12 июля в шесть часов утра Пугачев поднял свое двадцатитысячное войско и двинул его на Казань четырьмя колоннами.
Он сделал так, как советовал накануне Минеев, — атаковал крепость в обход главных ворот. Выдвинутая защитниками города небольшая батарея была смята. Пугачев и Белобородов, захватив на Арском поле рощу, загородный барский дом и кирпичные сараи, пошли вперед под прикрытием возов с подожженным сеном и хворостом. Ветер дул на город. Огонь быстро охватил ближайшие дома и укрепления. Правительственные отряды, стоявшие на первой линии защиты у крепости, отступили. Все начальствующие лица и окрестные помещики заперлись в кремле, другие служилые люди и богатеи купцы — в девичьем монастыре в предместье-форштадте. Первым вошел в город Белобородов. Пугачев со своей колонной овладел гостиным двором близ крепости.
Из показаний Ивана Творогова при допросе в Секретной комиссии 27 октября 1774 года:
«Толпа наша рассеялась по форштадту и, грабя все домы, выгоняли по приказу злодея всех, в домах бывших, людей в злодейский стан. Как же злодей, приступая к кремлю, увидел великое супротивление, то, отступя от оного, приказал во многих местах форштадт зажечь, что и исполнено, и сделался преужасный пожар».
Пожар разрастался, заволакивая удушливым дымом город.
Разъезжая, как обычно во время сражений, в простом казацком кафтане на черном скакуне, Пугачев давал указания Чумакову и командирам колонн стрелять из пушек по крепости без передышки. Батарея, стоящая в трактире гостиного двора, непрерывно била по Спасскому монастырю. Минеев втащил пушки на ворота Казанского монастыря и на церковную паперть. Бой длился уже пять часов. Потери с обеих сторон были огромные. Осажденные задыхались от дыма. Он черным покрывалом оседал прямо на кремль. Искры и головни из горящего предместья залетали за стены крепости, и там тоже загорались дома. Среди укрывшихся в кремле начался ропот. А на улицах занятого Пугачевым города, объятого пламенем, чинилась расправа со всякого звания господами — громились купеческие лавки, монастыри, церкви. По приказу Пугачева были открыты каталажки и выпущены все колодники.
Дышать в городе становилось все труднее. Задерживаться в нем с войском было неразумно. Емельян отдал распоряжение: выбираться на Арское поле, разбить лагерь на прежнем месте, в семи верстах от Казани.
Масса людей хлынула из города. Потянулись и жители с домашней рухлядью.
...Емельян ехал по Арскому полю среди всеобщей этой толчеи, шума и гомона. Людская лавина: возы, телеги, узлы с награбленным скарбом, татары, башкиры — лопочут по-своему... А вот изможденные люди в лохмотьях — старики, женщины, дети; еле идут, спотыкаются...
— Эти откель? — спросил Емельян, останавливая коня.
— Колодники, государь, — ответил неотлучный Яким Давилин. — Мы пооткрывали все темницы по вашему повелению, повыпускали, кто сидел, а их тут густо скопилось. Сказывают, Катькин вельможа, что в кремле хоронится, Потемкин, приказал всех до единого арестантов порешить, ежели мы в город войдем. Многих и прикончили, да всех не успели.
Емельян посмотрел на исхудавших тюремников, коих удалось спасти от гибели. И вдруг встрепенулся: черноволосый бородач наперерез кинулся:
— Государь-батюшка, признаешь?
Торнов! Персиянин, которого нарек когда-то, еще в Берде, полковником и отправил на подмогу к Зарубину-Чике. Был Торнов еще в апреле схвачен супротивниками и упрятан в казанском остроге. А теперь сызнова готов служить.
— Гарно! Набирай себе полк и в мой шатер приходи.
И хотел он дальше ехать, но судьбе суждено было сладить здесь ему еще одну встречу. Да какую! Уже тронул Емельян коня, как услышал звонкий мальчишеский голос:
— Маманя, гляди-кось, папаня едет!
Екнуло сердце у Емельяна прежде, чем глянул в ту сторону, откуда раздался голос, а как глянул — вовсе захолонуло внутри: посреди дороги в толпе освобожденных из каземата стояла его законная жена Софьюшка — на руке малая девчонка, у подола Аграфена, сбоку Трофим, сынишка девятилетний, — глаза радостью сияют, отца признал!
А у Софьи испуг и смятенье на лице, отшатнулась, рот рукой зажала.
Из холода в жар Емельяна кинуло от нежданной встречи: поди, выдаст нечаянным словом! И как при гренадерском смотрении под Осой уловил момент наивернейший, так и сейчас: всадив каблуки в бока лошади, взбросил ее на дыбы, будто сама взыграла, и, наехав на перепуганную Софью с детьми, осадил очумелую животину. И в краткий миг сей успел сказать жене потаенно от прочих, сверкнув глазами по-страшному:
— Молчи! — И отъехал, будто с трудом угомонив коня, похлопывая ладонью по шее, а потом уже спокойно обернулся к Давилину:
— Женщину ту и детей с собой возьми. Я ее знаю. — жена она моего дружка казака, который за имя мое пострадал. Пусть с нами в обозе едет, я ее теперича не оставлю.
И, не оглядываясь, поскакал вперед.
Вот жизнь подсудобливает! Сколь мечтал о детях и Софье, а привелось увидеть — даже взглянуть лишний раз неможно. Одна только мысль и греет: близехонько отныне будут, сыты и обихожены... А когда снова-то выпадет случай свидеться?
Может, и в тот же день нашел бы Емельян зацепку с родными встретиться, да пришла дурная весть: опять показался Михельсон со своими солдатами. Этот Катеринин командир, как неотступная гончая, настырнее других бежит по Емельянову следу. Вот и сюда, хоть с опозданием, а первый пожаловал — Казани на выручку.
«Нельзя допустить, чтоб пристал он к казанскому гарнизону, в крепости запертому», — решил Емельян и повелел немедля готовить войско к бою. Взяв от каждого полка по сотне человек с ружьями, он приказал всем остальным, безоружным, укрыться подале в лугах за рекой Казанкой, а сам повел отобранных ратников на стычку с гончаком Михельсоном.
Бой произошел на Арском поле. Опять несколько часов подряд бились пугачевцы. Утром — Казань, к вечеру — эта Михельсонова ватага. Сказался, видно, устаток. Да еще у Михельсона была весьма справная артиллерия.
И дрогнули пугачевские воины, хоть и с ружьями были, а отступили, полегло тут восемьсот человек, более семи сотен попали в плен. Пленен в этом сражении был и поручик Минеев...
...С остатками отряда Пугачев перебрался за реку Казанку, стал лагерем в 20 верстах от поля боя. Здесь он привел свои ряды в порядок и на другой день снова напал на Михельсона. Но опять незадачливо. И еще день прошел в надежде разбить Михельсона и овладеть казанской крепостью. Однако 15 июля случился уже такой многочасовой бой у города, после которого пугачевское войско было рассеяно. В этом бою пропал Иван Белобородов. Позже он под чужим именем появился в Казани, но был опознан и заключен в тюрьму. Михельсон, подкрепленный солдатами из Казанского кремля, погнался за повстанцами. Нелегко давалась карателям эта победа — в рапортах и донесениях вышестоящему начальству правительственные командиры, как и прежде, неизменно отмечали мужество, храбрость и удивительную самоотверженность плохо вооруженных воинов народной армии. И все-таки силы были неравные.
Пугачев поспешно ушел луговой стороной Волги на север. В семидесяти верстах от Казани он решил перебраться на правый нагорный берег.
Но перед широким разливом реки остановили своих коней башкирские джигиты. Не резон им покидать родные просторы. И Пугачев не стал неволить — они повернули отсюда назад, почти все четыре тысячи, сколько их было... Не бросил Пугачева лишь с несколькими сотнями верных лучников до конца преданный Кинзя Арсланов.
17 июля Пугачев переправился с тысячной конницей на правый берег Волги.
Оставив за спиной продымленную, разоренную Казань и всех не успевших еще опомниться от ужаса ее начальников и дворян, он двинулся прямо на запад, к сердцу России, к древней первопрестольной столице.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |