Появление посланца царя всколыхнуло весь Прикамский край. Приписные крестьяне заговорили о своей горькой доле во всеуслышание, не таясь, Мастеровые, обычно державшиеся в одиночку, потянулись друг к другу.
Народ взялся за топоры и вилы не для мирной работы — для войны с барами.
На другой же день прибытия Гаяна вся деревня поднялась, как один человек. Вооружившись кто чем мог, люди потребовали у Гаяна:
— Веди!
Балян старался для народа изо всех сил: простил долги, а кто нуждался — подбросил зерна... Много ли исстрадавшемуся крестьянину надобно: сказали ласковое слово, пообещали лучшую жизнь, он и оттаял.
Селяне решили Баляна не трогать, оставили в должности старосты. Гаян не стал перечить народу. Намерился со всеми идти на волость — пешком, на лошадях, на лыжах.
А Балян всю ночь не спал, раскидывая мозгами. К утру смекнул: идти за новым царем, признать его власть. Не отмахиваться и от прежних властей. Словом, куда поверяется удача, туда и Балян стопы свои направит. Кто знает, может, при новом царе он войдет в еще большую силу. Даже представил себя рядом с царем в роли главного купца: все мельницы под его, Баляна, началом, горы товаров ему принадлежат. Перед глазами выросли огромные кучи бело-белой соли — соль тоже принадлежит ему, Баляну, и он указывает цены на нее.
Старосту пугал Гаян. Не затаил ли он до срока обиду, не отберет ли со временем все, что имеет Балян и что надеется еще заиметь? Ведь Гаян самый главный теперь в крае, прибыл на Каму подвести народ под присягу новому государю.
Вот почему с раннего утра принялся за дело Балян, помогая Гаяну сколачивать отряд. Крутится-вертится около, задабривает словом и подарками. Даже двух своих коней отдал отряду.
К обеду Балян пригласил Гаяна к себе в гости.
— На табани приглашаю, сосед. Уйдешь, не навестив мой дом, обидишь сильно, — сказал он, пряча глаза в табачном дыму, который густо пускал из трубки. Тайная думка была у старосты: увидеть Гаяна рядом с Чачабей и сыном. Как покажет себя Гаян? Из этого многое должен понять Балян. Он хотел знать, как ему держать себя с Гаяном наперед.
Гаян подивился неслыханной хитрости старосты, чуть не рассердился, чуть не отбросил все свои зароки и не дал по зубам этому подлому зверьку в образе человеческом. Ради дела справился с собой. Да и втайне несказанно обрадовался Гаян: сына увидит. Не обязательно сейчас объявляться ему, но глянуть на родное дитя крепко хочется отцу.
— Ладно уж, пойду, — согласился.
Баляну не понравилось, как сказал это Гаян: вместо благодарности вроде бы снисхождение делает. Но отступать поздно — изобразил радость на узком лице, повел в дом.
Богато, с почтением встретил Балян гостя. Велел накрыть стол праздничной скатертью. Бочонок медовой браги выставил. Громко распорядился принести зажаренного гуся. Целый мешочек колотого сахару плюхнул на стол — достал комок, погрыз, чтобы показать: настоящий, литой!
Многое увидел Гаян в этом доме. У печи самовар урчит, сверкает боками. Во всей деревне только у Баляна есть самовар, больше ни у кого. О сахаре селяне даже не слыхали, а у старосты его целый мешочек. Даже шарниры на створках окон не деревянные, а железные. Перед иконами, как в церкви, толстая свеча, только при почетных гостях зажигается она. Вот и сейчас, хотя на улице светлый день, Балян зажег свечу.
Чачабей бегала по избе, как угорелая — от печи к столу, от стола к печи. Большой живот выпирает, лезет Гаяну на глаза.
Гаян молчит, незаметно ищет глазами сына. В избе его нет. Балян исподтишка следит за гостем и женой, улыбается во весь широкий рот, а мысли в душе черные ворочаются, как медведь в берлоге... Вон как растерялась Чачабей при Гаяне. Суетится у печи без толку, уже два раза табани пригорели. Если бы мать не одергивала невестку, все сожгла бы. Ишь, как руки дрожат! Ишь, как старается не смотреть на Гаяна! А хочется, очень хочется ей смотреть на него. Вроде бы и живот подобрала, чтобы не так был заметен... А в утробе-то его, Баляна, наследник, не его, Гаяна!
Злобой исходил в душе Балян, а улыбки не сгонял с лица. Точно нож в сердце гостя вонзил — спросил у Чачабей:
— Где Коля? Приведи!
Чачабей вздрогнула, сковорода выпала из рук. Мать Баляна зло вырвала у невестки сковородник.
Балян, будто ничего не заметив, подлил гостю браги, потчует гусем, подвинул табани, зырет1, масло. Гаян в трепете душевном не замечал того, что жадно ест все подряд.
Дверь приоткрылась, и на пороге показался мальчик. Он прибежал с улицы; щеки горят огнем от мороза, глаза чисто и светло сияют. Гаян сразу признал сына.
— Нэнэ2! — крикнул Коля с порога. — Я хочу табани!
Чачабей кинулась к сыну, закружилась возле него.
— Дверь! — бросил Балян.
Мальчик послушно прикрыл дверь.
Гаян даже перестал жевать. Закашлялся, давясь гусятиной, покраснел от натуги. Мальчик посмотрел на незнакомого и вдруг засмеялся.
— Нэнэ!.. Дядя подавился. Смотри, какой смешной!
— Не шали! — с болью простонала Чачабей и с неожиданной злостью стукнула сына по губам. Мальчик сел на пол и горько заревел.
Гаян с шумом отодвинул от себя снедь и брагу, поднялся.
Хозяин сжался, ожидая бурю. Но в это время дверь с грохотом отворилась, и в избу протиснулся рыжеволосый детина с вздернутым носом, заорал тревожно:
— Поймали! Высмотрень алымовский! А может, сам Калган подослал! Пойдем, Гаян, пойдем скорее!
Гаян словно страшную пытку переносил — так плач сына терзал его сердце. Он нахлобучил шапку, накинул зипун. Шагнул было за порог — вернулся к столу, сгреб в горсть несколько комков сахару, сунул Коле в руки. Мальчик сразу умолк.
— Пойдем! — повелительно бросил Гаян хозяину. Пропустил засуетившегося старосту вперед и только потом сам вышел, с силой захлопнул дверь. Дом загудел от удара.
На улице шум. Крестьяне из Веньи крепко держали связанного нестарого мужика. Охрана выглядела воинственно: у всех вилы, дубинки, луки...
— Молчит, — сказал бородатый крестьянин, толкнув задержанного навстречу Гаяну. — Не называется. Мы только собрались идти к тебе, а он, глядь, на коне объявился. Наскочил на нас. Хотел убегать. «Откуда ты?» — спрашиваем. Молчит. Вот и привели сюда. Не простая птица. В кошельке-то бумаги. Вот!
В бумагах никто ничего не понимал. Пришлось Гаяну пригрозить пойманному виселицей, чтобы заставить его развязать язык. Оказалось: Алымов послал гонца к губернатору Бранту в Казань. Управитель сообщал губернатору о приезде посланца Пугачева и просил прислать на завод солдат.
Услыхав об Алымове, крестьяне закричали.
— Кончать!
— Перевешать их всех!
— Пошли на волость!
Вся деревня негодовала. Вооруженная толпа увеличивалась на глазах. Под начало посланца царя люди тянулись отовсюду. Сыновья Прокопа3 из Малой Пурги, Иван Фролов из Шадана привели с собой мужиков деревни. Жители Кашабак Лудзи, Пирогова, Юсек сколотили большой отряд.
Гаян вскочил на коня, не мешкая повел людей на волость.
Балян вымышлял разные предлоги, пытался остаться дома. Гаян приказал ему идти впереди отряда рядом с собой. Ослушаться староста побоялся.
Вооруженная толпа хлынула на улицы волостного села. Размахивая саблей над головой, Гаян первым влетел в улицу, за ним — конники, лыжники, пешие.
Стражники и солдаты сдали центр без боя. Калган и поп Трифон бежали. Их долго искали — не нашли. В доме управы захватили только писаря. Он был пьян, орал, грозился. Мужики хотели его повесить, Гаян распорядился:
— Под Уфу отправить, к графу Чернышеву!
Захватив село, народ вышел из повиновения молодого старшины. Восставшие принялись громить церковь, лавки, склады.
Церковь была разгромлена прежде всего. Вышибли дверь, сорвали и растоптали иконы. Котел, в котором крестили детей, выкатили на улицу, разбили. Страшная кутерьма заварилась у кабака. Громили подвал, били винную посуду. Вино лилось рекой.
Первым затеял попойку Балян.
— Не бейте, — крикнул он, выдул целую чарку, заорал: — Пей! Не пропадать же добру!
Глядя на старосту, соблазнились другие. Мало кто устоял. Зазвенели бутылки. И пошло, пошло. На улице мороз, а люди тянут из бутылок жгучую жидкость, шумят, пляшут — тепло им.
Гаян пытался утихомирить народ — ничего не мог поделать. Сорвал голос. Его не слушались.
— Согревайся, люди! — кричали пьяные.
— Хозяева мы!
— Пей, гуляй. Воля!
Балян ходит следом за Гаяном с бутылкой, уговаривает:
— Выпей! Согреешься хоть! Выпей!
Пристали к вожаку и другие, обступили, лезут целоваться, протягивают водку.
— Выпей!
— Брезгаешь, значит. Стал атаманом и заважничал.
— Коль не пьешь вместе с народом, какой же ты атаман?!
— Выпей!
Рассерчал Гаян, схватил бутылку, опорожнил. И враз опьянел. Хмель ударил в голову. Кровь в жилах заходила кипятком. Удаль вскипела пеной.
А Балян призывает:
— За здоровье атамана нашего! Ура!
— Ура-а-а...
Гаян выпил еще. Воинственный дух взыграл в нем. Он вскочил на коня, выхватил саблю и принялся скакать из конца в конец села, раздавать приказы налево и направо. Даже хотел было приказать спалить дом Калгана и попа Трифона, да в это время появились в селе Иванов и Чипчирган. Пьяный Гаян кинулся целоваться с ними, забыв о своем намерении.
Иванов и Чипчирган втащили Гаяна в дом, облили голову холодной водой.
— Заводская команда разогнала восставших! — с сердцем сказал Иванов. — Многих мастеровых заперли в тюрьму. Тебя ждут с отрядом. А ты!..
— А что я? Я! Я!..
— Опомнись, Гаян. Царь узнает, не помилует. Так-то ты выполняешь его повеление!
Гаян не слушал.
— Царь! Что мне царь?! Не царь он, а донской казак Пугачев. Я тоже могу стать царем! Я тоже царь!.. Детушки!.. Я ваш государь, служите мне верно! Я вас не оставлю... Вот я кто. Я царь!..
Иванов и Чипчирган с трудом одолели разбушевавшегося парня, вылив на его голову еще один ушат холодной воды.
В это время на окраине села появился большой вооруженный отряд. Крестьяне всполошились. Балян заорал:
— Спасайтесь! Солдаты пришли. Губернатор с войском! — и побежал прятаться под крыльцом кабака, на бегу вытряхивая из карманов нахватанное в разгромленной лавке добро.
Гаян рванулся из рук товарищей; страшный, хмельной, выскочил на улицу, потрясая саблей:
— Вперед! За мной! На штурм! Детушки, на слом! Айда! Руби их, проклятых!
Он вскочил на коня. Несколько буйных голов последовали за ним, бросились без страха навстречу врагу. Гаян оторвался от пьяных всадников, летит сломя голову в бой. Один против целого отряда. Подскакал с саблей наголо, готовый врезаться в ряды наступающих. В самый последний миг его остановил знакомый радостный крик:
— Гаян! И-эх! Гаян!
Старшина осадил коня и свалился в снег. К нему подскакал ехавший впереди отряда Камай.
— Гая-ан! И-эх!
У Камая в руках знамя из красной ситцевой рубахи. Он передал его другому коннику и спрыгнул с коня, поднял друга. Гаян опамятовался, узнал товарища и, трезвея, закричал подлетавшим конникам, пьяным от водки и боевого возбуждения:
— Стой! Назад! Камай — наш друг! Ура, Камаю! — и первым подбросил шапку в воздух.
— Ой, дурной, ой, дурной! — бормотал Камай, догадываясь наконец-то о происходящем. — Совсем дурная башка, Гаян. И-эх!
Прибывшие вступили в село. Оба отряда слились, люди громко приветствовали друг друга, взаимно угощали табаком.
Камай рассказал Гаяну и Иванову:
— От графа Чернышева получил приказ. Прислал в Терси за Агрызом. Приказал идти на Иж. Вот, — Камай показал на усатого, дородного удмурта, — твой родич, Семен Иванов4 из-под Елабуги, знает грамоту. Он и прочитал. Мурза Кудашев со своим отрядом тоже идет на Иж. Граф приказал: Иж брать сообща. Поодиночке не получится.
Гаян обрадовался Семену Иванову.
— Манифест царя прочитаешь?
— Могу.
Гаян подал Семену драгоценную бумагу. Крестьяне сгрудились вокруг, умолкли. Семен развернул листок, начал медленно и выразительно читать:
«Самодержавного амператора нашего, великого государя Петра Федоровича всероссийского и прочая, и прочая, и прочая...»
Царев указ произвел на крестьян сильное впечатление. Люди возликовали; слушая манифест, повторяли за чтецом слова: «Рекрутчину, подушные и иные денежные сборы отменить, даровать волю, земли, луга, леса, рыбные места...»
— На Иж! — закричали.
— Посчитаемся с управителем!
— Царю-батюшке мортиры нужны, ядра и картечи.
— Послужим государю нашему, избавителю!
Посоветовавшись, Гаян и Камай решили идти к Ижу немедля.
Иванов и Чипчирган должны были вернуться в заводской поселок раньше и помочь отряду: ударить по стражникам изнутри, открыть ворота завода. Им дали коней, и они ускакали.
По дороге к отряду присоединились агрызские татары, а вскоре, на подходе к Пирогову, восставшие встретились с отрядом Мурзы Кудашева.
К Ижу подступили с осторожностью. Остановились на Пироговской горе, на краю леса, и послали в разведку несколько человек на лыжах.
Лес встретил лыжников частым огнем из ружей и мушкетов. То были солдаты и стражники, высланные навстречу мятежникам. Завидев отряды, они сразу отступили из леса, укрылись за бревенчатым забором.
Завод готовился к отпору. В бойницах тына торчали ружейные дула. По приказу офицеров солдаты сыпали из натрусок на полку порох. Стрелять медлили.
Управитель Алымов и исправник Калган скакали на конях от сторожевой башни к воротам, от заводского вала к тыну, подбадривая стражу и пушкарей громкими командами.
Иванов и Чипчирган бегали по цехам, оповещая мастеровых и заводских крестьян, чтобы собирались на площадке перед конторой. В руках у многих появились луки, самопалы, железные палки и просто жерди.
Отряды Гаяна, Камая и Мурзы подошли к самому заводскому забору. Навстречу раздалось несколько выстрелов. Гаян вымахнул на взлобок, закричал:
— Не стреляй, не стреляй в своих! Отворяй ворота по приказу батюшки-царя! Мы слуги царские!
Солдаты смешались. А тут еще с тыла мастеровые и приписные, сгрудившись в кучи и выставив вперед вооруженных, закричали во сто глоток:
— Не стреляйте!
— От батюшки-царя пришли!
— Ребятушки!
— Страдальцы, доколе терпеть будем?!
— Бросай оружие!
— Отворяй ворота! Вяжи стражников!
Солдаты побросали оружие, офицеры сгрудились вокруг Алымова и Калгана, начали отстреливаться из пистолетов, а потом бросились на конях через задние ворота.
Под гул толпы работных людей мятежные отряды въехали на заводской двор. Семена Иванова подняли на круп коня. Гаян подал ему бумагу.
— Читай манифест царя!
Семен читал, и люди встречали каждое его слово ликующими криками:
— Воля, воля!
Неизвестно где прятавшийся во время схватки Балян опять принялся подбивать народ.
— Круши все! Расходись по домам!
Призыв Баляна многим пришелся по душе. Засобирались люди:
— Домой!
— Бросай завод к хренам!
Даже Чипчирган поддался соблазну.
— Сожжем завод, и по домам! — кричал он.
Мастеровой Иванов растолковывал людям:
— Нельзя сжигать завод! Царю нужны пушки, ядра. Кто делать их станет? Вернутся Алымов с Калганом, притащат за собой солдат и пушки, а мы голыми руками воевать будем? Нет, други, не годится только о своей шкуре заботиться! Вот что бывает, когда пальцы вместе собираются, — кулак! В кулак грудьтесь, все вместе будем отстаивать волю. А те, кто мутит народ, зовет к крушению и разброду, либо дураки, либо враги.
Балян замолк и улизнул куда-то. Через минуту он появился уже в конторе. Здесь собралось много народу. Назначенные Гаяном люди готовили заводскую казну к отправке графу Чернышеву в Чесноковку. Чика строго выполнял указ царя, требовал от всех отрядов сберегать казну, слать ее в главную ставку.
В конторе оказалось немало драгоценных металлов и девять тысяч рублей денег. Люди завороженно смотрели на невиданное богатство. У многих глаза загорелись алчностью. Тут-то Балян и подлил масла в огонь.
— Зачем отправляешь деньги? Это наши деньги, нашим трудом накоплены. Разделить их надо, а не увозить в Уфу. А вдруг их дорогой отобьют? Никому не достанутся. Разделить по справедливости! — и первым потянулся к золоту. Люди заволновались, горя желанием завладеть деньгами, опрокинули столы. Началась свалка.
Гаян появился в конторе вовремя. Разбросав по сторонам дерущихся, пробился к казне, выхватил саблю.
— Зарублю! — дико крикнул он. — Казна нужна царю, его армии. Кто посмеет тронуть, зарублю на месте!
Люди опешили. На шум подоспели Иванов, Камай, Мурза. Чтобы не вызывали дурных побуждений деньги и драгоценности, их отправили под конвоем к Чике под Уфу.
Гаян не знал покоя не только из-за неотложных дел. Он все время думал о Луизе. Уже на подступах к Ижу вспомнил о ней. Тревожился: что с ней будет?
Луиза должна быть на заводе, но ее нигде никто не видел. Алымов и офицеры убежали. Успел скрыться и муж Луизы. Их видели скачущими на конях. Луизы нигде не было, хотя до схватки с солдатами ее видел у конторы сам Чипчирган.
Дом Алымова был пуст. Гаян бегал по заводу и поселку, не теряя надежды увидеть Луизу живой и невредимой. Девушка точно сквозь землю провалилась. У Гаяна заныло сердце.
Вечером пришла весть от Андрея Носкова: Воткинский завод захвачен, нужна помощь; люди не знают, что делать дальше.
Не знали многого и Гаян с Ивановым, Камай и Мурза. Первым делом они бросили клич охотникам служить государю, начали сбивать отряд из молодых (пожилые разбредались по домам). Но как быть с заводом?
Приезд в Иж из-под Уфы посланца графа Чернышева свалил груз с плеч Гаяна. И прибыл не кто-нибудь, а сам хорунжий Маденев. Гаян и Камай были рады вдвойне. Маденев привез царевы указы и распоряжения Военной коллегии государя Петра Третьего.
Сразу все стало ясно. Отряду Мурзы Кудашева предписывалось идти в Кунгур на соединение с полковником Иваном Белобородовым. Камай и Семен Иванов должны были возвратиться под Агрыз. Гаяну с отрядом повелевалось быть под Уфой. На заводе следовало выбрать из надежных мастеровых старшину, организовать работы и охрану. Заводские люди выдвинули своим старшиной старого друга Гаяна и Чипчиргана — мастерового Иванова. Ижевский завод перешел в руки работных людей «по силе его императорского величества Петра Федоровича указу».
Закончившее дела, отряд Гаяна покидал Иж последним. Камай с Семеном Ивановым и Мурза Кудашев ушли раньше. Прощание их было коротким; надеялись на скорую встречу.
Маденев решил возвратиться к графу Чернышеву-Зарубину с отрядом Гаяна. Хорунжий торопил друга, но Гаян все медлил: он все еще надеялся услышать о Луизе, где она, что с ней произошло. Парень не находил себе места в тревоге. Чипчирган, пожелавший воевать в отряде Гаяна, как мог веселил друга, догадываясь о его мрачных думах.
В день выступления из Ижа, едва отряд направился по Ягульской дороге, к Гаяну подбежал мальчик и, указывая на крайнюю избу заводского поселка, сказал:
— Там твой конь, твой Падыш. Возьми его.
— Падыш? Какой Падыш? — растерялся Гаян. О своем верном товарище по скитаниям, Падыше, он как-то забыл последнее время, тем более, на заводе коня не оказалось. — Неужели?.. Подождите меня! — сказал он товарищам.
Гаян подскакал к избе, спрыгнул с коня и вошел во двор. Не поверил своим глазам: Луиза, улыбаясь, держала под уздцы оседланного Падыша.
— Здравствуй, Гаян, — сказала она.
Гаян был так рад видеть Луизу, что, не помня себя, подбежал, схватил ее за руку.
— Луиза, Луиза, Луиза... — шептал потерянно, ласкал ее сияющими глазами. Луиза тоже была полна горячего чувства, боялась расплескать его, боялась обжечь сердце Гаяна неосторожным словом. Передавая повод, сказала:
— Я уберегла твоего Падыша. Его чуть не погубили. Такой конь! Такой умница! Возьми.
Гаян перехватил повод, и все стесненные в груди чувства отдал любимому коню: обнял его, прижался щекой к морде. Падыш узнал хозяина, скосил миндалевидный фиолетовый глаз и заржал, заметался нетерпеливо, хрумкая удилами.
— Как ты оказалась здесь? — спросил Гаян у Луизы. — Не испугалась?
— Я никого не боюсь, — ответила Луиза и кокетливо добавила: — Знаю, не дашь меня в обиду.
Гаян рванулся к Луизе.
— Так поедем со мной! Уедем, Луиза! Уедем далеко отсюда! Пойдешь со мной?
Парень бормотал слова, сам не понимая полного их смысла. Он осторожно привлек Луизу к себе, положив на ее прикрытые мехом плечи свои большие и ласковые руки.
Вдруг он нахмурился, впился взглядом в меховой воротник пальто Луизы. Узнал. По известной только ему, Гаяну, отметине узнал шкурку той самой куницы-желтодушки, которую отнял у отца поп Трифон.
— Ты... где ты это взяла?
Луиза вспыхнула.
— А что такое? Это мой муж подарил мне. Кажется, у отца Трифона купил.
— А поп Трифон отнял эту шкурку у моего отца, — безжалостно отрубил Гаян.
Радость встречи потухла. Падыш, прядая острыми, треугольными ушами, ронял с губ на землю кружевные белые хлопья, пружинисто танцевал. Конь застоялся и просил хозяина дать ему волю.
— Я провожу тебя, — сказала Луиза, поеживаясь от внезапно пробравшего ее мороза, хотя одета была тепло.
Они стояли друг против друга, не знали, что сказать на прощание. Сердца влюбленных онемели в печали. Первой не выдержала Луиза. Побледнела, качнулась, прижалась к груди Гаяна.
— Что будет потом, не знаю, не знаю, — отрывисто, с придыхом заговорила она. — Люблю, люблю... Я буду ждать тебя, Гаян! — воскликнула она с болью. — Если бы ты знал, как тяжело мне, как гадко, душно! Боже мой!
И умолкла, оборвала причитания, будто осудила свой порыв. Потом отступила на шаг, сказала спокойнее:
— До свидания, Гаян, прости меня.
Луиза заглянула в темные глаза Гаяна.
— Прощай!
Гаян словно рану в сердце получил. В один миг он оказался в седле, резко взял с места. Обогнав свой отряд, долго еще скакал вперед, опустив повод.
Гаян вел свой отряд к графу Чернышеву быстро, хотел с ним встречи. Только увидеться с Чикой не удалось: тот опередил Гаяна неожиданным распоряжением. Под самой Чесноковкой в отряд прискакал гонец с пакетом: повелевалось ижевцам спешно идти к главной ставке царя под Оренбург, взять под охрану специальный обоз с казной, пушки и ядра для государева войска, порох, ружья и другой провиант. Легла перед Гаяном и его товарищами длинная дорога в далекие оренбургские степи.
Дули ветры, мели метели. Горизонт то и дело затягивали буранные круговерти. Тревожно трубила пурга над заснеженной многострадальной землей.
Примечания
1. Зырет — подливка, приправа к блинам, лепешкам.
2. Нэнэ — мама.
3. Сыновья Прокопа из Пурги были активными пугачевцами. Место их стоянки около Юсек и сейчас называется — вырубки Прокопа. (Прим. автора)
4. Семен Иванов — удмурт, стал писарем в пугачевском отряде. Из какой деревни родом, узнать не удалось; работал же в Танайке и Сарали. (Прим. автора)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |