А.Н. Сахаров. Степан Разин — предводитель Крестьянской войны

Советские историки проделали значительную работу по изучению событий Крестьянской войны 1667—1671 гг. и выяснению роли в них Степана Разина, но еще предстоит много сделать для воссоздания облика героического вождя во всей его полноте, драматизме, во всех социально-исторических и социально-психологических связях. Среди трудов, посвященных истории Крестьянской войны 1667—1671 гг. под предводительством С. Разина, самому предводителю восстания за последние годы уделяется не столь уж много строк¹. Объясняется это, на наш взгляд, двумя основными причинами: во-первых, весьма скудными сведениями, относящимися непосредственно к жизни и деятельности С. Разина; во-вторых, тенденциозным характером этих сведений, вышедших из враждебного восставшим лагеря. Действительно, в известиях о С. Разине, оставленных иностранными очевидцами восстания Я. Стрейсом, Л. Фабрициусом, анонимным английским автором, а также в официальных правительственных документах, расспросных речах захваченных в плен участников движения, перебежчиков содержится наряду с отдельными высокими оценками действий С. Разина немало характеристик отрицательных, не украшающих его. И долг исследователей, учитывая все эти «плюсы» и «минусы», подойти к оценке деятельности С. Разина исторически, с классовых позиций. Примером в этом может служить известный конспект К. Маркса книги Н.И. Костомарова, где К. Маркс использовал во всем объеме сумму фактов как положительного, так и отрицательного свойства относительно С. Разина, приводимых Н.И. Костомаровым².

Необходимо раскрыть многообразие личности С. Разина, показать причины его небывалого влияния на десятки тысяч людей, вскрыть истоки той прочной памяти, которую он оставил в сердце народа. Наконец, надо объяснить, почему именно С. Разин, начинавший свою деятельность как удачливый казацкий атаман, встал в дальнейшем во главе восставших крестьян, дал свое имя одной из самых мощных крестьянских войн в истории человечества. Правда, за последнее время историки сделали первые шаги в сторону более углубленного анализа жизни и деятельности С. Разина. В этой связи хотелось бы упомянуть интересный биографический очерк о С. Разине В.И. Буганова³. «Он был подлинным народным вождем, — пишет Буганов, — поразившим воображение современников и потомков силой характера, широтой и удалью натуры, своеобразной и противоречивой»⁴. К сожалению, автор не до конца раскрыл характер этой противоречивости, удали и широты. Между тем известная «щепетильность» в обращении к материалам, характеризующим С. Разина, на наш взгляд, не вполне оправданна. И это становится особенно очевидным, если мы обратимся к работам основоположников марксизма-ленинизма, которые являются прекрасной методологической основой для изучения деятельности выдающихся исторических личностей, борцов за народное дело, в том числе в феодальный период русской истории. Мы имеем в виду работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина, в которых ставятся проблемы роли личности в истории.

В этой связи нам хотелось бы напомнить те характеристики, которые дал вождю Крестьянской войны в Германии Томасу Мюнцеру Ф. Энгельс в своей работе «Крестьянская война в Германии». Весь смысл характеристик Ф. Энгельса заключается не в том, чтобы дать общую схему жизни Т. Мюнцера, а в том, чтобы показать эволюцию его взглядов и поступков в условиях германской действительности первой четверти XVI в., в тесном единстве социальных устремлений, религиозных воззрений, наконец, психологии тех масс, во главе которых Т. Мюнцер выступил против феодально-крепостнических порядков. Ф. Энгельс подчеркивает, что даже в условиях глубоких классовых антагонизмов, которые существовали в Германии между обездоленным, эксплуатируемым крестьянством, бесправным городским плебсом и феодалами, несмотря на озлобление крестьян страшным гнетом, их трудно было поднять на восстание. «Их разобщенность чрезвычайно затрудняла достижение какого-либо общего соглашения. Действовала долгая, переходившая от поколения к поколению привычка к подчинению; во многих местностях крестьяне отвыкли от употребления оружия; жестокость эксплуатации то усиливалась, то ослабевала в зависимости от личности господина — все это помогало удерживать крестьян в повиновении»⁵. Поднять крестьян на восстание могли лишь такие идеи, такие действия, которые вполне соответствовали уровню сознания крестьянства, и популярность среди крестьянства могли приобрести лишь те люди, которые вполне выражали чаяния именно этого привыкшего к подчинению, забитого, отвыкшего от оружия, но глубоко обозленного своим тяжелым положением крестьянства. Таким человеком стал Т. Мюнцер.

Ф. Энгельс рисует Т. Мюнцера в 1522 г., за несколько лет до Крестьянской войны: его увлекали сочинения средневековых мистиков, он был тесно связан с хилиастическими сектами, в течение долгих месяцев Т. Мюнцер выступает перед паствой прежде всего как теолог и лишь позднее становится «политическим агитатором». Характеризуя взгляды Т. Мюнцера периода разгара Крестьянской войны, Ф. Энгельс также говорит о его религиозной философии, «приближающейся к атеизму», и его политической программе, «близкой к коммунизму»⁶. И вот мистик и сектант, теолог и религиозный философ превращается в «пророка революции», увлекающего за собой огромные массы крестьянства⁷. Перед нами появляется живой человеческий образ, предстает кипучая диалектика жизни, которая одна может ответить на вопрос, почему человек с такими «отрицательными» чертами, как увлечение мистикой, учением анабаптистов, до конца своих дней использовавший в своей революционной агитации религиозную фразеологию, сумел стать бескомпромиссным крестьянским вожаком, с которым люди перешагнули веками устоявшиеся привычки подчинения, разбили рамки традиционных представлений о жизни, шли на смерть. Нам представляется, что Т. Мюнцер, каким его рисует Ф. Энгельс, потому и смог повести за собой крестьян, что наряду со страстной революционностью, освободительным содержанием его проповедей он обладал рядом тех черт, которые мы сегодня, с высоты середины XX в., характеризуем как «непоследовательность», «ограниченность» и т. д. и которые, видимо, в сочетании с действительно революционным зерном его действий обеспечили Т. Мюнцеру колоссальную популярность, огромную динамическую силу. Отнимите у Т. Мюнцера его «ошибки» и «заблуждения», его «слабости» и «ограниченность», его религиозную фразеологию и утопизм — и не будет цельной фигуры самого Т. Мюнцера как вождя Крестьянской войны в Германии.

В полемике с Михайловским, а позднее со Струве В.И. Ленин неоднократно возвращался к вопросу о роли личности в истории и подчеркивал, что «действительный вопрос, возникающий при оценке общественной деятельности личности, состоит в том, при каких условиях этой деятельности обеспечен успех? в чем состоят гарантии того, что деятельность эта не останется одиночным актом, тонущим в море актов противоположных?»⁸; главное, писал В.И. Ленин, выявить, «какой социальной обстановкой и как именно обусловливаются... действия» той или иной исторической личности⁹.

Что касается оценки деятельности такого исторического лица, как С. Разин, то в нашей литературе очень хорошо прослеживаются те социальные условия, которые «обеспечили успех» действиям вождя Крестьянской войны. Все исследования о Крестьянской войне 1667—1671 гг. содержат солидный материал, касающийся социально-экономического развития России во второй половине XVII в., вопросов усиления закрепощения русского крестьянства, действия страшных для крестьянства статей Уложения 1649 г., усилившегося бегства крестьян, организации их всероссийского сыска. Обстоятельно изучаются и вопросы о положении на Дону в 50—60-е годы XVII в., вызревания в области Великого войска Донского мощной, постоянно количественно растущей социальной силы — голутвенного казачества, способного поддержать любое антиправительственное, антикрепостническое действие. Работы В.И. Лебедева, А.Г. Манькова, И.В. Степанова, В.И. Буганова, Е.В. Чистяковой¹⁰ и других советских историков насыщены обстоятельным анализом социально-экономической и политической обстановки в России кануна и периода второй Крестьянской войны.

Однако в понятия «социальные условия», «социальная обстановка» входит не только анализ проблем социально-экономических и политических, но и изучение различного рода социально-психологических связей, традиций, привычек казачества, крестьянства, уклада их жизни. Именно об этом говорил Ф. Энгельс, характеризуя и огромный революционный потенциал средневекового крестьянства и его темноту, забитость, привычку к повиновению.

В.И. Ленин, анализируя социально-экономическое развитие русского крестьянства в XIX — начале XX в., также уделял этой стороне вопроса большое внимание. «Самодержавие держалось, — отмечал В.И. Ленин, — вековым угнетением трудящегося народа, темнотой, забитостью его, застоем экономической и всякой другой культуры»¹¹. Неоднократно говорил В.И. Ленин о «неразвитости и темноте» крестьянских масс России¹². Потому целесообразно было бы вести исследование личности С. Разина как вождя Крестьянской войны с учетом всех указанных выше аспектов, а также той эволюции его деятельности, взглядов, настроений, которая определялась всем комплексом общественных условий второй половины XVII в.

* * *

Степан Тимофеевич Разин не сразу сложился как предводитель Крестьянской войны в России. Первые шаги его деятельности мало чем отличаются от деятельности большинства видных донских казаков того времени.

Нет ничего необычного в первых известных о нем упоминаниях, рассказывающих о разинских «богомольях», посещении Москвы в составе казацкой станицы, включении С. Разина в число членов казацкого посольства к калмыцким тайшам. Семейные связи во многом помогли С. Разину рано выдвинуться в казацкой среде. Отец Степана Тимофей Разя, видимо, был близок к казацкой верхушке. В пользу этого может, в частности, служить факт его кумовства с Корнилой Яковлевым, будущим атаманом Войска Донского, сменившим престарелого Наума Васильева. В.А. Прохоров недавно оспорил мнение о том, что С. Разин был потомственным домовитым казаком, и указал на родственные связи С. Разина по отцу в Воронеже: там в 60-х — начале 70-х годов жил дядя С. Разина Никифор Черток¹³, а также мать Н. Чертка (бабушка С. Разина Анна) и его жена. Если согласиться с этим тезисом, то придется признать, что корни Разиных на Дону были не столь уж глубоки и что сам Тимофей если и вошел в состав домовитой верхушки, то принадлежал к ней в первом поколении. Во всяком случае отсутствие глубокой органической связи С. Разина с зажиточными слоями Дона во многом может объяснить его пренебрежительное отношение к традициям домовитого казачества, недоверчивую настороженность по отношению к нему как к выскочке со стороны домовитой верхушки, что постоянно ощущается в той позиции относительно С. Разина, которую занимают домовитые во главе с Михаилом Самарениным и Корнилой Яковлевым. Наконец, отсутствие этой связи может чувствоваться уже с 1663 г., т. е. с того момента, когда С. Разин упоминается как атаман казацкого отряда, совершившего набег на крымские улусы и разбившего татар под Молочными Водами. Именно в это время проявляется определенный интерес С. Разина к людям голутвенным, пришлым, новым, не связанным старыми законами Дона. Конечно, все это биографические моменты, но не учитывать их, видимо, нельзя.

К 30-м годам С. Разин уже успел побродить по Руси, дошел со «станицей» Наума Васильева до Москвы, вел по поручению Донского войска переговоры с калмыцкими тайшами, но все это не выходило за рамки действий казака хотя и заметного, но играющего второстепенные роли. Впервые С. Разин самостоятельно проявил себя в 1663 г., когда ему было уже около 33 лет. Мы имеем в виду его руководство походом отряда донских казаков против крымских татар. Но что это был за поход? Круг разрешил С. Разину набрать «охочих» людей. Шли со Степаном и 50 союзных калмыков¹⁴; практически основные силы Донского войска остались в стороне от этого разинского предприятия.

Поход под Перекопу являлся типичным походом за «зипунами» подрастающего головщика-атамана. Здесь было все, чем отличались эти походы: яростный и неожиданный удар, захват ясыря, отгон скота, схватка с преследователями, военные уловки в чисто казацком духе, а потом дуван и безоглядная трата добра и денег, приобретенных в результате похода.

Если сопоставить все эти не столь многочисленные факты, то можно прийти к выводу, что уже в 50—60-е годы формирование С. Разина как личности шло под влиянием весьма различных факторов. Несомненны личные связи его семьи и его самого с домовитой верхушкой. Влияние этих связей С. Разин, на наш взгляд, не изжил до конца своих дней. Даже в период острых коллизий с донской старшиной — при подготовке волжско-каспийского похода, а потом во время расправы над жильцом Евдокимовым и противоборства двух донских столиц — Черкасска и Кагальника зимой и весной 1669/70 г. и, наконец, борьбы с Черкасском зимой и весной 1670/71 г. — С. Разин так и не предпринял решительного выступления против К. Яковлева и его приспешников. И дело, видимо, было не в известном равенстве сил на отдельных этапах этой борьбы, а в самом строе отношений С. Разина с домовитой верхушкой: С. Разин так и не вышел за рамки понимания единства всего казачества, и его слова, обращенные ранее Корниле Яковлеву: «Ты владей своим войском, а я буду владеть своим», — указывают на известный нейтралитет самого С. Разина по отношению к крестному отцу и его товарищам. Соответственную позицию занимал и войсковой атаман, открыто не выступавший против своего крестника, а проводивший против него либо тайные акции, либо посылавший (скорее для реабилитации перед Москвой) вдогонку за С. Разиным незначительные отряды. И это не случайно: в представлении домовитого казачества походы С. Разина были простым нарушением порядка отношений, установившихся к 60-м годам между Доном и Москвой, когда Москва начала строго регламентировать направления этих походов, сообразуя их с собственными внешнеполитическими акциями. Что касается самой цели первого похода С. Разина на Волгу и далее на Яик и в Персию, то эти цели — добыча «зипунов», — конечно, не могли вызвать резкого противодействия верхушки казачества, которая обычно активно участвовала в подготовке подобных предприятий и получала благодаря им известные доходы.

Не могло вызвать осуждение со стороны домовитой верхушки и самоуправство С. Разина на Волге, неподчинение царским властям, нападения на волжские караваны. Необходимо помнить, что Донская земля не представляла в XVII в. столь лояльной и организованной силы, как это стало позднее. Дух казачьей вольности и непокорности, дух мятежников и беглецов еще витал над донскими станицами, хотя социальная дифференциация в среде казачества оказывала все более сильное влияние на поляризацию социальных групп, взглядов, действий в Донской области. Но к моменту восстания С. Разина эта дифференциация находилась еще в процессе развития, а отсюда известное переплетение «старого» и «нового», колебания, иллюзии, отсутствие четко выраженных позиций со стороны как С. Разина, так и группы К. Яковлева.

Лишь позднее, когда действия С. Разина как предводителя Крестьянской войны стали грозить устоям Российского государства, войсковой круг в Черкасске четко определил свое отношение к С. Разину и продемонстрировал это налетом на Кагальник в декабре 1670 г. Ответом явилась открытая война С. Разина с Черкасском, но и в эти дни, после разгрома Кагальника в апреле 1671 г., С. Разин дал себя уговорить К. Яковлеву, тешился иллюзиями, что и Москва и Черкасск отпустят ему его грехи, как это случилось уже после волжско-каспийского похода, что сочтут и события 1670—1671 гг. за один из обычных казацких походов.

В этой связи мы порой говорим о половинчатости решений С. Разина в отношении К. Яковлева и войсковой верхушки, о его просчетах, но забываем, что С. Разин был связан с этой верхушкой, а сами домовитые казаки еще во многом несли в своей психологии следы донской вольницы, мятежности, разбойных налетов, и лишь дальнейшее углубление восстания, превращение его в войну крестьянства против феодально-крепостнических порядков привело к резкой поляризации социальных сил на Дону, но случилось это только к зиме 1670/71 г. Еще летом 1670 г. уже после взятия С. Разиным Царицына и Астрахани Корнило Яковлев писал к нему с Дона, упрашивая вернуться и защитить Донскую область от набегов калмыков («чтоб он, Стенька, ехал к ним, казакам, на Дон, а им де на Дону жить стало от калмыков тесно...»)¹⁵. В связи с этим весьма неубедительно выглядит положение о том, что «Разин допустил ряд серьезных просчетов. Так, отправившись на Волгу и считая Дон своей базой, он оставил нетронутой большую часть домовитого казачества во главе с атаманом К. Яковлевым — опору ненавистных Разину московских бояр»¹⁶. Нет, это не был просчет. Это была органически свойственная С. Разину линия поведения в отношении к домовитому казачеству, которую он до конца так и не преодолел.

Одновременно С. Разин находился под сильным влиянием голутвенных, пришлых, беглых людей. Во-первых, это было связано, по-видимому, с тем, что домовитая верхушка никогда не считала С. Разина своим, коренным, и смотрела на его семью как на пришельцев, во-вторых, — и это отмечают все историки, занимавшиеся историей Крестьянской войны, — из своих путешествий в Москву, в Астрахань С. Разин вынес четкое представление о страданиях крестьянства и низов русского города, которые не могли оставить его равнодушным. И здесь необходимо сказать о некоторых свойствах натуры С. Разина. Своевольный и свободолюбивый, гордый и упрямый, кровно связанный с народом, он не мог мириться с фактами насилия по отношению к беззащитным, униженным, бедным людям. Хорошо известно по источникам, относящимся, правда, к более позднему времени, какую ярость у него вызывали все случаи подобных насилий и как сам он, не дожидаясь суда и расправы круга, мстил обидчикам простых людей. Вот это чувство свободы, вольности, полнейшей независимости, которое было глубоко свойственно натуре С. Разина, не могло не проявляться при виде российской действительности, не могло не вызвать симпатии молодого казака ко всем, кто вставал против несправедливостей русской жизни.

Интерес С. Разина к голутвенному казачеству возник рано еще и потому, что домовитые оставались глухи к претензиям молодого растущего атамана. Единственно, у кого он мог найти опору и поддержку своим честолюбивым планам, была голутва, и уже поход под Перекопу полностью подтвердил эти расчеты. В условиях, когда старые атаманы Васильев, Самаренин, Яковлев прочно контролировали основные военные силы Донского войска, сообразуя их использование с общей политикой Дона, инициатору новых военных предприятий приходилось решать следующую альтернативу: либо вписываться в общую политику войска Донского, определяемую старшиной, либо обращаться к свободным, не войсковым элементам, каких в изобилии было на Дону в конце 50-х — 60-х годах. Разин выбрал второй путь.

Немаловажное значение для формирования личности С. Разина имела расправа князя Ю.А. Долгорукова над старшим сыном Тимофея Разина — Иваном. И здесь хотелось бы несколько слов сказать об отношении С. Разина к своим близким. Известно, как опекал С. Разин своего младшего брата Фрола, как пытался выдвинуть его на первые роли, хотя Фрол был лишь бледной тенью могучей натуры старшего брата. Привлек С. Разин в ряды восстания и Никифора Чертка, своего дядю, который до последних дней был рядом с ним. Опекал С. Разин своего пасынка Афоню, который платил ему любовью и преданностью. Известно, что спустя много лет после казни С. Разина, в 1690 г., Афоня еще грозил на Дону: «Все крови отца своего отолью сего лета»¹⁷. Готовя новый поход, С. Разин в декабре 1670 г. тайно вывез из Черкасска в Кагальник свою семью, которая оставалась с ним до кровавых апрельских дней 1671 г., когда С. Разин был схвачен, а все его сподвижники перебиты. Эти факты показывают, что С. Разин далеко был не безразличен к своим близким. Поэтому можно с известной долей вероятия предположить, что казнь в 1665 г. старшего брата Ивана — руководителя казацкого отряда — в связи с самовольным уходом казаков с позиций под Киевом оказала на С. Разина неизгладимое впечатление, способствовала тому, что все насилия и несправедливости российской действительности он воспринял и в дальнейшем во многом сквозь призму своей личной трагедии. На расправу над братом как причину, побудившую его к выступлению против существующих порядков, С. Разин указал и во время допроса в застенках Земского приказа перед казнью в июне 1671 г.¹⁸

К 1667 г. мы видим С. Разина уже значительно отошедшим от домовитой верхушки. Он сблизился с голутвой, там нашел товарищей своим планам очередного похода за «зипунами». Но наряду с желанием выйти на широкую дорогу самостоятельного атаманства, куда не пускала его казацкая старши́на, закрыв ему пути в Крым, наряду со всем комплексом казацких привычек, традиций, обычаев С. Разин нес в себе огромной силы заряд ненависти к российским порядкам, к воеводской власти, боли за униженных, поротых крестьян, холопов, посадских, ярыжных, обиды за отверженную голутву. В ту пору ему было около 37 лет.

В 1667 г. С. Разин собирает вокруг себя значительный отряд голутвенного казачества и предпринимает самостоятельный, не санкционированный войсковым кругом поход на Волгу.

Волжско-каспийский поход стал объективно началом могучей Крестьянской войны, однако внешние его формы мало чем отличались от прежних удалых предприятий донских молодцов, да и сам атаман в эти дни не думал о широком противоборстве со всем существующим строем российской жизни.

Он выступает в 1667—1669 гг. как типичный удачливый «головщик». Это выявляется и в основном содержании похода — добыча «зипунов», «ясыря» в персидских областях, в Туркмении; и в методах ведения боевых действий — засады на буграх, неожиданные налеты; и в отсутствии ясной цели движения отряда — казаки «шарпали» там, где это было удобно, обходя хорошо укрепленные персидские города; и в методах раздела добычи, использования ее — дуван, продажа и обмен захваченного; и в типично казацком разбойном поведении разинского отряда — неожиданные коварные действия, жестокие расправы с теми, кто противился им, наивное, почти детское наслаждение своей силой и властью, частые пьяные срывы вроде попойки и драки в Реште, которая окончилась сокрушительным разгромом разинского отряда и ранением самого атамана¹⁹.

В то же время — и на это совершенно справедливо обратили внимание В.И. Буганов и Е.В. Чистякова²⁰ — уже в эти месяцы действия С. Разина выходят далеко за рамки традиционных военно-грабительских предприятий казаков. Освобождение колодников захваченного на Волге каравана, неистовая расправа над дворянами, приказчиками, стрелецкими начальниками²¹, ночная атака Царицына и угрозы в адрес воеводы А. Унковского, расправа с воеводой С. Беклемешевым в устье Волги, разгром царских отрядов Г. Аксентьева и И. Ружинского, захват Яицкого городка и казнь стрелецкого головы И. Яцына, освобождение русских пленников в персидских областях, поддержка разинского отряда «голыми» людьми на побережье Каспия — все это не укладывалось в рамки традиционных разбойных казацких предприятий, хотя все они несли в себе элементы антиправительственных действий (особенно если направлялись на Волгу, в районы Северного Кавказа).

Совершенно нетрадиционными для разбойного похода явились поведение С. Разина в Астрахани, общение с астраханскими низами, его действия на обратном пути в Донскую область: захват на несколько дней Царицына, расправа с А. Унковским. Наконец, не укладывалось в привычные рамки и сохранение С. Разиным своего отряда, ориентирование его на будущий поход и практическое зарождение постоянного голутвенного войска и второго на Дону войскового круга.

Таким образом, в этот период С. Разин предстает перед современниками не только как традиционный казацкий атаман, но и как человек, не побоявшийся бросить дерзкий вызов властям, защитник обиженных и угнетенных, предводитель, стремящийся сохранить за собой постоянную военную силу и расколовший по существу Дон на два враждебных лагеря.

Популярность и авторитет С. Разина растут с каждым днем. И в основе этой популярности и авторитета лежит, на наш взгляд, совмещение в его лице двух основных черт — удачливого казацкого атамана и четко проступающие черты защитника простого люда. Голутвенному казачеству, низам посада должны были импонировать его смелость, удаль и находчивость, его победы, захват колоссальной добычи. Вспомним, с каким воодушевлением принимали астраханские низы грязных, опухших от голода и болезней, но в пух и прах разодетых казаков, как восторженно они глядели на паруса разинских стругов, шитые из дорогих персидских тканей. В представлении забитых, темных, задавленных людей появление им подобных в ореоле победителей, добытчиков, богачей было равносильно чудесам. Да и сам С. Разин казался им кудесником. Но главное, что потрясало воображение народных масс при известиях о первом разинском походе, это факты расправы С. Разина с представителями властей, разгрома правительственных войск. И даже тогда, когда мятежник и «ослушник» С. Разин был приведен флотилией князя С. Львова в Астрахань с Четырех Бугров, царь был вынужден простить казацкого атамана, а астраханский воевода князь И. Прозоровский устроил ему прием в своих покоях. И, конечно, народ не мог быть шокирован ни жестокостью и вычурностью расправ С. Разина на Волге и Яике, ни манерой жизни и поведения казаков, все это было в духе времени, все это было естественно для казаков, для крестьян, низов посада и отнюдь нисколько не противоречило социальному характеру действий разинского отряда и самого атамана в период волжско-каспийского похода.

Второй поход С. Разина на Волгу в 1670—1671 гг., вылившийся в Крестьянскую войну, как бы подчеркнул, заострил социальный характер действия разинцев и самого С. Разина, проявившийся в 1667—1669 гг. Однако это вовсе не означает, что в действиях С. Разина полностью были ликвидированы черты казацкого атамана. Но главным, определяющим в его деятельности стали антикрепостнические, антиправительственные действия, что и сделало его предводителем многотысячных масс российского крестьянства.

Это проявилось в качественно новых чертах движения летом и осенью 1670 г. В эти месяцы С. Разин провозгласил всем волю, звал к свободе всех «опальных» и «кабальных», призывал выводить мирских «кровопивцев»²². В освобожденных районах вводился казацкий круг, повстанцы уничтожали представителей власти — воевод, приказных, стрелецких начальников, организовывали захват и раздел их имущества. Многое в этой практике шло от старых казацких традиций, но массы, особенно крестьянство, ставшее в 1670—1671 гг. главной движущей силой восстания, вносили в эти традиции свое содержание: так, старый казацкий круг становился основой новой народной мятежной власти, старый испытанный способ раздела «зипунов» — дуван стал основой экспроприации господствующей верхушки и, что особенно важно, раздела помещичьего имущества. Все то, что ранее, даже с точки зрения московских властей, считалось обычной нормой казацкой жизни, наполнилось вдруг мятежным антикрепостническим содержанием. И величие С. Разина как предводителя Крестьянской войны вовсе не в том, что он нашел, как это иногда пытаются доказать, какие-то новые способы переустройства общества, а в том, что использовал казацкую общественную структуру в борьбе с феодально-крепостнической Россией. По методам действий он по-прежнему оставался казацким атаманом, но содержание этих действий в конкретных условиях восставшего Волжско-Окского района приобрело крестьянский антикрепостнический характер.

Поэтому, на наш взгляд, совершенно неоправданно отделять форму движения от его содержания, абстрагироваться от казацких военно-демократических традиций, а самого С. Разина отрывать от той казацкой среды, которая его вырастила, дала ему военную организацию. Даже в период кульминации восстания ничто не изменилось в устройстве разинского войска по сравнению с тем, что дало прежнее казацкое его устройство, да и сам С. Разин как атаман мало изменил укоренившимся традициям: тот же круг, тот же дуван, то же движение вперед от города к городу, те же методы казацкой войны с хитростью, изворотливостью, коварством, лихостью. Так были взяты Царицын, Черный Яр, Астрахань, Самара, Саратов. А после взятия городов угар победы, веселое застолье, похмелье и новый поход. А за этим, внешним, загорался огонь Крестьянской войны, множилось «бунташное» крестьянство, под разинский бунчук вставали восставшие поволжские и поокские города и народы.

Со временем сам ход движения потребовал от С. Разина действий, соответствующих новому качественному уровню восстания. Отсюда стремление связать воедино Астрахань, Царицын, Дон, Слободскую Украину, организация связи с восставшими районами путем посылки грамот своим атаманам, расширение «прелестной» агитации. С. Разин 1670—1671 гг. — это человек мыслящий и действующий более масштабно, чем лидер казацкого похода 1667—1669 гг. Ему приходится решать стратегические задачи движения; учитывать его разнообразные факторы, скажем, невозможность поднять крестьян на восстание в период летних полевых работ («в русские... городы по та места не пойдем, покаместа в русских городах хлеб с поля не спрячут, а как... в русских городех хлеб с поля спрячют, и они... хотят итить вверх рекою Волгою под Казань и под Казанские пригородки»²³); заниматься вопросами идеологического обоснования движения (вспомним присутствие в лагере повстанцев «царевича Алексея Алексеевича» и «патриарха Никона»); настойчиво искать союзников (об этом говорят попытки С. Разина привлечь на свою сторону гетманов П. Дорошенко и М. Ханенко, запорожского кошевого атамана И. Серко, крымского хана, азовского пашу, ногайских татар)²⁴; организовывать и вооружать вновь пришедшие к нему тысячи русских крестьян, мордвы, марийцев, татар; поднимать на восстание новые уезды путем посылки туда своих сподвижников; поддерживать порядок на освобожденной территории. А наряду с этим мы видим казацкого атамана, озабоченного, как и прежде, мощью и единством ядра всего войска — испытанного казацкого отряда, состоянием своих любимых стругов, в которых он ночевал после взятия и Царицына и Астрахани и без которых казаки сразу же теряли мобильность (вспомним, какую панику среди казаков вызвало известие о появлении полка Чубарова вблизи берега, где стояла на приколе казацкая флотилия²⁵). Да и в последние часы под Симбирском С. Разин вел себя как удалой казацкий атаман — рубился в первых рядах повстанцев, раненный в ногу и голову, не покидал поля боя, а когда стало ясно, что Ю. Барятинский одолевает, то С. Разин и его товарищи поступили так, как они поступали много раз до этого (в частности, под Рештом и на Четырех Буграх), — они бросились в струги, спасая свои жизни и свое добро, чтобы вернуться и начать все сначала.

Официальная правительственная версия стремилась бросить на С. Разина тень предательства, имея в виду факт бегства С. Разина из-под Симбирска. Однако правильнее оценить последние часы С. Разина под Симбирском с позиций казацкой психологии XVII в., с позиций отсутствия в войске С. Разина органического единства крестьянских отрядов, приходивших к нему и вновь уходивших в леса, и казацкого ядра войска, с позиций казацкой тактики быстрых налетов и столь же быстрых отступлений, умения легко переживать неудачи, подниматься вновь... С. Разин поступил в точном согласии с казацкими традициями. И вот уже челны уносят горстку казаков с раненым атаманом от гремящего, пылающего Симбирска, а через несколько недель в Царицыне, а позднее в Кагальнике С. Разин вновь начинает формировать войско для следующего весеннего похода.

Любопытно, что этот факт не поколебал отношения российского крестьянства к своему предводителю. Крестьянское движение осенью и зимой 1670/71 г. продолжает нарастать, а влияние личности С. Разина становится еще более масштабным. Не отразился этот факт и в фольклоре, который тонко передал все нюансы характера крестьянского вожака.

Стремление дать простому народу волю, вырвать его из забитости, постоянного подчинения, поставить вровень со всеми другими людьми Российского государства больше всего впечатляло в С. Разине. Он помогал низам посада, крестьянам перешагнуть ту невидимую грань, за которой начиналась иная, вольная, безбедная жизнь, жизнь без воевод, приказных, стрелецких начальников. Это был переворот прежде всего в сознании людей. И, пожалуй, никто до С. Разина не совершил этого переворота столь радикально, столь глубоко. В этом заключается источник того огромного влияния, которое имел С. Разин на своих соратников, на всех, кто шел за ним.

Но важно определить и те средства, которыми он проводил свои идеи в жизнь. Как они сочетались со всем укладом казацкой, посадской и крестьянской жизни? Все поступки С. Разина, все его как положительные, так и «отрицательные» черты и составляли образ того народного вожака, каким его любили, каким его запомнил народ. Правильно заметил В.И. Буганов: «Это было время, когда о ценности человеческой личности судили несколько иначе, чем в эпоху гуманных кодексов и конституций»²⁶.

Восставшее казачество, крестьянство, посадский люд не мыслили себе иной расправы со своими классовыми врагами, чем та, которой их научили воеводы, приказные, помещики. Крестьяне и посадские люди получали от своих притеснителей батоги, колодки, плети, дыбу, клейма, виселицу, колесо. Ответом были бросание в воду, раскат, подвешивание за ноги. И чем суровее и изощреннее С. Разин организовывал расправу над ненавистными народу воеводами, стрелецкими начальниками, дворянами, тем больше симпатий завоевывал он у своих сторонников. Он жестоко наказывает приказных людей и стрелецких начальников после захвата волжского каравана в мае 1667 г., подвешивает на мачте С. Беклемешева, приказывает зарубить в Яицком городке Ивана Яцына, дерет за бороду царицынского воеводу А. Унковского, бросает с раската астраханского воеводу И. Прозоровского, жестоко расправляется с его детьми. Все это понятная и вполне естественная сторона восстания. Повстанцы расправлялись со своими врагами так, как они умели это делать, и С. Разин — сын своего жестокого времени — прекрасно выражал эти настроения казаков, посадских людей, крестьян. В этих расправах не нужно усматривать «противоречивость» разинской натуры. С. Разин как раз был натурой на редкость цельной, направленной, и всеми своими действиями, нередко заостренно выражающими настроения масс, он лишь подчеркивал эту цельность. А те, кто шел вместе с ним, действовали точно так же. В. Ус и Ф. Шелудяк жестоко расправились с остатками оппозиции в Астрахани, сурово покарав, в частности, митрополита Иосифа; Фрол Разин и Леско Черкашенин на Слободской Украине уничтожили в захваченных городах представителей царской администрации. Так же действовали вдалеке от С. Разина в поволжских и поокских уездах те, кто шел с его именем против феодально-крепостнических порядков. В этом смысле нам представляется, что Н.И. Костомаров и историки 20-х годов — Н.Н. Фирсов, М.Я. Феноменов не допустили большого греха, подробно рассказав об этих расправах. Мы думаем, что В.Г. Сар-бей и Е.С. Шаблиовский совершенно верно отметили, что «Костомаров рисует героически суровый, вызывающий уважение образ народного вожака времен феодально-крепостнического средневековья»²⁷. И не случайно К. Маркс с таким интересом работал над книгой Н.И. Костомарова «Бунт Стеньки Разина», хотя и внес в характеристики эпохи и самого С. Разина по сравнению с Костомаровым существенные коррективы.

И все же думается, что С. Разин, восставшее крестьянство, посадский люд и казачество были, несомненно, более гуманными, чем те, с кем им приходилось бороться. Каждый случай расправы повстанцев с представителями господствующего класса предавался официальными кругами широкой гласности, повторялся десятки раз в грамотах и донесениях. Все это должно было сыграть свою роль в дискредитации восстания и самого народного вождя. Между тем в результате расправ разинцев со своими врагами погибло едва ли несколько сот человек. В свою очередь каратели Долгорукий, братья Барятинские, Ромадановский, Косогов, Одоевский и другие буквально залили кровью междуречье Волги и Оки, Слободскую Украину, Астрахань. На фоне этих жесточайших действий меркнут казацкие расправы, бледнеет суровость самого предводителя восстания.

Существует мнение, что «у Разина и повстанцев не было ясности и четкости во взглядах»²⁸. При этом обычно указывается на противоречивое отношение С. Разина к царю, некоторым боярам, патриарху Никону, некоторым представителям царской администрации, на неясность в концепции самого восстания, куда двигаться и какими силами. Но заметим, что «ясность и четкость во взглядах» — это категория историческая.

Нам как раз представляется, что и у С. Разина и у его сподвижников была удивительная «четкость взглядов и понятий», соответствовавшая уровню тогдашнего казацкого и крестьянского самосознания. Возьмем вопрос об отношении к царю, к царской власти. Действительно, с одной стороны, С. Разин на кругу в Паншине и Астрахани говорил о своей преданности царю, о желании послужить «великому государю» и «пресвятой богородице»²⁹. Даже перед казнью он надеялся встретиться с царем. «Он был обольщаем надеждой, — сообщает иностранный источник, — что будет говорить с самим великим государем и перед ним изустно защитит дело свое. Стеньке всегда казалось, что ему многое что надобно сказать государю, а тому важно сие знать»³⁰. Можно, конечно, говорить здесь о тактических уловках С. Разина, об учете царистских настроений масс, но нельзя, видимо, недоучитывать, что и сам С. Разин не был свободен от элементов монархизма в своих взглядах, как любой другой казак, крестьянин, посадский человек той поры.

В этом же плане мы можем рассматривать и наивные представления С. Разина о плохих и хороших боярах³¹, а также наказание одних и помилование других представителей царской администрации. Все это находилось в точном соответствии со взглядами крестьян, казаков, посадских людей на тогдашнее общественное устройство, и С. Разин четко отражал эти взгляды.

С другой стороны, на втором этапе Крестьянской войны повстанцы выступили против феодально-крепостнических порядков, всей системы управления, и понятно, что это должно было найти отражение и в отношении к царской власти. С. Разин обещал «передрать все дела» на Москве, заявил в разговоре с полковником Видеросом в период первого пребывания в Астрахани, что он не считается с царем³², повел с лета 1670 г. восстание под лозунгом царевича Алексея Алексеевича. Все это выходило за рамки обычных царистских представлении народных масс, и С. Разин был первым, кто поколебал в людях эти устоявшиеся представления.

Нельзя строго судить С. Разина за то, что он колебался в выборе стратегического направления восстания, двинулся сначала на юг, потом засел около Симбирска. Дело в том, что и его второй волжский поход в значительной степени диктовался еще прежними «зипунными» настроениями (в Царицыне на круге С. Разин предложил «итить в Астрахань всем грабить купчин и торговых людей: не дороги де им бояря, дороги де им купчин и торговых людей животы»³³), которые уже в ходе движения перерастали в войну крестьянства, посадского люда против феодально-крепостнических порядков. В то же время все решения, принимаемые С. Разиным, — и осада Симбирска, и рассылка отрядов по Симбирской черте, и обещание вот-вот прийти то под Тамбов к Харитонову, то под Нижний Новгород к Осипову, и надежды на продвижение Фрола и Лески Черкашенина по Слободской Украине были ярким отражением его военных казацких устремлений, его известного казацко-крестьянского прагматизма, стихийного развития всего движения. Это не отражение слабостей или просчетов восстания, а вполне естественное явление, свойственное Крестьянской войне XVII в.

Величие С. Разина и здесь было не столько в тех действиях, которые мы обычно отмечаем, говоря о прозорливости вождя, а в том, что, четко отражая в своих действиях стихийный, импульсивный характер Крестьянской войны, он пытался в этих рамках добиться максимального эффекта и действительно добился поразительных военных результатов.

Когда мы задумываемся над вопросом, каким образом так стремительно рос авторитет С. Разина, в чем была сила того огромного влияния, каким он пользовался, то ответ мы находим в том, что С. Разин был плоть от плоти народа, сумел в решающий момент возглавить восставшие крестьянские массы, выразить их социальные интересы. И пусть даже в некоторых своих взглядах, в некоторых действиях он был «противоречив», тем не менее для своего времени это был выдающийся человек, сумевший в своих взглядах, в своих делах действительно перешагнуть эпоху, т. е. выйти, пусть и ненамного, за рамки традиционных крестьянских и казацких представлений, оказаться на шаг впереди своих современников и соратников.

Да и в личном плане это был человек замечательный. Современники отмечают его внешнюю представительность, величавость, отвагу, скромность, щедрость, непритязательность. В то же время он «в соответствии с духом времени принимал знаки почтения, которые ему оказывали»³⁴. Но было бы наивно ждать от С. Разина — атамана, поставившего на карту жизнь в отчаянной борьбе с крепостничеством, проявлений черт лубочного народного героя. Нет, он был таким, каким и должен был быть: черты, которые нам импонируют в нем, сочетались с отчаянной грубостью, вспыльчивостью, жестокостью, властностью. Но все это хорошо укладывалось в представление современников и, видимо, не ослабляло влияния С. Разина на окружающих.

О человеке судят не только по тому, каков он сам, но по людям, его окружающим. С. Разин сумел привлечь к себе убежденных борцов за народное дело, незаурядных, ярких людей. Его атаманы и есаулы — это народ по-своему примечательный, хотя они во многом повторяли, пусть не в такой степени, все как «положительные», так и «отрицательные» черты своего вождя. Михаил Харитонов, Максим Осипов, Сергей Кривой, Асан Карачурин, Леско Черкашенин, Никофор Черток, Василий Ус, Федор Шелудяк, Мирон Мумарин, Фрел Минаев, Яков Гаврилов, Илья Иванов и многие другие стали под руководством С. Разина настоящими народными вожаками, смелыми борцами за народное дело. С. Разин умел выбирать людей, умел привязывать к себе, направлять их. Это ли не признак воли необыкновенной, щедрого сердца и ума поистине государственного?

С. Разин вошел в народную память и как казацкий атаман, и одновременно как вождь восставшего русского крестьянства. «Представителем мятежного крестьянства»³⁵ назвал его В.И. Ленин. К. Маркс говорил о нем как о «передовом борце казачества»³⁶. Эти две характеристики удивительно дополняют одна другую, создавая неповторимый облик предводителя второй Крестьянской войны в России.

Примечания

1. См., например, И.В. Степанов. Крестьянская война в России в 1670—1671 гг., т. I. Восстание Степана Разина. Л., 1966.

2. К.Маркс. Степан Разин. — «Молодая гвардия», 1926, № 1.

3. В.И. Буганов. Степан Тимофеевич Разин. — «История СССР», 1971, № 2.

4. Там же, стр. 65.

5. К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 7, стр. 357.

6. К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 7, стр. 371.

7. Там же, стр. 424.

8. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 1, стр. 159.

9. Там же, стр. 430.

10. В.И. Лебедев. Крестьянская война под руководством Степана Разина. М., 1964; Л.Г. Маньков. Крестьянская война 1667—1671 гг. — «Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв.», М.—Л., 1966; И.В. Степанов. Крестьянская война в России 1670—1671 гг., т. I; т. II. Начальный период Крестьянской войны. Л., 1972; В.И. Буганов. Указ. соч.; В.И. Буганов, Е.В. Чистякова. О некоторых вопросах истории второй Крестьянской войны в России. — «Вопросы истории», 1968, № 7.

11. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 11, стр. 180—181.

12. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 4, стр. 229.

13. В.А. Прохоров. Никифор Черток — сподвижник Разина. — «Вопросы истории», 1968, № 6, стр. 212. Кстати, об этом же писал и В.И. Буганов: «Отец Степана Тимофей Разя, вероятно, происходил из кругов воронежских жителей...» (В.И. Буганов. Указ. соч., стр. 62).

14. «Крестьянская война под предводительством Степана Разина» (далее — «Крестьянская война»), т. I. М., 1954, стр. 30—31.

15. «Крестьянская война», т. I, стр. 245.

16. В.И. Буганов. Указ. соч., стр. 67.

17. «Крестьянская война», т. III [М.], 1962, стр. 389.

18. Я.Я. Стрейс. Три путешествия. М., 1933, стр. 198; см. также: «Записки иностранцев о восстании Степана Разина». Л., 1968, стр. 114.

19. Сведения об этом мы находим и у Я.Я. Стрейса (указ. соч., стр. 201). и в русских источниках («Крестьянская война», т. I, стр. 123, 142).

20. В.И. Буганов, Е.В. Чистякова. Указ. соч., стр. 39—41.

21. «Крестьянская война», т. I, стр. 86.

22. «Крестьянская война», т. II, ч. 1. М., 1957, стр. 65.

23. «Крестьянская война», т. I, стр. 221.

24. Кстати, почему-то в нашей исторической литературе ничего не говорится о попытках С. Разина привлечь к борьбе против царских воевод силы крымского хана. Заметим, что русское правительство было весьма обеспокоено возможностью объединения сил повстанцев и татар на южных рубежах Русского государства. Об этом, в частности, свидетельствуют долгие и настойчивые переговоры между крымскими послами в Москве и руководителем Посольского приказа А.Ф. Ординым-Нащокиным зимой 1670 г. Москва настойчиво старалась удержать татар от выступления, и послы под разными предлогами (включая совместные действия против С. Разина) к этому усиленно стремились («Крестьянская война», т. II, ч. 2. М., 1959, стр. 114—115, 116, 117, 119, 121, 140). Нет ничего удивительного в попытках С. Разина объединить против боярской Москвы всех противников Русского государства. За два десятилетия до С. Разина Б. Хмельницкий с успехом использовал крымских татар Тугай-бея в боях под Желтыми Водами и Корсунью.

25. «Крестьянская война», т. I, стр. 257; т. II, ч. 1, стр. 139.

26. В.И. Буганов. Указ. соч., стр. 72. 6 Крестьянские воины XVII—XVIII вв.

27. В.Г. Сарбей, Е.С. Шаблиовский. Н.И. Костомаров в историографическом наследии Карла Маркса. — «Вопросы истории», 1968, № 8, стр. 56.

28. В.И. Буганов. Указ. соч., стр. 67; см. также: А.Г. Маньков. Указ. соч., стр. 174.

29. «Крестьянская война», т. I, стр. 252, 253; Я.Я. Стрейс. Указ. соч., стр. 200, 203, 205.

30. «Записки иностранцев о восстании Степана Разина», стр. 113.

31. См. об этом: «Крестьянская война», т. I, стр. 235—236.

32. Я.Я. Стрейс. Указ. соч., стр. 203.

33. «Крестьянская война», т. I, стр. 237.

34. В.И. Буганов. Указ. соч., стр. 71.

35. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, стр. 326.

36. К. Маркс. Степан Разин, стр. 122.