В одну минуту площадь будто вымело. Точно ураган по ней пронесся, оставив перевернутые скамьи развороченный помост, оброненные шапки, платки.
Все разбежались, точно за ними волки гнались. Аким тоже побежал туда, к передним воротам, где гремели гулкие удары, куда помчались солдаты, рабочие.
Скорей туда! Вот она, воля, пришла! Надо скорее растолковать рабочим, что это от самого царя посланный, волю им несет.
Но его сразу же затолкали. Чуть в землю носом не ткнулся. Руки-то у него связаны были, а ноги с ночи не отошли. Но тут как раз подскочил к нему Захар.
Стой, стой, дяденька Аким! Сейчас развяжу.
Захар торопливо возился за спиной Акима и руками и зубами дергал опояску. Так затянулась проклятая, что никак было не сладить.
Наконец распутал; Аким вытянул затекшие руки и, держась за плечо Захара, опять побежал к мостику через канал.
Да что ж это такое? Снова топот, только сзади. От плотины как будто.
Аким остановился, не добежав до мостика, оглянулся.
Из-за мастерских, от плотины, где вторые заводские ворота, мчится целая туча всадников.
Башкирцы!
Лошаденки маленькие, мохнатые, шапки тоже мохнатые, острые. Сами черные, косоглазые. За плечами луки. Пригнулись к седлам, визжат. И как это они ворвались на завод? Ворота же все на запоре.
— Дяденька Аким! Гляди, гляди! И наш с ними! С деревяшкой!
В переднем ряду, выставив вперед деревяшку, держась за гриву, неловко скакал бродяга.
Заметив Акима, он придержал лошадь, отстал от башкирцев и крикнул:
— Чего ж не пускают на завод дурни ваши? Сам царский полковник к вам.
— А ты-то как же с башкирцами проскочил? — спросил Аким.
— Прямой напорется, кривой пройдет, — засмеялся тот. — Сторож у меня тут знакомый. Беги скорей, Аким, полковник-то разозлится, коли охотой не пустят. В иных местах с хлебом-солью встречают... А мы покуда, до него, попользуемся! — крикнул он со смехом и поскакал следом за башкирцами через мостик к рабочему поселку.
Аким с Захаром побежали за ним. На мосту было пусто, как и на площади. Но в поселке по опустевшему порядку скакали башкирцы.
— Чего они сюда прискакали? — спросил Захар. Но Аким, не слушая, бежал дальше к воротам.
Там была такая сутолока, что он в первую минуту ничего не мог разобрать.
Впереди, у самых ворот, с ружьями наперевес теснились солдаты. Капрал что-то кричал им. Но за шумом и грохотом ничего не слышно было. В окованные железом ворота сыпались снаружи гулкие удары. Сзади на солдат напирали рабочие с ломами, со сверлами, с кирками. Все наперебой кричали, толкались, перебранивались. Никто толком не понимал, кто ломится в ворота и что надо делать.
Аким крикнул что было силы:
— Ребята, то царь полковника своего прислал! Волю он нам даст!
Но его никто не слушал. Голос потерялся среди шума и грохота.
— Дяденька, — кричал ему на ухо Захар, — в башню пойдем, оттуда всё видать!
И он потащил Акима к сторожке, пробиваясь в толпе локтями и рогульками ошейника. Его ругали, отпихивали, но ему все-таки удалось протащить Акима к двери.
В сторожке было пусто и тихо, и они бегом поднялись по лестнице в башню.
Там под окошком лежал солдат с простреленной головой и около него ружье. Его, наверно, убили, когда он выглядывал в окошко башни. Выстрелить из пушки он так и не успел.
Захар полез на дуло пушки.
— Куда ты? Застрелят! — крикнул Аким, не пуская его.
— Чего ж меня-то? — удивился Захар. — Пусти. Погляжу только... Ой, дяденька! — крикнул он, выглянув. — Да их тут цельное войско! Шапки-то высоченные какие! И с ружьями все. Ох, а один-то — саблей машет, а рыла-то вовсе нет. Черно под шапкой.
— Упредить их надо! — крикнул Аким. — Солдаты ведь тут. Не пустят их. Попытай, Захарка, крикни им, чтоб кругом ехали. Там ворота отпёрты.
Захар высунулся в окошко, сколько позволяла рогатка.
— Дяденьки, к пруду ступайте! Там отпёрто! — крикнул он и, тут же пригнув голову, кубарем скатился с пушки.
— Ой, стрелять хотят! — закричал он.
В ту же минуту раздалось несколько выстрелов, и пули, просвистев в окошко, ударились в потолок башни.
Но сразу же выстрелы оборвались, удары в ворота тоже. Зычный голос прокричал команду, и вслед за тем раздался дружный топот.
Аким схватил Захара за плечо.
— Послушали, стало быть. Бежим и мы. — И он потащил Захара к лестнице.
А внизу все уже переменилось. У ворот пусто стало. Одни солдаты стояли кучкой всё там же. Капрал топтался на месте, поглядывая на ворота, за которыми все затихло. Что тут делать, он и подумать не мог.
Визг и крики неслись теперь со стороны рабочего поселка.
Аким с Захаром бросились туда.
Там хозяйничали башкирцы. Одни держали лошадей, а другие, должно быть, разбежались по избам. Слышен был бабий визг, возня. Из некоторых изб выскакивали башкирцы, скаля зубы и волоча за собой какие-то пожитки. Рабочие наскакивали на них, дрались, бабы с визгом и руганью цеплялись за свое добро.
Захар бросился было туда.
— Дяденька Аким, нас тоже пограбят! — крикнул он.
Но Аким махнул рукой и побежал дальше, к площади.
Первый раз за весь день сплошной белый покров, затянувший все небо, разорвался, выглянуло солнце, и сразу светло стало на огромной опустевшей площади.
Не успели Аким с Захаром перебежать мостик, как с другого конца завода, от плотины, на площадь проскакал новый отряд. Вот это так войско! Захар даже рот разинул. Впереди один скачет высоченный и саблей машет. Сабля так и сверкает на солнце! А за ним рядами казаки с ружьями, в высоких шапках. Ружья сверкают, сами веселые, смеются. Лошади статные. Вот бы на этакой поскакать! А у того, что впереди, под шапкой блестит что-то, не разглядеть что.
— Дяденька! — крикнул Захар Акиму. — Гляди, гляди, впереди, вон тот! Чего это у него блестит-то под шапкой? Рыла-то вовсе нет!
Но Аким не успел ответить. В одну минуту площадь снова ожила. Со всех сторон сбегались рабочие, башкирцы. Бродяга на деревяшке тоже ковылял навстречу полковнику. Два казака и башкирец волокли за ним кого-то в изорванном камзоле, с голой головой. Тащат его, а он и ногами не передвигает, точно мешок по земле волочится.
— Ой, дяденька! — крикнул Захар. — Кого ж это башкирец с казаками тащат?
— Не видишь? — ответил Аким. — Управитель наш.
— А волосья где ж? Выдрали, что ли?
— То не волосья. То у него надето было. Парик называется. Молчи ты. Слушай.
Казак в сетке, закрывавшей все лицо до самого рта, махнул саблей и крикнул зычным голосом:
— Ребята! Петр Федорович, третий император, прислал меня на свой Воскресенский горный завод. Я полковник его, по прозвищу...
Вдруг грянуло несколько выстрелов. Один из казаков, скакавший в конец площади к мостику, упал с лошади.
— А! Так вы так! — заревел казак в сетке. — Весь ваш завод разорю! Стреляй, ребята!
Рабочие бросились врассыпную. Одни падали на землю, другие кричали:
— Не мы то! Мы радостью рады! Солдаты то стреляют!
Казаки помчались на выстрелы. С разных концов завода неслись башкирцы, натягивая луки.
Раздалось еще несколько выстрелов, и сразу все стихло.
Казаки, сгибаясь с седел, волокли за шиворот, за жидкие косички перепуганных, трясущихся солдат. Капрала, велевшего стрелять, пристрелили, остальные сами побросали ружья.
— Стрелять, сволочи! — закричал на них казак в сетке. — На меня, на государева полковника, руку подняли! Головы посрубаем!
Солдаты падали на колени.
— Помилосердствуй! — кричали они. — Приказано нам! Сглупу мы! Мы батюшке-царю!..
— Ладно, — сказал полковник. — Заприте их покуда в амбар какой... А вы, работные люди, не бойтесь ничего.
Рабочие уже опять сбегались на площадь.
— Слушайте меня, я царский Полковник, по прозванью Хлопуша. Батюшка-царь, третий император, волю вам прислал, коли вы ему верой и правдой служить будете.
— Будем служить!.. Только дай волю нам! До капли крови!.. Головами!.. — кричали рабочие.
Они со всех сторон обступили всадника.
Вороной конь под ним горячился, перебирал передними ногами, попрашивал повод. Но Хлопуша крепко держал его жилистой, волосатой рукой.
Аким выскочил вперед.
— Мы за волю головы сложим! — крикнул он во весь голос.
Он хотел еще что-то сказать, но тут управитель рванулся из рук державших его башкирцев и крикнул Хлопуше:
— Слушай, ты! За меня хозяин большой выкуп даст. Вели отпустить меня. Я главный управитель... За меня ответите!
Хлопуша повернулся к толпе.
— Эй, ребята! — крикнул он. — Каков до вас был управитель? Хорошо платил? Жалел вас?
— Как волк овцу, — рассмеялся бродяга.
— Всех бы перепорол, кабы ты не пришел, — подхватил кто-то.
Из толпы кричали:
— Кнутобойца! Пес! К чорту на рога его!
— Чего на него глядеть! Голову с плеч — и вся недолга!
— Тихо вы! Сам знаю, чего делать! — отозвался Хлопуша. Он на минуту задумался, оглядывая жалкую, ободранную фигуру управителя.
— Ну, а ты чего скажешь? — спросил он управителя с усмешкой. — Будешь служить верой-правдой батюшке-царю Петру Федоровичу, коли на заводе тебя оставлю?
— Петр Федорович помер, — пробормотал управитель негромко. Но на притихшей площади все его услышали. — Царица у нас...
— А! Ты вот как заговорил! — бешено гаркнул Хлопуша, не давая ему докончить. — Рубите ему голову, коли так, царицыному наймиту! То же и царице твоей будет!
Двое казаков быстро спешились, отволокли немного управителя и бросили его на землю. Один держал ему руки, другой вытаскивал саблю. Но в эту минуту из-за его спины выскочил башкирец, махавший кривой саблей, и в один миг отсек голову управителю.
— Ловко! — крикнул Хлопуша. — Другой раз не копайся, — сказал он со смехом опешившему казаку.
Кучка рабочих уже волокла к Хлопуше Ковригина. Окровавленные повязки мотались вокруг его головы. Рыжие волосы торчали дыбом. Он изо всех сил отбивался и хрипло орал.
Рабочие еле отыскали его под обломками помоста. Он сидел там на корточках, весь дрожа, замотавшись с головой в сукно.
— Самый злодей! — кричали рабочие Хлопуше. — Весь завод перепороть сулился! Двоих живьем сжег вчерашний день! За него нынче и драли!
— Вздернуть его, коли так! — решил Хлопуша.
— Не уйдешь, пес! — кричали рабочие. — Бей его, ребята! Вали!
Его вмиг повалили на землю и с остервенением набросились на него, мешая друг другу. Всякому хотелось самому пнуть его ногой, рвануть за волосы, плюнуть в лицо.
Один рабочий подобрал валявшееся на земле ружье и тыкал в лежащего штыком...
Визг Ковригина заглушался яростными криками освирепевшей толпы; наконец он совсем затих, и рабочие стали расступаться. На земле валялась куча окровавленных лохмотьев.
Из какого-то амбара двое рабочих тащили неистово кричавшего Власова.
— Смилуйтесь! Не своей я волей! — вопил он. Белесые глазки его налились кровью, торчащие уши горели. — Помилосердствуйте! Я батюшке-царю верой-правдой! Братцы! Разве я кого?
— И то, — послышалось в толпе. — Не самый злодей. Не всё в рыло.
— Не в рыло, так по уху! — кричали другие. — Одна масть!
— Приказчик, что ли? — спросил Хлопуша.
— Приказчик! Младший!
— Я царю-батюшке!.. — закричал опять Власов.
— Ладно, — сказал Хлопуша. — Под караулом пока держите. Разберем. Батюшка наш по правде велит судить. Зря головы рубить не приказывает.
Двое рабочих, приведших Власова, потащили его обратно. Но навстречу им попался башкирец, только что отсекший голову управителю. С кривой сабли еще капала кровь. Он прокричал что-то гортанным голосом. Рабочие, не поняв его, кивнули головами. Он быстро выхватил у них из рук Власова, швырнул его на землю и, раньше чем они успели сообразить, что он делает, он, оскалив зубы, взмахнул саблей, отсек ему голову и побежал дальше, размахивая окровавленной саблей.
Рабочие со страхом взглянули друг на друга и покосились на Хлопушу.
Но он не смотрел в их сторону.
На площадь с визгом и ревом выскочили несколько баб и окружили Хлопушу.
— Батюшка! — захлебываясь вопила одна. — Век копила!.. Сундук цельный! Девке приданое! Стянули, черти!
— Не вели своим косоглазым грабить! — подхватила другая.
— Сладу с ими нет! — кричали бабы. — Откупиться хотели — так нет! Всё тащут!
Прибежавшие следом за бабами рабочие пытались унять их, испуганно взглядывая на Хлопушу.
Но тот махнул рукой.
— Тихо! — крикнул он. — Кто там озорует? Воскресенский завод не велено трогать. Работать будет. Илья! — крикнул он кудрявому казаку. — Возьми наших десяток. Очисти поселок. Сюда гони башкирцев. Скажи — вешать буду, кто грабить станет.
Илья махнул нескольким казакам и поскакал к рабочему поселку. Бабы бегом бросились за ними.
Народу на площади все прибывало. Из крепостной деревни, где жили земляки Захара, тоже прибежали мужики, бабы, ребята. Казаки пригнали из рабочего поселка башкир. Бабы и ребята, побросав опустошенные избы и раскиданные по улице пожитки, тоже выбежали на площадь. Всем не терпелось узнать, что теперь будут делать казаки.
— Тихо вы! — крикнул Хлопуша, перекрывая говор и крик тысячной толпы. — Говорить буду!
Он соскочил с лошади.
Громадный, плечистый, он откинул назад голову и пошел прямо к конторе. Все перед ним расступились. Сетку он все-таки не снял. Ниже сетки видно было только, как разевается рот и сверкают белые зубы.
Только что он подошел к конторе и стал всходить на крыльцо, как навстречу ему отворилась дверь и вышел Беспалов с караваем хлеба и солонкой сверху. Расправив на груди широкую бороду, он в пояс поклонился Хлопуше, протянул ему хлеб-соль и, поворачиваясь к нему гладкой стороной лица, заговорил тонким и ласковым голосом:
— Просим милости на наш завод.
— Ты кто такой? — спросил Хлопуша. — Хозяин, что ли?
— Приказчик! Старший приказчик! Разноглазый! — закричали из толпы.
— Так. Приказчиком я здесь, — перебил Беспалов, униженно кланяясь. Хлопуша махнул на толпу, чтоб дала говорить. — Только от меня, — продолжал Беспалов, — работным людям обиды не было. Пусть кто скажет, бил ли я кого, ругался ли. Хозяйскую волю сполнял, то правда. Дело блюл. За порядком, конечно. А чтобы в рыло или в зубы — того не было...
Хлопуша повернул голову к толпе.
— Лиса, ведомо! — раздались крики. — Хозяйский угодник! Одно слово — разноглазый! Туда ж его! Чего на него глядеть! Вели голову рубить!
Беспалов поворачивался во все стороны. Он злобно оглядывался на рабочих и сейчас же прижимал руки к груди и умильно взглядывал ясным глазом на Хлопушу.
— Дьявол он! Руби голову! Всех их туда же! — не унимались крики.
Вдруг Хлопуша махнул рукой и крикнул:
— Тихо! Вам бы всех порубить! Сказано — работать будет ваш завод. Кто ж делом править станет? Думаете, гулять будете? Как же! Работать надо. На царя-батюшку, на Петра Федоровича ноне работать будете. Императора Петра III завод ваш теперь.
Рабочие сразу замолчали, переглядываясь.
Беспалов сейчас же подхватил:
— Мы для батюшки-государя радостью рады. Давно прослышали... Ждали...
— То-то и солдат припасли, пушки тоже, — усмехнулся Хлопуша.
В толпе послышался смех и возгласы: «Врет он все! Поркой-то он же с управителем командовал!»
Но Хлопуша опять махнул.
— Хозяйская то воля, — быстро заговорил Беспалов, не глядя на рабочих и униженно кланяясь Хлопуше. — Управитель, тот, правда, всё одно что хозяин, — прибавил он, взглянув на безголовый труп, валявшийся неподалеку. — А мы что ж — люди подневольные. Что прикажут, то и делаем.
— Ну, ладно. Будешь верой-правдой служить, оружие государю справлять, и тебя батюшка-царь пожалует... — сказал Хлопуша.
Беспалов облегченно перевел дух.
— А нет, — продолжал Хлопуша, — на себя пеняй. Видел, что с ослушниками царевыми... У нас расправа коротка... Покуда будешь ты за управителя.
В задних рядах заворчали, но никто не решился громко крикнуть.
Беспалов низко поклонился и хотел что-то сказать, но Хлопуша нетерпеливо мотнул головой, поднял руку и заговорил так зычно, что услышали в самых дальних концах площади.
— Слухайте, что я вам сказывать буду!
Толпа затихла.
— Про государя-батюшку слыхали?
— Слыхали! — раздались голоса.
— Где нам знать? — перебивали другие.
— Тихо! — крикнул он. — Милостивый господь возвращает ноне родительский престол Петру Федоровичу. Бояре его свели за то, что он крестьянам волю дать хотел. Катеринку посадили. Одиннадцать годов государь-батюшка странствовал, а ноне объявился. И вновь крестьянам и работным людям волю дает.
Толпа задвигалась.
— Слава Христе! Храни его господь! — раздались выкрики. — Дождались! Воля, стало быть!
Многие снимали шапки и крестились.
— Слухайте! — крикнул Хлопуша. — Многие к государю приклонились: казаки, башкирцы, заводы тоже — Авзянский, Каноникольский! Сказывайте: ваш как завод? Будете государю верой-правдой служить?
— Хотим под государя! Верой-правдой! Головами! Присягу примем! — раздались дружные крики. — К присяге веди!
— Попа разыщите, — сказал Хлопуша, — а я вам покуда указ батюшки нашего государя Петра Федоровича прочту. Да нет. Из ваших пущай кто прочтет. Грамотные-то есть у вас?
Все молчали и переглядывались. Грамотных не находилось.
— Дядя Аким! — крикнул вдруг Захар на весь затихший двор.
И сразу несколько голосов подхватило:
— Верно! Правильно! Аким! Грамотный он! Аким, выходи!
— Ну, ну, выходи, коли грамотный! — крикнул Хлопуша.
Захар изо всех сил прочищал Акиму дорогу к крыльцу и локтями и рогульками.
Рабочие расступались, с удивлением оглядываясь на Акима. Он был совсем не такой, как всегда. Глаза сразу больше стали, хотя он будто никого и не видел. И не сутулился вовсе, точно ростом выше стал.
Хлопуша подал ему лист и велел взойти на крыльцо.
Аким перекрестился, взял лист обеими руками и поднял вверх. Лист дрожал у него будто на сильном ветру.
Первые слова он произнес совсем тихо.
Его сейчас же прервали:
— Не слыхать! Громче!
— Сами не горланьте, черти! — звонко крикнул Захар. — Разве вас перекричишь, дьяволы!
— Ишь, бойкий мальчонка! — сказал со смехом кудрявый Илья, стоявший рядом с Хлопушей. — А ты чего ж это в ожерёлке? Али кусаешься?
Захар сердито отвернулся.
— Тихо вы там! — крикнул Хлопуша. — А ты шибче читай, — обернулся он к Акиму.
На площади затихло.
Аким оглядел толпу и начал опять вдруг окрепшим голосом, так вразумительно, точно он сам писал этот указ:
— «Самодержавного императора Петра Федоровича всероссийского».
Он приостановился и еще раз обвел толпу взглядом.
— «Сей мой имянной указ в Воскресенский завод и всему миру мое имянное повеление».
— Нам, стало быть! — крикнул кто-то.
— «Как деды и отцы ваши служили предкам моим, так и вы послужите мне, вашему государю, верно и неизменно, до капли крови, и исполните мое повеление. Исправьте вы мне, великому государю, два мартила и с бонбами и скорым поспешением мне представьте...»
— Стой! — прервал Хлопуша. — Это про два мартила на другой завод писано. Ваш завод большой, вы и больше представить можете. Готовые-то есть у вас? А? — обратился он к Беспалову.
— Как не быть, — торопливо ответил Беспалов. — Все предоставим государю-батюшке. Три мортиры есть...
— Две порченые, не годящие! — крикнул из толпы чей-то голос.
Беспалов повернул голову и сердито посмотрел в сторону говорившего. Но сейчас же повернулся гладкой стороной лица к Хлопуше и спокойно проговорил:
— Верно сказывает мастер. И сам я объяснить хотел.
Две мортиры не исправны. А только для батюшки-царя мы их в исправность привести можем. Да гаубицы две из работы вышли.
— Ну ладно, — сказал Хлопуша. — Которые исправлены, с собой заберем, а иные тотчас исправить надобно. Батюшке-царю оружье требуется. Коли усердно работать станете, государь вас пожалует. Читай дальше указ.
— «И за то будете жалованы, — начал опять Аким, — крестом и бородою, рекою и землею, травами и морями, и денежным жалованьем, и хлебом, и провиантом, и свинцом, и порохом, и вечною вольностью».
При последних словах он сильно повысил голос.
В ответ со всех концов закричали:
— Вольные! Слава господу! Дожили! Спаси господи царя-батюшку!
Крики еще усилились, сливаясь в радостный гул.
— Да тише вы, оглашенные! — заорал, наконец, Хлопуша. — Указ батюшки-царя не дослушали. Читай!
Вс дворе немного стихло. Аким, еще повысив голос, начал читать торопясь, как что-то лишнее, о чем не стоит и говорить:
— «А ежели вы моему указу противитца будете, то в скорости восчувствовати на себе праведный мой гнев. Власти всевышнего создателя и гнева моего избегнуть не можете. Никто вас от сильныя нашея руки защищать не может.
Великий государь Петр Третий всероссийский»! — опять громко выкрикнул Аким.
— Слыхали? — крикнул Хлопуша. — Будете государю служить?
— Будем! Головами послужим! До капли крови! Присягу примем! — кричали из толпы.
— Присягу тотчас примайте, а там полсотни в казаки отберу...
— Всех бери! Все пойдем! — кричали из толпы заводских.
— Всех не надобно! — крикнул Хлопуша. — Слыхали, пушки государь требовает. Пушки лить будете, бонбы. Полсотни отберу, кои подюжей и стрелять могут.
— А мы как? Хрестьяне? — раздались несмелые голоса из толпы угольщиков. — Вольные мы ноне? По домам али как?
— Молчать! — крикнул Хлопуша. — Сказано, оружье государю надобно. Работать станете. А тотчас присягу примайте. Не то, глядите, худо будет! Где поп-то? Отступите от крыльца!
Заводский священник, отец Варсонофий, путаясь в рясе, выступил из толпы. В растрепанной бороде все еще торчали щепки и соломинки. Аким посмотрел на него — совсем точно не тот стал батюшка. Утром-то какой важный был, как стоял на помосте с крестом. Неужто боится? Кто же его тронет, батюшку-то?
— Читай, поп, присягу, — сказал Хлопуша, протягивая священнику присяжный лист. — А я покуда с тобой пойду, — повернулся он к Беспалову. — Список мне покажешь, сколько мартил у вас и гаубиц, и бонбов, и казны тоже.
Беспалов униженно кланялся, проталкиваясь через расступавшуюся толпу к дому управителя. Хлопуша и еще двое казаков пошли за ним.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |