Из Яика городка
Потекла кровью река,
Круты горы закачались,
Сыра земля затряслась,
Мелка рыба вниз пошла,
Мелка пташка со гнезда...
Казачья песня о занятии правительственными войсками Яицкого городка.
В то время как корпус князя Голицына продвигался вдоль Самарской крепостной линии к Татищевой, а оттуда к Берде, возобновилось также наступление правительственных войск на Чесноковку (под Уфой) и другие очаги восстания в этом районе страны. Лишенные всякой помощи от Главной армии из Берды, плохо вооруженные и разрозненные повстанческие отряды стали терпеть одно поражение за другим. 14 марта 1774 года части подполковника Попова заняли Красноуфимск и, двигаясь далее на юг, нанесли 17 марта поражение башкирскому старшине Салавату Юлаеву у деревни Бугалыш. Слабели позиции восставших и в Прикамье. 25 марта повстанцы покинули Ижевский завод, 6 апреля правительственные войска захватили Осу, а 8 мая — Рождественский завод. Неудачи преследовали также повстанцев, руководимых Иваном Белобородовым. 1 марта части майора Гагрина заняли Уткинский, а 12 марта Каслинский завод Белобородов с остатками своего отряда отступил к Саткинскому заводу. На границе Сибирской губернии части майора Эрдмана после двухдневного сражения заняли Иковскую слободу, а 24 марта — город Курган (Царево Городище). Кольцо правительственных войск, таким образом, все теснее смыкалось вокруг Уфы. Чтобы прервать связь между двумя основными центрами восстания — Бердой и Чесноковкой, А. Бибиков приказал начать наступление на Уфу с юго-запада, от Бугульмы. 15 февраля 1774 года, докладывая Екатерине II об отправке из Казани в Башкирию корпуса войск во главе с генерал-майором Ларионовым, А. Бибиков отмечал: «Сей корпус пойдет прямою дорогой до Бугульмы и оттуда маршами своими показывать будет, что он идет к Оренбургу Московскою дорогой, а потом обратится вдруг в левую сторону, к Уфе, чтоб освободить сей город от облежения злодейскаго и поразить известнаго, так называемаго графа Чернышева»1.
Удар правительственных войск под командой подполковника И. Михельсона одним из первых принял на себя атаман Илья Ульянов, ближайший соратник И. Зарубина-Чики. Под натискам врага он вынужден был сдать Нагайбак и отступить в Бакалы. В это время в его команде, как он говорил, было «человек до тысячи» и состояла она главным образом «из башкирцов и мещеряков», которые «охотно к нему приехали». Но в отряде имелось всего четыре малые пушки, а пороха совсем не было. Илья Ульянов срочно отправил в Берду яицкого казака Семена Толкачева с известием о приближении врага к Бакалы и Уфе и с просьбой о присылке пороха. С. Толкачев прибыл в Берду как раз после того, как Пугачев выступил к Сорочинской навстречу корпусу П. Голицына, и М. Шигаев велел Толкачеву ждать возвращения Пугачева. Вернувшись лишь через неделю из-под Сорочинской с вестью о поражении повстанцев, Пугачев, возможно по совету Шигаева, сказал, что он не в состоянии дать Ульянову порох, так как его мало, «да и тот надобен еще под Татищеву крепость», куда Пугачев собирался немедленно выехать. Таким образом, С. Толкачеву и сопровождавшим его двум яицким казакам пришлось вернуться из Берды в Бакалы ни с чем. Тем временем Илья Ульянов, не выдержав натиска войск И. Михельсона, отступил из Бакалы в Чесноковку. Желая овладеть инициативой, И. Зарубин-Чика тотчас выступил из Чесноковки навстречу Михельсону. В селе Третьякове 23 марта 1774 года около двух часов дня корпус Михельсона вступил в бой с авангардом повстанцев, насчитывавшим около тысячи человек и две пушки. После ожесточенного сражения, длившегося до самого вечера, повстанцы отступили. На следующий день, 24 марта, в деревне Зубовке корпус Михельсона встретили основные военные силы Зарубина-Чики. Повстанцы атаковали врага и обратили в бегство его пехоту. Но очень скоро сказалось преимущество правительственных войск в вооружении и особенно в артиллерии. Перейдя в контратаку, части Михельсона заставили повстанцев отступить и примерно в два часа дня 24 марта заняли Чесноковку. Повстанцы потерпели поражение. Они потеряли всю свою артиллерию (25 пушек), около 500 человек убитыми и 1500 взятыми в плен. И. Зарубин-Чика в сопровождении Ильи Ульянова, Губанова и небольшого числа казаков отступил к Табынску, куда он накануне отправил казну, намереваясь следовать отсюда в Берду. Однако, как рассказывал впоследствии Илья Ульянов, табынский казачий есаул, имея сведения о том, что «Пугачев под Татищевою крепостью разбит, чего Зарубин и он, Ульянов, еще не знали», и желая выслужиться перед правительством, в ночь на 26 марта арестовал их, а затем выдал Михельсону, который вступил в Табынск 28 марта. Заковав арестованных в кандалы, Михельсон отправил их под усиленным конвоем в «освобожденную» им от осады Уфу, а табынскому есаулу в виде вознаграждения выдал 500 рублей2.
Пленение И. Зарубина-Чики, руководителя важнейшего по своему стратегическому значению повстанческого района, явилось особенно ощутимым для развития восстания в целом. Став при содействии Пугачева в декабре 1773 года предводителем повстанцев в Башкирии, И. Зарубин-Чика энергично готовил почву для похода повстанческого войска в центр государства — к Казани и Москве. Не удивительно, что весть о его пленении была встречена в правительственных кругах с ликованием. П. Потемкин, например, в воззвании к яицким казакам поспешил их уведомить, что «главный... сообщник» Пугачева «яицкий казак Зарубин, или Чика, теперь находится скованный в Казани».
Роль И. Зарубина-Чики как одного из виднейших руководителей Крестьянской войны отмечена позднейшими исследователями и даже в работах, написанных в целом с позиций защиты интересов эксплуататорских классов. Н. Дубровин, например, крайне отрицательно относясь к восстанию 1773—1775 годов и его предводителям, тем не менее подчеркнул несомненные дарования И. Зарубина, показал относительную независимость его действий от руководителей Военной коллегии. «Зарубин (Чернышев), — писал он, — широко воспользовался предоставленным ему правом и впоследствии распоряжался самостоятельно, мало обращая внимания на Военную коллегию и на то, что происходило под Бердой. Поселясь в Чесноковке, он сделался полным хозяином Башкирии и прилегающих к ней провинций, словом, хозяином всего Закамского края. Это был второй Пугачев, но более... самостоятельный и энергичный... Сначала И. Зарубин отправлял в Берду каждые два дня донесения... и ответы Коллегии приказывал читать публично на улицах. С течением времени донесения эти посылались все реже и реже, Зарубин стал действовать более самостоятельно и из Чесноковки сделал вторую Берду... назначал атаманов и полковников, действовавших по его указаниям, производил в чины, писал наставления и инструкции... Поставив правилом, чтобы в каждом селении или заводе был выбран атаман или староста, Зарубин объявил их ответственными перед собою, обязал смотреть за порядком, содержать пикеты и заставы...»3. Роль И. Зарубина-Чики в крестьянской войне была отмечена и советскими исследователями. Так, составители примечаний к сборнику документов «Пугачевщина» писали: «Чика не только пытался поддержать гражданский порядок, ведя через своих эмиссаров борьбу с... анархическими выступлениями, но ему приходилось регулировать и различные вопросы жизни и быта населения: сами обстоятельства заставляли Чику прибегать к финансово-экономическим мероприятиям. Нужно было считаться и с остановкой заводов, и с безработицей, и с необеспеченностью заводского населения хлебом»4. М.В. Жижка так отозвался о нем: «...Зарубин, принявший общее руководство над всеми пугачевскими отрядами, находившимися в Башкирии, и непосредственное командование над двенадцатитысячной армией, осаждавшей Уфу, пытался наладить твердую дисциплину в повстанческих отрядах и гражданский порядок на местах, охваченных движением. Он поддерживал связь с командирами подчиненных ему отрядов, назначал от себя атаманов и старост на заводы и в села... его тесная связь с населением и командирами, последовательная и беспощадная борьба с нарушителями порядка и грабителями создали ему громкую популярность и благородную славу»5.
Уцелевшие отряды И. Зарубина-Чики упорно продолжали борьбу. Так, 13 апреля И. Михельсон сообщил А. Бибикову об отправке карательного отряда во главе с майором Тютчевым против повстанцев-башкир, которые, как он писал, «собрались человек до 500 и везде разглашают, якобы то неправда, что их граф (Зарубин-Чика. — И.Р.) и Пугачев разбиты...» В районе Бакалы в это же время возобновил свои действия атаман В. Торнов, собравший довольно значительные силы. Опасаясь, чтобы Торнов не переправился на правый берег Камы, Михельсон отправил против него отряд майора Харина, насчитывавший 600 солдат и две пушки, а сам с 4 сотнями солдат и тремя пушками направился к Бирску, чтобы отрезать Торнову путь к Сарапулю. Но вскоре против Торнова и его помощника Давыдова возник заговор, оба они были схвачены и выданы Михельсону.
Несколько дольше удержали повстанцы свою власть на Нижнем Яике. После неудачного штурма яицкого кремля 20 февраля 1774 года и отъезда из городка в Берду Пугачева с Овчинниковым и 500 казаками яицкие старшины продолжали осаду ретраншемента. Между повстанцами и осажденными происходили кровопролитные столкновения. Комендант Симанов отмечал, что с 20 февраля по 15 апреля он потерял 69 человек убитыми и 79 ранеными. Н. Каргин и другие старшины в Яицком городке все еще надеялись, что голод заставит Симанова капитулировать. По свидетельству поселенца Ивана Мамаева, старшины часто посылали в Берду рапорты о том, «что у коменданта в ретраншементе делается и сколько как военнаго народа, так орудия и протчаго»6. Однако, поскольку руководители Военной коллегии, занятые организацией борьбы против корпуса П. Голицына, прекратили помощь Яицкому городку, яицкие старшины обратились к Военной коллегии за разрешением набирать пополнение среди раскольников на Иргизе «к защищению как можно Яика». Правда, в связи с наступлением правительственных войск и данный проект остался неосуществленным. Не надеясь теперь на помощь из Берды, яицкие старшины стали проявлять большой интерес также к городу Гурьеву и к форпостам по Нижнему Яику, откуда они стремились привлечь людей и средства для защиты Яицкого городка. Они решились, наконец, на конфискацию имущества богатых гурьевских «послушных» казаков, владельцев рыбных промыслов, морских судов и т. п. Так, 5 апреля в ордере яицких старшин гурьевскому атаману Е. Струняшеву отмечалось: «Имеющиеся в команде вашей казаки Иван Щапов и Иван Иванов, Осипа Иванова сын, при которых имеется разных вещах имения, получа сей ордер, от оных отобрать товары или деньги и хлеб и положить за печатью, где имеется казенные вещи, а нам знань дать. И надо оным вам иметь смотрение, чтоб не могло от них воспоследовать какаго неспособнаго случая»7. Учитывая то, что весной астраханский губернатор непременно возобновит свои попытки захватить Гурьев и нижние форпосты, яицкие старшины 6 апреля отправили Е. Струняшеву ордер об организации обороны городка. Ему было приказано созвать в Гурьев казаков со всех соседних форпостов и укрепить оборонительные сооружения. «Нежели поблизости Гурьева... есть какое строение, — гласил ордер, — то вам сломать оное... и обставить на нижней стене частоколом...» Е. Струняшеву позволялось принять в казаки гурьевских ватажных бурлаков, «ежаль которые желают... служить добровольно, и... выдать на каждого по одному рублю... и представить рапортом при реестре имена их в Войсковую (Яицкую. — И.Р.) канцелярию на разсмотрение»8.
Слухи о приближении правительственных войск, о поражениях повстанцев и т. д. разными путями доходили и до осажденных в яицком кремле. Они помогали Симанову поддерживать боевое настроение среди своих подчиненных. Вместе с тем в самом Яицком городке «послушные» казаки усилили агитацию против Пугачева, стремясь посеять панику и обострить разногласия среди повстанцев. В такой обстановке Симанов рассчитывал на поддержку колеблющихся «непослушных» казаков, среди которых он в лагере повстанцев часто находил себе сторонников. Особенно крупные услуги оказал ему казак Семен Шелудьяков. Пользуясь доверием яицких старшин, С. Шелудьяков неоднократно ездил в Берду. Там он узнавал о продвижении правительственных войск, положении повстанцев и затем тайно сообщал обо всем этом Симанову. Так, именно от него Симанов узнал о поражении И. Арапова в Бузулуке в начале марта, о следовании корпуса П. Голицына к Оренбургу и т. д.9 Ободренный успехами правительственных войск, Симанов стал обращаться с «увещаниями» к яицким казакам, призывая их прекратить осаду ретраншемента и вообще принести повинную правительству. Капитан Крылов, например, посланный из кремля на «переговорку» с представителем повстанцев, атаманом А. Перфильевым, убеждал его отойти от восстания, уговаривал вспомнить «повеление, с коим он отправлен [был] из Петербурга от самой всемилостивейшей государыне». Однако, как отметил впоследствии сам Перфильев, он «делал великии возражения против Крылова увещания» и заявил ему: «...нам-де лутче сторону государя держать, потому что мы ему прежде присягали верно служить»10.
Как только Симанов узнал о поражении повстанцев под Татищевой, он снова обратился к Н. Каргину с воззванием. По свидетельству писаря войсковой яицкой канцелярии И. Корчагина, атаман Каргин, получив «увещевание» Симанова, чтоб повстанцы «отменили неприятельския действия», тотчас созвал старшин и «велел писарю Живетину... письмо прочесть. По прочтении ж отдал Живетину с таким приказанием, чтоб против сего письма сходной ответ к Симанову написать и принесть к нему для просмотрения». Но когда нищий раскольничий старец Гурий, человек радикальных настроений, «вызвался написать такой ответ» и сочинил воззвание, в котором горячо защищал права государя Петра III, обличал Екатерину и не скупился на «крепкие» выражения по ее адресу, атаман Каргин, а также тайные сторонники правительства, писаря Живетин и Корчагин, нашли, что письмо такого содержания не может быть отправлено в ретраншемент, ибо написано «к поношению чести и фамилии ея императорскаго величества», а это «не только дурно, но и противно богу». Воззвание поэтому было переделано солдатом Иваном Мамаевым, переписано и лишь после этого послано И. Симанову. Тут мы имеем еще одно свидетельство соглашательской позиции казацких старшин, которые не хотели до конца рвать отношения с правительством11.
Тем временем князь П. Голицын 4 апреля, то есть сразу после сражения у Сакмарского городка, приказал генералу П. Мансурову спешно двинуться со своей конной бригадой из Татищевой на Яик, занять Илецкий и Яицкий городки и вообще «очистить» от повстанцев все форпосты Нижнеяицкой линии. Атаман А. Овчинников, который с небольшим отрядом повстанцев находился в Илецком городке, отступил к Иртецкому форпосту, и Мансуров 7 апреля занял Илецкий городок без боя. Он взял тут 14 пушек, брошенных повстанцами. Яицкие старшины, получив сообщение А. Овчинникова, в тот же день выбрали по жребию 300—500 казаков и отправили их во главе с А. Перфильевым на помощь Овчинникову к Иртецкому форпосту. Туда же 9 апреля приказано было выступить и зимовавшим у Яицкого городка ставропольским калмыкам под начальством их князя Ф. Дербетьева. Однако по неизвестным причинам калмыки задержались в пути. 11 апреля, когда генерал Мансуров достиг Иртецкого форпоста, там находился только отряд Овчинникова. Число повстанцев, по словам Мансурова, «было невелико и не болея 200 человек — одни только яицкий, а калмыков не было». В бою отряд Овчинникова потерял 50—60 человек убитыми и спешно отступил к Генварцеву форпосту (в 100—80 верстах от Яицкого городка). Тут к отряду присоединились прибывшие на помощь из Яицкого городка казаки во главе с А. Перфильевым. В Генварцевом форпосте, таким образом, насчитывалось уже 500—600 повстанцев и пять пушек. Однако попытка Овчинникова и Перфильева разгромить отряд Мансурова при его переправе через реку Выковку (между Генварцевым и Рубежным форпостами) оказалась неудачной. Повстанцы были атакованы одновременно с фронта и с фланга и стали поспешно отступать к Рубежному, преследуемые гусарами Мансурова. В бою было убито около ста повстанцев, в том числе атаман Кузьма Дехтерев — помощник Перфильева, двое хорунжих и др. Учитывая невозможность одолеть противника и не желая напрасно терять людей, А. Овчинников и А. Перфильев с остатками своих отрядов (примерно с 200 казаками), не доходя до Рубежного форпоста, повернули на северо-запад. Они переправились сначала через реку Чаган, потом (между Елшанской и Бузулуком) через реку Самару, пересекли новомосковскую дорогу и, как было условлено еще в Татищевой, направились в Башкирию на соединение с Пугачевым, не подозревая, что Пугачеву пришлось изменить маршрут и вместо Уфы идти к Магнитной12.
Когда от участников сражения у реки Быковки стало известно о поражении повстанцев, о том, что «Мансуров всех разбил казаков, и вешает, и в воду сажает и правых и виноватых», в Яицком городке началось смятение. Атаманы Н. Каргин и М. Толкачев вечером 15 апреля созвали по набату круг, на который собралось несколько сот казаков. Часть присутствовавших настаивала на немедленном уходе с Яика вслед за А. Овчинниковым и А. Перфильевым к Пугачеву, другая же, наоборот, предлагала оставаться на месте и просить пощады у Мансурова. Разногласия на кругу привели к вооруженному столкновению между его участниками. Шелудьякову и другим агентам Симанова удалось схватить Н. Каргина, М. Толкачева и еще пятерых старшин. Они связали их и потащили к кремлю, а от казаков, которые пытались освободить арестованных, отбивались ружейными и даже пушечными выстрелами. Симанов так описал впоследствии события этого дня: «...усмотрено, что яицкие бунтовщики... с великою торопливостью въезжали в город и с утра до вечера набралось их до несколько сот, а по набату в собравшемся кругу шумели и после того, приближаясь к ретраншаменту, учинили было во оном тревогу со открытием канонады, но как уведомлено и примечено, что они... своего атамана Каргина и Толкачева с товарищи, числом семь человек, связанных представили, просили при том в винах своих... помилования и всему городу от приближающихся наших войск пощады...»13. Таким образом, и на этот раз в лагере повстанцев было совершено предательство, и заговорщики, желая купить себе «прощение», выдали Симанову яицких старшин, подготовив все к тому, чтоб они, как отмечал Шелудьяков, «не могли скрыться куда или б не ушли к... Пугачеву»14.
Несмотря на то, что ночью вокруг кремля уже не было пикетов повстанцев и все казаки или разошлись по домам, или вовсе покинули городок — «рассыпались по разным местам», Симанов, у которого было 700 солдат, немало «послушных» казаков, 18 пушек, 12 пудов пороха и т. д., тем не менее не решился выйти из ретраншемента.
Утром 16 апреля генерал П. Мансуров вступил в Яицкий городок. «Исполняя данную мне... экспедицию, — доложил он на следующий день П. Голицыну, — сего апреля 16 дня Яицкой городок занел и коменданта со всем его гарнизоном от осады свободил»15. Мансуров также сообщал Голицыну о задержании яицких старшин и Устиньи Кузнецовой, о том, что за Овчинниковым и Перфильевым «отправлен и еще отправляется поиск», а «к возстановлению тишины и покоя в городе» и на Яике принимаются энергичные меры. «Восстановление тишины», о которой писал Мансуров, выразилось в массовых арестах, истязаниях и казнях повстанцев, ограблении их домов, в установлении жестокого режима террора в Яицком городке и на форпостах. По свидетельству капитана С. Маврина, прибывшего на Яик в августе 1774 года, многие казаки не возвращались домой, так как «боялись истязания, производимого господином генералом Мансуровым с товарищами, ибо сии командиры, несмотря на их (казаков. — И.Р.) раскаяние, многих замучили тирански». Маврин также отмечал, что поскольку Мансуров разрешил «своей команде, в том числе... послушным казакам... домы и имущество» повстанцев «разобрать по себе», то почти «все яицкие казаки имения своего... лишились», в городке многие казаки «куска хлеба не имеют» и «вдов с малолетними детьми немало... сирот же, по миру бродящих, так много, что по улице пройтить от жалости нет способу»16.
Ставропольские калмыки во главе с князем Дербетьевым (около 600 кибиток) откочевали от Яицкого городка к Самарской линии, намереваясь уйти в Башкирию и соединиться с войском Пугачева. Узнав об этом от Мансурова, оренбургские власти преградили калмыкам путь через новомосковскую дорогу. Произошли столкновения, во время которых из войска Дербетьева было убито около 200 человек. Однако нескольким группам калмыков удалось пробиться в Башкирию, а некоторые их отряды стали нападать на укрепления по Самарской линии. Только 23 мая правительственным войскам удалось нанести окончательное пораженке ставропольским калмыкам, причем в сражении пал их вождь — князь Дербетьев.
19 апреля П. Голицын, сообщая Екатерине II о взятии Яицкого городка, отмечал заслуги Мансурова, который, «несмотря на чрезвычайные невозможности», вырвал «из рук бунтовщичьих начальное их гнездо». Голицын доносил также, что Мансурову было приказано развивать дальнейшие военные действия на Яике, «чтоб силным преследованием» истребить повстанческие отряды и «отрезать путь от Гурьева», после чего «прекратитца бунт от берегов Каспицкаго моря даже до границ Исетской правинции»17.
Наступление правительственных войск со стороны Астрахани на Гурьев возобновилось еще во время продвижения корпуса П. Голицына по Самарской линии к Оренбургу. Власти опасались того, что повстанцы из Берды могут отступить к Гурьеву и отсюда, сев на корабли, переправиться за границу. 12 марта астраханский губернатор П. Кречетников приказал «командировать из Астрахани к Гурьеву городку лехкую полевую третью команду, придав к ней сколко можно набрать... в Астрахани в казачьих городках конных и оружейных казаков, да еще полковника и князя Дундукова... нарядить ис калмык человек двести или триста... обещая им... верное и неотложное награждение»18. Начальник этой военной экспедиции должен был любой ценой захватить Гурьев. «Будеж де они (повстанцы. — И.Р.) упорственно стали стоять, — подчеркивалось в приказе астраханского губернатора, — то как в сем городе одни толко возмутившиеся казаки живут, то их и огню предать... и, сверх того, старатца по занятии города и далее по линии на бунтующие казачьи форпосты учинить поиск и тамо равным образом всех злодеев забирать и вконец искоренять»19. 10 марта из Астрахани к Гурьеву был отправлен бот с отрядом под командой капитана первого ранга Токмачева. Последнему было приказано организовывать «о состоянии того города и казаков... разведывание», особенно же узнавать «у бунтующих казаков, не имеется ли намерения ко уходу куда-либо степью и нет ли у них тамо каких росшив (судов. — И.Р.), лодок и на них нет ли замыслу приехать и к Астрахани»20.
1 мая 1774 года Гурьевский городок был взят сухопутным астраханским войском под командой полковника Б. Кандаурова. Заняв город, Кандауров арестовал гурьевского атамана Е. Струняшева. Конфискованные повстанцами у богатых «послушных» казаков и у купцов «морские промысловые суда, называемые розшивы, с их припасы», как видно из рапорта Кандаурова от 14 мая, были возвращены их владельцам21. Со взятием Гурьева правительственными войсками пал последний опорный пункт повстанцев на Яике.
Задержка главного повстанческого войска в течение полугода на Яике, в частности под Оренбургом, вследствие всей политики умеренных руководителей Военной коллегии, стоявших на позициях защиты узкосословных интересов зажиточных казаков, предательские замыслы казацкой старшины, раздробленность выступлений повстанцев в разных местностях — все это оказалось во многом роковым для восстания. То обстоятельство, что предводители повстанцев не двинулись сразу же в центр страны, многие неверно объясняли неосведомленностью Пугачева об общем положении в государстве, его недальновидностью, несообразительностью и т. д. Английский посланник Р. Гуннинг, например, в своем письме от 26 января 1775 г. заверял статс-секретаря Англии, графа Суффолька, что Пугачев «по недостатку самой простой сообразительности, был неспособен составить какой бы то ни было план; ибо, если бы он догадался или был бы кем-нибудь научен придти сюда, и исполнил бы это, не подлежит сомнению, что к нему присоединилась бы вся чернь, и что природная робость большей части дворян помешала бы им принять против него меры; а при таких обстоятельствах бунт распространился бы по всей империи...»22. Подобные утверждения встречаются и у других современников восстания23. Характерно при этом то, что все они дают почти одинаковую и в основном верную оценку предполагаемых последствий появления войска Пугачева в центре страны. Вместе с тем они ошибочно полагали, что локализация войска повстанцев на Яике была результатом тактики Пугачева, в то время как в действительности она являлась следствием действий умеренных руководителей Военной коллегии в Берде — прежде всего М. Шигаева, И. Творогова, А. Витошнова, Д. Лысова и других. Пугачев же и радикально настроенные атаманы повстанцев — И. Зарубин-Чика, А. Хлопуша, Кинзя Арасланов, Т. Мясников, Илья Ульянов, Идеркей Алметьев (Идорка) и другие с самого начала восстания и еще даже в период организации его, как подтверждают факты, выступали за немедленный поход с Яика в центр страны, к столице, за вовлечение в борьбу против крепостничества основных масс крестьянства, казачества, всех угнетенных слоев населения, за использование благоприятной для повстанцев обстановки в государстве в связи с отправкой войск на турецкий фронт и ростом недовольства населения крепостническим гнетом, войной, которая продолжалась уже пятый год.
Примечания
1. ЦГВИА, ф. ВУА, д. 104, л. 154, 155.
2. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 505, л. 441; Пугачевщина. Сб. документов, т. II, стр. 127.
3. Н. Дубровин. Пугачев и его сообщники, т. II. СПб., 1884, стр. 199—200.
4. Пугачевщина. Сб. документов, т. I, стр. 255.
5. М.В. Жижка. Емельян Пугачев, М., 1950, стр. 104—105.
6. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 460, л. 126 об.
7. ЦГАДА, ф. Казанская секретная комиссия, д. 7279, л. 4—7; ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, д. 4, л. 173—174.
8. Там же.
9. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 512, ч. I, л. 277—280.
10. Там же, л. 268—280.
11. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 460, л. 68—75.
12. ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, кн. 4, д. 1233, л. 70, 56; ЦГАДА, ф. 349, д. 7325, л. 6—7; д. 506, л. 281, 287—288; 374—378; д. 505, л. 251—252, 270—271.
13. ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, д. 4, л. 173—174.
14. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 512, ч. I, л. 249—250, 279—280; д. 506, л. 281, ф. 349, д. 7325, л. 7.
15. ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, кн. 4, л. 58.
16. РО ГПБИЛ, ф. 222, кн. IX, ч. I, л. 26—29.
17. ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, кн. 4, л. 58, 59.
18. ЦГАДА, Ф. ГА, Р. VI, Д. 595, ч. II, папка 13, л. 286.
19. Там же, л. 286—286 об.
20. Там же, л. 263—263 об.
21. ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, кн. 4, л. 344, 346—347.
22. Сб. РИО, т. XIX. СПб., 1876, стр. 449.
23. Современник «пугачевщины», неизвестный автор-немец писал: «Выяснилось, что Пугачев, хотя и одаренный талантами... был слишком варвар, чтобы как государственный человек или полководец, выполнить такой большой план. Он просто прозевал Москву, хотя говорят, что настроение умов в Москве ему было небезызвестно». Другой также неизвестный автор отмечал: «Пугачев потерял через эту ошибку не только второй город в Империи, но армию в 100 тысяч рабов, которые его там ждали и которые разбили бы свои оковы при его приближении» («Анналы», т. III, Пб., 1923, стр. 168). Имеется также следующее утверждение современника «пугачевщины» — поляка: «Дух восстания распространился до Москвы: гарнизон её был слабым, и туда именно следовало спешить Пугачеву — он бы без сопротивления взял город — второй в стране, и увеличил бы свои силы на 1 000 000 человек, но он не сделал этого». (Historia Pugaczowa, Kalendarz kieszonkowy, Warszawa, 1813, p. 44, 45).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |