Прошел еще один пьяный день. Наступала последняя ночь праздника. Погода опять переменилась. Потеплело, зато нависли тучи, и весь день то разъяснивало, то принимался лить дождь, да такой, что всех разгонял с пустыря. К вечеру дождь перестал, и за воротами опять собралась кучка пьяниц.
Они горланили песни и звали девок водить хороводы. Но девки не шли, они и так умаялись за день хуже, чем на работе. С поселка прибежали бабы за своими мужьями.
Они с бранью накинулись на пьяниц и силой тащили их домой. Но те упирались, гнали баб прочь и неистово ругались.
Подошел старик-сторож и пригрозил запереть ворота — пускай, коли так, все ночуют на пустыре. Бабы с визгом побежали на завод. Шатаясь и чертыхаясь, поплелись за ними и последние пьяницы.
Но, войдя в ворота, все понемногу затихли. На заводе ночью шуметь никак нельзя было. Заметит сторож — от штрафа не отвертишься. Живо хмель соскочит. Полчаса не прошло, как рабочий поселок крепко спал.
Праздник кончился, люди успокоились, тяжелый сон сковал весь завод. Даже старик-сторож заснул.
Настала глубокая тишина.
И среди этой тишины невдалеке от завода, у пруда, вдруг зашевелилась крепостная деревня. Из дальней избы вышел крадучись староста Прокл, поглядел в сторону завода, прислушался и, перекрестившись, бесшумно пошел по порядку, тихонько постукивая в оконце каждой избы.
И сейчас же вся деревня высыпала на улицу.
Мужики торопливо выкатывали из сараев телеги, смазывали дегтем оси, чтоб колеса не скрипели. Мальчишки постарше выводили лошадей и помогали запрягать. Грузили на телеги сундуки, мешки муки, кули огородины, узлы с домашним скарбом, кадушки, ведра, укладки. Бабы привязывали к задкам телег коров, тащили лукошки с курами. Торопились, стараясь, главное, не шуметь, поминутно унимали друг друга, но все-таки ночная тишина сразу наполнилась тревожным гомоном. Из дрожащих рук выскальзывали горшки и со звоном раскалывались вдребезги о порог. Испуганные куры клохтали, кое-где мычала разбуженная корова, пищали грудные ребятишки, которых матери сунули на руки старухам.
Один ребятенок, вынутый из люльки, зашелся истошным ревом, и сейчас же мужик накинулся на бабу и яростно зашептал:
— Уйми паскудыша! Недолго, и остановят!
Баба, испуганно оглядываясь, совала мальчишке в рот соску.
Другая, у соседней избы, дергала мужика и бормотала:
— Люльку-то, люльку не сняли... Как я там без нее?..
Ребятишки постарше вертелись между ног, увертываясь от пинков и подзатыльников.
У избы Нила все уже было готово. На возу между узлами, кадушками и корзиной с курами сидел на сундуке обреванный Сенька в отцовском тулупе. Он просился бежать за возами со старшими ребятами. Но Домна сердито заворчала, кинула его, точно узел, на телегу и еще для острастки наградила тумаком.
Староста Прокл обошел все возы, спросил мужиков, хорошо ли смазаны колеса, не будут ли скрипеть телеги, у всех ли есть вилы и топоры, чтоб их далеко не засовывали: время не тихое, мало ли что в дороге приключиться может. Опросил баб, всё ли сняли с огородов: ехать долго, лишнего не будет, да и домой не с пустыми руками приезжать. Тоже и там для них не заготовлено. Наказал унимать ребят и идти пошибче. За ночь надо бы отойти верст двадцать. Как бы с завода погони не послали. Того и гляди — нагонят.
Лошади нетерпеливо фыркали и помахивали хвостами.
Прокл вернулся к своей избе — она была крайняя к лесу, самая дальняя от завода. Он перекрестился, сказал: «С богом» — и, взяв лошадь под уздцы, вывел ее на дорогу.
За ним закрестились мужики и бабы; мужики тронули лошадей, и длинный поезд медленно потянулся прочь от завода, через пустырь, к густому черному лесу.
Лошади чавкали копытами по вязкой грязи дороги, кое-где скрипели колеса, хоть их и жирно смазали дегтем.
Передняя телега уже въезжала в лес, а задние только что выезжали из чужой, постылой деревни. Позади оставались пустые дворы и избы, распахнутые ворота и мусор на улице я во дворах.
Ребятишки и собаки беззаботно бежали впереди. Бабы на ходу совали грудным детям соски из жеваного хлеба. Старики и старухи крестились и шептали молитвы.
Меньше двух лет прожили они на проклятом заводе, а скольких похоронили с тех пор, как их оторвали от родной деревни, и скольких еще не досчитаются за обратный путь.
Другие-то мужики — не одни ведь они крепостные на здешнем заводе, — те уж лет по двадцать, а то и по тридцать здесь, с самого того времени, как завод ставили. Они свои места уж позабывали, обжились здесь, ребята повыросли, поженились. Которые и не помнят, откуда они родом. Их и не тянет отсюда. Привыкли к заводу и к заводской работе. Ну, а они — вот как младенца-сосунка к матке тянет, так, их к родной земле. Скорей бы лишь. А то как бы к дележу не опоздать. Не обидели бы соседи.
Мужики шумно вздыхали и старались гнать от себя тревожные мысли.
* * *
Тучи разошлись. Месяц стоял высоко на небе, но дорога была тяжелая, в гору. Грязь не просохла, лошади скользили, колеса вязли, идти трудно было. Далеко и десяти верст не прошли, а ребята уж начали проситься на телеги.
Не хотелось Проклу останавливаться. Далеко ли ушли?
А вдруг Беспалов погоню пошлет. Но ничего не поделаешь, — устали все сильно.
— Ладно, — сказал он, — постоим малость. В гору всё шли. Дальше легче будет.
Он остановил лошадь. За ним остановились и другие. И как только обоз затих, откуда-то донесся звонкий лошадиный топот.
Неужто с завода скачут?
Перепугались все. Разахались, кричат. Бабы вой подняли. Мужики кинулись вперед, к Проклу. Окружили его, спрашивают:
— Что ж теперь делать-то? Неужели назад поворотят?
— Тихо! — крикнул Прокл. — Послушать надо.
Понемногу шум затих. Мужики грозили бабам. Бабы унимали ребят.
— Да то не с завода вовсе! — крикнул Прокл. — Навстречу скачут, с горы. И не много, кажись, — двое или трое. К нам на завод, стало быть. Вот беда-то. Доведут еще, никак нельзя пропустить. Хоронитесь живо за деревья. Топоры-то есть?
Мужики рассыпались по сторонам дороги.
Топот приближался, Ехали как будто двое.
Вот из-за поворота показалась голова маленькой косматой лошаденки с таким же маленьким всадником. Сзади на высоком вороном коне скакал рослый чернобородый человек с ружьем за плечами.
Прокл с криком выскочил из леса и схватил за узду лошадь переднего. Толпа мужиков с топорами накинулась на двух всадников. Задний быстро осадил лошадь. Переднего стащили с седла. Он ловко вывертывался, вертелся вьюном, чуть не вырвался, но один из мужиков взмахнул топором, и он упал, обливаясь кровью, а лошадь быстро умчалась назад.
— Того держите! — кричал Прокл. — Уйдет!
Мужики, толкая друг друга, теснились вокруг другой лошади. Крупная лошадь испуганно ржала, мотала головой, не давала схватить за узду.
Всадник, склонившись к луке и держа повод в зубах, торопливо доставал из-за спины ружье.
— Пустите, стрелять буду! — крикнул он.
— Не пускай, ребята, держи! — закричал Прокл, поймав, наконец, повод.
Но всадник изо всех сил рванул лошадь. Она поднялась на дыбы и передними ногами толкнула Прокла в грудь. Он охнул, выпустил повод и отлетел далеко в сторону.
Другие мужики испуганно отскочили. Всадник круто повернул лошадь и во весь опор поскакал назад.
Мужики опомнились и со всех ног бросились за ним, кто-то размахнулся топором и бросил его вдогонку всаднику.
Чернобородый придержал лошадь, повернулся в седле и наугад выстрелил.
Раздался крик, один из мужиков упал, другие шарахнулись в стороны, и всадник ускакал назад, в гору.
Догнать его нечего было и думать. Мужики угрюмо возвращались к обозу. На дороге лежали Нил, Прокл и первый из всадников, которого они порубили топорами.
Прокл с трудом поднимался, хватаясь за грудь. У Нила весь рукав был в крови, и он тихо стонал. Его молча подняли и понесли к телегам.
— Ребята, — хрипло заговорил Прокл, показывая на неподвижно лежащего человека, — оттащите-ка этого в лес, за деревья. Убили мы, видно.
Он наклонился над лежащим.
— Башкиренок, видно, мальчишка, кажись, — сказал он. — Зря мы это. Ну, все одно теперь. Тащите. Трогаться надо.
Несколько мужиков подняли мальчика и отнесли за деревья.
Прокл подошел к своей телеге. Баба его с плачем раздвинула кадушки и ведра, подостлала соломы и кое-как уложила Прокла.
Домна причитала и всхлипывала, стараясь стащить с Нила окровавленный рукав. Другие бабы помогали ей. Кто-то достал тряпицу и заматывал Нилу простреленную руку.
Сенька в голос ревел.
Через несколько минут обоз угрюмо двинулся дальше. По бокам шли дозорные.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |