Первые сведения о восстании яицких казаков под предводительством Емельяна Пугачева поступили в Петербургский дворец 14 октября. Когда Екатерине доложили о новом бунте, она разгневалась: оренбургский губернатор фон Рейнсдорп протянул целый месяц, прежде чем удосужился поставить императрицу в известность о том, что творится в ее владениях.
В тот же день она собственноручно написала указ, требуя незамедлительно разогнать скопище «разбойников и грабителей», кои проказят потому, что «с испокон веков такова их натура». Главнокомандующим над войсками, которые тут же направлялись против Пугачева, назначался командир Санкт-Петербургского легиона генерал-майор Кар.
«Господин Оренбургский губернатор Рейнсдорп!
По случаю мятежа у вас в губернии от бездельника казака Пугачева заблагорассудили мы послать на место г. генерал-майора Кара, которому вы всякое вспоможение не оставите показать при всяком случае.
Екатерина».
На следующий день рано утром императрица собрала экстренный Государственный совет. Она провела его сама и подписала манифест, с которым генерал-майор был обязан ознакомить всех жителей Оренбургской губернии. «Объявляем всем, до кого сие принадлежит» — так начинался тот манифест, и это означало, что жителям Петербурга, Москвы и вообще России знать о волнениях на Яике еще «не принадлежало».
Из донесения английского посланника в России Ричарда Оакса в Лондон 23 октября 1773 года:
«Хотя здешний двор усиливается сохранить это в глубочайшей тайне, тем не менее повсюду стало известно, что один казак воспользовался неудовольствием Оренбургского края для того, чтобы выдать себя за покойного императора Петра III, и что число последователей этого претендента так велико, что произвело опасное восстание этих губерний».
Принимая срочные меры по ликвидации очередного бунта в стране, Екатерина в то же время считала, что новое яицкое возмущение ничем не отличается от предыдущих и что весь этот «глупый фарс», как она выражалась, очень скоро окончится.
Столь же легковесно был настроен и генерал Кар. Полный решимости исполнить волю императрицы как можно быстрее, он без задержки выехал из Петербурга.
Из донесения генерал-майора Кара с дороги к Оренбургу президенту Петербургской военной коллегии графу З.Г. Чернышеву:
«Опасаюсь только, чтобы сии разбойники, сведав о приближении команд, не обратились бы в бег, не допустя до себя оных, по тем же самым местам, отколь они появились».
Отправленные Пугачевым навстречу правительственным войскам Овчинников и Зарубин столкнулись с генералом Каром у деревни Юзеевки 8 ноября. Самонадеянный генерал был в прекрасном расположении духа. Накануне ему донесли, что с востока в стан пугачевцев движется какая-то толпа бунтовщиков. Это был отряд Хлопуши, который возвращался с Авзяно-Петровского завода. Кар решил устроить засаду. Но просчитался. Зарубин и Овчинников предупредили Хлопушу об опасности и стали действовать сообща.
Утром 8 ноября, выйдя из Юзеевки, Кар обнаружил, что окружен: Зарубин и Овчинников наступали на него с двух противоположных сторон. Кар попытался прорваться к полуторатысячному отряду башкир, который под командой князя Уракова был прислан ему в помощь и стоял недалеко от Юзеевки. Однако Зарубин с Овчинниковым и тут опередили генерала — успели уговорить башкир перейти на их сторону. Молодой джигит Салават выступил против правительственных войск. Князь Ураков с двумя старшинами бежал.
Кар отступил. Его преследовали. Перевозя пушки с одной горы на другую, повстанцы непрерывно били метким огнем по рядам бегущих врагов. Десять часов продолжалось это преследование! 17 верст бежал Кар от народного войска, забыв о том, как он опасался, не побегут ли от него они...
Из рапорта генерал-майора Кара графу З.Г. Чернышеву: «Сии злодеи, как ветер по степи рассеиваются, а артиллерией своею чрезвычайно вредят... И стреляют не так, как бы от мужиков ожидать должно».
Емельян встретил победителей в Берде очень довольный.
— Ну, гуторьте, детушки, что сладили.
Овчинников расписал, как прогнали генерала Кара.
— А для чего ж вы его упустили? — спросил Пугачев.
— Да картузов-зарядов у нас не хватило, — ответил Овчинников.
Зарубин-Чика засмеялся, сверкнув цыганистыми глазами:
— Все одно прижгли ему пятки.
Емельян махнул рукой:
— Ладно, пущай тикает теперича до самого Санкт-Петербурга.
Зарубин добавил:
— Башкирские джигиты премного в том подмогли. Особливо Салават.
— Кто такой? — спросил Пугачев у Арсланова.
Тот объяснил, что Салават Юлаев, старшины Сибирской дороги сын, молодой еще, двадцать лет всего, но у всех башкирцев в большом почете. Когда его отец уходил в польский поход, Салават вместо него старшиной оставался и справился — умный, грамоте знает.
Пугачев велел позвать Салавата. Маленький ростом, крепкий, черноволосый, с бойкими черными глазами и речью бойкой понравился он Емельяну. На левой щеке — рубец, видать, храбрый джигит! Поблагодарил его Емельян за выручку хорошую и пожаловал высоким чином — сделал походным полковником. Ежели у башкирцев Салават в двадцать лет старшиной смог быть, то и у него в полковниках выдюжит.
— Будешь при Кинзе служить!
Кинзя сказал:
— Пойдет опять в Башкирию людей собирать.
— Люди нам завсегда нужны, — подтвердил Пугачев.
Зарубин-Чика снова напомнил:
— Афанасий Соколов изрядно работных привел.
Позвали и Хлопушу. Он рассказал, как исполнил порученное. Указом к работным людям Авзяно-Петровского завода «император Петр III» запрашивал две мортиры с бомбами. Заводские, выслушав этот указ, закричали: «Рады государю служить!» — и тут же согласились лить ядра. А пятьсот человек, связав своих приказчиков, последовали за Хлопушей в пугачевский стан. И привез Хлопуша не две пушки, как наказано, а шесть. И к ним — шесть пудов ядер. Да еще много казны: серебряной посуды несколько пудов и денег семь тысяч, из коих две тысячи раздал на месте впавшим в крайнюю нужду приписным крестьянам.
— Молодец, братушка, — похвалил Пугачев, — все сделал отменно, проворный ты человек, жалую и тебя за то чином — будешь над всеми работными людьми полковником!
— Какой из меня полковник?
— Служи! — утвердил Пугачев. — Вот ежели украдешь что — за алтын удавлю. А так — служи!
Потом он вспомнил о взятых в плен офицерах.
Казаки его по-прежнему на дворян-пленных злобились. И того сержанта, которого Емельян в самом начале от расправы спас, все же прикончили: утопили в реке при взятии одной из крепостей. Кто учинил это, теперь не узнаешь. Дмитрий Лысов об утопленном докладывал с ухмылочкой: пошел-де сержантик к своей матушке вниз по Яику. «Да и пущай его идет, — добавил он, — зачем нам волков-то приголубливать!» Может, Митька и сотворил погибель сержанту? Да еще в пику Емельяну: вроде ты хоша и государь, а делаем по-нашему!..
Конечно, Емельян волков не приголубливает, а смотрит: какая есть от человека польза. В обученных людях большая нехватка. Потому и взял теперь Пугачев за правило: всякого пленного дворянина самолично выспрашивать и определять.
Привели и сейчас к нему офицеров. Один из них, гренадерский поручик Шванович, сказал, что разумеет читать и писать по-французски. Емельян оживился: толмач-многоязычник!
— Добре! Есаулом будешь. Пиши немедля Рейндопке манифест.
Так, радуясь победе над Каром, Пугачев занимался делами: определял по местам новых людей. Но тут прискакал в Берду юнец с Чернореченской крепости и крикнул, что из-под Татищевой движется еще одно правительственное войско — пробивается в Оренбург: это идет на соединение с Каром полковник Чернышев. Только припоздал малость незадачливый полковник — появился вблизи, когда Кара давно след простыл.
Не мешкая, Емельян кликнул своих полковников, вскочил на коня и с двухтысячной толпой пошел навстречу Чернышеву. В четырех верстах от Оренбурга, при урочище Маяк, приказал он выставить артиллерию. Утром 13 ноября корпус Чернышева направился на переправу через Сакмару. Когда он приблизился к Маячной горе, повстанцы открыли сильный огонь. И окружили правительственных солдат. Среди регулярных частей началось замешательство, и потерпели они тут страшное разгромление прямо на виду у оренбургских жителей, которые смотрели на бой с городского вала, однако помощь Чернышеву оказать боялись.
Забрал Пугачев в плен всех Чернышевских солдат, 33 офицера и все пушки. Сам полковник хотел сбежать, надел серый кафтан, уселся на повозку конем управлять. Но Яким Давилин приметил: непохож возница на простого мужика — больно руки белые, — приступил с расспросами: «Что за человек?» — «Ямщик», — отвечал Чернышев. А солдаты правду не скрыли. Полковника привели к Емельяну.
— Для чего ж вы осмелились вооружиться против меня? — начал корить Емельян. — Ведь известно, что я государь. Ну, на солдат пенять нечего, они люди простые, а вы? Офицеры, должны знать! А ты еще утаился. Полковник мужиком вырядился. Простых-то я прощу, казаками сделаю, а вот тебя, да и всех вас, дворян, повесить велю, чтоб знали слово государево!
Победа над вторым екатерининским воякой вызвала у повстанцев новый прилив ликования. Но, ликуя, пооплошали. В тот же день к Оренбургу с востока подошел бригадир Корф. Емельяну донесли об этом слишком поздно. Когда он поднял казаков в седло, то увидел, что собралось их совсем мало. И сам себя начал винить: обольстясь победой, не ко времени разрешил устроить веселый обед с вином.
Напасть на колонну все же напали, а разбить сил не хватило. Оренбургские защитники выслали на сей раз подмогу и прикрыли бригадира. Он без потерь вошел в город.
— Вот так-то, детушки, — сказал Емельян. — Важна смелость, да нужна и умелость. Проворонили Корфа.
Этим сражением 14 ноября бесславно закончилась первая карательная экспедиция, направленная Екатериной против Пугачева.
Опозоренный Кар, бросив в Бугульме вверенные ему войска на своего помощника генерала Фреймана, к концу ноября вернулся в Москву. Он хотел явиться с объяснениями к московскому генерал-губернатору князю Волконскому, но тот его не принял. И никакие ссылки Кара на многочисленные болезни — лихорадку, лом в костях, фистулу, горячку, из-за которых он якобы оставил свой пост, его не спасли. Рассвирепевшая царица приказала Военной коллегии немедленно отставить Кара от службы.
Из указа Военной коллегии об увольнении Кара:
«Минувшего 30-го ноября ее Императорское Величество, усмотрев из рапортов отправленного отсюда для некоторых поручений... экспедиции генерал-майора Кара, что он самовольно от оной удалился, не находит прочности в нем к ее службе и высочайше указать соизволила Военной коллегии его уволить и дать абшид, почему он из воинского стата и списка и выключен».
Когда Кара назначали усмирителем пугачевского восстания, то рассчитывали на жестокость его характера, которую он проявил в свое время в Польше, при исполнении предписаний начальства. Однако жестокостью, как известно, не восполняется недостаток ума или храбрости. Кар не оправдал надежд императрицы. И за это поплатился карьерой. Примечателен в его дальнейшей судьбе один штрих. Доживая жизнь в своем поместье, в начале царствования Александра I Кар был убит крепостными крестьянами, выведенными из терпения его жестокостью...
28 ноября заседал Государственный совет. Президент Военной коллегии граф З.Г. Чернышев официально объявил: «Посылаются к Оренбургу новые войска в подкрепление прежде посланным». Главнокомандующим этими войсками взамен Кара назначался сорокачетырехлетний генерал-аншеф А.И. Бибиков. Выбор пал на него не случайно. Образованный, хитрый, энергичный администратор и военный с солидным боевым опытом, он был одним из верных екатерининских служак. Десять лет назад он усмирял восставших заводских крестьян на Урале. В 1767 году, сопровождая Екатерину во время ее путешествия по Волге, Бибиков удостоился «высокой чести» принять императрицу в собственном костромском имении. Потом как депутат от костромского дворянства был председателем законодательной комиссии по составлению Нового уложения. А за два года до пугачевских событий А.И. Бибиков получил пост главнокомандующего в Польше и, с точки зрения самодержавной правительницы, блестяще справился там с задачей усмирения польских патриотов.
Теперь ему предстояло воевать с народом в самой России. Ведь события, которые развертывались внутри страны, показывали, что выступление Пугачева далеко не «глупый фарс». Оренбургская смута выходила за рамки обычной «казацкой истории».
Из рапорта командующего войсками на Сибирской линии генерала Де-Колонга — А.И. Бибикову 14 декабря 1773 года: «Башкирский народ в Оренбургской губернии обитающий, весь генерально... взбунтовался. Разъезжая большими партиями, не только по линии состоящие редуты выжигают... на крепости набеги делают, но уже и внутри Исетской провинции несколько жительств выжгли и немалое число людей побили...»
Из записок А.И. Бибикова во время пребывания в Москве на пути в Казань 13 декабря 1773 года:
«...Нашел обширную сию столицу в страхе и унынии. Холопи и фабричные и вся многочисленная чернь московская, шатаясь по улицам, явно оказывала буйственное свое расположение и приверженность к самозванцу, который, по словам их, несет им желаемую ими свободу».
Из донесения английского посла Ричарда Оакса в Лондон:
«Все касающееся до возмущения Оренбургского края по возможности еще сохраняется в тайне, но известно, что вести, получаемые оттуда, все более и более неблагоприятны».
Из письма Екатерины московскому генерал-губернатору князю М.Н. Волконскому:
«В несчастий сем можно почесть за счастие, что они, канальи, привязались два месяца целых к Оренбургу, а не далее куда пошли».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |