Тем временем у Пугачева кое-что определилось со стратегическими планами. Он рвался на Каму. Я уже упоминал о том, что на этой реке еще с сентября действовали восставшие. Тем более, стало понятно — на горном Урале пугачевцам делать было особого нечего. Однако до Камы требовалось еще дойти. В этой местности успешно действовал коллежский асессор Михаил Башмаков (чин VII класса, соответствующий армейскому капитану). В сентябре 1773 года его прислали на Юговские заводы для организации борьбы с повстанцами.
Интересно, что Башмаков был стопроцентно штатским. Тем не менее он очень грамотно действовал против пугачевцев. Опирался исключительно на местные силы — прежде всего на квалифицированных заводских рабочих. Данные ребята уже отлично поняли, что от воинства Емельяна ничего хорошего для них не будет. Дело тут не только в том, что разоряя заводы, пугачевцы лишали их средств к существованию. Для них с разрушением заводов утрачивался смысл жизни.
А вот для приписных крестьян заводы являлись никому не нужными чудовищами, высасывающими все соки. Так, крестьяне деревни Катиевской Рождественской волости Казанского уезда в письме Пугачеву писали — они хотели, «чтобы той их волости всем обывателям к Ижевскому заводу приписными не быть, а находиться с протчими ясашными наряду».
Обратим внимание, что мужички не желали казачьих привилегий или «свободы от всего и всех». Они хотели стать государственными крестьянами. То есть нести определенные повинности, но не работать ни на бар, ни уж тем более — на заводчиков. Хотя у государственных крестьян жизнь тоже была не райская. Но вот тем не менее.
Для мастеровых пугачевское восстание были именно бессмысленным и беспощадным бунтом, который уничтожает их главную жизненную ценность — заводское производство. Можно вспомнить иную эпоху. Подобные же противоречия возникали между рабочими и махновцами. Хотя Махно заводы отнюдь не уничтожал. Наоборот, укрепившись в 1919 году в Екатеринославе, он пытался наладить их работу. Но только рабочие понимали: анархизм и промышленное производство — вещи несовместимые. Вот они и шли к большевикам. Впрочем, рабочие Ижевского и Воткинского заводов восстали и против большевиков, а потом героически сражались на стороне Колчака. Причина та же — не самые умные представители новой власти стали разваливать сложившийся десятилетиями заводской уклад.
Итак, Башмаков собрал ряд отрядов. Командиром сформировавшегося на Юговском заводе стал унтер-шихтмейстер (надзиратель работ, чин не входил в Табель о рангах, соответствовал армейскому подпрапорщику) Леонтий Яковлев; в этом формировании собралось более 1,2 тысячи человек.
На Аннинском заводе собрал отряд управитель Берглин (около 1,4 тысячи человек), на Ижевском заводе — управитель Алымов.
Эти отряды не пытались связываться с основными силами Пугачева, но они отсекали мелкие, «периферийные отряды».
«Отряд восставших, действовавший в районе Осы, насчитывал не более 800 человек. Это были осинские и сарапульские крестьяне, башкиры; в том числе имелись старики и малолетки — их вооружение составляли только луки и копья; ружей и турок1 было не более 70.
Берглин 6 апреля вступил в Осу. Около нее его отряд и отряд Яковлева несколько раз разбили повстанческие отряды, сожгли немало деревень. В районе Тулвы среди башкир вел агитацию против восстания депутат Уложенной комиссии от Гайпинской волости Токтамыш Ижбулатов. Ряд старшин отстали от движения. Но активно выступать на стороне правительства они не решались. "Рады бы мы, — говорили Адигут Тимисев и другие старшины, — к вам приклонитца, только другие, младшия, не согласны, а особливо кунгурские татары". 23 мая, когда Ижбулатов продолжал свою деятельность, повстанцы напали на карателей Яковлева. Бой, очень упорный и ожесточенный, вели "с полудни в третьем часу... до самой темной зари". Несмотря на отсутствие пушек, действовали повстанцы смело и решительно. На ночь "все дороги пресекли", расположились лагерем. На следующий день, когда они возобновили атаки, Яковлев вынужден был бежать. Восставшие преследовали отряд 15 верст; "забежав вперед", они "чрез речки в трех местах мосты поломали".
Под Осой активизировал свои действия отряд С. Кузнецова. В него собрались местные башкиры, русские крестьяне из окрестных селений и работники с Рождественского, Шермяитского, Аннинского, Пыскорского заводов. 14 июня под Осой произошел ожесточенный бой повстанцев с отрядом Яковлева. Он шел с 6 до 10 часов вечера. На следующее утро Яковлев отступил в Осу. Его попытки выйти из города и перейти на Юговские заводы не увенчались успехом — восставшие блокировали город, переправу через Тулву. Башмаков сообщал в Казань, что "крестьяне все день ото дня ожидают нового себе государя..., а присягу (Екатерине II. — В.Б.), почитая за принудительную", не признают».
(В. Буганов)
Что же касается Пугачева, то 11-го он двинул на Кунгур.
«11 июня войско Пугачева направилось к Кунгуру, против повстанцев вышел из Кунгура отряд подполковника Папова (810 человек, 4 орудия). И июня в восьми верстах от Красноуфимска повстанцы встретили его "сильною мелкого ружья стрельбою и держали до 6 часов". Окруженный со всех сторон, Панов построил солдат в каре и под непрерывным огнем восставших отступал 20 верст. 13 июня вернулся в Кунгур и запросил подкрепления.
Повстанцы после этой победы стали хозяевами положения в южной части Кунгурского уезда. Главнокомандующий был сильно обеспокоен, торопил Михельсона, которому предписал "повсюду его преследовать и иметь только его одного своим предметом, не допуская не только внедриться в Кунгурский уезд или обратиться в Екатеринбургское ведомство, но и усиливать себя присоединением башкирцев". Выполнить это распоряжение Михельсон не успел, так как находился в Уфе на отдыхе и пополнении. На него возлагалась властями и командованием главная надежда. Другие отряды были рассеяны по обширным районам Оренбуржья, Башкирии, Урала. Многие начальники, напуганные действиями повстанцев, боялись выйти из своих укрытий, как из нор, опасаясь в каждом отряде башкир встретить Пугачева. Щербатов отсиживался в Оренбурге, перебираться поближе к местам сражений не спешил.
Пугачев, быстро проходя по разоренным селениям и заводам Башкирии, направлялся к Осе, чтобы потом, используя отсутствие в этих местах крупных карательных сил, идти к Казани. Правда, башкиры хотели, чтобы он взял Кунгур. Пугачев и сам сначала склонялся к этому, но потом передумал:
"Хотя я и имел намерение идти в Кунгур, но, получив известие, что в подкрепление ко мне пришло в Казань 20 тысяч войска, я должен идти к ним".
Эти слова являлись не более чем отговоркой, агитационным приемом. Он и другие предводители не раз к ним прибегали, как, впрочем, и представители администрации, чтобы добиться цели, преследуемой в данный момент. В этом плане характерен также эпизод с ржевским купцом Астафием Трифоновичем Долгополовым. Произошел он в один из дней похода к Осе. Этот 49-летний человек, выглядевший лет на 60, в свое время поставлял фураж для лошадей великого князя Петра Федоровича в Ораниенбауме. Не очень удачливый в делах, купец разорился2. Прослышав о событиях под Оренбургом, он решил поправить свои дела. Выправил себе паспорт, занял у купцов под векселя более двух тысяч рублей и поехал. Жене сказал, что едет недалеко, собирается-де купить хлеб и пеньку. Собратья же купцы услышали от него, что он собирается на Яик, чтобы закупить партию лисьего меха. Он точно знал о местонахождении Пугачева, да и "государь" услышал об его приближении за несколько дней до прихода к Осе. Сообщил ему об этом сын Кинзи Арсланова:
— Везут наши башкирцы по почте из Петербурга какого-то к Вашему величеству человека, который сказывается, что к вам послан от Павла Петровича.
Вскоре явился Долгополов. Одет был в коричневый купеческий зипун, на голове — черпая бархатная шапка "саратовским манером", с черным мерлушечьим околышем. Пугачев сидел на ковре в шелковом халате. Купец низко поклонился, встал на колени.
— Кто ты и откуда приехал?
— Я города Ржева-Володимерова купец, служил при Вашем величестве и ставил овес в Рамбове, когда Вы были еще великим князем, но денег за 500 четвертей до сих пор не получил.
Астафий, как видно, решил сразу объявить, зачем он приехал: в обмен на "признание" Пугачева "государем" хотел получить награду, ссылаясь для видимости на то, что с ним в свое время не расплатились служители Петра Федоровича. Пугачев, конечно, понял, что происходит, и продолжал игру, начатую Долгополовым:
— Знаю, знаю. Помню, что я тебе должен.
— Я теперь в несчастии — меня дорогою ограбили.
— Молись богу. Когда я буду счастлив, то все заплачу.
Купец вынул из кисы подарки — черную шляпу, обшитую золотым позументом, желтые сапоги из сафьяна, перчатки, тоже шитые золотом. Преподнес их "государю":
— Павел Петрович приказал кланяться Вашему величеству.
— Благодарствую.
Обрадованный такой неожиданной поддержкой, Пугачев открыл полы своей палатки. Около нее стояли сподвижники, "множество людей собралось в ставке, любопытствуя о причине приезда" гостя. "Император" пригласил войти Овчинникова, Перфильева, Творогова и других старшин. Они вошли, сели. Пугачев продолжил разговор при них:
— Ты зачем ко мне прислан?
— Меня, Ваше величество, прислал Павел Петрович посмотреть, подлинно ли Вы родитель его, и приказал возвратиться к себе с отповедью.
— Узнал ли ты меня?
— Как не узнать! Вы жаловали меня вот этим зипуном и шапкою! Вы, господа казаки, — Долгополов повернулся к Овчинникову и прочим, — не сомневайтесь! Он — подлинно государь Петр Федорович. Я точно его знаю.
Беседу Пугачев воспринимал с видимым удовольствием. Приказал подать вино. Пошли тосты:
— За великого государя!
— За государыню Устинью Петровну!
— За цесаревича Павла Петровича!
Пугачев, допивая последнюю чарку, спросил:
— Благополучен ли он?
— Слава богу, благополучен. Его высочество молодец и уже обручен.
— С кем?
— С Натальей Алексеевной. У меня и от нее есть Вашему величеству подарок — два камня. Я после принесу вам. Они у меня спрятаны в возу далеко.
— Вот, детушки, — Емельян обвел всех глазами, — этот человек прислан от Павла Петровича посмотреть: подлинно ли я отец его; и велено ему, несмотря, возвратиться назад.
Разговор с Долгополовым стал известен всем, и многие повстанцы верили, что купец действительно посланец цесаревича Павла. Яицкие казаки, бывшие с Пугачевым, снова уговаривают его идти к Москве:
— Там больше знакомых Вашему величеству, так скорее помогут на престол взойти.
— Теперь еще не время. А когда можно будет, то, конечно, пойдем.
Разумеется, и на этом этапе движения многие из окружения Пугачева прекрасно знали, что он не император. То же можно сказать и о многих повстанцах, боровшихся в разных местах. Башмаков, хорошо, очевидно, знавший обстановку в Пермском крае, писал Яковлеву: "...Из всех обстоятельств видится, что оные воры башкирцы точно знают, что Пугачев простой мужик и назвался ложно, и воюют они не для ево, а единственно по природной их к воровству и убивству злосклонности и для набогащения своего грабежа". Не понимая или не желая понимать истинные причины борьбы башкир на стороне Пугачева, асессор все же верно подметил их безразличие к тому — государь ли Пугачев или нет. Важно для всех них другое — цели борьбы, ее результаты в случае победы, на которую они надеялись. Даже и в случае отсутствия таких надежд они, и башкиры, и все другие угнетенные, вставая под стяги Пугачева, давали выход своей классовой ненависти, копившейся в народе столетиями, мстили своим обидчикам, эксплуататорам.
Войско Пугачева 13 июня вошло на Иргинский завод. Пугачев "того же часу приказал имеющуюся в действии домну остановить, которая и выдута". На следующий день повстанцы выпустили воду из пруда, сожгли лесопильную мельницу и ушли. Через день на Уинском заводе к ним присоединились 300 тулвинских башкир. Пугачев через Шермяитский завод направился на Тулву к Осе. При подходе к ней его войско насчитывало 9 тысяч человек. Сюда же шли отряды Салавата Юлаева, по пути овладевшего Бирском, Кузнецова и др.
Подошел Пугачев к Осе 18 июня. Яковлев и секунд-майор Скрипицын вывели свои силы из города и построили "фронтом перед Осой". Они открыли "жестокий огонь" по наступавшим пугачевцам. Но к ним начали перебегать крестьяне и мастеровые из Яковлевского отряда. Пугачевцы им кричали:
— Бросайте ружья и падите вниз на землю!
Те так и делали — "ружья, луки и копья бросили и пали на землю всего человек до семидесяти. А как фронт отошел к городу, например, за сажен за двадцать, тогда их, лежащих..., взяли к себе и орудие все обрали и повели в свои лагери". Защитники города отступили. Пугачевцы тоже отошли.
После полудня, в четвертом часу, Пугачев возобновил атаку. "С великою своею суровостию" повстанцы "стремились о разбитии того деташемента". Но значительные потери, пожары в предместьях заставили их снова отступить.
На следующий день, 19 июня, под стенами крепости, как и утром предыдущего дня, велись переговоры. Повстанцы уговаривали защитников покориться "императору Петру III", перейти в его подданство. Но власти отказались. Сам Пугачев ездил на Каму смотреть места для переправы.
Ночью 20 июня Пугачев начал третью атаку около Осы, где опять построились ее защитники. Лавиной повстанцы налетали на них. Пугачев, ободряя своих, ездил в рядах атакующих. Бой был "прежестоким": "...как скоро кто будет пострелен, 10 человек на ево место ту минуту поставлено будет". Рядом с русскими сражались башкиры; большая их часть билась "в латах холщевых, в 30 или 22 рядов сшито холста, пересыпав пеплом". Повстанцы подступили к крепостным стенам, но здесь их встретил сильный огонь из пушки. На близком расстоянии артиллерист, стреляя в плотные массы пугачевцев, наносил им большие потери. Они снова отхлынули назад».
(В. Буганов)
Повстанцы осознали, что силой Осу не взять. Дело в том, что стены города были построены как срубы, заполненные землей. Для того, чтобы разбить такие укрепления, нужна осадная артиллерия, которой у Пугачева, понятное дело, не было. Или же требовался «классический» приступ — с лестницами и всем таким прочим. Но для этого просто не хватило бы людей. Так что пугачевцы решили переменить тактику и попытались вступить в переговоры. Так, они предложили осажденным прислать людей, которые видели Петра III, чтобы они его опознали. Интересно, что Емельян нагло вел такую игру, хотя, как мы помним, на покойного императора был совершенно не похож и наверняка об этом знал. И ведь как оказалось, не зря он это делал. В городе жил отставной гвардии сержант Петр Треногий. Свидетель авторитетный — уж гвардейцы-то императора видели. Тем более, что, в народном представлении, монарха они видели куда чаще и ближе, чем в реальной жизни. Тогда в провинции полагали, что все, кто жил в Питере, неоднократно видели царя.
Так вот, Треногий был доставлен на встречу с Пугачевым, который явился под стены города в простом казачьем костюме. «Опознание» проходило очень убедительно. Пугачев встал в шеренгу других казаков. Треногий проходил мимо нее и, по словам очевидцев, «уставил глаза свои на злодея и смотрел пристально». Емельян решил ему помочь.
«— Что, старик, узнаешь ли ты меня?
— Бог знает, как теперь узнаешь! В то время был ты помоложе и без бороды, а теперь в бороде и постарее.
— Смотри, дедушка, хорошенько; узнавай, коли помнишь.
Треногий еще и еще смотрел на него:
— Мне кажется, что вы походите на государя.
— Ну, так поди, дедушка, и скажи своим, чтобы не противились мне, а то ведь я всех вас предам смерти».
(В. Буганов)
Итак, «опознание», вроде бы, прошло не очень уверенное. Однако PR-акция была проведена грамотно. Как известно, простые люди из информации обычно выделяют то, что им нравится, остальное отбрасывают. А в Осе к этому времени имелось множество сторонников сдачи города повстанцам. В городе заканчивались боеприпасы, к тому же повстанцы обещали в случае сопротивления всех истребить. Понятно, что эти люди «забыли», что Треногий узнал императора очень неуверенно, а кричали на всех углах, что Петр Федорович — настоящий.
Между двумя начальниками, майором Скрыпицыным и воеводой Пироговским, произошел такой обмен мнениями. Майор был за сдачу, воевода — против.
«— У нас не осталось ни пороху, ни ружейных патронов; не лучше ли сдаться без сопротивления, ибо нам против столь многочисленной толпы защищаться уже невозможно?
— Сдаваться злодеям — не видя от них еще серьезной опасности, нет никакой надобности!»
(В. Буганов)
Итак, мнения разошлись. Снова послали Треногого. На этот раз никакого сомнения он уже не высказал, а однозначно признал «императора». Скорее всего, на него давило мнение тех, кто хотел сложить оружие.
Так, вернувшись из лагеря повстанцев, отставной сержант заявил начальству: «Господа офицеры! Полно, не противьтесь! Он — подлинный наш государь Петр Федорович!»
«Между тем 20 июня повстанцы под прикрытием возов стали приближаться к Осе. По ним начали стрелять. Но, испугавшись, что осаждавшие зажгут сено и солому, а это неизбежно вызвало бы пожар в городе, его защитники закричали:
— Не подвигайте возов близко! Дайте нам сроку до завтра посоветоваться, мы сдадимся без драки!
Пугачевцы остановились. Согласились подождать до утра следующего дня. В Осе некоторые офицеры надеялись, что к тому времени придет помощь — отряд полковника Панова. Но он не появлялся. Скрипицын приказал готовиться к сдаче. У Пугачева появился его парламентер:
— Не будешь ли его, майора, и команду казнить за чинимое до того договору сопротивление?
— Не только не казню его, но оставлю командовать своими. Но только с условием — чтобы при сдаче команда оставила свои ружья, пушки и, выйдя из крепости, в открытое поле, ожидала моего прибытия.
В тот же день вечером, получив донесение о согласии "государя", Скрипицын снял в городе все караулы, выпустил из-под стражи пленных повстанцев, а убитых в форштадте приказал похоронить. Утром следующего дня, 21 июня, все жители и войско во главе со Скрипицыным и Пироговским под колокольный звон вышли из ворот со знаменем, иконами, с хлебом-солью. Все солдаты были безоружны; они, "распустив волосы по плечам, — по словам Верхоланцева, — уныло шли к нам". Подъехал Пугачев, и все встали на колени. Скрипицын дал знак, и перед "государем" преклонили знамя.
— Бог и государь тебя прощает, — Пугачев обратился к майору. — Если будешь служить верно, то получишь награду.
Он приказал не лишать Скрипицына шпаги. Весь отряд отвели в лагерь, привели к присяге, остригли и одели по-казацки. Назвали его "Казанским полком", командиром назначили того же майора, которого Пугачев произвел в полковники».
(В. Буганов)
В Осе Пугачев забрал восемь пушек и ружья, а затем приказал сжечь город. Путь его лежал на Рождественский завод, который находился на правом берегу Камы. Переправившись через реку, 23 июня пугачевцы разбили отряд коллежского асессора Венцеля. Затем — заняли Воткинский и Ижевский заводы, оставшиеся без защиты. Ижевский завод тоже сожгли.
Пугачев собирался идти прямо на Казань. Крестьяне говорили, что он идет для «приклонения в его... подданство, для чево весьма спешит».
Численность пугачевского войска составляла по разным оценкам от пяти до восьми тысяч человек.
Скрипицын вскоре раскаялся в том, что сделал. Он решил предупредить казанского губернатора фон Брандта о том, что Емельян решил двинуться на Казань. С другой стороны, он сообщал, что пугачевские войска слабы. Однако не вышло. Сговорившись с несколькими офицерами, тоже уставшими служить у Пугачева, он, как следует из документа, «написал в Казань рапорт с приложением в оном двух его злодейских о преклонении к нему народа указов». Однако подпоручик Федор Минеев, сдавшийся вместе со Скрипицыным, донес Пугачеву о планах майора. Скрипицын был казнен.
Пугачев же предпринял то, что многие его сторонники, особенно не из яицких казаков, предлагали ему с самого начала — он двинулся на Казань.
Впрочем, одну остановку Пугачев сделал. В селе Агрыз он шумно отпраздновал свое тезоименитство. То есть день рождения Петра III. Гуляли хорошо. Пугачев раздал по два рубля каждому, кто находился в его войске.
Хотя войском это было назвать трудно. Многие не имели ни оружия, ни лошадей. Как писал очевидец, правительственный чиновник Конкаев, пугачевцев «встречают хлебом да солью, со слезами плачут, радуются, милостивейшему тебе императору на многа лет здравствовать все от бога желают».
Следом шел Михельсон. Но ему было нелегко, поскольку он наталкивался на массовое противодействие населения. Трудно было при переправах через притоки Камы. Сочувствовавшие повстанцам крестьяне уничтожали переправы, прятали лодки и так далее.
А перед Пугачевым лежала Казань
* * *
И стоит поговорить немного об экзотике.
Именно окрестности Камы наиболее богаты на легенды о пугачевских кладах. И ведь этому даже есть некоторые основания. В 1879 году известный земский деятель, химик-самоучка и изобретатель Захар Степанович Бобров предоставил губернатору камень, валявшийся где-то без толку. Камень был передан в Вятский публичный музей, где хранится и сейчас.
На камне имеется надпись:
«Сей камень заветный кладеная сия поклажь сибирским Пугачевыми воинами 28 человеками да сей поклажи златого казною червонною монетою 56 тысяч каждой червонного щитая по пяти рублей, а поклажи серебром 44 тысячи монетами каждой монету щитая по рублю да это сей камень щестливой раб найдет, тот казну нашу возьмет, да это нашь заветь исправить тот и казну нашу разделити нашу казну возмите и по себе делите. Друг друга необите есаул Макаров атаманом Сухопаровым нами завещено тако по вместо нашей казны положите по завету нашему 30 аршин тонкова холста да каждого полуаршин по три монеты да черного петуха над сим холстом и деньгами станут стоять сторожа строчные годе понайдению нашей поклажи в ту яму положите исправной и завет а по наиден то сего камня ищите отговорщика и отговорщик знает управляться с нашим со сторожами. Слушаться отговорщика. Кладена поклажа 1774 году мая 4 числа».
Правда, господину Боброву не удалось узнать, где именно этот камень находился...
Примечания
1. Турка — короткий дробовик с широким дулом, эффективное оружие кавалерии.
2. Опять разорившийся собственник!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |