Е.И. Заозерская. Восстание Степана Разина (Общий обзор)

Вопрос о характере Крестьянской войны под предводительством Степана Тимофеевича Разина на разных ее этапах имеет большой научный интерес¹.

Заслуживают большого внимания и те скупые биографические данные о С.Т. Разине, которые имеются в распоряжении исследователей. Самый ранний документ — войсковая отписка 1650 г. о сборах Тимофея Рази и его сына Степана на богомолье в Соловецкий монастырь — застает С. Разина в возрасте 23—25 лет. Видимо, ввиду смерти в том же году отца поездка сына не состоялась, но он возобновил хлопоты о ней в конце 1652 г. и был отпущен с Дона в Москву 5 ноября². Добрался ли Разин на этот раз до Соловков и как провел последовавшие за тем пять лет, мы не знаем, но известно: в конце 1658 г. он был в составе «станицы», отправлявшейся в Москву с войсковым атаманом Наумом Васильевым. В пути Разин «занемог», отстал от «станицы», но поправившись, хотел ехать в Москву, о чем сохранилась отписка валуйского воеводы от 17 декабря 1658 г.³ К сожалению, в краткой отписке воеводы нет указаний о цели поездки всей «станицы» в Москву. Обстановка на Дону в 1660—1661 гг. была напряженной. В начале марта казаки «ходили» вместе с отрядом царских ратных людей, возглавляемых воеводой Иваном Хитрово, «под новой ханов донецкой городок», окруженный водой и укрепленный башнями; приступали «накрепко», но взять не могли, так как, по их словам, не было у них «большого... пушечнаго и стенобитнаго наряду»⁴. Выходцы «из Азова и из Ногаю» пугали казаков, что «одноконешно будет крымской хан со всем собраньем и с турскими людьми», весной придет «к ним на Дон и под горотки». На переговоры с калмыцкими тайшами, принявшими русское подданство, для «мирного подкрепления» казаки выбрали двух представителей — Федора Буданова и Степана Разина — это первое упоминание об участии Разина в дипломатических делах⁵.

Что выдвинуло в сравнительно молодые годы Степана Разина на дипломатическое поприще, прямого ответа в единичных документах за 1650-е — начало 1660-х годов не имеется. Но ясно, что уже в эти годы он был известен и близок к казацкой верхушке, к тому же Разин был крестником войскового атамана Корнилы Яковлева, с которым мы встретимся в дальнейшем. Молодой Разин, очевидно, выделялся своими способностями, он знал, например, несколько языков соседних с Доном народностей, что способствовало вовлечению его в дипломатию, а также в различные военные мероприятия казаков. В марте 1663 г. Разин активно участвовал в качестве «головщика» (предводителя) отряда в 500 человек донских и запорожских казаков в битве с «крымцами» под Молочными Водами⁶.

Нападения крымцев озлобляли казаков, которые из-за постоянной охраны южных границ не занимались земледельческим хозяйством. В конце ноября 1662 г. в Москву приехала казацкая «станица» бить челом о жалованье, так как им «жалованья ничего взять негде, крымской хан реку Дон закрепил и ходить им для промыслу на море нельзя»⁷. Поэтому в 1660-х годах ежегодно посылалось, кроме денег, от 1 тыс. до 2 тыс. руб., по 1—2 тыс. четвертей хлеба и сукна⁸. Казаки в своих челобитных указывали, что их положение ухудшается сравнительно с прежними годами, когда «изначалу» они стали служить московскому правительству.

Существовавшие экономические трудности 1660-х годов являлись основой недовольства и в центре, и на окраинах, особенно казацких, где казаки привыкли добывать средства существования в походах «за зипунами». Быстрый рост «разбойного» отряда Василия Уса в 1666 г. (до 600 человек) говорит о том, что на Дону и близких к нему местах были сотни людей, искавших «в казаковании» выход из тяжелых условий жизни⁹. В конце 1660-х годов налицо оказался другой предводитель — смелый казак Степан Разин, бывавший в Москве и в других местах и видевший, какие трудности переживает «простой народ». Дон и в это время был известен своим правилом в отношении беглого люда — «с Дону выдачи нет».

Весной 1667 г. среди населения казацкой области Дона начались необычные для предшествующих лет сборы «на казакование» (т. е. приготовления к выступлению в поисках военной добычи). Это привело к возникновению большого отряда атамана С. Разина и его походу в Каспийское море — к берегам Персии. Таким упрощенным представляется начало, да и последующие три года движения И.В. Степанову, автору новейшей и наиболее крупной монографии по истории Крестьянской войны 1670—1671 гг. Причины выступления Разина автор изображает довольно узкими, ограниченными и по времени, и по месту: «Весной 1666 г., когда на Дону начался голод, который особенно коснулся населения верховых казацких городков, возникло массовое движение... за государевым жалованьем», следствием чего «явилось еще большее углубление противоречий как между казачеством и правительством, так и среди самого казачества — между его зажиточной и голутвенной частями»¹⁰.

Чтобы установить истинное положение, обратимся к рассмотрению фактов.

Наиболее ранние сведения о сборах Разина на Волгу весной 1667 г. мы находим в сокращенном изложении сообщений царицынского воеводы Андрея Унковского, посылавшихся в Москву начиная с марта 1667 г. В царском указе от 20 марта А.Л. Ордину-Нащокину сообщалось, что 14 марта царицынский воевода А. Унковский писал в Москву о сборе на Дону «в Паншине и в Кагалинском городках» многих воровских казаков, «а чаять де, их будет с 2000 человек». Взяв под Царицыным струги и лодки, они хотят «итти для воровства», если же им помешают царицынские стрельцы, они «за боем» побьют 20 или 30 стрельцов и те, «убоясь, прочь от них пойдут». Унковский указывал также, что такой многочисленный отряд образовался за счет бегства с Украины многих «боярских людей и крестьян», на Дону же от их прихода возник «голод большой»¹¹.

Царицынский воевода сообщал и позднее в Москву тревожные вести, поступавшие с Дона от войскового атамана Корнилы Яковлева¹². Так, последний 3 мая указывал, что «войсковой казак Стенька Разин с товарыщи» хотел «своровать, итти на море», но выход в Черное море был закрыт, и Разин «в больших лотках воротился и ничево не учинил, и погребли полоями мимо их Черкаского городка вверх по Дону». Казаки, отправленные за Разиным и его товарищами, будто бы их не нашли. Этому трудно поверить, так как казаки, посланные Яковлевым позднее, доносили, что отряд Разина остановился у Паншинского городка, куда «збираются де к нему безпрестанно», а из Паншина разинцы верхние козачьи городки разоряют и грабят. Один из сторонников Разина, казак Федор Сукнин, обосновался на Яике, куда он звал и Разина «с большими людьми», предлагал ему взять Яик, «сесть в том городе» и выходить в море за добычей¹³.

8 мая Унковский послал в Паншин разведчика, но тот опоздал и встретил казаков 9 мая на дороге «меж Тишини [и] Иловлы рек», т. е. по пути на Волгу. В Паншине же жители ему сказали, что разинцы отбирали у них воинскую снасть: «И ружье, и зелье, и свинец, и запас, и тележные колеса, и деготь насильством, ...а стругов де у них 4 струга большая черноморских, а малых стругов сколько, того они не ведают». Унковский сообщал, что атаман Паншина ему передавал о намерении Разина взять Яицкий городок «и в нем засесть, да они же де хотят итти на Тарковского Суркая Шевкала». Как видим, у Разина были более серьезные намерения, чем просто «воровство» на море.

В конце своей отписки Унковский писал, что посылать из своего гарнизона «для промыслу над теми воровскими казаки... не смеет, что малолюдство большое»¹⁴. У Разина же только в Паншине собралось человек 800, а поскольку казаки «мимо их Паншина городка проехали многие», то, видимо, их было «с 1000 и больши». Кроме того, «вож» Ивашка Бакулин сообщал Унковскому, что к Разину из казачьих городков «тайным обычаем многие люди уходят беспрестанно». Разина это ободряло, так что из Паншина он советовал передать воеводе Царицына, чтобы он «царицынских служилых людей за ними не посылал, а пошлет де... и тех всех потеряет напрасно, а город де они велят зжечь»¹⁵. Следовательно, воинственное настроение царило в лагере атамана, еще не покинувшего Дон.

В ответ на эти сообщения из приказа Казанского дворца последовал строгий наказ более обороноспособному астраханскому воеводе «жить с великим береженьем... и про воровских казаков проведывать всякими мерами», а при необходимости «промыслу над ними учинили по прежним... указом». Тут же выдвигалась еще более трудная задача: «...однолично... на Волге и на иных запольных реках воровать не дать и на море их не пропустить»¹⁶.

На пять дней позднее (18 июня) из Посольского приказа была направлена на Дон Яковлеву грамота о том же, только более лаконичная. Она содержала наказ о воздействии на казаков, но другим способом — послать к ним «кого пригоже» для уговаривания их, «чтоб они от воровства престали», «государевых людей не грабили», «задоров не чинили». А если не послушают, то «верные» казаки пусть пошлют свое войско, чтобы их «переимать и за то их воровство учинить над ними по войсковому праву». Но по тону грамоты это была скорее просьба, а не приказ: «А в прямой и верной службе и в радении мы, великий государь, верим вам, атаманом, казаком, что во всем против веры и обещания, за страхом божиим и за нашей государскою милостью, исполнено и ото всякого воровства здержано и укреплено будет»¹⁷. Донская старшина ничего не сделала, чтобы выполнить этот наказ, и Разин успел уйти с Дона сначала на Волгу, а затем в Каспийское море.

Однако было ли все предпринятое Разиным связано с недостатком хлеба, которого вообще на Дону не сеяли и им снабжало казаков правительство, или же конкретным поводом похода послужило обычное намерение «добыть зипуна»? Этот вопрос следует выяснить, так как на первый период «лихова козакования» «за зипунами» приходится три года (1667—1669), в то время как на второй поход, идейно более осмысленный, вызванный классовыми противоречиями, — меньше года. Сам Разин, осадив Царицын 28 мая 1667 г., сообщал воеводе Унковскому причину и цель выступления: «В войске де им (т. е. на Дону — Е.З.) пить и есть стало нечево, а государева денежного и хлебного жалованья присылают им скудно, и они де пошли на Волгу реку покормитца»¹⁸. В отряде Разина насчитывалось тогда до 1,5 тыс. человек¹⁹. Как сообщал астраханский воевода Иван Хилков терскому воеводе И. Ржевскому со слов Андрея Унковского: Разин «учал приступать к городу и ис пушек и из ружья стрелять беспрестанно и город зажечь хотел подметом», но, увидав приближавшихся ратных людей и «убоясь» их, казаки побежали на низ Волгою, а затем свернули в Бузун-реку, «на море»²⁰.

В начале похода Разин не проявлял особого упорства в наступлении и не всегда успешно действовал при столкновении с царскими войсками под Царицыном и Черным Яром. 31 мая казаки причалили к берегу выше Черного Яра и хотели «итти под город на приступ», но, увидав, что от города приближаются ратные люди, «отворотили прочь и погребли на низ Волгою рекою»²¹. Так же прошли они и мимо Царицына, торопясь к основной цели — к морю, рассчитывая там получить продовольствие и другую добычу.

Но все же и на том этапе это был не просто «разбойный» поход. Приведем один из ранних, но выразительных актов разинского поведения. Под урочищем «Каравайные горы», разинские струги задержали партию ссыльных, которых сопровождал из Казани в Астрахань и на Терек астраханец Карейтов. Разинцы ограбили последнего «совсем без остатку», а ссыльных «взяли к себе на струги и Кайдалы на них разбили и пометали в воду», предоставляя освобожденным выбор: «Хто де хочет итти с ними, воровскими казаками, охотою, а неволей де они никого с собою не емлют»²². 17 человек — стрельцы и солдаты, беглые и гулящие — согласились на это, в Астрахань же направились всего трое.

Но далеко не со всеми так милостивы были Разин и его товарищи. 13 мая 1667 г. саратовские воеводы сообщали, что на Волге Разин и его «войско» «многие струги и насады поимали и гостя Василья Ш[орина] и многих промышленны[х людей погро]мили», а хозяев этих судов взяли «в полон». Работные же люди, человек 100, «пошли в казаки» к Разину. В том же сообщении из Саратова говорилось, что атаман Разин с товарищами «патриарших и дворянина, казанского митрополита приказчика, и одного работника Шорина повесили и четырех человек посадили в воду, да и других вешают», а пошли они «вниз Волгою ре[кою]»²³. Так с самого начала становилось ясно, кто для Разика и разинцев были «други», а кто — недруги, с которыми они поступали достаточно жестоко. Классовая направленность действий Разина выступает уже отчетливо. Интересно, что удачливый путь разинского отряда с первых же месяцев послужил основой для легенды о том, что «атамана и ясаула пищаль, ни сабля, ништо не возьмет, и все де войско они берегут». Очевидец, «синбирского насаду работник Федька Шеленок», тогда же говорил, что стреляли по разинскому «каравану» из Царицына «из пушек, и пушка де ни одна не выстрелила, запалом весь порох выходил»²⁴. Был ли данный случай в действительности и в чем тут дело, сказать трудно.

Во время похода Разин соблюдал осторожность. Чебоксарский стрелец, плывший по Волге в июле из Царицына к Симбирску, показывал, что казаки «стоят ниже Черного Яру, а от Астрахани верст с 15, повыше Бузану. Кораван грабленой пловет весь за воровскими казаки, а наплывать де на себя они, казаки, коровану и близко себя ставитца не велят и наперед себя в Астрахань коравану не отпустят»²⁵. Этот же очевидец сообщил об «измене» стрельцов, которые были посланы из Астрахани против возмутившихся казаков, а теперь двигались вместе с ними на трех стругах. Эти успехи изменили и число участников движения Разина и условия похода. В разинском отряде было уже много людей, и плыли они не на плотах, а в 35 стругах²⁶.

И на Дону были сторонники Разина, собиравшиеся к нему в поход. Так, из «памяти» Казанского дворца в Посольский приказ от 20 июля 1667 г. узнаем, что на Дону казак Микишка Волоцкой в конце июня собрал 40 человек и они «хотят итти на Волгу к Разину». Царицынский стрелецкий сотник, будучи на Дону, слышал, что в сборе 40 конных казаков «и больши, и чаять де их большого собранья и пойдут воровать к нему ж, к Стеньке Разину с товарищи». 6 июля донской казак, приехавший с Дона из Кагальницкого городка, донес Унковскому, что «в низовых донских городках прибираетца за Стенькою ж Разиным донской козак Ивашко Серебряков», который «прибрал» уже 250 человек и продолжает вербовать по городкам сторонников «безпрестанно»²⁷.

Подобные вести с Дона, Волги, а затем и с Каспийского побережья грозили такой опасностью, что из Москвы посылались (особенно на Дон) одна за другой грамоты, с помощью которых то милостью и обещаниями, то упреками и «грозою» правительство старалось сохранить свой авторитет и заставить казаков оказать ему активную помощь²⁸. Особенно интересна грамота из Посольского приказа Корниле Яковлеву²⁹, сурово упрекающая казаков, не примкнувших к Разину, за то, что они не принимают активных мер против его сторонников. В грамоте говорилось, что атаманы и казаки «всего Донского войска, юртов и верховых городков старшины и рядовые казаки» до сих пор, «яко не новокрещенцы», несли службу Московскому государству, «елико моги, верную и неприменную», а теперь «отступление от бога учинили» и в войсковом совете «нераденье на весь свет показали: удивлению такое безстрашие подлежит». О чем конкретно шла речь? С Дона «множатца воровские люди» на Волгу, а от «верных» казаков «ни проезжих станиц, ни ведомства никакова в присылках» в Москву нет, на Волгу воеводам не пишут и за ушедшими казаками не посылают. Тон грамоты радикально меняется в отношении «атаманов и казаков», которых «яко верных в нашей, великого государя, и всенародной службе непременно имея и во всяких недостатках по бозе помощию и милостию не оставим». Что же должны сделать казаки? «Радеть и промышлять над теми отступниками и... приводить их ко обращенью, чтоб от кровопролитных дел отстали»; послам и посланникам к турецкому султану и крымскому хану, которые «для великих государственных дел посланы», в их проезде и пребывании на Дону оказывать «береженье» и «споможенье», чтобы в этом деле «порухи не было»³⁰. Но «поруха» все же в скором времени обнаружилась.

В грамоте из Приказа Казанского дворца от 29 июля 1667 г.³¹ сообщалось астраханскому воеводе И. Хилкову, что еще до 20 июля у отряда, высланного из Астрахани против «воровских людей» (так называли в официальных документах войско Разина), произошел бой с восставшими казаками; последние победили и «вошли в Яицкой городок», а астраханские воины вернулись в Астрахань. В грамоте делался упрек воеводе: «А вы к нам, великому государю, о том и ни о каких делех... не писывали», и далее следовал перечень новых назначений (военных и гражданских). Среди первых главными были Иван и Михайло Семеновичи Прозоровские, Семен Иванович Львов и дьяк Евстрат Фролов. Среди высших гражданских чинов были названы Иван Бутурлин и Яков Безобразов; Хилков должен был передать им «печать царства Астраханского». До прибытия из Москвы новых начальников Хилков обязывался произвести последние распоряжения, так как и местоположение Астрахани, и пестрота состава ее населения вызывали большое беспокойство. Ему было предписано отобрать 1,5 тыс. солдат и стрельцов, кроме того, «пеших же стрельцов» из Красного Яра и конных из состава «нагайских и едисанских и юртовских мурз и татар, сколько человек доведетца», по его собственному рассмотрению. После этих срочных дел и передачи своим преемникам ключей и печати и других эмблем власти он освобождался от должности.

Между тем пришла осень, за ней последовала зима 1667/68 г. Новые начальники в Астрахань еще не приехали, распоряжался Хилков с помощниками, готовя «суды и иное, что надобно к весне»³². На юго-востоке страны наступило затишье, хотя и полное беспокойства за будущее.

Степан Разин, имея базу в Яицком городке, также готовился к весне и искал союзников. Белгородский воевода Юрий Барятинский сообщал в конце декабря 1667 г. в Москву, что Разин посылал «станицу» к украинскому гетману П. Дорошенко, с которым, видимо, имел связи. На этот раз Разин советовал, чтобы Дорошенко «шол наскоро Муравским шляхом... на украинные городы войною». Барятинский беспокоился, так как из Белгорода ратные люди были распущены «по домом» и в поход против Дорошенко идти «не с ким», да и денег на жалованье служилым людям (требовалось 18 578 руб.) «дать нечего»³³. Ходили слухи, что Разин весной собирается «под Азов, а не на Волгу воровать». Тревожные вести шли с Дона о сборах «многих людей» на Волгу к Разину, «а на Дону де жить им не у чего..., жалованья в дуване досталось по кусу на человека, а иным и двум кус»³⁴. Готовились направиться с подкреплением к Разину Василий Ус и другие предводители донских казаков вместе с приставшими к ним разными людьми из южных уездов России. Весной 1668 г., как доносили воронежский, козловский и тамбовский воеводы, собирались «итти по городкам, пройматца на Волгу к Стеньке Разину» также выходцы из других мест³⁵. Еремей Пашков сообщал из Пензы в Тамбов слухи о том, что Разин собирается в Москву и пройдет мимо Тамбова. Это сообщение вызывало у тамбовского воеводы Якова Хитрово тревожные вопросы, которые были изложены в его отписке в Разряд, пропускать ли казаков, а если Разин «учнет силою проходить», с ним «битца или нет?»³⁶

Осенью 1667 г. царское правительство сделало новую попытку смирить восставших казаков. 18 октября в Астрахань прибыла с Дона делегация из трех человек и привезла Разину царскую грамоту и «войсковую отписку» (т. е. документы, с которыми Разин должен был считаться), требуя, «чтоб они от воровства отстали, а шли бы к ним на Дон». По случаю приезда делегации Разин, по казацкому обычаю, собрал круг и, выслушав царскую грамоту и войсковую отписку, дал уклончивый ответ: «Как к нему впредь государева грамота придет, и он де великому государю вину свою принесет». Однако в данный момент он не хотел исполнять царских требований и не отпустил с послами плененных стрельцов, солдат и мурз³⁷.

Но Я. Хитрово, опасаясь новых антиправительственных действий весной, не желал оставить в покое казачье гнездо на Яике: он послал под Яицкий городок, видимо, в конце февраля — начале марта (отписка в Москву датирована 12 марта) войско под командованием Якова Безобразова. Несмотря на предупреждение, чтобы казаки «добили челом» государю, те не пожелали этого сделать, произошли столкновения. Казаки, по сведениям Хитрово, потеряли больше 40 человек, после чего Разин со своим отрядом ушел в Каспийское море, «в шахову область», а посланных от Хитрово для переговоров двух человек казаки повесили³⁸. Все это свидетельствовало о том, что целью Разина и его товарищей был не просто грабеж; но московское правительство в то время это недостаточно понимало.

В сношениях с верхушкой донского казачества оно держалось прежнего тона. Так, очередная посылка жалованья на Дон в июне 1668 г. сопровождалась настойчивыми напоминаниями (если не просьбами) казакам «служить и всякого добра хотеть» и обещаниями — «а служба ваша и раденье у нас, великого государя, забвенна не будет»³⁹. Но и с Дона, и из других мест, куда шли из Астрахани от воеводы Прозоровского запросы о главных силах Разина, летом 1668 г. поступал один ответ — никаких сведений о них нет. Разин и его соратники находились тогда в пределах Персии: выбрались они с Яика 23 марта «в ночи», а в «шахову область» пришли «в прошлом во 176 (1668. — Е.З.) году после Петрова дни»⁴⁰.

Между тем на Дону в зимние и первые весенние месяцы 1668 г. собралось большое количество голытьбы — беглых крестьян и холопов из разных мест России. Они намеревались ранней весной направиться для соединения с Разиным и выбирали для этого предприимчивых атаманов Н. Волоцкого, И. Мызникова, С. Кривого, В. Уса, И. Серебряникова, А. Каторжного и др.⁴¹ Постройка у Переволоки крепости Камышина не остановила голытьбу, она находила окольные дороги на Каспий и, выйдя на морские просторы, добывала как могла (главным образом нападая на торговые суда) себе пропитание.

Но пропитание искали и разинцы, попавшие в чужие края, о чем сообщали военным начальникам в Астрахани прибывавшие с Кавказа и из Персии люди. Астраханские посадские люди Никита Мусорин и Тарас Павлов, приехав из Шемахи, рассказали, что донские казаки в Персии ищут средства к существованию далеко не мирным путем. Не решаясь вернуться на родину, они пробовали устроиться в Персии, прося шаха принять их и указать им место для поселения; будто бы шах до окончательного решения этого вопроса дал распоряжение в город Ряш (Решт) предоставлять им «корм до указу»⁴². Был ли действительно дан такой указ, мы не знаем; известно лишь из сообщения Петра Прозоровского, со слов жителя приморского города Терки, что здесь «сшелся» Разин с Сергеем Кривым, и вместе со своими казаками они город Шевран «пограмили», взяв ясырь, и «живота, и скотины»⁴³. Из Астрахани воеводы летом 1668 г. сообщали в Москву более тревожные сведения о том, что казаки «многие шаховы городы и уезды», в том числе Фарабад и Астрабад, «вырубили и выжгли» и взяли большой полон. Ясно, что оставаться в персидских водах (где они пробыли больше года) разницам было рискованно, тем более что местная беднота — «иноземцы, скудные многие люди» — охотно приставала к ним, и шах поэтому готовился к походу на казаков⁴⁴.

Осенью 1669 г. разные люди, приходившие в Астрахань с Каспия, сообщали воеводе Прозоровскому, что разинцы, потеряв не менее 500 человек, «погребли к волскому устью», а оттуда собираются «итти мимо Астарахани вверх Волгою на Дон». Прозоровский послал на море своего «товарыща» Семена Львова с ратными людьми, которые остановились в дельте Волги в урочище Четыре Бугра. Затем Львов двинулся на разинское войско «боем», и разинцы, «испугавшись», ушли в море. Львов отправил им присланную на Дон и полученную после ухода Разина в марте 1668 г.⁴⁵ царскую грамоту; казаки повернули назад, а Львов, когда они прошли, «то устье от моря заступил». Больше Разин не увидел моря, на котором продержался с таким трудом, и все же с успехом, два года. Разинцы же, прочитав грамоту и видя, что выход в море закрыт, послали покаянную делегацию в войско Семена Львова, прося, чтобы царь простил «вины их» и отпустил на Дон, «а они де за те свои вины ради великому государю служить и головами своими платить», готовы отдать пушки, струги и другие припасы, пленных же, «которые взяты в Яицком городке и на Волге», отпустят. Львов «привел к вере» посланцев за все войско и двинулся к Астрахани, «а казаком велел итти и бусу (с добычей. — Е.З.) весть за собою»⁴⁶.

Любопытные сведения о настроениях в разинском войске, особенно среди голытьбы, сообщил «терский поп» Наум Степанов: «Воровские де казаки на бусе у них были и его и всех людей переграбили, а говорили, что было им с астраханскою высолкою битца. И будет де их, казаков, побили б, и они о том не потужили б, а будет де они б, казаки, высылку побили, и им де было итти на Терек и зимовать на Тереке»⁴⁷. Как видим, воинственные настроения и походная практика в течение двух лет глубоко вошли в быт и сознание голытьбы, тем более что ей доставались из взятого имущества не только необходимые, но и ценные вещи, которые голытьба не могла получить никаким другим путем. К тому же переговоры с Львовым были настолько осторожны с его стороны, что отряд сохранил добытые в походе товары и, по словам Фабрициуса, получил «волю» «торговать захваченными в Гиляни вещами» и даже пленниками, которых выкупали персидские купцы, имевшие постоянные торговые связи с Астраханью. Торговля продолжалась 1,5 месяца; когда кончилось пребывание Разина в Астрахани, казаки на веслах добрались до Царицына, а оттуда за один день до Паншинского городка⁴⁸.

От этих очень кратких сообщений Фабрициуса отличаются обстоятельностью Расспросные речи в Москве челобитчиков от разинцев — атамана Лазаря Тимофеева, есаула Михаила Ярославова и шести казаков. Эта делегация должна была рассказать, «на такое воровство, где у них зачалась мысль, и хто у них в той мысли в заводе был, и что они на Волге и на море и в шаховых городех какова воровства учинили?» Показания их отличаются правдивостью: указав, что причиной похода была большая скудость на Дону, и назвав Разина «начальным де человеком к тому делу»⁴⁹, казаки не опорочили своего предводителя ни одним словом.

С Дона в поход вышло 600 человек, вернулось же в Астрахань 1200 и «полона» привели 93 человека. Воевода Прозоровский обещал отпустить их в мелких судах на Дон, «хто на Дон итти с атаманом со Стенькою Разиным похочет», а которые «похотят в Астарахани быть или куды в прежние житья итти, и в том у них, казаков, приговорено повольно, где хто похочет жить»⁵⁰.

Казаки собирались на Дон, но грамота из Москвы предписывала оставить их в Астрахани, чтобы они там «вины свои заслуживали»; 21 сентября они двинулись по назначению с провожатым самаренином Аникой Хомуцким. Доехав до степи, казаки напали на проводников и повернули обратно, вверх по Волге до Царицына. Разин, по донесениям встречавшихся ему лиц, вел себя достаточно независимо — подговаривал к себе новых спутников, требовал вернуть ему тех, кого у него взяли, угрожая, что их «сам возьмет». Разин не отдал оставшиеся у него пушки и другое оружие и угрожал царицынскому воеводе А. Унковскому: «Будет он, Ондрей, донским казаком, которые учнут з Дону приезжать для соли и всяких покупок, учнет какие налоги чинить, лошади и ружье отнимать и с подвод искать деньги против прежнего, и ему де, Ондрею, от него, Стеньки, за то живу не быть»⁵¹. Воевода жаловался в Москву на «всякое озорничество» Разина. Он выбил бревном дверь в воеводскую горницу, а когда Унковский, «убоясь смертного убивства, выкинулся из горницы в окно», то, желая расправиться с воеводой, Разин искал его даже в алтаре. Наконец, 5 октября 1669 г. разинцы пошли к Дону. Оттуда последовало известие, что донские казаки возвращению Разина «ради и называют де ево, Стеньку, отцом»⁵². Со всех сторон к нему шли голутвенные и «многие» гулящие люди, которых он и его товарищи снабжали ружьем и платьем. Ожидалось новое возмущение голытьбы: «Без воровства конечно не будет, потому что на Дону стало гораздо много, а кормитца им нечим»⁵³.

Разин со своим «войском», которое все увеличивалось, не стал жить в казачьих городках. Они нашли остров, «длиною версты с 3», где сделали себе «земляные избы». «Казаки живут все вместе, — доносила старшина, — и никово де он, Стенька, товарыщей своих от себя не отпускает, держит их у себя в крепи»⁵⁴. Видимо, властный атаман умел справиться со своим войском, и оно подчинялось его требованиям. Судя по разговорам, оседлые донские казаки были сильно напуганы таким соседством и ждали из Москвы наказа, как им быть — «принять де ево, Стеньку, с товарищи в войско или промысел над ним чинить». Татарин Юмашка, некоторое время проживший на Дону и даже в земляном стане Разина, также сообщал об отчуждении домовитого казачества от Разина. В Черкасском городке «атаман Корнило Яковлев и иные старшины и нарочитые казаки его, Стенькино, воровство не хвалят и к себе ево не желают»⁵⁵. Сам Разин, по свидетельству того же Юмашки, был обеспокоен тем, что послал бить челом государю о прощении «товарыщей своих» 7 человек, которые где-то задерживаются, и он «опасен великого государя гневу». Если царь отошлет их от себя милостиво, «и он де, Стенька, служить великому государю рад со всеми товарыщи своими и пойдет на Крым или на Азов или где великого государя повеление им будет, и покроет де он вину свою великому государю службою своею»⁵⁶.

Однако, видимо, эти покаянные слова были вызваны не чем иным, как желанием получить возможность перезимовать на территории Дона. Во всяком случае у Разина был придуман запасной выход на случай, если посланная им «станица» не вернется с прощением царя, а именно: идти «в Запороги» и соединиться «с запорожскими черкасы вместе»⁵⁷. Все это заставляло Разина строго наблюдать за своим войском и увеличивать его. Донских казаков, которые не видели своих родных три года, он отпускал «на срочные дни за крепкими поруками», а казаков, запорожских и донских, «которые голутвеные люди» и к нему «идут беспрестанно», Разин принимал, ссужал деньгами и уговаривал «всячески» оставаться с ним. В результате в декабре 1669 г. у него уже было 2700 человек, «и приказывал он казаком беспрестанно, чтоб они были готовы»⁵⁸. Как видим, донской казак обладал недюжинными способностями и умом, чтобы так умело и твердо руководить своим пестрым, необученным и бунтарским войском в весьма трудных условиях, создавшихся за три года казакования, и на Дону, и в Поволжье, и на Каспии. Собравшаяся казацкая голытьба верила ему и хотела продолжать с ним трудную и опасную жизнь и борьбу: по сообщению того же Юмашки, на весну Разин собирался в новый поход, в котором многие донские и хоперские казаки намеревались принять участие.

Таково было, очевидно, состояние разинского войска, дожидавшегося весны и нового похода. Посланная Разиным в Москву «станица», видимо, не вернулась «с милостивым словом», а в конце 1669 — начале 1670 г. начались энергичные сношения Москвы с войсковой донской старшиной. Интересна «наказная память» из Посольского приказа, посланная на Дон в конце декабря 1669 г. со служилым человеком Герасимом Евдокимовым⁵⁹. В ней правительство ласково обращалось к малочисленной войсковой старшине во главе с новым атаманом из зажиточного казачества Михаилом Самарениным. Видя милость к себе великого государя, верные казаки должны ему «послужити» и над Разиным «за ево многие грубости и к великому государю за ево непослушание учинити промысл»⁶⁰. Во-первых, они обязывались прислать великому государю персидский «полон» и «грабежные животы»; во-вторых, повести себя так, «чтобы их воровскому заводу не дать распространяла». Государь же за такую службу и «раденье» пожалует казаков «милостивым жалованьем»: деньгами, сукнами, порохом, свинцом, как и теперь он их пожаловал, а в дальнейшем также «хлебными запасы и вином, перед прежним без умаленья»⁶¹. В конце грамоты говорится, что на Дон посланы верные слуги, «чтоб в войске Донском про его, великого государя, жалованье... было ведомо»⁶².

Однако, несмотря на эти «милости» донскому казачеству, в Москве не были уверены в его верности. Послу тайно наказывалось: «И что с ним старшины поговорят, и ему то себе записать тайно»; «тайным же обычаем» он был отпущен из Москвы, чтобы ему по пути «в руки не впасть», к кому не следует⁶³. В самом войске далеко не все верили в искреннее расположение московского правительства, во всяком случае, когда стали снаряжать в Москву с ответом «станицу», часть казаков решительно запротестовала: «Зачем де посылать станицу к Москве, разве де похотели в воду, которые поедут»⁶⁴. Эти опасения имели основание, потому что Разин, которого отпустили на Дон, дав ему «вместо смерти живот», не ладил с казацкой старшиной: некоторых он «побивал и в воду метал»⁶⁵.

Подведем некоторые итоги. Какова же была цель первого похода? Для ряда авторов ответ ясен: это «разбойный» поход, какие искони совершались южными казаками, в том числе донскими, из нужды в хлебе и одежде, а также в погоне за восточными ценностями. Немаловажное значение имела большая нужда в предметах первой необходимости, и прежде всего в хлебе. Эта мера вызывала практику казачьих «грабительских» походов по сухопутным и морским путям.

Но и в период первого похода уже создавались условия для будущих действий Разина как руководителя Крестьянской войны. Оказавшись на Дону, он, как сообщает Фабрициус, «начал тайком привлекать к себе простых людей», намереваясь «истребить изменников бояр»⁶⁶. И это была не случайная или необдуманная фраза. Из того же источника узнаем, что уже в Астрахани Разин не скрывал своих намерений. По словам Фабрициуса, он «сулил вскоре освободить всех от ярма и рабства боярского, к чему простолюдины охотно прислушивались, заверяя его, что все они не пожалеют сил, чтобы прийти к нему на помощь, только бы он начал»⁶⁷.

Осень 1669 и зиму 1669/70 г. Разин со своим войском провел, как указывалось, на Дону, обособившись от «войска Донского», в заново сооруженном земляном городке. Известны слова Разина, будто бы сказанные войсковому атаману К. Яковлеву: «Ты владей своим войском, а я своим». Если даже они не совсем точны, то смысл их правильно отражает взаимоотношения, желательные для Разина. Правда, в источниках и литературе имеется известие о том, что Разин не желал быть в изоляции, когда донские казаки в Черкасске принимали посланного из Москвы «для вестей» о разницах Герасима Евдокимова; якобы он вмешался в переговоры, а затем и расправился с московским «лазутчиком».

Начался новый, второй этап восстания Разина.

В течение нескольких месяцев разинское войско увеличивалось за счет молодого поколения донских казаков, и пришлых, точнее, беглых людей. Беднейшие слои крестьянства и холопства из центра и южных уездов и раньше бежали на Волгу и Дон. Теперь же слухи об удачливом атамане, привечавшем «голытьбу», распространялись все шире, и к весне 1670 г. войско Разина достигло 4 тыс. человек (т. е. значительно выросло по сравнению с тем, каким оно было по возвращении из похода). Решался вопрос: куда идти весной; в решении принимал участие не только «командный» состав, но и все войско, теперь вооруженное, одетое и более дисциплинированное. В конце 1669 г. собранный в Черкасске круг выявил, что абсолютное большинство желает следовать по пути первого похода на Волгу, а затем, очевидно, и на море. Но это было предварительное решение, а более обязывающим явился круг в апреле 1670 г. в Паншине, куда передвинулось разинское войско. На этот раз Разин выступил с предложением идти «на Волгу, а с Волги итти в Русь» для борьбы «против государевых неприятелей и изменников, чтоб им из Московского государства вывесть изменников-бояр и думных людей и в городех воевод и приказных людей», а «чорным людем дать свободу»⁶⁸.

Выдвигая это направление, имевшее целью расправу с угнетателями, Разин, очевидно, считал что вновь пришедшие и пополнившие его войско голутвенные люди пойдут за ним.

1670 год начался для московского правительства беспокойными вестями. В январе из Москвы была послана войсковому атаману Михаилу Самаренину царская грамота, в которой говорилось, что Разин, будучи в Кагальнике, задерживает торговых людей со всякими запасами, не пропуская их в Черкасский городок. В связи с этим казакам предлагалось «всякими мерами» проверить это обстоятельство, а также выяснить, нет ли у Разина «ссылки» с другими казаками.

8 апреля 1670 г. Михаил Самаренин побывал в Москве и сообщил царскому правительству, что Степан Разин с товарищами по-прежнему, «будучи на Дону, умышляет на всякие воровские злые дела»⁶⁹.

19 мая 1670 г. в своей отписке в Разряд тамбовский воевода Яков Хитрово передал сведения, полученные от посылавшегося им «за вестями» площадного подьячего Данилы Михайлова. Разин с войском приехал в Паншин, «а людей де с ним тысечи с 4». По словам воеводы, весть о начале нового похода Разина уже распространилась, и «сверху де Доном безпрестани к нему идут козаки и иные беглые люди»⁷⁰.

28 мая из Москвы последовала грамота воеводе Белгородского полка Г. Ромодановскому, извещавшая о новом походе Разина и запрещавшая пропуск на Дон всякого чина людей, особенно торговых: «Также и торговые б люди ни с какими товары и с хлебными и с съесными запасы и с иным ни с чем на Дон нихто не ездили, покаместа от ево Стенькина воровства Дон очиститца»⁷¹. Тех же, кто нарушит этот указ и будет «с какими товары и з запасы или с ыным с чем к ним ездить», велено было «казнить смертью безо всякие пощады»⁷². Это распоряжение при отсутствии на Дону своего хлеба грозило голодом.

Между тем Разин со своим войском был еще на Дону, в Паншине городке, не решив вопроса относительно дальнейшего пути. В вышеупомянутой отписке от 19 мая 1670 г. тамбовский воевода Я. Хитрово сообщал вновь поступившие сведения, что у Разина был круг, на котором многие участники отмалчивались, когда шел вопрос о походе на Азов или «в Русь», а «завопили» тогда, когда стали говорить о походе на Волгу⁷³. Но Разин решил идти на Москву. Об этом говорит и убийство московского «лазутчика» Герасима Евдокимова (видимо, на исходе апреля), и конец (документ в этой части оборван) очень определенной фразы, сказанной Разиным, видимо, тогда же на кругу: «Итить де мне Волгою з бояры повидатца»⁷⁴.

Первой большой победой разинцев было взятие Царицына. За ней последовали победы над двумя отрядами: присланным из Астрахани во главе с князем Львовым и пришедшим с севера под командой Лопатина⁷⁵. От Царицына и Черного Яра Разин двинулся вниз с войском, увеличившимся до 10 тыс. человек. Но еще до ухода из Царицына Разин, верный демократическим порядкам в своем войске, организовал снова круг для решения вопроса о предстоящем пути; дело было в том, что, очевидно, сам он понял, что оставлять за собой непокоренную Астрахань опасно, тем более что там было много разных запасов. Ни Каспийское море, ни Волга как цели похода в это время уже не выдвигались. Осталось одно направление — центр государства. Но достигнуть его можно было двумя путями: или «итти вверх по Волге под государевы городы и воевод из городов выводить или б де итти к Москве против бояр»⁷⁶. Казаки, по словам очевидца, «на ево (Разина. — Е.З.) слове положили, на том, как он говорил, против ево речей». Но было необходимо занять Астрахань, куда 5 июня, по словам пленного Колесникова, войско Разина двинулось через Черный Яр.

Из Москвы посылались грамоты воеводам о немедленном сборе и посылке против Разина войск, об устройстве на пути его застав, о поимке «языков» и сборе сведений о дальнейших намерениях восставших. Вести же о победах восставших способствовали притоку к Разину новых сил, прежде всего с Дона, где снова скапливалась голытьба. 24 июня была взята Астрахань, Разин задержался там на месяц. Ряды его снова пополнились. Воронежский воевода Бухвостов в отписке от 29 июля 1670 г. сообщал, что, кроме тех людей, которые пошли с Разиным с Дона, «после де ево, Стеньки, казаки, собрався человек по сту и больши, пошли к нему ж, Стеньки, на Волгу не одиножды»⁷⁷. Но точных данных о численности восставших нет. Показания же очевидцев и сообщения по слухам расходятся. Так, тот же воевода в июле писал в Москву в другой отписке: «А воровских де людей, конных и пеших, с ним, Стенькою, сказали им данские казаки 5000, а иные де сказали 7000 и 10 000»⁷⁸. Численное увеличение сподвижников похода позволило Разину 4 тыс. человек оставить в Астрахани с Василием Усом, 2 тыс. послать на Дон с братом Фролом, а около 8 тыс. взять с собой. Все это вызывало тревогу и в Москве, и в других местах, особенно в городах, лежавших на пути Разина. Распространялись слухи, что якобы к Разину перешел такой крупный военачальник, как С. Львов, передавались известия о движении Разина к Саратову и о сдаче ему без боя Саратова и Самары. До представителей господствующего класса доходили слухи о том, что с Волги «воры» пойдут «к Москве и на Москве побьют бояр»; к этому добавляли: «...а ныне де Волга река стала их, казачья»⁷⁹.

В такой накаленной социальной атмосфере наказы царских «слуг» кажутся бессильными и запоздалыми. Так, Бухвостов в середине июля пересказывал в отписке в Посольский приказ присланную из Москвы царскую грамоту: «И приказать посыльщиком, едучи городками (по Дону. — Е.З.), проведовать им про... казаков подлинно, где они ныне и куды их походу чаеть, и что про них осталые козаки говорят»⁸⁰. О строгостях в отношении соучастников и единомышленников мятежных казаков читаем в грамоте из Разряда воеводе Белгородского полка Г. Ромодановскому: расспрашивать виновных «з большим же пристрастием» и с пытками, и если «в распросе и с пыток учнут говорить, что они с ...казаки», с Разиным «были по своей воле», и таких вешать⁸¹. Вряд ли подобные меры могли спасти положение.

Хочется отметить еще один факт, свидетельствующий об известной мудрости руководителя и о его стремлении укрепить родной Дон. Из захваченных военных трофеев Разин отправил 18 пушек в сопровождении 1 тыс. казаков в Черкасский городок, а так как последний «выгорел», он велел посланным казакам «на Дону нижней делать Черкаской городок»⁸².

Вообще Разин не забывал казацкого Дона. Козловский воевода Хрущов в своей отписке сообщал Расспросные речи торговых людей, «весновавших» на Дону «для рыбного промыслу» и выехавших оттуда 26 июня 1670 г. Они говорили, что Разин из Паншина пошел на Волгу, а в Петров пост (в июне месяце) прибывшие по его поручению казаки рассказывали о победах войска своего атамана, которое состояло из 7 тыс. человек, о том, что донские казаки, «которые голыя люди и зерщики», ушли на Волгу, а на Дону «остались немногия люди». Узнав об успехах разинского войска, ярыжки, которые сопровождали торговые суда с хлебом от Воронежа, «тех торговых людей многих покинули» и пошли к восставшим⁸³.

Интересны и другие свидетельства о широких планах Разина летом 1670 г. отомстить народным «кровопивцам» на Москве и о том, что он постоянно поддерживал связи с Доном. Отправленные Разиным на Дон с его братом Фролом на 50 судах «больших и малых» казаки встретили на пути к Царицыну торгового человека воронежца Савостьянова, приехавшего на Дон «будто бы для рыбного промыслу». От казаков этот торговый человек узнал, что они «идут на Русь к Коротояку и к Воронежу и под иные... городы выводить... государевых бояр и воевод и приказных людей», а на Воронеже «им взять... великого государя хлебные запасы»⁸⁴.

Многие представители господствующего класса ощутили нависшую над ними опасность. Воевода Хрущов, судя по его отписке, заранее трепетал перед тем, что его ожидает: устоять от мятежников он не сможет — и войска у него мало, и от жилецких людей он опасается «шатости», так как «у воронежцов у всяких чинов людей на Дону в козаках у многих сродичи, а иные... воронежцы сами и ныне на Дону с теми воровскими казаки торгуютца и на Воронеж выезжают, а в распросех своих про замыслы воровских казаков таят»⁸⁵.

Слухи о целях и социальном характере похода в центр, на Москву, достигали и самой столицы. Так, попавший в плен к разницам московский стрелец сообщал на допросе: «А то де он, Стенька, и говорит, что ему, Стеньке, итить к Москве и побить на Москве бояр и всяких приказных людей»⁸⁶. Разин брал лучшее из того, что удавалось захватить в случае победы, и отправлял на Дон, раздавая захваченное добро довольно щедро⁸⁷.

Это было время подъема авторитета и силы Разина и его войска. Атаман Яковлев звал его на Дон защитить от набегов соседей: «А им де на Дону жить стало от калмык тесно... казаков побивают и животину отгоняют»⁸⁸. Татары едисанские, постоянно беспокоившие и Дон и другие южные и юго-восточные земли, теперь били челом Разину, чтобы он принял их к себе, но он не исполнил их желания. В 1673 г. расследовалось дело о сношениях Разина с крымским ханом, посылавшим Разину «листы писаны»⁸⁹.

Челны Разина поднимались вверх по Волге, прошли мимо Саратова и Самары, защита которых была слаба. Слава и силы атамана казацких войск настолько окрепли, что заставляли его противников молча склонять головы и пропускать его челны без боя, а сторонников почтительно и ласково называть его «батюшкой Степаном Тимофеевичем». К этому времени значительно изменился состав войска восставших. Донское и хоперское казачество, составлявшее не только ядро, но и большую часть разинского войска на первом этапе и при выходе с Дона в 1670 г., не получало на Волге не только такой добычи, как на Каспии, но и достаточного пропитания. Это привело к бегству людей от Разина при приближении к Царицыну. При многочисленности войска сокращение основного костяка армии казалось незаметным. Однако обучать на ходу вливавшуюся массу новых людей, преимущественно из среды крестьян, приходивших безоружными, привыкших к земледельческому труду, или из холопов, нередко чуждых военному делу и походной жизни, было невозможно. Обстановка же под Симбирском, куда царские полководцы успели двинуть настоящую армию под предводительством умелых военачальников, требовала максимальных усилий. У Разина возникали все чаще сомнения, не лучше ли было идти не Волгой, а сухим путем, держась более западного направления⁹⁰.

Весной 1670 г. воевода Г. Ромодановский сообщил в Москву, что до него все чаще доносятся слухи о «походе воров» на Воронеж и Коротояк, тревожащие его, так как ратные люди Белгородского полка «ныне в пересылке», а наличных «малолюдно», и «за малолюдством бы... какова дурна не учинилось». Далее следовало описание бедственного состояния Белгородского полка, солдаты которого не хотят борьбы с Разиным. «Будучи де они на государеве службе в Танбове, оскудали и испроелись и стояли всю зиму не на дворех». Мизерное жалованье и рожь (четверик молоченой и по 2 снопа — человеку) они «поели и деньги издержали», а на просьбы о выдаче получили ответ, что «в Танбове денег и хлеба нет» и они де «с великие нужи и з голоду... ис Танбова збежали в домы свои»⁹¹. Под Симбирском положение было лучше уже потому, что там события развивались не голодной весной, а осенью, когда снимался новый урожай.

В августе 1670 г., когда Разин направлялся к Симбирску, царское войско еще только мобилизовывалось. Рассылались в десятки городов и городков центра грамоты с изложением поведения Разина, и требовалось от дворян и детей боярских, чтобы «они ехали в полк» Ю. Долгорукова «тотчас, безсрочно, безо всякого мотчанья». У тех, кто не поедет, царь указал отнимать вотчины «бесповоротно и отдавать челобитчиком, которые будут на нашей службе»; если же кто сбежит со службы, «тем... быть казненым смертью безо всякие пощады». Одновременно предлагалось воеводе выполнять предписание, «не дожидаясь к себе о том иного нашего государева указа с опалою и не укрывая в той службе никого и не наровя никому»⁹².

Но и Разин не терял времени. В отписке из Алатыря от 16 сентября 1670 г. воевода Бутурлин сообщал, что в Симбирском уезде повсеместный «бунт», так что проехать в город «никоторыми делы нельзя». В Симбирск направлялись многие дворяне и дети боярские, мурзы и татары, но их не пускало местное население, истреблявшее также своих дворян и детей боярских. «Бунт» был вызван грамотами Разина и его соратников, которые призывали «бить и грабить» своих недругов, а «уездных людей» подговаривали примкнуть к себе: кто «пойдет к ним в войско, получит по 5 руб. жалованья и по зипуну, кто не пойдет, и тех людей порубить всех на голову»⁹³. Шла молва, что численность восставших выросла до 50 тыс. человек за счет приставших к ним астраханских и московских стрельцов, разных служилых людей, гулящих, а также татар. Но эти разговоры и слухи преувеличивали разинское войско приблизительно в 5 раз⁹⁴. Понятно, почему уже испытанный в войне с царскими войсками Разин направлялся со своей «армией» под Саратов в августе 1670 г. «с великою опаскою», хотя по дороге его встречали посланцы из Саратова, которые говорили, чтобы он шел «не мешков», а город ему сдадут. Разина при этом предупреждали: «Только де в Саратове крепитца саратовской воевода» и слышно о войске, которое прибудет из Москвы, «и он де бы, Стенька, пришод, их выручил»⁹⁵.

Нарастали противоречия в самом казачестве. Один из хоперских казаков (а они были связаны с Разиным) сказал приезжавшим на Хопер разведчикам из Тамбова: в Терском городке терчане заперлись и товарищам Степана Разина не сдались, и гребневские казаки разницам «откозали, что де им к их воровству не приставать»⁹⁶. Об этом же говорил на допросе в Разрядном приказе московский стрелец Алексинец: как Степан Разин пришел в Царицын, и многие казаки от него стали бежать на Дон и на Хопер «и говорят меж собою, что взялся де он, Стенька, за худое дело и самому де ему от того пропасть»⁹⁷. Оставалась с ним пришлая голытьба, выбившаяся из своего прежнего состояния и не нашедшая нового — ни крестьянского, ни посадского, ни работного. Отмечал стрелец и другую важную перемену: «А з Дону и с Хопра к нему, Стеньке, никаких людей не прибывают»⁹⁸. Понимал и видел все это и сам атаман, о котором Алексинец сказал его же словами: если он пойдет в Русь, и с ним «потянут... заодно чернь, московские стрельцы, и они де бояр побьют заодно; а если не потянут и войско царское на него пойдет», то он «побежит назад»⁹⁹.

О неблагополучном внутреннем состоянии в повстанческих отрядах в этот период говорил 5 сентября 1670 г. на допросе в Разряде в Москве московский стрелец Д. Иванов, побывавший у Разина и бежавший с группой стрельцов. Как бы оправдывая свое бегство, Иванов рассказывал о тех стрельцах, которые оставались у Разина: «А которые де их братья, московские ж стрельцы и судовые ярыжки», пошли с Разиным «Волгою вверх, и те де все ждут лесных мест и хотят от него бежать все врознь». Указывал он и на численность более стойких донских казаков, «которые от него (Разина. — Е.З.) побегу не чают»; их «всего тысяч с 5»¹⁰⁰.

Но и правительству нелегко было собрать войско, достаточное в количественном отношении и пригодное по его настроению, да и денег для этого не было в наличии. Сохранился любопытный документ от 28 августа 1670 г. — память из Приказа Казанского дворца о сборе средств с тяглого населения Москвы на жалованье ратным людям для борьбы с восстанием. В нем говорилось, что Разин «идет к Саратову и к иным городом». Царь предписывал Земскому приказу, ведавшему посадских людей Москвы, объявить об «измене» этого «врага божия, отступника православные веры и разлиятеля неповиных кровей и их торговых промыслов разорителя и грабителя» и организовать «вспоможенье на жалованья ратным людям ис своих пожитков»¹⁰¹. В каком количестве и как скоро были собраны средства, мы не знаем.

Между тем время не ждало, был конец августа. Разин мог опередить царских воевод. Это и случилось, хотя память была послана с специальным гонцом воеводе в Алатырь 18 сентября¹⁰².

Кроме Долгорукова, для защиты Симбирска должны были поспешить каждый со своим войском: Ю.Н. Барятинский из Саранска и П.С. Урусов из Казани. Последний вовремя не подошел к Симбирску, Барятинский же был тут 31 августа. В своей первой отписке в Москву Барятинский написал, что с ним пришло немного конницы (так как он «за такими великими вестьми» с «ратными людьми поспешил»), и просил дать указ о пополнении пехоты: «А с мололюдством... с таким вором без пехоты в дальных местех промыслу над ним учинить нельзя»¹⁰³. Но события развернулись быстро, Разин не дал времени собраться правительственным войскам и 4 сентября двинул свое войско на Симбирск. Об упорных, продолжавшихся четыре дня сражениях казаков с войском Барятинского последний рассказывает в своей отписке в Приказ Казанского дворца от 6—14 сентября. Осторожно сообщая о полном поражении и прося о помощи людьми, он в то же время презрительно кончает: «И тако с ним вором такой же бой будет, и ево самово воры-казаки, свезав, отдадут или убьют»¹⁰⁴.

Однако трудно было поддерживать такой оптимистический тон, когда положение после боя было плачевное, что и обнаруживается в челобитной того же Барятинского: когда он стоял в обозе под Симбирском, Разин забрал у него обоз «и людишок, которые были в обозе, посек и лошади отогнал и тележенка, которые были, и те отбил и все платьишко и запас весь побрал без остатку». Барятинский просил дать ему судно и гребцов для подвоза (откуда не сказано) людей и припасов¹⁰⁵. Воевода сообщил также, что от Урусова «многие в полк не бывали». Это вызвало суровую помету от имени царя: «Учинить по сему великого государя указу и послать о том ево, великого государя, грамоты в те городы... безо всякого мотчанья, тотчас з большим подкреплением и под жестоким страхом»¹⁰⁶. В то же время из Разрядного приказа рассылались грамоты «по городам и по уездам» с сообщением о взятии Разиным приволжских городов и с убеждением населения быть верными царю. В грамотах перечислялись действия Разина, а затем населению напоминалось, как «мужественно» оно с ним билось, и выражалось пожелание, чтобы и теперь оно оставалось верным правительству. Для ободрения добавлялось, что против восставших посланы «водяным и сухим путем» многие ратные люди. В конце же население убеждали ни на какие «прелести не прельщатца» и никаким разинским «письмам ни в чем не верить»¹⁰⁷.

В это время Разин и его близкие сподвижники прибегали к более широкой агитации в письменной форме («прелестные грамоты»). Об этом сообщил в декабре 1670 г. Ю. Долгоруков в Приказ Казанского дворца, послав туда грамотки, «в мешке запечатав»: в разных месяцах «на розных боях» были взяты эти «воровские письма у воровских казаков»¹⁰⁸. Видимо, это оружие агитации, о котором нет указаний для южных и юго-восточных мест, становилось более возможным и действенным в Среднем Поволжье, в частности там, где русское население составляло большинство, хотя грамотность в те времена и была здесь редким явлением, особенно среди крестьянства.

Из небольшого числа этих редких и очень интересных памятников агитационной литературы, рассчитанных на широкое распространение и воздействие, приведем два-три. Интересно, что четыре грамоты относятся к решительному моменту в движении Разина, а именно: к осени 1670 г. Одна от имени самого Разина «всей черни» с призывом «итить к нам в совет», т. е. присоединиться к восстанию, относилась ко времени не позднее сентября 1670 г. Вторая от имени атамана в войске восставших Михаила Харитонова написана в ноябре 1670 г. Время для восставших было тревожное, и это отразилось в грамоте: атаманы требовали ехать в войско «днем и ночью наспех» и тем «породеть... за батюшку за Степана Тимофеевича»¹⁰⁹. Третья грамота от сентября 1670 г. адресована от имени Разина «тяглым и ясачным людям Цивильского уезда» с наказом быть верными, стоять с его казаками заодно, а письмо, списав, «отдавать... по розным волостем и по селам и по деревням»¹¹⁰. Заинтересованность в Цивильске и его округе естественна, так как это были соседние с Симбирским уездом места, к тому же имевшие смешанное население, которое становилось уже под знамя Разина. Последний знал это и направлял разным народностям призывные письма. Такова грамота от имени Разина и Карачурина от начала сентября того же года казанским татарам, с призывом присоединиться к восстанию¹¹¹.

Разин взял Симбирск, кроме его крепости, где продолжал отсиживаться воевода И.Б. Милославский с небольшим числом стрельцов, ждавший помощи¹¹². Тем временем Разин готовился к будущей схватке, проявляя большую энергию и организованность. На обитавшее в здешних местах население должны были оказать влияние «прелестные письма», посылаемые с верными людьми, являвшимися в какой-то степени агитаторами. В самом Симбирске установлен был строгий военный порядок. В городе и уезде истребляли «служилых людей», а со стороны в Симбирск нельзя было проникнуть: «В Синбирск никому проехать от тех изменников никоторыми делы нельзя», — сообщал алатырский воевода А. Бутурлин. В его же отписке говорилось, что в Симбирск приходят и съезжаются из Симбирского и Свияжского уездов «многие люди» — «казаки и крестьяня, и татаровя, и мордва, и черемиса» — и хотят идти к Алатырю против правительственных войск. Разин обещал им большую плату — до 5 руб.; ослушников ожидала жестокая кара: «и тех людей порубит всех на голову»¹¹³, — говорил Разин, по словам «языков».

Пензенский воевода Е. Лачинов сообщал тамбовскому воеводе, что Разин в Симбирске спешит вооружить вновь приходящих к нему безоружных людей: «Делает... бердыши всяких чинов людьми день и ночь беспрестанно...»¹¹⁴

Тем временем разинские «загонщики» по всему уезду расправлялись с землевладельческими верхами, которые, собравшись, могли оказать содействие царским воеводам: «Помесных де людей, дворян и детей боярских, и мурз, и татар, за которыми крестьяне есть, рубят и лошадей берут»¹¹⁵. Это сообщение говорит о выступлениях разинцев вместе с крепостными крестьянами против феодалов как своих врагов. Вести о приходе и победе Разина распространяли его «загонщики», которые поднимали вокруг Симбирска народ. «Мордва и черемиса и чюваши» и «их помещиков люди и крестьяне» — теперь главная сила восстания.

18 сентября изменили правительству «атемарцы» и сдали город разницам. 19-го сдались жители Инсара и Саранска; 22 сентября воевода Нижнего Ломова А. Пекин взывает о помощи к воеводе Тамбова Я. Хитрово: «А меня, убогово, прости, по виденому везде равно будет, овратил господь бог сердца, заслепились очи о всех. О сем сам изволь разсмотрительно, по своему благоразумию, разсудить и о Нижнем городе Ломове поболеть, как тебе бог известит»¹¹⁶. Симбирский и соседние уезды охватила Крестьянская война.

Тревожные вести от воевод доходили до Москвы уже в сентябре, но правительство не очень доверяло им, зная о панике воевод, и требовало, чтобы последние присылали «не всяких вестовщиков», а «с прямыми (т. е. достоверными. — Е.З.) вестями». В «статьях», направляемых 23 сентября 1670 г. в приказы Казанского дворца и в Разрядный, это требование объяснялось следующим образом: «Потому что он, боярин и воевода (князь Ю.А. Долгоруков. — Е.З.), и сам ведает, что от пролыгательных вестей многой плевел бывает, а больши бы в отписках с роспросными речьми писал». В последней, шестой, статье сообщалось, что 30 сентября готовые к отправке войска «изволит ...смотрить великий государь»¹¹⁷. Однако относительно спокойный тон «статей» не отвечал тревожной обстановке в Поволжье. В грамоте из Разряда от 14 сентября о высылке дворян и детей боярских в полк Урусова говорилось: «А которые ратные люди по нынешней вашей высылке, не хотя нашие государевы службы служить, в полк вскоре не поедут, и вы б у тех велели в поместьях их и в вотчинах имать людей их и крестьян, человека по 2 и по 3 и держать в тюрьме до тех мест, как они в полк поедут»¹¹⁸. Да и в более раннем царском указе (12 сентября) говорилось о высылке московских и городовых ратных людей разных разрядов «безо всякого мотчанья», потому что «Стенька Разин с воровскими казаки ближитца и идет снизу к верхним городом...»¹¹⁹

И спешка была не напрасной. Сражение, решившее судьбу восстания, произошло 15 сентября, когда обе стороны еще были не вполне готовы к нему. Используем новый источник об этом сражении. К городу по требованию и военачальников, защищавших Симбирск, и самого правительства двигались войска; Разин не мог откладывать решительное сражение. 10 сентября он повел свое войско на приступ Симбирской крепости, где засел со стрельцами воевода Милославский; «из города ево (Разина. — Е.З.) побили». Пришлось отступить и потратить на отдых и новые сборы три дня, после чего на приступ пошли ночью: Разин «велел всякому нести дрова и зажигать город». Однако было и «на том де приступе безмерно воров многих побито». Но Разин, понимая значение взятия Симбирска — этих ворот на Русь, проявлял упорство и, «опустя немногие дни, велел валить вал от казанские стороны сажень на 4 в длину». Это было огромное сооружение «близко з городом наровень»; Разин распорядился снова вооружиться дровами и «метать через вал, меж валу и городовые стены». Картина была зловещая; огонь поднимался выше стены, дым окутал город, Милославский распорядился, чтобы «в которых местех огонь был высок, и из города де завесили парусами и заливали водою». Перед нами картина средневекового боя. В это время к Милославскому подошли подкрепления; и снова на приступе у Разина «много людей пропало»; тяжело был ранен сам атаман на поле боя; в беспорядке его войско стало отходить. Бежали к стругам, ранили друг друга, стремясь попасть на них («за суды кололись»), бежавших добивали «государевы ратные люди», а которые разинцы «метались в струги, и те все от тяжести потонули»¹²⁰.

Из расспросных речей (отрывок) некоего Андрюшки, бежавшего из Симбирска и оказавшегося в гребцах струга, на котором был Разин, видно, что сопровождавшие атамана донские казаки (около 40 человек), не сломленные неудачей, говорили, что «на весну де пойдут они» снова, вот только не знают, «где им зимовать». Насколько трудно было положение атамана и верных ему казаков, они поняли под Самарой, под тем самым городом, который раньше без единого выстрела почтительно пропустил разинское войско вверх; теперь больного атамана «грацкие люди в город не пустили», и он «побежал на низ». Как бы оправдываясь за симбирское поражение, Разин (по данным того же источника) в Самаре говорил, что «пушки у него не почали стрелять» и он потому бежал и «работных людей отпустил всех»¹²¹. Казаки доставили Разина в Кагальник, затем он перебрался подальше от домовитых казаков на устье Медведицы, чтобы весной поднять 4 тыс. калмыков и «быть с колмыки в Танбов»¹²². Уверенные речи поправлявшегося Разина доходили до местных воевод, а через них до Москвы, что нашло отражение в царской грамоте о подавлении восстания: Разин, живя в Кагальнике, «нимало не помышлял» отказаться от борьбы с угнетателями народа, «писал вновь в Астарахань, чтоб к весне готовились прежнею итить рекою вверх, а он с ними готов»¹²³. Сборы вверх, а не на море означали, что Разин думал не о богатой добыче, а о трудной борьбе с народными «кровопивцами». Сборы не осуществились, домовитые казаки выдали Разина на страшнейшие муки в московских застенках, затем на Красной площади Разин был казнен, не проронив ни одного стона.

Разин умер, преследуемые казаки ушли на Дон. Голытьба шла туда, где в это время вспыхивали крестьянские восстания под теми же лозунгами, что и движение Разина. Это отмечали даже иностранцы. «Повсюду обещал он народу вольность и избавление от ига (так он именовал сие) бояр и дворян, которые, как говорил он (Разин. — Е.З.), держат страну под гнетом»¹²⁴, — пишет неизвестный иностранный автор сочинения под названием «Сообщение касательно подробностей мятежа...» И дальше автор приводит знаменательные слова об отношении к вождю «мятежа» в самой Москве, где «люди открыто восхваляли Стеньку, полагая, что ищет он общего блага и свободы для народа»¹²⁵. И «народ», не только сопровождавший его и с верой подчинявшийся ему, но и никогда не видевший его, хранил к нему то же отношение. Тот же автор приводит единичный факт, но, вероятно, таких фактов было много: «Человек один, уже в летах, будучи спрошен, что надобно делать, ежели Стенька подступит к стенам города Москвы, ответствовал, что надобно выйти ему навстречу с хлебом-солью, а это, — замечает иностранец, — как известно, является в России знаком дружелюбия и приязни»¹²⁶.

Это — свидетельство иностранца об отношении к Разину среди населения далекой и крепко охраняемой столицы, как к простому донскому казаку, Степану Тимофеевичу, вставшему на защиту народа.

Примечания

1. Этому вопросу посвящены работы В.И. Лебедева («Крестьянская война под предводительством Степана Разина». М., 1955), А.Г. Манькова («Крестьянская война 1667—1671 гг.» — И.И. Смирнов, А.Г. Маньков, Е.П. Подъяпольская, В.В. Мавродин. Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М.—Л., 1966), И.В. Степанова («Крестьянская война в России в 1670—1671 гг.», т. I. Восстание Степана Разина. Л., 1966; т. II, ч. 1. Начальный период Крестьянской войны. Л., 1972).

2. «Крестьянская война под предводительством Степана Разина». Сборник документов (далее — «Крестьянская война»), т. I. М., 1954, № 1, стр. 25.

3. Там же, № 2, стр. 25—26.

4. Там же, № 3, стр. 26.

5. Там же, см. также прим. 3, стр. 261.

6. Там же, № 7, стр. 30—31.

7. ЦГАДА, ф. Донские дела, 1662 г., № 3, л. 10.

8. Там же, лл. 11—16.

9. Е.В. Чистякова. Крестьянское движение в Подмосковье и поход Василия Уса (1666 г.). — «Вопросы истории», 1953, № 8.

10. И.В. Степанов. Указ. соч., т. I, стр. 309.

11. ЦГАДА, ф. Донские дела, 1667 г., д. 1 (Грамота из Казанского дворца астраханскому воеводе И. Хилкову от 22 марта 1667 г.); о том же — «Крестьянская война», т. I, № 38, стр. 73. Слово «воровать» употреблялось в XVII в. и в прямом смысле, и в переносном — идти против установившихся порядков, нарушить их.

12. Последующее изложение — по грамоте из Казанского дворца воеводе И. Хилкову от 13 июня 1667 г. («Крестьянская война», т. I, № 34, стр. 86—87).

13. Там же, № 54, стр. 87.

14. Там же, стр. 87—88.

15. Там же.

16. Там же, стр. 88.

17. «Крестьянская война», т. I, № 55, стр. 89.

18. Там же, № 47, стр. 81.

19. Там же, стр. 80.

20. Там же, стр. 80—81.

21. Там же, № 46, стр. 80; см. также прим. к № 45, стр. 266.

22. Там же, № 53, стр. 86.

23. Там же, № 106, стр. 135. Такого же содержания показания с дополнительными сведениями дало еще несколько лиц (там же, стр. 136—137).

24. Там же, стр. 137, 136.

25. Там же, стр. 137.

26. Там же.

27. ЦГАДА, ф. Донские дела, 1667 г., д. 3, 4.

28. «Крестьянская война», т. I, № 58, 59, стр. 92—94.

29. Там же, № 59, стр. 93—94 (без даты); № 58, стр. 92 (Грамота из Посольского приказа Корниле Яковлеву от 21 июля 1667 г.).

30. Там же, № 59, стр. 93—94.

31. Там же, № 60, стр. 94—96.

32. Там же, № 64, стр. 99.

33. Там же, № 65, стр. 99—101.

34. Там же, № 67, 68, стр. 102.

35. «Крестьянская война», т. I, № 70, 73, 74, стр. 104 и сл.

36. Там же, № 74, стр. 109.

37. Там же, № 106, стр. 138.

38. Там же, стр. 139.

39. ЦГАДА, ф. Донские дела, 1668 г., д. 1 и 3 (Грамоты от 18 июня).

40. «Крестьянская война», т. I, № 106, стр. 139 и 146.

41. И.В. Степанов. Указ. соч., т. I, стр. 335.

42. «Крестьянская война», т. I, № 106, стр. 142.

43. Там же, стр. 143.

44. Там же, стр. 143—144.

45. «Крестьянская война», т. I, стр. 144—145. Фабрициус сообщает о передаче грамоты несколько иначе: она была передана Разину в Астрахани, и, хотя Разин «над такой милостью уже не раз потешался и насмехался», теперь, попав в руки властей, он поцеловал грамоту «и положил за пазуху» («Записки иностранцев о восстании Степана Разина». Под ред. А.Г. Манькова (далее — «Записки иностранцев») Л., 1968, стр. 48).

46. «Крестьянская война», т. I. стр. 145. Только воспротивились казаки выдаче плененного купецкого сына, хотя они могли получить за него 5 тыс. руб. выкупа — и об этом они еще «в войску помыслят».

47. Там же.

48. «Записки иностранцев», стр. 48.

49. «Крестьянская война», т. I, № 106, стр. 146.

50. Там же, стр. 147.

51. Там же, стр. 152—153.

52. Там же, стр. 153—154.

53. Там же, стр. 154.

54. Там же.

55. «Крестьянская война», т. I, № 106, стр. 155.

56. Там же.

57. Там же.

58. Там же.

59. Там же, № 104, стр. 132.

60. Там же, стр. 133.

61. Там же.

62. Там же.

63. Там же.

64. Б.В. Лунин. Степан Разин. Краткий исторический очерк. Ростов-на-Дону, 1960, стр. 23.

65. «Крестьянская война», т. I, № 106, стр. 137.

66. «Записки иностранцев», стр. 48.

67. Там же.

68. «Крестьянская война», т. I, № 171, стр. 235; А.Г. Маньков. Круги в разинском войске и вопрос о путях и цели его движения. — «Крестьянство и классовая борьба в феодальной России». Л., 1967, стр. 267.

69. ЦГАДА, ф. Донские дела, 1670 г., д. 1, л. 4.

70. «Крестьянская война», т. I, № 110, стр. 161—162.

71. Там же, № 111, стр. 163.

72. Там же, № 114, стр. 166.

73. Там же, № 110, стр. 162.

74. Там же, № 112, стр. 164; № 110, стр. 162.

75. «Крестьянская война, т. I, № 130, стр. 182—183.

76. Там же, № 134, стр. 188; И.В. Степанов. Указ. соч., т. II, ч. 1, гл. 3, 4.

77. «Крестьянская война», т. I, № 166, стр. 230.

78. Там же, № 154, стр. 216.

79. Там же, № 150, стр. 212.

80. Там же, № 155, стр. 218.

81. Там же, № 149, стр. 208.

82. Там же, № 184, стр. 257.

83. ЦГАДА, ф. Разряд, Белгородский стол, стб. 671, лл. 182—183.

84. ЦГАДА, ф. Разряд, Белгородский стол, стб. 671, л. 447.

85. Там же, л. 448.

86. Там же, стб. 692, л. 182.

87. Там же, стб. 712, л. 60.

88. Там же, Московский стол, стб. 441, л. 83.

89. Там же, л. 87.

90. А.Г. Маньков. Круги в разинском войске..., стр. 277—278.

91. ЦГАДА, ф. Разряд, Белгородский стол, стб. 715, лл. 86 и 118.

92. Там же, Московский стол, стб. 444, лл. 24—25.

93. ЦГАДА, ф. Разряд, Московский стол, стб. 444, лл. 97—99.

94. В отписке в Москву воеводы Ознобишина войско определяется в 10 тыс. человек («Крестьянская война под предводительством Степана Разина», т. II, ч. 1. М., 1957, № 8, стр. 15; № 15, стр. 23).

95. Там же, № 22, стр. 31.

96. Там же, стр. 32.

97. Там же, № 29, стр. 43.

98. Там же.

99. Там же, стр. 44.

100. Там же, № 39, стр. 32—33.

101. Там же, № 26, стр. 33.

102. Там же, № 27, стр. 42.

103. Там же, № 34, стр. 47—48.

104. Там же, № 41, стр. 55.

105. «Крестьянская война», т. II, ч. 1, № 43, стр. 57.

106. Там же, № 44, стр. 58.

107. Там же, № 93, стр. 110.

108. Там же, № 323, стр. 407.

109. Там же, № 207, стр. 252.

110. Там же, № 78, стр. 91.

111. Там же, № 38, стр. 32.

112. Там же, № 37, стр. 69.

113. Там же, № 48, стр. 61—62.

114. Там же, № 57, стр. 69.

115. Там же.

116. «Крестьянская война», т. II, ч. 1. М., № 59, стр. 71.

117. Там же, № 61, стр. 72—73.

118. Там же, № 54, стр. 66.

119. Там же, № 49, стр. 62.

120. ЦГАДА, ф. Разряд, Приказный стол, стб. 423; л. 235.

121. Там же, л. 348.

122. Там же, л. 339.

123. ДАИ, т. VI, стр. 70.

124. «Записки иностранцев», стр. 110.

125. Там же.

126. Там же.