Глава первая

После ухода Захара Аким решил молчать и с Беспаловым ни о чем не заговаривать. Третью болванку он так и не давал Цыгану. Она оставалась в опоке, и о ней точно все забыли. Горн Аким тоже не приказывал затоплять, и Беспалов не присылал ни меди, ни олова.

Один только раз, в тот день, как ушел Захар, Беспалов встретил Акима и, глядя вбок, сказал ему:

— Грех-то какой, Аким Федорович, — вторая болванка треснула. Видно, руда попала плохая, — так и Мюллер говорит, спрашивал я его. Погодить надо, вот новой наплавят. Подвезли руду-то.

— Что ж, погодим, Петр Ефимыч, — ответил Аким, тоже не глядя на управителя.

Беспалов подозрительно покосился на Акима, но ничего больше не сказал, только сокрушенно покачал головой.

Про Захара один Федька спросил Акима.

Аким сказал хмуро:

— Я сам тебя думал спросить, — ты с ним лясы-то любил точить. Сбежал, что ли, парень? Заленился, видно. Вам лишь бы от работы утечь.

Федька больше не приставал к Акиму. Да и другие рабочие тоже не заговаривали с ним.

Завод работал вполсилы. Большая часть мастерских стояла. Но некоторые все же работали. Плавили руду, лили ядра. Беспалов подговорил даже часть рабочих ломать угли, посулив им большую прибавку.

Так прошла неделя. На восьмой день утром, еще до света, в сторожку у беспаловских ворот постучали.

Одноглазый сторож приткнулся к обледенелому оконцу. На белом снегу чуть виднелся человек. Завидев сторожа, он стал изо всех сил махать рукой, показывая на ворота. Сторож заглянул, сколько можно, в обе стороны, больше будто никого не было. Но и разглядеть ночного гостя он тоже не мог в темноте.

Тот, видимо, сердился, все сильней махал рукой и грозил сторожу кулаком.

— Может, начальство какое, — пробормотал сторож и, накинув тулуп, кряхтя пошел к воротам.

Тяжелый замок заиндевел на морозе, и ключ с трудом поворачивался в нем. Наконец, затвор щелкнул, сторож снял замок, отодвинул засов и осторожно приоткрыл одну створку.

За воротами стоял, весь синий, промерзший, бродяга на деревяшке.

— Тьфу! — плюнул сторож. — Грозится тоже, словно путный. Чего принесло? Иди, что ли, колченогий. Не век тут с тобой на ветру...

— То с твоей дырки дует, — пробормотал бродяга, кивнув на вытекший глаз сторожа. — Заткнул бы, не то остатки с головы выдует.

— Да ты чего — лаяться пришел? — рассердился сторож. — Проваливай, коли так.

И он стал затворять ворота. Но бродяга налег на них снаружи и не дал запереть.

— Ну, ну, чего тебя схватило поперек живота, — заговорил бродяга. — Беги живо к хозяину. Пускай он ко мне на деревню скорей идет. В Проклову избу. Тут мне околачиваться не рука. Важные, скажи, вести. Да должок, мол, старый пускай принесет. Не забудь, смотри, про должок-то.

Сторож недоверчиво приглядывался к бродяге.

— Дай ворота запру, — сказал он, — а то не пойду.

— Запирай, мне что. Сказал, — на деревню иду. А ты, гляди, коли кому опричь хозяина про меня буркнешь, вот те крест, последний глаз вышибу.

Бродяга отступил от ворот и заковылял к занесенной снегом деревушке у замерзшего пруда.

Забравшись в Проклову избу, он сел на лавку, снял рукавицы и стал растирать синие, замерзшие пальцы.

Очень скоро по снегу заскрипели шаги, дверь из сеней отворилась, и осторожно просунулась голова Беспалова.

— Ты, Иван? — пробормотал он, входя. — А я было веры не давал Терентьичу. Откуда бог принес?

— То-то, что бог, конь-то ин сдох, — заговорил бродяга. — Добрый конь — самого ихнего граха Чернышева. Уж как меня жаловал — отпускать не хотел.

— Так чего ж ушел? — спросил Беспалов.

— Добер сильно. Кому дружу, тому и служу. Про тебя такое прознал, что без души сюда скакал.

— А чего такого? — испуганно спросил Беспалов.

— Да, вишь, я-то тебе служу да служу, а ты-то меня в нужу да в нужу.

— Какая ж твоя служба? Много от тех башкирцев добра я видал? Одни хлопоты.

— Что ж, коли не угоден, так прощенья просим.

Бродяга встал и пошел к двери.

— Да ты чего, Иван? Напугал, да и драла.

— Какова Аксинья, такова и ботвинья. Загляни-ка в мошну, нет ли сальца да жирку. А то, вишь, сухая ложка рот дерет.

— Да ведь я тебе сулил две сотни, коли сарай они порушат, а так-то за что же? Вот коли нынче услужишь...

— Ты, видно, на посуле как на стуле, а мне то накладно. Один счет за старое, другой — за новое.

— Ну, бог с тобой, Иван. Принес я тебе пятьдесят — деньги большие. Хоть не считай — считано.

Беспалов полез за пазуху и достал оттуда объемистый кожаный мешочек.

— Получай да говори скорей, чего знаешь.

Бродяга схватил мешок, прикинул на ладони, сунул за пазуху и заговорил своим певучим голосом:

— Все тот Аким вред делает. Извет на тебя прислал с Захаркой, что ты медь портишь, пушки царю не делаешь. Распалились на тебя казаки. Самого Чику, надо быть, сюда пришлют. Назавтра жди гостей. Хоть заране два столба вбей да перекладину приладь, а уж вздернут сами.

Пока бродяга говорил, сизая щека Беспалова совсем побелела, и багровый шрам выступил на ней свежей кровью.

— Чего ж делать-то, Иван? — пробормотал он трясущимися губами.

— Чего тут думать? День-то в запасе у нас — недаром я гнал, не кормя. Сбирай, что есть, — деньги да что подороже. Лошадей вели покормить, а в ночь, как залягут все, выводи лошадей, да и поскачем с тобой на полночь. До Казани бы лишь добраться. Урал-то весь тому Петру али Пугачеву передался.

— Да верно ль ты знаешь? — спросил опять Беспалов. — Помогу мне хозяин прислать хотел. Сулил, коли сберегу завод и пушек не выдам, тысячу дать и управителем оставить.

— Вишь, тыщу, — пробормотал бродяга, — а ты мне сотню пожалел.

— Ну-ну, сказал, — дам — и дам. Да, вишь, завода жаль...

— Вольному воля, — сказал бродяга. — Жаль завода — оставайся. Вздернут — век сторожить станешь, никуда не уйдешь. А уж мне лошадь выведи — заслужил. Да еще хоть один мешочек такой. — Он хлопнул себя по груди.

— Что тут будешь делать? — бормотал Беспалов, то вставая, то опять садясь на лавку. — Тебе тб в привычку, Иван, — век бродяжил. А мне-то? Думал, — прикоплю, в люди выйду, домком разживусь, невесту богатую возьму.

Бродяга с удивлением взглянул на страшное, перекошенное лицо управителя и хмыкнул.

— А что ж, — перехватил его взгляд Беспалов, — за твердышевского управителя всякая пойдет. Парик пудреный закажу, как у Иванова.

— Что ж, счастливому не что деется, — живет да греется, — пропел бродяга. — Лишь бы голова на плечах да ноги на земле.

— Все Аким проклятый! — вскричал Беспалов. — Не умел ты его извести. Теперь мне из-за него пропадать. Может, нынче...

— Думать не моги, — перебил его бродяга. — Башкиренок там, в Берде, то и знал турчал, что ты Акима извести норовил. Коли его не найдут, все одно тебе карачун.

— Ну, а коли найдут, уж он наскажет. То-то и притих он, — я все диву давался. Ждет, стало быть. Нет, видно, на этот раз не вывернуться. Ладно, Иван, жди. В ночь выведу коней, поедем с тобой.

Беспалов махнул рукой и пошел к двери. За окном уже посветлело, и над заводом в прозрачном морозном воздухе прямо поднимались столбы черного дыма.

Бродяга вышел за Беспаловым и стал собирать щепки и обрубки, чтоб разложись в ложбинке костер и погреться.