Тема свободы — важнейшая в творчестве Пушкина. Она была поставлена перед ним самой русской жизнью, обострявшимися из десятилетия в десятилетие социальными противоречиями, постоянными выступлениями крепостных против своих мучителей помещиков.
Уже в начале века, сразу после Отечественной войны, с новой силой встал вопрос о ликвидации рабства в России. На этот раз решение его взяла на себя фаланга героев, сотни мужественных революционных деятелей — лучших людей из дворян. Выступление дворянских революционеров определило первый этап русского освободительного движения. Пушкин вышел из среды этого движения. В юности он увлеченно осваивал идеи дворянской революционности, а в последующем своим творчеством способствовал их развитию и распространению, воспитанию младших «товарищей и братьев».
Но декабризму присуще непреодолимое противоречие: дворянские революционеры были не только «страшно далеки от народа», — они и боялись его, его социальной активности прежде всего. Действуя одиноко, они отважно брали на себя историческую миссию спасения отечества от деспотизма царской власти.
Преодоление романтизма позволяло Пушкину познавать объективный смысл законов исторического развития общества, способствовало выяснению истинной роли народа в историческом процессе. Важнейшей оказывалась проблема взаимоотношения личности и народа. Кто активная сила истории, определяющая ход ее событий, — отдельный человек или народ? Является ли народ только жертвой обстоятельств, ждущей милости от сильной и благородной личности, или именно народ творит историю и личность только тогда оказывается способной к большому и плодотворному деянию, когда связана с народом и выражает его волю?
Изучение русской истории обусловило написание в 1825 году трагедии «Борис Годунов», в которой, накануне дворянской революции, поэт судит самодержавие не с позиций одиночки-свободолюбца, а судом народа. Своей трагедией Пушкин отвергал декабристский путь к свободе. Опыт истории убедительно свидетельствовал, что никакая сильная, даже исполненная благородства и мужества, личность не сможет изменить ход исторических событий без связи с народом и без его поддержки. История помогала понимать насущные проблемы современности.
Летом того же года Пушкин пишет стихотворение «Андрей Шенье». Анализируя события французской революции 1789 года, поэт выражает веру в созидательную энергию народа, в его свободолюбие. «Народ, вкусивший раз твой нектар освященный (то есть свободу. — Г.М.), Всё ищет вновь упиться им... Так — он найдет тебя. Под сению равенства В объятиях твоих он сладко отдохнет...»
14 декабря 1825 года было наивысшим моментом декабристского движения и началом его конца. Явно и вдруг в грозном зареве разгромленного движения обнаружился полный разрыв России национальной (народной) и «России европеизированной», как позже раскроет смысл событий дворянской революции Герцен. Разрыв породил кризис идеологии дворянской революционности. Первый этап освободительного движения вступил в трагическую фазу своей истории. Пушкин верил в неминуемое торжество свободы; ему было ясно, что если она будет завоевана, то только в борьбе. Какие условия и обстоятельства нужны для того, чтобы избежать поражения, Пушкин еще не знал. Опыт подсказывал ему, что, видимо, путь к этой победе связан с преодолением разрыва лучших людей из дворянства с народом.
Поискам ответа на эти вопросы помогали политические события начала тридцатых годов (французская революция 1830 года, холерные бунты в России, восстания военных поселений в Новгороде и Старой Руссе) и новые обращения поэта к истории. Пушкин начинает заниматься изучением французской революции 1789 года, готовясь написать ее историю: исторический опыт должен был помочь понять современные проблемы. Но, отложив эту работу, Пушкин обратился к отечественной истории.
И здесь история как бы подсказала Пушкину неожиданный сюжет, который, казалось, помогал решению проблемы, так остро поставленной восстанием, потерпевшим поражение. 17 февраля 1832 года Пушкину доставили подарок императора Николая I — «книгу» — многотомное «Полное собрание законов Российской империи», — присланную в помощь его занятиям историей Петра I. В двадцатом томе поэт обнаружил множество материалов, связанных с восстанием Пугачева: манифесты Екатерины II, ее именные указы, «наставления», а также сенатские указы, заполненные материалами судебных разбирательств дел плененных мятежников — Пугачева и его товарищей. Среди этих официальных документов особое внимание Пушкина привлекла «Сентенция 1775 года января 10. О наказании смертною казнию изменника, бунтовщика и самозванца Пугачева и его сообщников. С присоединением объявления прощаемым преступникам».
В «Сентенции» довольно подробно рассказывалось о ходе восстания и его участниках. Там-то и обнаружил Пушкин неожиданное и взволновавшее его сообщение о дворянине, перешедшем на сторону Пугачева: среди подлежавших наказанию была названа фамилия «подпоручика Михайлы Швановича». Сенатское решение определяло: «...за учиненное им преступление, что он, будучи в толпе злодейской, забыв долг присяги, слепо повиновался самозванцевым приказам, предпочитая гнусную жизнь честной смерти, лишив чинов и дворянства, ошельмовать, переломя над ним шпагу...»
Мысль, интересовавшая Пушкина, была подтверждена историческим фактом — дворянин из «хорошего», то есть родового, дворянства перешел на сторону Пугачева и участвовал в народном восстании. Тогда-то и возник замысел исторического произведения (повести? романа?) о дворянине-пугачевце. В той же «Сентенции» упоминалось имя казака Афанасия Перфильева, который прибыл в Петербург в 1773 году как посланец яицких казаков для передачи прошения о снятии с них денежного штрафа за мятеж, поднятый ими в 1772 году. Во время пребывания Перфильева в столице под Оренбургом появился Пугачев. Правительство вступило в переговоры с Перфильевым, чтобы он помог арестовать Пугачева. Уехав на Урал, Перфильев перешел на сторону восставших, сделавшись вскоре одним из активных руководителей восстания и «главнейшим любимцем Пугачева».
Пребывание одного из будущих сподвижников Пугачева в Петербурге подсказало Пушкину сюжетную связь Швановича с Перфильевым: появился первый план произведения о дворянине-пугачевце, записанный Пушкиным летом 1832 года: «Кулачный бой — Шванвичь — Перфильев — Перфильев, купец — Шванвичь за буйство сослан в деревню — встречает Перфильева»1.
Первый план не стал основой задуманного произведения — явно недоставало фактического материала. Но Пушкин продолжал размышлять о Шванвиче; его больше всего беспокоило обоснование перехода дворянина на сторону Пугачева, и в сентябре 1832 года он записывает новый план.
Характерная особенность этого плана — перенесение событий в провинцию, в края, близкие к месту восстания. Это позволяло описать встречу молодого Шванвича с восставшими: «Шванвичь встречает разбойника вожатого — вступает к Пугачеву». Мотивируется и переход — протест Шванвича против произвола воеводы, который хочет насильно выдать замуж дочь за нелюбимого человека. Шванвич, перейдя к Пугачеву, «предводительствует шайкой, является к Марье Ал. — спасает семейство и всех».
Но и по новому плану работа над романом не была начата — этому помешали неожиданные обстоятельства. В сентябре Пушкин уехал в Москву, где, встретившись со своим приятелем Нащокиным, рассказал ему о новом замысле. Нащокин, со своей стороны, познакомил друга с известной ему историей белорусского дворянина Островского, у которого богатый сосед беззаконно «отсудил» землю. Островский, в ответ на обиду, возглавил оставшихся с ним крестьян и принялся мстить окружаюшим помещикам и чиновникам. Сюжет этот заинтересовал Пушкина — он убедительно раскрывал общность интересов обиженного и оскорбленного властью дворянина Островского и его крепостных. В октябре Пушкин уже приступил к написанию романа «Дубровский». И сюжет о Шванвиче был отложен. Но не забыт.
Работая над «Дубровским», Пушкин вновь вернулся к замыслу о дворянине-пугачевце и 31 января 1833 года составил новый план: «Шванвичь за буйство сослан в гарнизон. Степная крепость — подступает Пуг[ачев] — Шв. предает ему крепость — взятие крепости — Шв. делается сообщником Пугачева. — Ведет свое отделение в Нижний — Спасает соседа отца своего — Чика между тем чуть было не повесил стар[ого] Шванвича — Шв. привозит сына в Пб. Орлов выпрашивает его прощение».
Но к работе Пушкин не приступал; он понимал, что достаточного фактического материала о восстании у него не было: он не знал, как и почему исторический Шванович перешел на сторону Пугачева, чем был обусловлен этот в высшей степени знаменательный факт. Возникла необходимость тщательного изучения документов восстания.
В первых числах февраля 1833 года Пушкин обращается с просьбой к военному министру А.И. Чернышеву разрешить ему познакомиться в архивах военного министерства с документами второй половины XVIII века. Первые материалы из канцелярии Чернышева Пушкин получил в конце февраля. Изучение их позволило внести существенные изменения в замысел романа о дворянине-пугачевце.
Во-первых, пришлось отказаться от изображения Шванвича: никаких новых сведений о нем в делах не было. Во-вторых, документы военного министерства открыли Пушкину совершенно неожиданные явления: оказывается, случай перехода Шванвича на сторону Пугачева не был единичным — переходили многие дворяне-офицеры, но, как правило, это происходило после того, как они попадали в плен. Их служение Пугачеву было временным, а присяга уловкой: при первой возможности они возвращались в правительственные войска. Данное обстоятельство решительным образом опровергало первоначальный план Пушкина изобразить Шванвича как дворянина-пугачевца, перешедшего на сторону восставших по идейным соображениям (сдает крепость Пугачеву, становится его «сообщником»). Впоследствии собранные материалы окончательно прояснили, кто в действительности был Шванвич: офицер, «находившийся в команде Чернышева, имел малодушие пристать к Пугачеву, и глупо ему служить».
В новых материалах внимание Пушкина привлекла фамилия Башарина армейского офицера, попавшего в плен и помилованного Пугачевым по ходатайству солдат, заявивших, что «он был до них добр и в солдатских нуждах их не оставлял». Башарин служил Пугачеву. Но, верный фактам, Пушкин оставляет мысль написать историю дворянина-пугачевца. В марте 1833 года он пишет новый план, в котором место Шванвича занимает Башарин. Его биография изменяется — он, как и другие офицеры, только временно будет находиться у Пугачева и при удобном случае вернется «к своим».
Вот как выглядел новый план: «Башарин отцом своим привезен в Петербург и записан в гвардию. За шалость сослан в гарнизон. Пощажен Пугачевым при взятии крепости, произведен им в капитаны и отряжен с отдельной партией в Синбирск под начальством одного из полковников Пугачева. Он спасает отца своего, который его не узнает. Является к Михельсону, который принимает его к себе; отличается против Пугачева. Принят опять в гвардию. Является к отцу в Москву — идет с ним к Пугачеву».
Так решительно был перестроен замысел — героем становится не дворянин-пугачевец, но дворянин, случайно попавший к восставшим (плен) и временно находившийся в их рядах. Из «сообщника» герой превращается в свидетеля событий, получившего возможность наблюдать мятежников и вождя восстания Пугачева вблизи, в реальных делах и поступках общей и частной жизни. План этот уже предварял важнейшую особенность будущего романа «Капитанская дочка».
Знакомство с непосредственными документами восстания привело не только к изменению главного конфликта будущего исторического романа, но и вызвало у автора желание исследовать все обстоятельства, связанные с этим крупным событием русской истории. Нужно было понять причины восстания, положение крепостных крестьян и казаков, политическую и социальную программу мятежников, характер их военных действий и преобразований, осуществлявшихся на обширных ими занятых территориях. Новый план требовал выяснения многих вопросов, непосредственно связанных с восстанием Пугачева, Пушкину неизвестных. Поэтому план романа пришлось вновь отложить — Пушкин с необыкновенной быстротой принялся писать «Историю Пугачева».
К 22 мая он уже закончил ее черновой вариант. В июле Пушкин попросил разрешения выехать в Казанскую и Оренбургскую губернии, мотивируя свою просьбу желанием ознакомиться с местами, которые должны быть описаны в подготавливаемом им романе. 7 августа поездка была разрешена, и Пушкин получил четырехмесячный отпуск. 18 августа он выехал из Петербурга. 1 октября, после посещения Казанской и Оренбургской губерний, Пушкин прибыл в Болдино, где и завершил работу над «Историей Пугачева».
Но и после этого Пушкин не приступил к написанию романа. Только через год, в октябре—ноябре 1834 года, или даже зимой 1834—1835 года, Пушкин записывает новый план романа. Главное в нем — отказ от Башарина, случайное участие которого в пугачевском восстании не могло быть, по мысли Пушкина, предметом изображения. Наметившаяся в плане с Башариным тенденция — сделать героя свидетелем восстания — теперь становится главной и решающей. Новый герой — Валуев — приезжает в крепость, служит, знакомится с семьей коменданта Горисова, влюбляется в его дочь Марью. Полученное известие о самозванце заставляет коменданта готовиться к обороне. Крепость осаждается, во время первого, отраженного приступа Валуев ранен. Во время второго приступа «крепость взята. Сцена виселицы [Швабрин]. Валуев взят во стан Пугачева. От него отпущен в Оренбург...»
В этом плане совершенно снята проблема перехода дворянина-офицера на сторону Пугачева. За ним сохранилась лишь функция свидетеля. Некоторые из названных в плане событий уже довольно близки к «Капитанской дочке». Но в нем совершенно не разработана линия взаимоотношений Валуева и Пугачева, и главное — никак не определена роль Пугачева в будущем романе. А исследование пугачевского восстания, проведенное Пушкиным, убеждало его, что главным в романе должно стать изображение именно Пугачева. В этой связи следует напомнить, что первоначально труд предполагалось назвать «История пугачевщины», а затем, в ходе выполнения замысла, произошло смешение акцентов, и Пушкин стал писать «Историю Пугачева».
Бытующее в пушкиноведении мнение о соотношении «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки» сводится к утверждению, что «История Пугачева» вооружила Пушкина знанием конкретного фактического материала из истории восстания. В действительности значение «Истории Пугачева» к этому не сводилось: она сыграла решающую роль в окончательном формировании замысла «Капитанской дочки», в определении ее содержания и идейной концепции автора.
Изучение официальных документов, мемуарных свидетельств, манифестов Пугачева, в которых излагалась социальная и политическая программа восставших, опрос многих жителей Казанской и Оренбургской губерний, знакомство с народным восприятием Пугачева и его дела — все это помогло Пушкину понять подлинный характер социальных отношений в крепостнической России, раскрыть позицию дворянства, объяснить причину постоянно вспыхивавших крестьянских бунтов и восстаний.
Собираясь писать историю французской революции 1789 года, Пушкин прочитал основополагающие труды французских историков начала XIX века. Уместно здесь вспомнить высокую ленинскую оценку роли этих историков в развитии основ подлинно исторической науки: «И уже эпоха реставрации во Франции выдвинула ряд историков (Тьерри, Гизо, Минье, Тьер), которые, обобщая происходящее, не могли не признать борьбы классов ключом к пониманию всей французской истории»2.
Пушкин читал сочинения Гизо, Минье, Тьера, Баранта, понимал глубокий смысл их объяснения истории классовой борьбой. Социологизм мышления, связанный с овладением «ключом» к пониманию истории и современности, определял новый, более высокий этап пушкинского историзма. Именно поэтому он смог увидеть глубокий смысл восстания под руководством Пугачева, открыть для себя закономерный характер народной борьбы за свободу.
Историческая обусловленность (а потому и оправданность) восстания угнетенных — таков первый вывод, сделанный автором «Истории Пугачева». Оттого становилась ясной коренная противоположность социальных интересов крестьян («черного народа») и дворян-помещиков, непримиримость их интересов, которая и привела к расколу нации на два враждебных лагеря. В «Замечаниях о бунте», написанных после завершения работы над «Историей Пугачева», Пушкин писал: «Весь черный народ был за Пугачева. Духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архимандриты и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. Пугачев и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противуположны».
Надежда на возможность преодоления разрыва между народом и передовым (по Пушкину, «старинным», «мятежным») дворянством оказалась несостоятельной. Исследование истории восстания Пугачева убеждало, что интересы народа и дворянства «слишком противуположны» — разделяла их социальная, классовая рознь. Этот второй вывод автора «Истории Пугачева» и объясняет отказ от замысла романа о дворянине-пугачевце.
Но неожиданным и необъяснимым с позиций даже самой передовой исторической науки того времени было обнаружение поразительного факта — восстание народа не могло победить. Исторически закономерная, социально оправданная, справедливая борьба народа с угнетением и бесправием кончалась поражением. В «Замечаниях о бунте» Пушкин констатировал: «Разбирая меры, предпринятые Пугачевым и его сообщниками, должно признаться, что мятежники избрали средства самые надежные и действительные к своей цели. Правительство с своей стороны действовало слабо, медленно, ошибочно». И, невзирая на это, победило правительство, потерпел поражение народ, восставший за правое дело, выбиравший в своей борьбе самые надежные средства...
Установление факта неспособности крестьянства, действующего одиноко, одержать победу в справедливой борьбе за свободу было величайшим открытием Пушкина — историка и художника. Он обнаружил на материале крупной крестьянской войны важную и трагическую особенность социальной борьбы в России. Эта особенность подтверждалась и безрезультатными жестокими восстаниями 1831 года. Но объяснить эту трагическую ситуацию Пушкин не мог: история не предоставляла к тому возможностей. Данный исторический феномен в лапидарной форме будет определен в романе «Капитанская дочка» Гриневым: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный».
Нельзя забывать о том, что эта формула принадлежит дворянину Гриневу, не понимавшему смысла восстания и осуждавшему его, — оттого она и имеет (естественный в его устах) односторонний характер. Гринев лишь констатирует итоговый смысл открытия Пушкина: история засвидетельствовала, что народное (крестьянское) восстание в России (во Франции крестьянская борьба была возглавлена буржуазией и этот союз привел к победе революции 1789 года) беспощадно (как всякая революционная борьба) и бессмысленно, то есть безрезультатно.
Советские пушкинисты (Б.В. Томашевский, Е.Н. Купреянова) справедливо оценили исторический смысл этого открытия Пушкина, указав, что впоследствии марксизм объяснил причину неудач крестьянского восстания, не возглавленного буржуазией — на одном этапе, пролетариатом — на другом. Они указали, что Ленин в 1899 году в «Проекте программы нашей партии» счел возможным применить формулу Гринева как объективно историческую характеристику крестьянской революционности3.
Социальные и исторические выводы, сделанные в процессе исследования восстания Пугачева, обусловили важные изменения в мировоззрении Пушкина, выдвинули новые темы, заставили решительно менять принципы художественного изображения истории и современности, находить адекватные встающим проблемам поэтические средства раскрытия событий и характеров. «История Пугачева» явилась идейным и эстетическим рубежом в творческой эволюции Пушкина в тридцатые годы.
Именно потому болдинская осень 1833 года оказалась такой плодотворной: крупнейшие и программные произведения, написанные на протяжении полутора месяцев (две такие поэмы, как «Медный всадник» и «Анджело», две сказки — «О рыбаке и рыбке» и «О мертвой царевне», повесть «Пиковая дама»), знаменовали новые, качественные изменения пушкинского реализма, его дальнейшее обогащение.
Понимание социальной закономерности народной борьбы подсказывало исторически конкретное и, главное, реалистическое решение политической концепции просвещенного абсолютизма («Медный всадник» и «Анджело»). Сохранило ли в современности родовое дворянство свою роль «мятежной» силы русской истории? Поиски ответа на этот вопрос заставляли исследовать общественное поведение дворянства после 14 декабря 1825 года. В «Пиковой даме», помимо темы Германна, Пушкин ставит тему дворянства, создавая образ аристократической столицы тридцатых годов. Эта тема будет разрабатываться и в 1835 году (незавершенные повести «Египетские ночи» и «Мы проводили вечер на даче»). К этому же году относятся и заметки о дворянстве — результат новых размышлений об исторической роли русского дворянства. Думая о современном положении дворян, Пушкин записывал: «Русское дворянство что ныне значит? — какими способами делается дворянин, что из этого следует? Глубокое презрение к сему званию».
В 1835 году Пушкин читал «Путевые картины» Гейне во французском переводе, знакомясь с его суждениями о реакционной роли европейской аристократии, с саркастическими ее характеристиками. Гейне, например, писал: «Под словом «аристократия» я понимаю теперь не только родовую знать, но всех, кто, как бы он ни назывался, живет за счет народа». Впечатления о прочитанном, мысли о русской аристократии оказались зафиксированными Пушкиным в следующей заметке: «В других странах верят в аристократию, одни презирая ее, другие ненавидя, третьи из выгоды, тщеславия, и т. д. В России ничего подобного. В нее не верят».
Но «История Пугачева» в первую очередь определяла судьбу задуманного исторического романа. Социально оправданное, исторически закономерное восстание крепостных, кончившееся безрезультатно, отчетливо выявляло трагическую природу «русского бунта», трагизм судьбы его участников и прежде всего его руководителя. Вот почему в процессе работы над документами восстания сместился интерес Пушкина — от событий и «происшествий, довольно запутанных», к личности Пугачева.
В будущем романе — теперь это Пушкин понимал ясно — важное место займут «происшествия» из жизни главного героя, попавшего в круговорот событий крестьянской войны, о которых он расскажет как свидетель. Форма романа — записки, мемуарная исповедь дворянина-офицера, оказавшегося пленником Пугачева, — была уже решена накануне поездки в Болдино. 5 августа 1833 года Пушкин записал начало вступления к роману: «Любезный друг мой Петруша! Часто рассказывал я тебе некоторые происшествия моей жизни и замечал, что ты всегда слушал меня со вниманием, несмотря на то, что случалось мне, может быть, в сотый раз пересказывать одно. На некоторые вопросы я никогда тебе не отвечал, обещая со временем удовлетворить твоему любопытству. Ныне решился я исполнить мое обещание. Начинаю для тебя свои записки, или лучше искреннюю исповедь...»
По-прежнему Пушкин остро ощущал недостаточность материалов о Пугачеве. Когда писалась «История Пугачева», он не располагал следственным делом Пугачева и его товарищей — оно лежало запечатанным. В 1834 году, готовя издание своего труда в двух томах (в первом — авторский текст, во втором — некоторые документы), Пушкин продолжал собирать так нужные ему материалы. 1 мая он писал историку Д.Н. Бантыш-Каменскому: «...С нетерпением буду ждать биографии Пугачева, которую изволите мне обещать с такою снисходительностию». После получения новых и важных сведений Пушкин благодарил историка: «Не знаю, как Вас благодарить за доставление бумаг, касающихся Пугачева. Несмотря на то, что я имел уже в руках множество драгоценных матерьялов, я тут нашел неизвестные любопытные подробности, которыми непременно воспользуюсь».
В марте 1834 года Пушкин получил от своего старинного приятеля В.В. Энгельгардта интересные сведения о Пугачеве, включенные в «Биографию секунд-майора Н.З. Повайло-Швейковского», который в звании капитана попал в плен к Пугачеву в 1773 году, бежал от него и участвовал в сражениях против восставших. После поимки Пугачева он сопровождал его на пути в Москву. В рассказе непосредственного участника событий много было ценнейших и любопытнейших подробностей о Пугачеве и особенно о последних месяцах его жизни. Оттого Пушкин внес несколько дополнений в восьмую главу во время чтения корректуры.
После напечатания «Истории Пугачева» в ноябре 1834 года Пушкин вновь обратился к своему роману (план с Валуевым написал зимой 1834—1835 года). Испытывая нужду в дополнительных сведениях о Пугачеве, он просит «распечатать» для него следственное дело Пугачева. 26 января 1835 года, посылая царю «Замечания о бунте», он писал Бенкендорфу: «При сем осмеливаюсь просить Ваше сиятельство о испрошении важной для меня милости: о высочайшем дозволении прочесть Пугачевское дело, находящееся в архиве. В свободное время я мог бы из оного составить краткую выписку, если не для печати, то по крайней мере для полноты моего труда, без того не совершенного, и для успокоения исторической моей совести».
Разрешение было дано — Пушкину прислали восемь связок следственного дела. Знакомство с ними обогащало, «успокаивало историческую совесть» Пушкина, но неожиданно и огорчило его: среди множества документов не оказалось самого главного — допроса Пугачева. Пушкин вновь хлопотал, но так нужный ему документ и не был прислан.
Наконец все возможные и доступные источники были обследованы, собран большой, разнообразный и крайне важный материал. Теперь можно было приступать к работе над романом. Правда, предстояло решить сложный вопрос, как следовало исторически оценивать трагическую коллизию восстания?
Ученые уже давно заметили, что напряженный интерес Пушкина к европейской и русской истории обусловливался в конечном счете желанием найти в прошлом ключ к будущему России. Еще в 1935 году С.М. Бонди писал: «Все это дает основание заключить, что весь интерес Пушкина в 30-х годах к западно-европейской истории, его работа о французской революции, его замыслы средневековых драм связаны больше всего с его размышлениями о судьбе тех же классов в России и диктовались стремлением предугадать по аналогии возможность и характер грядущих "возмущений"»4.
В пятидесятые годы Б.В. Томашевский неоднократно подчеркивал, что «размышления Пушкина о судьбах западного феодализма тесно связаны с разрешением вопросов о будущей революции в России»5. С наибольшей остротой эти вопросы возникали при изучении восстания Пугачева. Но открытые Пушкиным особенности «русского бунта» больше всего и затрудняли понимание этого будущего.
Работая над «Историей Пугачева», Пушкин не мог не сочувствовать правому делу народа. Но он не призывал к восстанию. Увиденные поэтом особенности «русского бунта» обусловливали теперь его воззрения. Чему же тогда должен был быть посвящен роман, рассказывающий о восстании Пугачева? «История Пугачева» требовала решений, которых ее автор предложить не мог. На «Историю» следовало опираться, но не повторять ее. Утверждать в художественном произведении бессмысленность борьбы народа за свою свободу — значило бы искажать историю.
Современность взывала к Пушкину-поэту, чтобы он, опираясь на художественное исследование прошлого, «догадался» о будущем России и этой догадкой поделился со всеми.
Примечания
1. Новая датировка планов задуманного романа установлена Н.Н. Петруниной. См. ее статью «У истоков "Капитанской дочки"» в книге: Петрунина Н.Н., Фридлендер Г.М. Над страницами Пушкина. Л., 1974.
2. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 59.
3. Купреянова Е.Н. «Капитанская дочка» А.С. Пушкина. Л., 1947; Томашевский Б. Историзм Пушкина. — В его КН.: Пушкин. Книга вторая. Материалы к монографии (1824—1837). М.—Л., 1961, с. 190.
4. См. в КН.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч., т. 7. М.—Л., 1935, с. 650.
5. Томашевский Б7 Пушкин. Книга вторая, с. 187.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |