Эстафеты «чудесного спасения»

В основных чертах легенда о царе-избавителе сформировалась к 1764 г. «Идеализация царевича Петра Федоровича, — отмечал исследовавший эту проблему К.В. Чистов, — краткость его царствования, насильственное отстранение, а затем убийство, появление на троне очередной женщины-царицы «не прямого» и «не природного» происхождения — все это необычайно ускорило формирование легенды». В процессе ее складывания то здесь, то там разносились слухи об «объявлении» Петра III, подготовившие выступления первых самозванцев под его именем. Основным ареалом их действий стали центральные и южные районы России, Левобережная Украина, Поволжье, Оренбургская губерния. «Расширение «географии» самозванчества, — писал С.М. Троицкий, — свидетельствовало о нарастании классовых противоречий в стране» [115, с. 142].

Не менее примечательна и социальная география распространения подобных слухов. Это были солдаты и унтер-офицеры, казачество, однодворцы, крестьянство и работные люди, а также отчасти чиновничество и низшее духовенство. Своего рода эпицентром зарождения и развития легенды, насколько можно судить по имеющимся источникам, явилась петербургская военно-служилая среда [108, с. 96—97].

Но вера в спасение Петра III не могла существовать бесконечно в столь абстрактной форме: следующим шагом должна была стать и действительно стала локализация его местонахождения. Едва ли не наиболее ранней, относящейся уже к 1763 г., явилась версия, согласно которой бывший император укрывается где-то у яицких (уральских) казаков. Этой-то версией десятью годами позже воспользовался Е.И. Пугачев. Но уже с самого начала это показалось настолько убедительным, что священник и дьякон одной из деревенских церквей под Уфой отслужили в честь «спасения» императора благодарственный молебен.

Более того, находились даже очевидцы, утверждавшие, будто видели Петра III собственными глазами. С лета 1764 г., например, по Полтавщине поползли слухи, что он проезжал здесь в форме гусарского вахмистра. В том же году был задержан Данила Тихонов, крепостной одного курского помещика, за то, что говорил о своей встрече с царем в доме какого-то канцеляриста в Курске.

Районом распространения таких слухов были в основном Поволжье, Урал и южные губернии, включая Украину. Мы уже указывали, что Ф. Каменщиков («фурьер Резцов») упорно твердил, даже под пытками, о неких тайных поездках Петра III вместе с оренбургским губернатором Д.В. Волковым. Д. Тихонов сообщал, что из Курска император якобы направился в Киев, где «ныне находится». Точно так же и полтавские слухи мотивировались тем, что Петр III якобы едет в Киев, чтобы «рассматривать Малую Россию». Во всех этих случаях характерно наличие сквозного мотива: тайный, скрытный объезд Петром III страны для ознакомления с жизнью народа с целью последующего ее улучшения. Этот мотив постепенно все более развивался. Однодворец из Козлова Трофим Клишин, например, в 1772 г. заявлял, что Петр III «ныне находится благополучно у донских казаков и хочет итти с оружием возвратить себе престол» [108, с. 113].

Касаясь ранних слухов о том, что Петр III жив, К.В. Сивков справедливо замечал, что они «подготовили почву для появления самозванцев» [108, с. 97]. Но, возможно, и не только подготовили. Не исключено, что в основе показаний «очевидцев» лежал не просто вымысел, но и отзвук реальных случаев раннего самозванчества, сведений о которых не сохранилось или пока еще не выявлено. Симптоматично, по крайней мере, что именно в зонах распространения слухов о пребывании там спасшегося Петра III появились самозванцы, о которых нам точно известно.

Произошло это в 1764 г., когда почти одновременно объявились два «Петра III»: украинец Николай Колченко, действующий при помощи некоего В. Филоненко в районе Глухова на Черниговщине, и оказавшийся на мели и подчистивший свой паспорт армянский купец Антон Асланбеков, который обосновался в округе Курска и Белгорода и до объявления себя императором (от чего позднее на следствии отказывался) занимался врачеванием крестьян, в основном однодворцев. Оба они были задержаны и после физических наказаний сосланы в Нерчинск.

Случай Н. Колченки подтверждает мысль К.В. Чистова о генезисе народной легенды о Петре III на базе предшествующей идеализации великого князя как долгожданного царевича-избавителя. Об этом свидетельствует любопытная, но ускользавшая от внимания исследователей, деталь из дела Н. Колченко. В протоколе следствия записано: «Он, Николай, о себе сказывал, что я де наследник Петр Федорович» [16, ф. 6, № 404, л. 4]. Выходит, строго говоря, что первый самозванец, принявший это имя, выдавал себя не за императора, а за наследника, императором еще не ставшего! Преемственная связь легенд о «царе-освободителе» и «царевиче-освободителе» просматривается здесь совершенно отчетливо: видимо, новая легенда, обретя распространение, далеко не повсеместно успела сделаться в народном сознании устойчивой. Характерно, впрочем, что в дальнейшем подобное смешение ни у одного самозванца более уже не встречается.

Два новых самозванца под именем Петра III появились в следующем, 1765 г. Это были: 35-летний беглый солдат ландмилиции Гавриил Кремнев, происходивший из однодворцев села Грязновка Лебедянского уезда Воронежской губернии, и двумя годами старше его беглый солдат Брянского полка Петр Чернышев, в прошлом также одно-дворец. Оба они действовали поблизости друг от друга, хотя между собой и не были связаны: Кремнев в ряде уездов Воронежской губернии, Чернышев — в Купенской слободе. Основную социальную базу Кремнева составляли однодворцы, от 200 до 300 человек, причем по приговору к разным видам наказаний было привлечено 42 человека. Кремнева и Чернышева поддерживали также представители сельского духовенства. Оба они были схвачены, сурово наказаны и сосланы тоже в Нерчинск. Здесь Чернышев при поддержке сторонников продолжал утверждать, что он — подлинный император. Он установил связи с тунгузскими князьями Гантимуровыми и обещал освободить работных людей. За это его вторично осудили и направили в Енисейск, по дороге куда он в январе 1771 г. скончался.

После короткого перерыва самозванческое движение в 1772—1773 гг. вновь активизировалось. Крупнейшую роль в нем накануне Крестьянской войны сыграл 25-летний Федот Иванович Богомолов, беглый крепостной гр. Р.И. Воронцова из села Спасское Саранского уезда. Незадолго до своего «объявления» он записался под именем Федота Казина в Московский легион, который формировался в центре Донского войска Дубовке. Здесь с 1771 г. ходили слухи, что между казаками скрывается Петр III. Воспользовавшись этим, Богомолов и объявил себя императором. Хотя вскоре он был арестован и в оковах переправлен в Царицын, популярность Богомолова летом 1772 г. достигла высшей точки. Он встречал поддержку не только среди казачества, но и со стороны солдат, городской бедноты и местного духовенства. Имели место попытки освободить заключенного, а казак Трехостровенской станицы Иван Ильич Семенников возбуждал донских казаков идти «выручать царя». С большим трудом, при поддержке казацкой старшины властям удалось справиться с этим движением. Его активные участники были наказаны, а самого Богомолова, после жестоких мучений сослали на каторгу в Сибирь, но по дороге он умер.

В 1773 г., отчасти совпав с началом движения Е.И. Пугачева, появилось еще два «Петра III»: бежавший с Нерчинской каторги в Астраханскую губернию разбойничий атаман Григорий Рябов и капитан одного из стоявших в Оренбурге батальонов Николай Кретов. Если атаману удалось собрать вокруг себя группу сторонников, в том числе остатки приверженцев Богомолова, которые признали Рябова «императором», то Кретов был авантюристом-одиночкой, решившим эксплуатировать идеи народного самозванчества в корыстных интересах. Но как раз обращение поиздержавшегося пехотного капитана к этим идеям ярко свидетельствовало об актуальности их для народной психологии на пороге загоравшегося крестьянского восстания.

Горизонты социальных обещаний ранних самозванцев «допугачевского» этапа еще очень скромны. «Чаще они связаны не с уничтожением крепостной зависимости, а с ослаблением гнета или различными льготами» [123, с. 145—146]. Их требование — перевод крестьян из разряда помещичьих в государственные.

Очень скоро легенда о Петре III перешагнула пределы России и начала распространяться в зарубежной народной среде. Это примечательно и во многом неожиданно: славянские и вообще зарубежные мотивы этой легенды о царе-избавителе не прослеживались. И все-таки их косвенные отзвуки обнаружить можно. Для сравнения сошлемся на случай самозванства, относившийся к 1765 г. Речь шла о Иеве Евдокимове, беглом рекруте, с 1747 г. скрывавшемся в Унженском, Пошехонском и Белмашском лесах и иных местах у старообрядцев. Правда, выдавал он себя не за Петра III, а за Петра II. Легенда о нем, бытовавшая с 1740-х гг., хотя особого распространения и не получила, имела, по наблюдениям К.В. Чистова, антиолигархический и антидворянский характер. Евдокимов был едва ли не последним носителем этой легенды. В отличие от легенды о Петре III в ней заметное место играют мотивы заграничных странствий героя. «Петр II»-Евдокимов рассказывал, что был тайно увезен в Италию, где пробыл 24 с половиной года, будучи «закладен в столб каменный на королевском дворе» [108, с. 101]. Когда 9 лет назад столб треснул, он счел это за указание свыше, выбрался наружу и отправился в Россию, причем в пути находился тоже 9 лет. В рассказе Евдокимова, отразившем мотивы житийной литературы и народной сказки, обращает на себя самостоятельная значимость символики чисел, кратных трем. За этим стояли характерные для восточнославянского фольклора представления о сроках странствования и времени возвращения, «объявления» героя, скрывающегося под другой личиной.

Но в рассказе Евдокимова есть еще один пласт, на который до сих пор внимания не обращалось. Сквозь житийно-сказочную ткань проглядывают и некоторые исторические реалии, относящиеся, правда, не к Петру II, а к его отцу, царевичу Алексею, уже при жизни ставшему предметом легенд и народного самозванчества. В основе рассказа Евдокимова лежит эпизод, связанный с бегством в конце 1716 г. Алексея Петровича от гнева отца к германскому императору Карлу VI. Выдавая себя по дороге за польского дворянина, царевич тайно жил в пределах Австрийской монархии — в Вене, Тироле и Неаполе — до начала 1718 г., т. е. два с небольшим года (вспомним срок 24 с половиной года у Евдокимова). Следовательно, «римский король» его рассказа — синоним титула императора Священной римской империи, или, как говорили в России, «римского кесаря». Версия Евдокимова представляет собой для 1760-х гг., кажется, единственный, известный сейчас, образец подробного рассказа о зарубежных «скитаниях» самозванного императора. Чуть позже этот мотив появляется, однако, и в легенде о Петре III. И это понятно: ведь народная молва о «чудесном спасении» героя легенды точного места его пребывания не знала. А потому он мог «объявиться» где угодно. И не только в Курске или на Полтавщине, либо у уральских казаков, но и далеко от России — даже на Балканах!

В свое время видный русский славист и археограф А.И. Яцимирский сообщал, что среди рукописей сербского монастыря Раваницы на Фрушкой горе хранилась местная хроника. В ней под 1762 годом помещена запись о том, что Петр III избежал смерти, спрятался и распустил слух, будто он «преставился от этой жизни», а на самом деле «премудростью своей утаился» [130, с. 515—516]. Далее, по словам А.И. Яцимирского, в летописи говорилось, что Петр III отправился к славянам на Дунай и Саву, был в Белграде, а оттуда «прошел по всему царству турецкому, был в Царьграде и прочих местностях», пока, наконец, не оказался в Черногории. Следующая запись, упоминающая об этом, относится к 22 декабря 1767 г. В ней сказано, что государь Петр Федорович объявился в Черной Горе «своим ручным писанием», т. е. оповестив об этом собственноручной грамотой. Так в посмертной «биографии» Петра III открывается новая и, на первый взгляд, неожиданная страница: в 1766 г. он появляется в черногорской деревне Маина, расположенной на побережье Адриатики.