени они явно разделены словами из второго (по Бартеневу) письма: «При сем всенижайше следует и вторая инструкция; оная, так как и первая, по чинимым в нынешней младости проступкам во всех пунктах сочинена».

Нам представляется, что инструкция для наставника Петра Федоровича должна идти первой (кроме порядка в упомянутом подлинном деле, в котором также не исключена путаница, возникшая, возможно, еще в Петербургском Государственном архиве МИД). За подобное предположение говорят следующие соображения: 1. Петр Федорович — наследник российского престола, главная фигура, вокруг которой сосредотачивались все интересы. 2. В конце инструкции для «знатной дамы» есть слова, обращенные к обоим супругам, которых нет в инструкции для воспитателя Петра Федоровича: «...Вы ее (великую княжну. — О.И.) при всяком случае, как о том, так и о Нашей совершенной благосклонности и наилучшем виде обнадежить можете с таким присовокуплением, что как Мы Нашу вящую радость и удовольствие о благосостоянии и приращении Нашей Империи чувствуем, равно так и о совершенствах, высоких качествах и добродетелях и неотменном благополучии Их Императорских Высочеств, яко Наших сердечно любезнейших детей, имеем; а дабы их обоих что далее, то вяще о том удостоверить, то Мы дозволяем им совершенную свободу и всегда к Нам отверстой доступ для изустнаго донесения о своих нуждах, дабы Мы тем случай получить могли им Нашим матерним советом и действием сходственно с поверенностию во всем способствовать» (курсив наш. — О.И).

Мы берем на себя смелость утверждать, что «Инструкции Бестужева» 1746 года не были утверждены императрицей. Это следует из слов цитированного указа: «...Мы высочайше заблагоизобрели всемилостивейше нами объявленные вам изустные повеления сим подтвердить», в которых не упоминаются письменные документы. Кроме того, в беловиках «Инструкций» осталось слово имрек и нет подписи Елизаветы Петровны. Следует также заметить, что нет никаких упоминаний об этих инструкциях и в воспоминаниях Екатерины II, хотя, согласно мнению Бестужева, приставленной к ней даме позволялось «когда то потребно будет и сию инструкцию прочитать дать»^****. Краткая инструкция была, по-видимому, более в духе Елизаветы Петровны, не желавшей своей подписью закреплять жесткие обвинения в адрес великокняжеской четы, содержащиеся в бестужевских инструкциях 1746 года. Однако они все-таки не были уничтожены, поскольку содержали весьма подробную картину и план того, что необходимо было делать лицам, приставленным к великокняжеской семье.

Тексты бестужевской «Инструкции»

Благодаря различным источникам информации, граф А.П. Бестужев доподлинно знал обо всем, что происходило с великокняжеским семейством. Недаром Екатерина с удивлением констатировала, как хорошо Бестужев был обо всем информирован; он «как будто жил в моей комнате» (337). Ожидая упреков от Елизаветы Петровны в обвинительном характере инструкций, Бестужев заметил (во «втором», по Бартеневу, сопроводительном письме), что «оная, так как и первая, по чинимым в нынешней младости проступкам во всех пунктах сочинена». В инструкции для гофмейстерины, говоря о ее назначении, граф Бестужев ссылается на пример «других знатных Дворов». Примечательно, что этого нет в инструкции для воспитателя Петра Федоровича и что еще раз, по нашему мнению, косвенно свидетельствует о том, что автор после (или предвидя) критики хотел защитить свое творение.

Здесь, между прочим, возникает вопрос, кто писал две большие инструкции: один Бестужев или он привлекал еще кого-то? Примечательно, что единственное имя, которое есть в инструкции для наставника Петра Федоровича, — это имя Штелина^5*. Более того, в инструкцию введено его расписание занятий, а среди недостатков великого князя приводятся и те, которые описал Штелин в своих «Записках о Петре III». Ему, с начала июня 1742 года имевшему непосредственный контакт с Петром Федоровичем в качестве учителя и воспитателя, были хорошо известны особенности характера воспитанника. Штелин в своих «Записках о Петре III» пишет, что при преподавании Петру Федоровичу «хронологии и положения текущих государственных дел» он совещался с канцлером графом Бестужевым⁷. В 1745 году императрица, освободив Штелина от должности воспитателя великого князя, произвела его в надворные советники и в библиотекари Петра Федоровича, «с непременным приказанием быть постоянно при великом князе, чтобы Его Высочество мог пользоваться его наставлениями». По словам Штелина, Елизавета Петровна «приказала ему, чтобы он каждое утро присутствовал при вставании и одевании великого князя, чтоб удержать дерзких камердинеров и лакеев от непристойных разговоров с Его Высочеством»⁸. Без авторитетного свидетельства Штелина граф Бестужев вряд ли стал подавать свои инструкции императрице.

Рассмотрим теперь названные документы; начнем с «Инструкции для обер-гофмейстерины». Начнем с главного — второго пункта, в котором говорилось о самой насущной проблеме — рождении наследника российского престола: «И понеже при том Ее Императорское Высочество достойною супругою дражайшего Нашего племянника, Его Императорского Высочества Великого Князя и Империи Наследника избрана, и оная в нынешнее достоинство Императорского Высочества не в каком ином виде и надеянии возвышена, как токмо дабы Ее Императорское Высочество своим благоразумием, разумом и добродетельми Его Императорское Высочество к искренней любви побуждать, сердце его к себе привлещи, и тем империи пожеланной Наследник и отрасль Нашего Всевысочайшаго Императорскаго Дома получена быть могла; а сего без основания взаимной истиной любви и брачной откровенности, а именно без совершенного нраву его угождения, ожидать нельзя: того ради Мы к Ее Императорскому Высочеству всемилостивей шее надеяние имеем, что она, в том рассуждении, что собственное ее счастие и благополучие от того зависят, о сем важном виде зрело уважать и к достижению оного, с своей стороны, наилучшее угождение и все возможные способы вяще и вяще употреблять не преминет. Вам же наикрепчайше повелеваем сие Нам и всему отечеству толь важное желанно Ее Императорскому Высочеству Великой Княгине, при всяком случае, ревностно представлять и неотступно побуждать, чтоб Ее Императорское Высочество с своим супругом всегда, со всеудобьвымышленным добрым и приветливым поступком, его нраву угождением, уступлением, любовию, приятностию и горячестию обходилась и генерально все то употребляла, чем бы сердце Его Императорского Высочества совершенно к себе привлещи, каким бы образом с ним в постоянном добром согласии жить; все случаи к некоторой холодности и оскорблению избегать, и потому себе самой и своему супругу наисладчайшее и благополучнейшее житие, а Нам желаемое исполнение Наших полезных матерних видов исходатайствовать и всех Наших верных подданных усердное желание исполнить.

И для того вы крайнейшее старание ваше приложите дражайшее доброе согласие и искреннейшую любовь и брачную поверенность между обоими Императорскими Высочествами возможнейше и неотменно соблюдать, наималейшей холодности или недоразумению приятным советом и приветствием обоим предупреждать и препятствовать, в неудачливом же случаев Нам немедленно вернейше о том доносить. В котором виде Ее Императорскому Высочеству Великой Княгине представлять и ее уважать заставить, что ее супруг не токмо ее Государь, но со временем ее Император, а она тогда в совершенном его покорении будет, так как они оба теперь первейшими Ее Императорского Величества подданными в Российской Империи суть, и потому Ее Императорское Высочество, для собственного своего настоящего и будущего блага, по справедливости во всем по воле своего супруга поступать, а для содержания горячей любви и постоянного согласия и в несправедливо оказующихся вещах лучше себе принуждение учинить имеет, нежели прекословием или упрямством к весьма вредительному несогласию и холодности между собою, а Нам к наичувствительнейшему прискорбию и сокрушению случай подавать».

Необходимо заметить, что соответствующий пункт инструкции для наставника Петра Федоровича был меньше раза в три, что еще раз доказывает, что на тот момент всю вину в отсутствии наследника относили к Екатерине. Вот как звучал этот пункт, шедший третьим — после пункта о сохранении здоровья великого князя: «Чтоб для постоянного соблюдения, наисладчайшего и благополучнейшего сожития Их Императорских Высочеств, Великого Князя и супруги его, а именно для содержания ненарушимого и совершенного согласия, брачной поверенности и любви, все способы и увещевания употреблены, взаимное учтивство, почтение и дружество одного к другому соблюдены и все противное тому предупреждено и отвращено быть могло, которой притчины ради накрепко смотреть надлежит, чтобы между Их Императорскими Высочествами ни малейшее несогласие не происходило, наименьше же допускать, чтоб между толь высокосочетавшимися какое преогорчение вкоренилось, или же бы в присутствии дежурных кавалеров, дам и служителей, кольми меньше же при каких посторонних, что либо запальчивое, грубое или непристойное словом или делом случалось».

Но реализации сокровенного плана могут мешать, прежде всего посторонние интересы и связи. Отсюда вытекает третий пункт «Инструкции для обер-гофмейстерины»: «Для достижения же столь полезного вида уповаем Мы, что Ее Императорское Высочество и наружное свое обхождение со всеми при Дворе таким образом учредить, как то с высоким Ее достоинством сходственно и дражайшему Ее супругу угодно быть может. Для наилучшего же удостоверения того и для вящей знатности Ее Императорского Высочества повелеваем Мы вам Ее Высочество из Ее покоев публично, и как к аудиенциям, или на куртаги, так и к столу, к игре, и куда бы Ее Императорское Высочество для препровождения времени ни пошла, всегда за нею следовать, а притом надзирание иметь, дабы Ее Императорское Высочество с своими дежурными или другими кавалерами всегда сходственно с своим достоинством и респектом поступала, и, следовательно, всякой непристойной и подозрение возбуждающей фамилиарности, предпочтительности одному пред другим и всяких неприличных издеваний избегала, якоже генерально никакой кавалер, или кто бы оной ни был, ниже какая камер-юнгфера, смелости принять не имеет Ее Императорскому Высочеству на ухо шептать, письма, цедулки или книги тайно отдавать, но для того, под опасением всевысочайшего Нашего истязания, единственно к вам или же в отсутствии вашем к камер-фрау, имреку, Ее Императорского Высочества адресоваться имеют.

Еще меньше же того Мы уповать можем, чтоб Ее Императорское Высочество с пажами и комнатными служителями, мунд- и кофе-шенками, тафель-декерами и лакеями, к явному предосуждению своего высокого достоинства, наималейшую какую фамилиарность иметь, или в разговоры их и в шутки с ними мешаться хотела; а ежели бы что-либо подобное тому оказалось, то вы имеете именем Нашим от того искусно отсоветывать и Наше всевысочайшее негодование о том оказывать.

Також вам не позволять, чтоб у Ее обыкновенно прохожих дверях и выходов, или в передних, купцы, галантереи продавцы и тому подобные мещане, особливо же не будучи нарочно призываны, становились, выходу Ее Императорского Высочества дожидались и, не доложась прямо, особливо же с делами, кои до них не касаются, к Ее Высочеству адресовались; но им надлежит (для избежания всяких внушений, рекомендаций и подобного тому, також для препятствования дорогого закупления ненадобных товаров и для предостережения великих долгов), хотя они и призываны будут, с своими товарами к вам, или по меньшей мере к камер-фрау Ее Императорского Высочества адресоваться и Ее Высочества повеления и ответа ожидать.

Наших же лейб-медикусов, кои иногда и при добром здравии к Ее Императорскому Высочеству приходят и о соблюдении онаго попечение имеют, надлежит с докладу всегда милостиво к себе допущать и на осведомления их о состоянии здравия сериозно ответствовать; равномерно ж и всех тех принимать, кои прямо от Нас самих, или же от Его Императорского Высочества Великого Князя, к Ее Императорскому Высочеству посылаются».

Но была еще одна помеха, которая особенно не нравилась графу Бестужеву, а отчасти и императрице, — попытки вовлечь Екатерину в политические вопросы, борьбу партий и т. п. Поэтому появился четвертый пункт: «И яко в протчем Ее Императорское Высочество, для толь спокойнейшего и удовольствительнейшего жития, публичными государственными или иными делами не отягчена, тако наиспособнейше для Ее Высочества будет, и она наиразумнейше учинит, когда в здешняя государственные или Голштинского правления дела и до того касающееся мешаться или комиссии и заступления на себя снимать, наименьше же в публичных и партикулярных делах противную сторону против своего супруга принимать не станет, чем токмо недоброжелательным партиям и Нам толь гнусным фракциям путь очистится, а недоверность и тайное неприятельство на наших верных министров, коим дела поручены, возбуждается. Сие вы имеете Ее Императорскому Высочеству при оказующихся случаях откровенно представлять, и, когда то потребно будет, и сию инструкцию прочитать дать; а Ее Высочество, для толь явственнейшего показания своего прямого мнения и с Нашими распоряжениями удовольствия, не меньше же того для избежания всякого подозрения от излишней и тайной переписки, всегда потребные свои письма в Нашей Коллегии иностранных дел сочинять и к подписанью себе приносить приказать может» (курсив наш. — О.И.). Какие верные министры тут имелись в виду — очевидно.

Некоторые проблемы были у Екатерины, возможно, с первым пунктом — вопросами веры. В «Инструкции для обер-гофмейстерины» говорилось: «Яко поспешествование Ее Императорского Высочества собственной чести, совершенства и благополучия при сем единственным Нашим видом есть, а сие без Божеского вспоможения и благословения достижено быть не может, тако Мы, во-первых, желаем, чтоб Ее Императорское Высочество, не токмо наружно, или для вида, но наиглавнейше внутренно и действительно, во всем ее поведении нелицемерную богобоязливость и благоговейность и истинное усердие к Православной Греческой вере имела; и вам сим повелевается и препоручается на то прилежное смотрение иметь, Ее Императорское Высочество верным советом к тому побуждать и ей при востребуемом случае о том напоминать и обнадеживать, что тем Наше соизволение исполняется».

Екатерине, воспитаннице западной культуры, протестантке, еще в детстве ставившей перед своим пастором вопрос об устройстве мироздания^6*, а потом, в России, познакомившейся с Вольтером, было трудно усваивать истины православия, да тем более на незнакомом еще русском языке. Она честно признается, что, готовясь к обращению в православие, она учила подготовленное для нее исповедание веры «как попугай» (48). Но главное, что в 15 лет она «хотела быть русской, чтобы русские меня любили» (61), а это было невозможно без подлинного принятия православия.

Враги Екатерины распространяли лживые слухи о ее безбожии и т. д. Брикнер в своем труде колебался по поводу этого вопроса: «Трудно сказать, как сама Екатерина внутренне относилась к вопросу о перемене религии. Мардефельд писал Фридриху II: «Я недоумеваю лишь относительно следующего обстоятельства: мать думает или показывает вид, что думает, будто молодая принцесса не решится принять православия». Вследствие этого король писал к Иоганне-Елизавете: «Мне остается только просить вас победить в вашей дочери отвращение к православию». Иоганна-Елизавета попыталась было в беседе с императрицею выставить на вид, ссылаясь на пример супруги царевича Алексея Петровича, что и ее дочь могла бы сделаться супругою наследника всероссийского престола, не принимая православия; но императрица настаивала на необходимости перемены исповедания. Очевидно, с целью успокоить тревожившегося мыслью об этой мере отца, молодая принцесса в это время писала ему, что после тщательного изучения дела она убедилась в ничтожности различия между исповеданиями в отношении догматов и в том, что различие относится более к внешнему богослужению. При всем этом, однако, Мардефельд доносил королю Фридриху II, что молодая принцесса часто находилась в страшном волнении, что она плакала и что нужно было тайком приглашать к ней лютеранского пастора, дабы хотя несколько успокоить ее. Ко всему этому, однако, Мардефельд прибавляет: «Честолюбие берет свое»⁹.

Все подобные суждения оспаривает В.А. Бильбасов в своей статье «Вопрос о перемене веры», помещенной в Приложении к первому тому «Истории Екатерины Второй». Он пишет, касаясь цитированного высказывания Брикнера «о мере внутренней религиозности Екатерины»: «Напротив, нам кажется очень нетрудно: она относилась к этому вопросу так, как сама же сообщала в письмах к отцу, т. е. именно так, как только может относиться к подобному вопросу 15-летняя девочка. Конечно, лицемеры решают, что принцесса была прежде дурною лютеранкою и стала теперь дурною православною; но только лицемеры и способны серьезно ставить вопрос об искренности религиозных убеждений у юной принцессы накануне ее помолвки. Перемена религии была для нее средством, никак не целью...»¹⁰ Бильбасов считает, что появлению мифа о проблемах с переменой веры принцессы Софии способствовали маркиз Шетарди, Мардефельд, а также Иоганна-Елизавета. «Ложь Шетарди опровергнута, — замечает историк, — Бестужевым-Рюминым; ложь прусского посланника и княгини Цербстской остается до настоящего времени не опровергнутою и повторяется всеми, даже новейшими историками»^{7* 11}. Нам представляется, что более был прав все-таки А.Г. Брикнер, которого Бильбасов явно недолюбливал и при любом возможном случае стремился уличить в ошибке.

«Инструкция для гофмейстерины» кончалась такими словами: «Настоящая инструкция во всех пунктах и содержании оной вам сим, для оказания Нашего всемилостивейшего соизволения правилом служить имеет, по которой вы поступать и Нам от времени до времени исправное доношение чинить должны. И яко Мы к Ее Императорскому Высочеству Великой Княгине всемилостивейшее надеяние имеем, что она сие определение, яко клонящееся к собственному ее благополучию и ненарушимому удовольствию, за источник Нашей матерней любви приимет и признает, тако вы ее при всяком случае, как о том, так и о Нашей совершенной благосклонности и наилучшем виде обнадежить можете с таким присовокуплением, что как Мы Нашу вящую радость и удовольствие о благосостоянии и приращении Нашей Империи чувствуем, равно так и о совершенствах, высоких качествах и добродетелях и неотменном благополучии Их Императорских Высочеств, яко Наших сердечно любезнейших детей, имеем; а дабы их обоих что далее, то вяще о том удостоверить, то Мы дозволяем им совершенную свободу и всегда к Нам отверстой доступ для изустнаго донесения о своих нуждах, дабы Мы тем случай получить могли им Нашим матерним советом и действием сходственно с поверенностию во всем способствовать».

Представленные графом Бестужевым «Инструкции» не понравились императрице, хотя, наверное, кое-какие моменты обсуждались с ней; инструкции проектировались, несомненно, по ее повелению. Причины? Почувствовала ли Елизавета Петровна какой-то скрытый подвох — хороши наследники, выбранные ею? Однако никакие фундаментальные принципы монархии, кажется, не ставились в них под сомнение; Петр Федорович признавался наследником престола, а Екатерина Алексеевна — его женой. Вероятно, императрице не захотелось подписывать столь подробный и жесткий приговор поведению великого князя и его жены^8*. «Все это знают, зачем же тогда об этом еще и писать, а затем мне подписывать, создавая столь неприятный документ?» — так могла рассуждать Елизавета Петровна. Да еще давать его читать «обвиняемым». Вполне возможно, что эти «Инструкции» легли в основу обвинения Бестужева в том, что он хотел поссорить императрицу с великокняжеской семьей? В первом пункте обвинения говорилось: «1) Клеветал Ее Императорскому Величеству на Их Высочеств, а в то же время старался преогорчить и Их Высочества против Ее Императорского Величества»¹².

Нет сомнения, что бестужевские «Инструкции» были слишком обстоятельны. Зачем так много было уделять места здоровью, хотя этот вопрос был, несомненно, важен? Надо было не писать, фиксируя очевидное, а срочно что-то делать — вот как, нам кажется, думала императрица, отклоняя эти инструкции. Были в них отдельные детали, которые также должны были вызвать возражения Елизаветы Петровны, если не были оговорены с ней заранее. Так, мотивируя поведение наставника, автор инструкции писал: «Но яко по дальнейшему рассуждению, а именно, что Его Императорское Высочество, яко Наш избранный и объявленный Наследник Империи и Престола, впредь Нашею Империею державствовать имеет, Наша искренняя любовь и матерное попечение единственно к тому распростирается, дабы Его Императорское Высочество сериозным упражнением себя к тому из дня в день искуснее и достойнее учинить и всей нации любовь вяще приобрести мог многие же важные государственные дела Нам к ежеденному да и почти к ежечасному обхождению и наставлению Его Императорского Высочества толико времени не дозволяют, колике Мы по матерней Нашей любви и по всемилостивейшему Нашему мнению того желали: тако Мы к исполнению сего Нашего полезного вида всемилостивейшее Наше надеяние на вас, имрека, Нам любезноверного положить и к ежеденному обхождению с Его Императорским Высочеством и для верного поспешествования Нашего благомнительного и к благу Его Императорского Высочества клонящагося намерения вас определить всемилостивейше соизволили». Но разве воспитание наследника престола не было важнейшим государственным делом?

Рассматривая «Инструкции 1746 года» мы не можем согласиться с мнением В.А. Бильбасова, посчитавшего их бессодержательными¹³. На наш взгляд, как инструкция для наставника Петра Федоровича, так и инструкция для Екатерины Алексеевны являются капитальными документами, хорошо показывающими, какая атмосфера царила около великокняжеской семьи и внутри нее.

Так или иначе, но подготовленные графом Бестужевым инструкции были отвергнуты, а вместо их через год приняты значительно более короткие. Елизавета Петровна в 1746 году решила действовать кавалерийским наскоком, думая, что одной головомойкой она решит все проблемы; но инструкции все-таки потребовались.

Реальность глазами Екатерины

В 20-х числах мая 1746 года к великокняжеской чете были назначены М.С. Чоглокова и В.А. Репнин (на место уволенного Брюммера)^9*. При этом первая, согласно Екатерине, была ставленница Бестужева и родственница Елизаветы Петровны (91, 246). Прусский посол барон Мардефельд, говоря о Чоглоковой, пишет, что она, будучи приближенной императрицы, «взяла сторону министра», то есть Бестужева¹⁴.

Сохранилось письмо Бестужева М.И. Воронцову о представлении Екатерине Чоглоковой, в котором нет ни слова об упомянутой «Инструкции»: «Ее Императорское Величество всевысочайшую милость имела графиню Марью Симоновну обер-гофмейстериною при Ее Императорском Высочестве великой княгине пожаловать. Я честь имел ее в таком достоинстве великой княгине представить, а потом фрейлейнам и кавалерам при Ее Высочестве, по именному Ее Императорского Величества указу, объявить, чтоб они во всем к обер-гофмейстерине адресовались, без ведома ее ни о чем Ее Высочеству не докладывали, о посторонних же еще веще сих разумеется»¹⁵.

Весьма любопытно сравнить, как отразилось все это в воспоминаниях Екатерины II. Так, в первом варианте читаем: «Недоверие императрицы... заставило ее приставить ко мне (так как она была также недовольна Крузе, тещей Сиверса, моей старшей камер-фрау, которая напивалась каждый вечер и тем не оправдывала доверия, которое имели к ней, к тому же от времени до времени у нее бывали приступы благосклонности ко мне) Чоглокову со званием обер-гофмейстерины. Если бы знали еще более злую, то эта, конечно, не получила бы места. Она начала с того, что сказала, что императрица велела ей передать мне, что когда я захочу писать отцу или матери, то мне стоить только послать в коллегию иностранных дел, потому что не подобает, чтобы великая княгиня писала сама. Она прибавила, что я тоже слишком затрудняю себя тем, что хожу каждый день к туалету императрицы, как я имела на то разрешение; что когда мне нужно будет за чем обращаться к императрице, то я могу поручать это ей. Ее речь очень меня удивила, и я ей ничего не ответила, и так как она говорила от имени императрицы, то я могла только повиноваться» (487, 488; курсив наш. — О.И.). В противоположность бестужевским инструкциям, разрешавшим непосредственный доступ великому князю и великой княгине к императрице, было решено эту милость отменить. Это еще одно доказательство, что «Инструкции» императрица не подписала, и не только потому, что она была критична и жестковата.

Во втором варианте Екатерина II припомнила некоторые детали описанного Бестужевым представления Чоглоковой: «Крузе явилась сказать мне, что граф Бестужев, великий канцлер, и Чоглокова, статс-дама императрицы и его родственница^10*, просят видеть меня. Я была очень изумлена этим визитом, я приняла их, и граф сказал мне, что императрица назначила эту даму обер-гофмейстериной при мне; я еще пуще расплакалась. Я знала, что Чоглокова слыла за самую злую и капризную женщину изо всего двора. Я ответила им, что повеления Ее Императорского Величества были для меня непреложным законом, и отпустила их; я просила Чоглокову извиниться за меня перед императрицей в том, что, страдая уже несколько дней сильной головной болью, из-за которой на другой день должны были пустить кровь, я не могла иметь чести быть вечером на куртаге. Чоглокова пошла к императрице и вернулась немного спустя сообщить мне, что в этот день куртага не будет и, для первого выхода, поднесла мне приятный комплимент: императрица приказала ей передать мне, что «вы, дескать, очень упрямы». Я хотела узнать от Чоглоковой, почему и за что я была обвинена Ее Величеством в упрямстве, но она мне сказала, что передала то, что было приказано мне передать, что не знала тому причины и не могла расспрашивать Ее Величество. Новый повод к слезам с моей стороны. Я терзала свой ум, чтобы догадаться, в чем я была упряма: казалось, я всегда слушалась в должной мере» (85, 86).

История с увольнением Екатерины от посещений покоев императрицы во втором варианте происходит позднее, чем описано в первом: «Через несколько дней после того Чоглокова явилась сказать мне, что императрица меня увольняет впредь от посещения ее уборной, куда вход выхлопотала мне мать, и что если мне нужно будет что-либо сказать Ее Величеству, то впредь я должна обращаться к императрице через нее...» (89; курсив наш. — О.И.). Но подобные меры мало что изменили. Уже давно к Екатерине применяли принцип изоляции. Напомним, что в третьем варианте Екатерина II писала о появлении новой камер-фрау Крузе: «На следующий же день я заметила, что эта женщина приводила в ужас всех остальных моих женщин, потому что, когда я хотела приблизиться к одной из них, чтобы по обыкновению поговорить с ней, она мне сказала: «Бога ради не подходите ко мне, нам запрещено говорить с вами вполголоса» (236).

Совсем расходилось с бестужевской инструкцией то, что произошло через несколько дней после назначения Чоглоковой — вспышка гнева императрицы, о которой мы писали выше. Эта сцена, которую Екатерина определила как «намылить мне голову» (102), продолжалась полчаса; вероятно, по убеждению Елизаветы Петровны, она должна была оперативно, без бумаг, разрешить проблемы брака великокняжеской семьи. Во втором варианте узнаем точную дату, когда произошел этот визит императрицы — на следующий день после представления Бестужевым Чоглоковой, то есть 26 мая, в понедельник (86). Основа этого события, как и назначения Чоглоковой, согласно всем вариантам Записок, — отсутствие наследника. Корень зла видели тогда в отсутствии любви Екатерины к мужу, в ее дурном характере, а также в замеченной склонности к другим мужчинам — «камердинерам».

Теперь посмотрим, что пишет Екатерина II о весне 1747 года, когда была утверждена сокращенная инструкция. Во втором варианте Записок о событиях начала 1747 года повествуется более пространно. В начале этого года состоялась поездка в Тихвин. «Вернувшись оттуда, — рассказывает Екатерина, — императрица велела нам приказать, чтобы мы вновь заняли прошлогоднее наше помещение, в котором она жила до тех пор, так как она велела прибавить к своему помещению деревянный флигель, который тянулся с угла Зимнего дворика до рвов Адмиралтейства. Поторопились также изгнать нас из нашего помещения, я думаю, вследствие того, что царившее там веселье не нравилось Чоглоковым, которые все, что не было скукой, считали беспорядком. Они поселились под моими окнами в низком флигеле, который раньше служил кухней. Только Репнин остался у себя. Это было началом отдаления; план был выработан и скоро обнаружился; самое главное его преступление было — поддерживать веселье и давать ему пищу^11*. Граф Бестужев и Чоглоковы этого не любили и умели настроить императрицу на свой лад; хоть она сама по природе была очень веселая, но ее волновали страсти, в особенности ее ревность ко всему, которая была такова, что ее возбуждали всегда с наибольшим успехом. Когда перешли в наши прошлогодние покои, сцена снова переменилась. Во-первых, Чоглокова явилась сообщить мне, что мои дамы не будут более вхожи во внутренние мои покои, — они уже почти и не входили туда; что каждый мужчина будет удален оттуда, — они никогда не приходили без великого князя, но так как она не имела ни малейшего значения в его глазах, то его комната осталась на том же положении, как была. Я приняла это приказание, данное именем императрицы, с покорностью, но почти со слезами на глазах. Постом этого 1747 года^12* императрица поехала в Гостилицы, мы получили приказание следовать за ней, а князь Репнин остался в городе, там поплясали и порезвились немного, так как императрица этого желала» (99, 100).

Далее Екатерина рассказывает о назначении Чоглокова: «Несколько времени спустя князь Репнин был удален от великого князя, и взамен его императрица назначила Чоглокова. Для нас это был громовый удар; этот Чоглоков, глупый, спесивый, злой, надутый, скрытный, молчаливый, всегда хмурый, был для всех предметом ужаса, вплоть до Крузе, у которой была сестра, старшая камер-фрау и любимица императрицы, да великая поддержка гофмаршала Сиверса, находившегося вместе с женой, дочерью Крузе, в числе людей близких императрице, так эта Крузе, очень прочно стоявшая, дрогнула, однако, когда услышала известие об этом отвратительном назначении^13*. По этому можно судить, что за человека дали нам; я предполагаю, что он был выбран графом Бестужевым, потому что злейшего найти он не мог. Поэтому с первых дней его выступления нам сказали, что три или четыре пажа, которых великий князь очень любил, были арестованы и отправлены в крепость. Новый предлог к ужасу. Чоглоков запретил кавалерам вход в комнату великого князя и принудил его, чтобы он оставался один с одним или двумя камердинерами, и как только замечали, что он к кому-нибудь привязывался более, чем к другим, того удаляли или отправляли в крепость» (102, 103; курсив наш. — О.И.).

«Весной мы переехали на житье в Летний дворец, а оттуда на дачу. Князь Репнин под предлогом слабого здоровья получил позволение удалиться в свой дом, и Чоглоков продолжал временно исполнять обязанности князя Репнина. Эта перемена сначала же сказалась на отставке от нашего двора графа Дивьера, которого послали бригадиром в армию, и камер-юнкера Вильбуа, который был туда же отправлен полковником, по представлению Чоглокова, косившегося на них за то, что великий князь и я к ним благоволили. Подобные увольнения случались уже раньше [например] в лице графа Захара Чернышева в 1745 году по просьбе его матери; но все же на эти увольнения смотрели при дворе как на немилость, и они тем самым были очень чувствительны для этих лиц.

Мы с великим князем очень огорчились этой отставкой. Так как принц Август получил все, чего желал, то ему велено было сказать от имени императрицы, чтобы он уезжал. Это тоже было дело рук Чоглоковых, которые во что бы то ни стало хотели уединить великого князя и меня, в чем следовали инструкциям графа Бестужева, которому все были подозрительны и который любил сеять и поддерживать разлад всюду, из боязни, чтобы не сплотились против него. Несмотря на это, все взгляды сходились на ненависти к нему, но это ему было безразлично, лишь бы его боялись. В течение этого лета, за неимением лучшего и потому, что скука у нас и при нашем дворе все росла, я больше всего пристрастилась к верховой езде; остальное время я читала у себя все, что попадалось под руку. Что касается великого князя, так как от него отняли людей, которых он больше всего любил, то он выбрал новых среди камер-лакеев»^14* (260; курсив наш. — О.И.). Полагаем, что выделенные слова о «бестужевской инструкции» в данном случае не имеют ничего общего с составленными им документами.

Дело «воспитания» и контроля дошло до того, что Чоглокова обязали спать в покоях Петра Федоровича. «По особому повелению императрицы, — пишет Екатерина II во втором варианте, — Чоглоков должен был ночевать в передней великого князя; он являлся туда, когда великий князь ложился спать, и вставал, когда докладывали, что великий князь проснулся. До сих пор я не понимаю смысла этого распоряжения — разве для того, чтобы охранять главную дверь пустого помещения, в котором, однако, имелась еще другая, неохраняемая входная дверь» (117). Подобного бестужевская инструкция не предусматривала. Сильно ограничили и великую княгиню. Екатерина II рассказывает во втором варианте о запрещении писать письма матери: «Ну, вот я подошла почти к весне 1747 года. К этому времени я должна отнести сделанный мне от имени императрицы запрет писать к матери иначе, как чрез Коллегию иностранных дел, и вот каким образом. Когда я получала письмо, очевидно, заранее вскрытое, я должна была отослать его в Коллегию иностранных дел; там должны были отвечать на эти письма, и я не смела сказать, что следовало в них поместить. Этот порядок, понятно, сильно огорчил меня, но моя мать этим была встревожена еще сильнее» (105).

По мнению Екатерины, Бестужевым была устроена для нее и мужа политическая тюрьма. Екатерина II в третьем варианте прямо говорит, что канцлер «имел всегда в виду окружать нас своими приверженцами; он очень бы хотел сделать то же с приближенными Ее Императорского Величества, но там дело было труднее» (247). Почему это делал Бестужев, да и сама Елизавета Петровна? Ответ простой — молодые, особенно Екатерина, вовлекались в борьбу партий, забывая о своей жизни и основном желании императрицы и многих русских, желавших покоя и стабильности своей многострадальной родины, — увидеть наследника престола. Петр Федорович к тому же сошелся со слугами, которые отрицательно влияли на него, снижая и без того низкий образовательный уровень великого князя.

Деятельность Чоглоковых вызывала, если верить Екатерине, отрицательную реакцию при Дворе: «Чоглоковы ужасом, который они внушали, вызвали странное явление: все единодушно соединились против них, так как всякий боялся за себя; все их ненавидели, очень мало кто им содействовал, и еще менее исполнял то, что они приказывали, хотя говорили они всегда от имени императрицы» (107). Кстати сказать, изоляция, устроенная Чоглоковыми, не была полной. Екатерина II рассказывает: «Княжна Гагарина, моя фрейлина, первая передала мне известие, несмотря на все запрещения доводить до нас малейшее слово о том, что происходило в городе или при дворе. Отсюда видно, что значат подобные запрещения, которые никогда в строгости не исполняются, потому что слишком много лиц занято тем, чтобы их нарушать. Все окружавшие нас, до ближайших родственников Чоглоковых, старались уменьшить суровость такого рода политической тюрьмы, в которой пытались нас держать. Даже собственный брат Чоглоковой, граф Гендриков, и тот часто вскользь давал мне полезные и необходимые сведения, и другие пользовались им же, чтобы мне их доставлять, чему он всегда поддавался с простодушием честного и благородного человека; он смеялся над глупостями и грубостями своей сестры и своего зятя, и все с ним чувствовали себя хорошо и уверенно, потому что он никогда не выдавал и не обманывал; это был прямолинейный человек, но ограниченный, дурно воспитанный и невежественный, впрочем, твердый и бесхитростный» (263; курсив наш. — О.И.).

Проходили первые месяцы совместной жизни, а ситуация не только не изменялась в желаемом направлении, а, по-видимому, еще более ухудшалась, о чем рассказывает Екатерина II в своих Записках. Кое-что доходило и до иностранных дипломатов. Так, лорд Гинфорд писал лорду Гаррингтону 12 апреля 1746 года: «Здоровье великого князя крайне неопределенно, а великая княгиня впала в немилость»¹⁶.

Примечания

*. К этому месту П.И. Бартенев сделал следующее примечание: «Этого приложения (содержавшего в себе какие-то определения, касавшиеся голштинских наставников великого князя, у нас не имеется. Надо думать, что Бестужев пугал императрицу царственными правами ее племянника. Печатаемая инструкция сохранилась не в подлиннике, а в списках. П.Б.»

**. У Бартенева почему-то искаженно — имрека, хотя по документам (и у В. Даля) это слово пишется «имерек» или «имярек», обозначая место, где необходимо вставить чье-либо имя.

***. Мы не знаем, кому принадлежит этот перевод и для чего он сделан. Ст.-А. Понятовский писал, что Бестужев любил говорить по-немецки, но не умел писать (Ст.-А. Понятовский. Мемуары. С. 107). Не исключено, что эти переводы были выполнены для Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны, плохо еще понимавших по-русски.

****. Аналогичное разрешение предполагалось дать и человеку, приставленному к Петру Федоровичу: «кою вы и Его Императорскому Высочеству самому прочитать дать можете». Если бы великий князь читал нечто подобное, то он, скорее всего, проговорился жене.

5*. Правда, в бестужевской «Инструкции» Штелин, как мы говорили выше, не фигурирует в качестве преподавателя истории.

6*. Рассказывая во втором варианте Записок о своем споре с пастором по этому вопросу, Екатерина II писала: «Второй спор вращался около вопроса о том, что предшествовало мирозданию. Он мне говорил — хаос, а я хотела знать, что такое хаос. Никогда я не была довольна тем, что он мне говорил. Наконец мы оба поссорились...» (7). И тут Екатерина приводит свое жизненное кредо: «Признаюсь, я сохранила на всю жизнь обыкновение уступать только разуму и кротости...»

7*. Современным историкам эта проблема также не дает покою. Вот что, к примеру, пишет по этому вопросу Лиштенан: «Весной 1744 года молодая принцесса тяжело заболела, ее мучили жар и боль в боку; затем заболел великий князь — заразился оспой. Несколько недель он находился между жизнью и смертью, а невесту к нему не пускали — большой удар для сторонников Фридриха. Члены вражеской партии не замедлили воспользоваться случаем; ссылаясь на рассказы священника — «ханжи и корыстолюбца», — они обвинили Софию, принявшую после перехода в православие имя Екатерины, в неверности и безбожии, чем сильно скомпрометировали ее в глазах набожной Елизаветы. Со своей стороны Бестужев предложил заменить принцессу Цербстскую Марией-Анной Саксонской. Однако расследование (начатое по инициативе французов и пруссаков) показало, что противники принцессы Софии, вице-канцлер и московский архиепископ, получили большие суммы из Дрездена — а ведь Саксония была в союзе с Австрией» (Лиштенан, 122, 123). Легко представить, куда направилось франко-прусское расследование.

8*. Было бы весьма интересно увидеть те экземпляры инструкций, которые читала сама Елизавета Петровна, но они, скорее всего, не сохранились.

9*. В датах, касающихся упомянутых событий, которые приводит Екатерина II в разных вариантах своих Записок, нет точности. Так, о назначении Чоглоковой и Репнина в первом варианте сказано, что в начале мая на место удаленного от великого князя Брюммера поставили Репнина, который «в первые три недели навлек на себя ненависть тех, кто был противоположного мнения, и недоверие императрицы и это заставило ее приставить ко мне... Чоглокову со званием обер-гофмейстерины» (487). Не исключено, что, работая над первым вариантом Записок (отдаленным от событий чуть больше чем десятью годами), Екатерина уже что-то забыла. Правда, в отдельных датах можно напутать, но труднее в связи (причинной) и последовательности событий. С другой стороны, не совсем понятно, зачем Екатерине, если это делалось сознательно, так искажать ход событий? Во втором варианте можно определить время прихода в покои Екатерины Чоглоковой — 25 мая, однако нет точных данных о времени отставки Брюммера и назначения Репнина (82, 83). В третьем варианте о Чоглоковой сказано, что она была приставлена в конце мая (246). Рассказ об отставке Брюммера и назначении Репнина предшествует рассказу о назначении Чоглоковой (245), но причинной связи и здесь нет. Бильбасов, ссылаясь на календарь второго мужа Чоглоковой, Глебова, утверждает, что назначение ее состоялось 26 мая (Бильбасов, 230 сноска 1). Согласно мнению того же историка, ссылавшегося на депешу английского посла Гиндфорда от 24 мая 1746 года, официальная отставка Брюммера состоялась 21 мая (Бильбасов, 240). К сожалению, автор не оговаривает особо, какой стиль применяется в упомянутой депеше. Если верить письмам Бестужева к Елизавете Петровне, приложенным к проектам инструкции, то 11 мая отставка Брюммера еще не состоялась, даже не было просьбы его об увольнении. Бильбасов полагает, что Репнин был назначен в конце мая (Бильбасов, 240).

10*. Вероятно, ошибка Екатерины II. В третьем варианте читаем: «В мае месяце мы перешли в Летний дворец; в конце мая императрица приставила ко мне главной надзирательницей Чоглокову, одну из своих статс-дам и свою родственницу; это меня как громом поразило, эта дама была совершенно предана графу Бестужеву, очень грубая, злая, капризная и очень корыстная. Ее муж, камергер императрицы, уехал тогда, не знаю с каким-то поручением, в Вену; я много плакала, видя, как она переезжает, и также во весь остальной день; на следующий день мне должны были пустить кровь» (246; курсив наш. — О.И.).

11*. В первом варианте сказано: «В начале 1747 года отправили войска на помощь императрице-королеве (Марии-Терезии. — О.И.); воспользовались предлогом командования над ними, дабы удалить князя Репнина, моего друга и слишком мне преданного, чтобы его [дольше] терпеть» (491). Называют и другие причины удаления князя Репнина. Так, Штелин намекает на то, что он скрывал от Елизаветы Петровны шалости Петра Федоровича: «Возвращение из Ораниенбаума в Летний дворец. Экзерциции с служителями и пригонка амуниции продолжаются потом к величайшему неудовольствию императрицы. Ложный доклад об этом Ее Величеству Репнина был открыт после тончайшего исследования. Чрез это он лишился доверия императрицы и вскоре после этого был послан при вспомогательном войске к союзной армии в Германию. Он дошел только до Бромберга, потому что в Ахене был заключен мир, и умер на обратном пути» (Штел., 90). В РБС высказана мысль, что расположение князя Репнина к Петру Федоровичу и особенно к Екатерине, а также обнаружение его переписки с принцессой Иоганной-Елизаветой вызвали подозрение императрицы (РБС. Репнин. С. 87). В январе 1748 года Репнина разбил паралич, 30 июля 1748 года он скончался; как пишет Екатерина II: «умер с горя в Богемии» (262, 263).

12*. Великии пост в 1747 году начался 2 марта.

13*. Весьма любопытна реакция Крузе, о которой рассказывает Екатерина II: «Крузе мало-помалу стала более любезной в отношении к нам с тех пор, как назначили Чоглокову, заносчивость которой она переносила лишь с нетерпением. Она считала себя тем более заслуживающей уважения, что сама же воспитала Чоглокову. Правда, это не делало чести воспитательным талантам Крузе; я думаю также, она годилась только в дуэньи, что равносильно обязанностям Цербера, собаки Вулкана, по преданию, не имевшей иного назначения, как лаять» (106).

14*. В третьем варианте по этому поводу говорится: «С наступлением поста от него удалили еще четверых лиц; в их числе было трое пажей, которых он больше любил, нежели других. Эти увольнения его огорчали, но он не делал ни шагу, чтобы их прекратить, или же делал такие неудачные шаги, что только увеличивал беду» (262).

1. Архив князя Воронцова (далее АВ). Кн. 2. М., 1871. С. 98.

2. Там же. С. 98—103.

3. Там же. С. 103, 104.

4. Там же. С. 104—111.

5. Там же. С. 98 (сноска).

6. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. № 75.

7. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 78.

8. Там же. С. 88.

9. Брикнер А.Г. Указ. соч. С. 44, 45.

10. Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 489.

11. Там же. С. 485.

12. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 12. С. 434.

13. Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 220, 221.

14. Лиштенан Ф.-Д. Указ. соч. С. 273.

15. Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 229.

16. Сб. РИО. Т. 103. СПб., 1897. С. 39.