Вернемся назад и поглядим, что творилось в Казани. В самом городе было очень нехорошо с самого начала пугачевщины. Всплыли застарелые проблемы, которые копились тут годами.
«Прежде всего сказалось недовольство существующими порядками рабочих суконной фабрики. В 1741 году на фабрике прошла одна из первых забастовок в России. Выступление казанских суконщиков имело большое историческое значение. Оно, наряду с подобным движением в других районах империи, показало коллективную силу пролетариата.
Классовое размежевание в татарских слободах г. Казани ярко отразилось в наказах служилых мурз депутату Уложенной комиссии 1767 г. С. Халфину. Они требовали дать им по сыску, возврату и наказанию беглых такие же права, какими пользовались русские дворяне.
Социальная дифференциация в татарских слободах Казани в XVIII в. была уже довольно сильной. Но все татарское население города, независимо от положения и богатства, испытывало национальный гнет. Поэтому классовая борьба татар обычно приобретала и национально-освободительные черты.
После петровских указов 1713—1715 годов сильное брожение происходило среди служилых татар. Они подавали челобитные, уходили в бега, проявляли активное сопротивление насильственному крещению. Атмосфера особенно накалилась с середины 1730-х годов.
Всеобщим раздражителем стал архиерей Лука Конашевич, который проводил политику насильственного крещения татар. Народ, по выражению Каюма Насыри, стал вооружаться дубинами. В 1740-х годах все налоги вновь крещеных, которые освобождались от них на три года за крещение, должны были платить некрещеные. А от крещения в Среднем Поволжье активно отказывались только татары, и на их плечи легли огромные налоги. Из-за этого и других жестоких притеснений народ стал готовиться к восстанию. Началось так называемое "движение татар 1748 года", но оно было ликвидировано в зародыше.
Был назначен новый губернатор Казани — действительный статский советник С. Греков, которому Сенат дал специальную инструкцию. Некоторые пункты этой инструкции гласили: у всех татар в слободах Казани и уезда всякое оружие и свинец отобрать; губернатору Грекову, не доезжая до Казани, секретно разведать настроение татар; послать в слободы и деревни верных людей с целью разузнать их злое намерение; расставить в них роты и учинить пикеты и т. д.
В татарских слободах Казани расквартировался майор Гейнберг с тремя сотнями солдат».
(Л. Аггева)
Казалось бы, это было давно. Но обиды остались. В 1773 году был издан закон о терпимости всех вероисповеданий, который прежде всего защищал интересы мусульман. А если точнее — мусульманской элиты. Простым татарам указы Пугачева были както понятнее. Хотя во многом закон помог. Во время пугачевского восстания не появилось лидеров типа уважаемого книжника Кинзи или Салавата Юлаева. Последний, напомню, был не только отважным бойцом и хорошим поэтом, но и сыном уважаемого вождя. Хотя, возможно, дело в том, что башкиры не слишком далеко ушли от родовых отношений, а татары — совсем иное дело.
С правлением было тоже не лучше.
«По письмам Бибикова, администрация была настолько в плохом состоянии, что в местах, где не было еще бунта, уже господствовал полнейший беспорядок. Фон Брандт, человек честный, но одряхлевший, не мог уследить за злоупотреблениями и удержать своих подчиненных от произвола, нарушения законов и лихоимства; так, например, секретарь губернатора настолько озлобил население, что при казни одного из пугачевцев чрез повешение, народ требовал на той же виселице повесить и секретаря1. Таким образом, Бибикову, прежде всего, приходилось вступить в борьбу с чиновниками, — борьбу, едва ли не более трудную, нежели с мятежниками. Он поручил наиболее важные должности лицам, ему хорошо известным, с тем, чтобы они заново создали распавшийся порядок».
(Л. Аггева)
Задолго до подхода Пугачева из Казани начался массовый драп. Пример подал сам губернатор Яков фон Брандт. Нет, сам он не сбежал — но выслал из города свое семейство. Так же поступили и некоторые другие высшие чиновники. Вообще-то сама по себе идея никаких нареканий вызвать не может. Но в городе, в котором царили описанные настроения, это было свидетельством того, что начальство Казань удержать не надеется.
И тут стали распространяться настроения «спасайся, кто может!» Из города спешили дворяне (а не остались воевать!), купцы, чиновники. Многие захватили с собой казенные суммы.
«Губернатор обратился 30-го ноября 1773 г., после литургии, к народу с воззванием, в котором уверял, что Казани не угрожает никакой опасности от бунтовщиков; что по московской дороге разъезжают лишь воровские шайки ставропольских калмыков, да уфимских башкирцев, которые не имеют никакой связи с самозванцем. Народ не поверил губернатору, потому что он сам прежде других выслал свое семейство из города. Выселение казанских обывателей продолжалось».
(Л. Аггева)
Можете представить, какое впечатление это производило на мужичков.
«А, бегут баре от государя императора Петра Федоровича». Именно эти беглецы (а ведь дворяне тащили и свою челядь, которая по дороге не молчала) более всего способствовали распространению слухов у Пугачева.
Что касается обороны, то положение было таково.
Тем не менее губернатор что-то все-таки делал.
«Начальство приняло некоторые меры для укрепления города. По сведениям Михаила Пинегина, из трех гарнизонных батальонов, стоявших в Казани, большая часть была откомандирована для набора рекрут и для конвоирования арестантов, отправляемых в Сибирь огромными партиями. Оставшихся в городе нижних чинов было так мало, что, по словам Брандта, "не только поиску и истребления сильной злодейской шайки, но и обороны против их воровского нападения делать некем". Невозможно было полагаться и на местное население в защите границ губернии, потому что "земледельцы разных родов, а особенно помещичьи крестьяне, по своему легкомыслию, в данном случае весьма опасны, и нет надежды, чтобы помещики могли употребить с пользой своих крестьян для обороны себя и общества". Всю надежду генерал Брандт возлагал на поселения отставных солдат, которые, "забыв военные обряды, совсем сделались мужиками". Но они могли быть единственными защитниками Казанской губернии. Таких солдат-земледельцев собрано было 730 человек.
Что касается запаса оружия, то по всей Казани нашли годных 143 ружья и 100 пар пистолетов, да и те принадлежали московскому легиону. При таком безвыходном положении фон Брандт просил московского главнокомандующего князя Волконского прислать ему оружие и войска, но и тот мог отрядить в Казань не более 300 человек с одной пушкой.
Казань тогда состояла преимущественно из деревянных маленьких домиков; улицы города были узки и кривы, за исключением Арской, выводившей на Арское поле. Последняя улица была шире других, прямее и вымощена бревнами. На выезде к Арскому полю стояла большая караульная изба, где жили выбранные из обывателей на полугодичное время сотники и десятники; на их обязанности было содержать караул; оружием служили точеные, окрашенные дубины. В ночное время Арская улица около караула закладывалась рогатиной на колесе; конец ее прикреплялся к столбу болтом. По всем остальным улицам были большие ворота, по ночам запиравшиеся на замок, так что проезд по улицам ночью прекращался. Считая эти обычные меры охраны недостаточными, городские власти спешили подправить казанскую крепость, или, вернее, ее развалины. Комендант города Баннер распорядился конных служивых татар распределить по частям — для дневных и ночных разъездов; из них же учредить пикеты у рогаток при концах улиц; отряды татар должны были разъезжать под начальством обер-офицеров "тихо и порядочно" для надзора за тем, чтобы на улицах не было "скопищ подлых людей", ни шума, ни песен, ни других непристойностей, ослушников приводить в полицию. Вообще Казань была поставлена на военное положение: позже седьмого часа пополудни позволено было ходить по улицам только по особым билетам. Предписано было также иметь осторожность от огня, а больше всего "наблюдать, чтобы не последовало от каких-нибудь злодеев зажигательного пожару"».
(Л. Аггева)
Потом положение вроде бы улучшилось. Стали подходить войска, кроме того, началось формирование дворянского ополчения.
20 января Екатерина II прислала Бибикову следующее письмо.
«Александр Ильич!
Подражая примеру верного и усердного дворянского корпуса казанского, повелела я, яко помещица той губернии, с дворцовых волостей, с каждых двухсот душ, всем отдать по одному рекруту, и, обмундировав и снабдя лошадью, велела присовокупить их к тому казанского дворянства военному корпусу, о чем чрез сие уведомляю, дабы вы о сем и тамошнему дворянству сказать могли, впрочем остаюсь к вам доброжелательна.
Екатерина».
Итак, войска прибывали, ополчение собиралось. Но и тех и других тут же бросали на Пугачева или на его «удаленных» сторонников. Так, именно из Казани ушел в Осу знакомый нам майор Скрипицын. В итоге одних Емельян разбил, другие где-то болтались. Самый главный по борьбе с пугачевщиной, князь Федор Щербатов вообще сидел в Оренбурге. Что он там делал, так и осталось непонятным. Двигаться он никуда не собирался — да и если бы собрался, то не успевал.
Правда, за Пугачевым по пятам двигался подполковник Михельсон. Но тогда еще не знали всех возможностей этого офицера. В конце концов, «деташементов» болталось множество. А Пугачеву было хоть бы хны.
Примечания
1. А вот не тот ли это секретарь, который так странно действовал при побеге Пугачева?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |