Человек из царства Московского

Еще за несколько месяцев до возникновения этих слухов таинственный батрак в феврале 1767 г. попросил одного солдата отнести к генеральному проведитору А. Реньеру письмо, адресованное не кому-нибудь, а самому венецианскому дожу. В письме содержалась настоятельная просьба подготовиться к принятию в Которе в скором времени «свет-императора» [77, т. 82, с. 17—18]. Интригующий характер этого весьма странного и туманно составленного письма, к тому же и не подписанного, заставил венецианские власти через своих агентов заняться выяснением имени автора. Вскоре им удалось узнать, что у Марковича «уже почти год обретается неизвестное лицо, которое для своего существования должно было заниматься сельскими работами, пользуя иногда больных; что, излечив от хронической болезни того же Бука Марковича, незнакомец остался у него в доме и посредством разных хитростей убедил его, что он не только важная особа, но даже сам царь Петр III, избежавший чудесным образом смерти по низложении своем с престола». По-видимому, для проверки столь важных с политической точки зрения сведений Реньер захотел лично увидеть Степана Малого, поскольку последний направил ему послание, датированное 4 сентября 1767 г. В нем говорилось: «Я узнал, что ваше превосходительство желали бы видеться со мной. Исполнению такового желания вашего, если то от бога, никто не может помешать. В противном же случае нам угрожает гнев господень. Сердце Степана Малого твердо! Он не боится врагов! Цвет не расцветет без воли господа, управляющего землей и людьми. Верьте тому, что скажет Марко Танович. Я мог бы написать об этом, но лучше так» [130, с. 520—521]. О чем мог сказать Танович ясно, если вспомнить, что он первым признал в Степане Малом русского императора. Вместе с тем для манеры поведения маинского незнакомца приведенное письмо чрезвычайно характерно: и тогда и позднее он дипломатично избегал ставить точку над «i» касательно определения собственной личности.

По поручению Реньера 11 октября со Степаном Малым встретился и беседовал полковник венецианской службы Марк Анатоний Бубич. Судя по его письменному отчету, беседа эта произвела на него большое впечатление. «Особа, о которой идет речь, — доносил он, — отличается большим и возвышенным умом. Кто бы он ни был, его физиономия весьма схожа с физиономией русского императора Петра III» [77, т. 82, с. 24]. А тем временем Степан Малый продолжал заявлять о себе черногорцам: последовательно, но весьма двусмысленно, с использованием разного рода иносказаний и притч [82, с. 10].

Венецианские власти сильно обеспокоились. Они боялись, что агитационная деятельность Степана Малого не только осложнит их отношения с Оттоманской Портой, но и вызовет подъем враждебных настроений в подвластной им «венецианской Албании». Сенат издал приказ об аресте эмиссаров маинского «Петра III» и тех, кто его укрывает. Но трогать самого Степана боялись: столь широкое распространение получили слухи о нем как о русском императоре, что решительные меры могли бы, по прямому признанию Реньера, «возбудить открытое сопротивление» [119, с. 120]. Возникшая ситуация наглядно отразила настроения черногорской народной среды и во многом объясняет последовавшую с калейдоскопической быстротой цепь невероятных событий.

На сходке черногорских старшин в октябре 1767 г. в горном селе Цегличи Степан Малый был признан русским царем Петром III. В конце того же месяца в Цетиньи собралась скупщина, в которой участвовало семь тысяч человек. На ней Степан Малый был признан не только русским царем, но и «государем» Черногории. Грамота об этом была передана ему 2 ноября 1767 г.

До этого времени Степан Малый пребывал в Маине. Но это уже не был батрак. Вокруг него собрались сторонники, из которых он создал свиту и охранный отряд. Наиболее близкий и преданный ему Марко Танович был назначен великим канцлером (он, по-видимому, был неграмотным). В Маины из разных мест Черногории и других районов Балкан к Степану стекались не только славяне, но также албанцы и греки, чтобы выразить в его лице преданность России и русскому народу. Вскоре после сходки в Цегличах сюда пожаловал сам митрополит, на которого «царь» обрушил обвинения в пороках черногорского духовенства. Дряхлый Савва, не пользовавшийся любовью населения, был вынужден публично признать Степана Малого государем Черногории и Петром III.

Получив официальную грамоту от скупщины, Степан Малый отправился с побережья Адриатики в горную часть страны, где был встречен ликующим народом. Однако судьба готовила ему не только триумфы, но и суровые испытания. Вскоре осложнились его отношения с митрополитом. Савва, чтобы выяснить, жив ли Петр III, направил 12 октября 1767 г. письмо русскому посланнику в Константинополе А.М. Обрескову [96, с. 285—286]. Тот решил согласовать ответ с Петербургом, но между тем направил Савве предварительный ответ. Подтверждая смерть императора, он, как извещал о том Екатерину, выразил митрополиту «удивление о шалостях, чинимых в местах его ведомства» [96, с. 287]. Официальный ответ, в котором Степан Малый назван «плутом или врагом», а Савва обвинялся в «лехкомыслии», был датирован 2 апреля 1768 г. О письме Обрескова митрополит сообщил всем черногорским общинам.

В столь критической для него ситуации Степан Малый показал себя опытным и ловким политиком. Как видно из новейшей публикации, он знал о письме Саввы. И не просто знал, но и сделал на нем приписку, в которой указал, что не именует себя иначе, как «Малый Стефан, с добрыми добр». Следовательно, и ответ Обрескова не застал его врасплох. На собрании общин, куда его вызвали для объяснений, он не только не стал оправдываться, но и перешел в атаку. Учитывая непопулярность Саввы, он публично обвинил его в служении интересам Венеции, а также в спекуляциях землей и расхищении ценностей, поступавших в дар из России. Удар был сильным. Не дав смущенному владыке опомниться, Степан Малый сделал следующий шаг — он предложил тут же отобрать у Саввы имущество и разделить его между участниками сходки. С противниками на некоторое время было покончено.

Зато его новым и весьма авторитетным сторонником делается в эти месяцы сербский патриарх Василий Бркич, изгнанный из своей резиденции в городе Печ после ликвидации турками самостоятельной сербской церкви. В марте 1768 г. Василий призвал все православное население почитать Степана как русского царя. По-видимому, для подкрепления этой версии Степан Малый предпринял эффектный шаг — по случаю дня Петра и Павла, отмечаемых православной церковью 29 июня, он организовал торжественную церемонию в честь Петра Великого, а также цесаревича Павла Петровича как своего сына.

Между тем события в Черногории вызывали растущее беспокойство и опасения со стороны правящих кругов соседних держав, прежде всего — Оттоманской Порты и Венеции. Заявляя права на влияние в Черногории, они менее всего были заинтересованы в укреплении новоявленного правителя. Одновременно они подозревали друг друга в тайной поддержке Степана Малого. В его лице определенные международные круги видели, кроме того, креатуру Австрии, Пруссии, Польши и даже антиекатерининской «партии» в России. В особенности этого страшилась сама императрица, по распоряжению которой весной 1768 г. началась тайная подготовка миссии в Черногорию. Ее поручили возглавить советнику посольства России в Вене Г.А. Мерку. Тот отправился в путь в мае 1768 г. Вскоре об этом стало известно не только на берегах Адриатики, но и на Босфоре. Опасаясь возможного усиления русского влияния в Черногории и не желая портить отношения с Османской империей, Венецианская республика сделала все, чтобы сорвать миссию Мерка. Это ей удалось. Добравшись только до Котора, Мерк так и не решился подняться в горы. Не выполнив данных ему инструкций, незадачливый дипломат повернул вспять. Это вызвало гнев Екатерины II, с издевкой назвавшей Мерка «претонким политиком».

Тем временем над Черногорией сгущались тучи. Со стороны Адриатики ей грозили отряды Венецианской республики, с востока — армии турецкого султана. Черногория оказалась блокированной. В июле 1768 г. губернатор и старшины направили Реньеру протест, в котором заверяли в своем миролюбии и обвиняли венецианцев в намерении натравить на страну «турецкую силу». По поводу требования Венецианской республики изгнать Степана Малого черногорцы заявляли, что «вольны в своей земле держать даже турчина, а не только своего брата христианина, да притом такого, который оказал нам столько добра, а вдобавок еще человека из царства Московского, служить которому мы должны и обязаны всегда до последней капли крови» [106, т. 83, с. 8].

Для Степана Малого наступали часы нового испытания, на этот раз особенно серьезного. Венеции, обладавшей давними традициями тайных политических интриг, удалось расколоть часть черногорских общин в «венецианской Албании». Не было полного единства и внутри страны. На скупщине в Цермнице часть присутствующих, прежде всего из числа зажиточных черногорцев, связанных торговыми интересами с Приморьем, высказалась за капитуляцию. Но вскоре в Цетинье Степан Малый созвал новую скупщину, на которой убедил народ быть готовым к вооруженной борьбе. Он приказал собирать воинов и строить в горах завалы и укрепления. К черногорцам стали присоединяться добровольцы из Боснии и Албании. Среди военачальников Степана Малого находился албанец Симо-Суца, которого османы панически боялись.

Отряды, предназначавшиеся для борьбы с Венецией, возглавил Танович. Командование же основной частью войска на турецкой границе принял на себя Степан Малый. Военные действия начались осенью и, несмотря на успех Тановича, на наиболее решающем, турецком направлении, оказались для черногорцев неудачными: 5 сентября у села Острог османские войска окружили Степана Малого и наголову разбили его, едва не захватив в плен. Бросив все, он спасся бегством и на несколько месяцев исчез с политической арены, укрывшись в одном горном монастыре. По счастью для черногорцев, турки не смогли развить достигнутого успеха. С конца сентября хлынули проливные дожди, особенно опасные в горах. К тому же подстрекаемая австрийским и французским правительствами Османская империя объявила 6 октября войну России. Бороться на два фронта Порта не могла и вывела свои войска из Черногории.

Неожиданная передышка позволила правителю укрепить свой пошатнувшийся авторитет. Это было тем более кстати, что Савва вновь повел против него кампанию, сумев настроить в свою пользу часть старшин и духовенства. Но здесь на общественно-политическом горизонте возникла фигура Арсения, избранного как бы в «помощь» Савве и даже по его просьбе. Впрочем, и причины появления второго митрополита, и его политическая ориентация во многом не ясны. Позднее русский дипломат С.А. Санковский, посетивший Черногорию в 1805 г. и общавшийся с племянником и преемником Саввы митрополитом Петром I Негошем, со всей определенностью заявлял, что фактически инициатором избрания Арсения была Венеция, стоявшая за спиной Саввы. Этим путем противники Степана Малого рассчитывали разобщить черногорцев. Но, как бы то ни было, Арсений состоял в дружеских связях с Тановичем, наиболее преданным Степану человеком и его великим канцлером. Он оказался своевременным и полезным союзником.

В условиях начавшейся русско-турецкой войны 1768—1774 гг. поддержка со стороны угнетенных османами балканских народов приобретала для России важное значение. От имени Екатерины II 19 января 1769 г. был опубликован манифест, обращенный ко всем славянским народам и христианам европейских владений Турции. В манифесте напоминалось о славном прошлом этих народов, подпавших под иноземное иго, и содержался призыв «полезными для них обстоятельствами настоящей войны воспользоваться ко свержению ига и ко приведению себя по прежнему в независимость, ополчаясь, где и когда будет удобно против общего всего христианства врага и стараясь возможный вред ему причинить» [106, т. 87, с. 322—326]. Призыв совместно выступить против Османской империи содержался и в специальной грамоте Екатерины II к балканским народам от 29 января. Эти документы, независимо от целей, которые ставила императрица, отразили объективно освободительную миссию России на Балканах.

Возлагая определенные надежды на симпатии местного православного населения, Екатерина по-прежнему была озабочена влиянием на черногорцев Степана Малого в роли «Петра III». Ввиду провала миссии Мерка в Петербурге возник план послать в Черногорию для устранения нежелательного конкурента участника Семилетней войны, генерала от инфантерии Ю.В. Долгорукова. В сопровождении военного эскорта из 26 человек он высадился 12 августа 1769 г. на адриатическом берегу, поднялся в горы и около монастыря Брчели был встречен духовенством. Спустя несколько дней в Цетиньи собралась скупщина. В присутствии двух тысяч черногорцев, губернатора, старейшин и церковных властей Долгоруков обвинил Степана Малого в самозванчестве, огласил манифест 19 января 1769 г. и потребовал от присутствовавших принести присягу на верность Екатерине II, что и было учинено. Долгорукова поддержал прежний союзник Степана сербский патриарх Василий, объявивший его «возмутителем покоя и злодеем нации».

Все это происходило в отсутствие Степана Малого. Те дни, что прошли с момента прибытия Долгорукова, он использовал для объезда страны и агитации в народе в свою пользу. И когда на следующий день после скупщины он прибыл в Цетинье, то был с ликованием встречен народом. Однако Долгорукову удалось сделать то, на что так рассчитывала Екатерина: не только настроить против правителя присутствующих, но обезоружить и арестовать его. Однако торжество противников Степана было непродолжительным. Как справедливо указывал М.М. Фрейденберг, полное непонимание обстановки в стране, крепостнические замашки и нежелание считаться с обычаями свободолюбивого народа очень скоро привели Долгорукова не просто к изоляции, но вызвали к нему вражду со стороны населения. Против него выступил — возможно, не без подстрекательства Венеции — и митрополит Савва, тем самым неожиданно оказавшийся объективно союзником правителя. Хотя Степан Малый продолжал содержаться под арестом, Долгоруков неоднократно виделся и беседовал с ним. Постепенно русский посланник не только увидел, насколько широкой народной поддержкой пользуется Степан Малый, но и понял, что никакой опасности для правительства Екатерины он не представляет. Поэтому Долгоруков снабдил его боеприпасами и, заручившись от него обещанием лояльности, покинул 24 октября Черногорию, подарив на память русский офицерский мундир и, как говорят, даже обнявшись при прощании.

Отныне Степан становится признанным правителем страны, осененным авторитетом русского дипломата. Но переменчивая судьба снова готовила ему тяжкий удар. Во время прокладки осенью 1770 г. горной дороги он получил серьезное ранение, в результате чего ослеп, Хотя большая часть приближенных покинула его, с ним остались Таловин и митрополит Арсений. Помещенный в монастырь Брчели, Степан Малый, и ослепнув, продолжал оттуда управлять страной. За выполнением его предписаний следил созданный в 1772 г. вооруженный отряд во главе с С. Баряктаровичем, ранее состоявшим на русской службе.

Но годы, отпущенные черногорскому «Петру III», были на исходе. Османские правящие круги, особенно во время войны с Россией, не могли примириться с самим фактом существования черногорского правителя, которого народ считал русским императором Петром III. И то, чего они не смогли добиться с помощью солдат и пушек, сделала рука наемного убийцы. Нанятый и подосланный Скадарским пашой в качестве слуги к Степану Малому и сумевший войти к нему в доверие, грек Станко Класомунья заколол его ножом. Случилось это в 1773 г. — по одним данным в августе, по другим — в октябре.

«Не знаю и сейчас, кто он и откуда», — так писал митрополит Савва, признавая свою полнейшую неспособность противостоять популярности «Петра III» — Степана Малого и удивляясь, «чем привлек к себе?» [28, с. 92]. И в самом деле, кто же он, этот неведомый пришелец, который внезапно объявился в черногорской среде и навсегда оставил здесь память о себе? Этот не проясненный до сих пор вопрос занимает вот уже не одно поколение исследователей, обращающихся к истории того времени. Собственно, интересовало это уже современников, среди которых нужно прежде всего назвать российскую императрицу — о причине ее повышенного интереса к личности Степана Малого не нужно, по-видимому, распространяться, тень свергнутого ею мужа преследовала Екатерину до конца ее царствования.

Снаряжая Г.А. Мерка, она дала ему подробные инструкции, в третьем пункте которых указывалось: «В бытность вашу в тамошнем краю рекомендуется вам разведать со всевозможною достоверностию о состоянии и похождениях самозванца, дабы здесь обо всем подробно знать, наипаче, кто он таков родом и званием, откуда и как приехал в Черную Гору, один ли или же в каком обществе, имеет ли деньги или нет, как он от народа принят был и каким образом мог набрать себе шайку, одним ли о себе удостоверением в имени и персоне имп. Петра III или же паче склонностью черногорцев к грабежам и надеждою предводительствовать им к оным, велика ли партия его и из каких она состоит людей?» [106, т. 87, с. 53]. Ни на один из этих вопросов «претонкий политик», как мы знаем, ответа не дал. И оставаясь открытыми, вопросы эти вызывали у современников неослабевающий интерес, Тем более, что сам Степан Малый тщательно скрывал свое происхождение, возраст и семейные связи, сообщая на этот счет разноречивые сведения.

Из сводки его высказываний, составленной А.П. Бажовой [28, с. 93], видно, что Степан Малый называл себя то далматинцем, то черногорцем, то «дезертиром из Лики», а иногда и просто говорил, что пришел из Герцеговины или из Австрии. Патриарху Василию Бркичу местом своего происхождения Степан Малый называл Требинье, «лежащее на востоке», а Ю.В. Долгорукову предложил даже три версии о себе: Раичевич из Далмации, турецкий подданный из Боснии и, наконец, уроженец Янины. Часто он давал понять, что зовут его не Степан — в беседе с М.А. Бубичем, например, он отмечал, что во время странствий по Османской империи, Австрии и другим странам ему часто приходилось менять свои имена.

Не менее противоречиво и чисто внешнее впечатление, которое производил Степан Малый на собеседников. Если исключить крайние оценки, то в описаниях его внешности обнаруживаются некоторые общие черты. Это был сухощавый человек чуть выше среднего роста, около 30 лет. У него было продолговатое лицо со следами оспы, широкий лоб, удлиненный нос и небольшой рот с несколько отвисшей и мясистой нижней губой, тонкий, женоподобный голос. Русые с каштановым отливом волосы резко контрастировали с черными усами, густыми дугообразными бровями и блестящими глазами. Охотнее всего он одевался по-турецки (или по-албански), но нередко появлялся и в так называемой немецкой одежде.

Наконец, не меньшие расхождения существуют в показаниях свидетелей относительно языков, которыми владел Степан Малый. Если все сходятся на том, что сербохорватский язык он знал, то в отношении других языков крайности в суждениях поразительны. С одной стороны, например, монах Софроний Плевкович утверждал, что самозванец владел итальянским, турецким, немецким, французским, английским, греческим и даже арабским языками. Наоборот, митрополит Савва заявлял, будто бы Степан Малый этими языками не только не владел, но и вообще был неграмотным. Если отвлечься от столь полярных оценок, то наиболее правдоподобной представляется информация, которую мы находим в материалах Реньера и Аввакума. Из нее вытекает, что Степан Малый хорошо говорил по-сербохорватски, в разной мере владея, кроме того, немецким, французским, итальянским, турецким и, быть может, русским языками. В итоге, сохранившиеся в свидетельствах современников и очевидцев противоречия, расхождения и недомолвки породили ряд гипотез о происхождении Степана Малого.

Вот, например, как трактуется этот загадочный вопрос в четвертом явлении четвертого действия пьесы «Самозванный царь Степан Малый» черногорского правителя и выдающегося югославского поэта Петра II Негоша. Самозванец схвачен черногорцами по приказу Ю.В. Долгорукова, который в «повелительном тоне» требует от Степана открыться: «откуда ты родом?». Тот, «в замешательстве, после долгого молчания», как сказано в ремарке, называет себя греком из Янины. Но выясняется, что греческого языка он не знает. «Откуда ты родом», — повторяет Долгоруков. И тогда Степан Малый («с рыданием») отвечает?

Я на самом деле далматинец,
из семьи прозваньем Раичевич;
И коль это истиной не будет,
жизнь мне не мила, камнями забросайте.

Конечно, эта пьеса, написанная в 1851 г., — художественное произведение. Но ведь Петр II Негош принадлежал к династии черногорских митрополитов Петровичей. И, возможно, при создании; образа Степана Малого пользовался преданиями, сохранявшимися в его семье и вообще в черногорской среде. Поэтому предложенный в пьесе ответ можно считать одной из возможных версий о происхождении Степана Малого.

В недавнее время А.П. Бажова выдвинула интересную гипотезу, что под именем Степана Малого выступал черногорец Степан Петрович, майор русской службы, с 1747 по 1759 г. находившийся в России. Помимо некоторых хронологических совпадений в биографии Петровича с тем, что известно о черногорском «Петре III», А.П. Бажова приводит еще два общих соображения. С одной стороны, Степан Малый хорошо знал обычаи черногорцев и был принят там как свой, хотя «смотрел на действительность несколько отстраненно, как будто долго не жил на родине». С другой стороны, «он был осведомлен о положении дел в России» [28, с. 97—98]. Разумеется, версия эта, заслуживающая внимания и проверки, так же имеет право на существование. Однако как раз черногорское происхождение Степана Малого — Петровича представляется ее наиболее уязвимой частью. Обычно самозванцы, опасаясь возможного разоблачения, являлись как бы «со стороны». И та «отстраненность» Степана Малого, о которой пишет А.П. Бажова и которая действительно имела место, подтверждает это.

Попытаемся, однако, взглянуть на все это с несколько иных позиций. Нельзя ли как-то сузить, локализовать достаточно пестрые суждения современников о Степане Малом? По религиозной принадлежности он был православным, по роду занятий до «объявления» — батраком и народным врачевателем. Носил он в Черногории преимущественно «турецкий» или «албанский» костюм. Словом, это был человек распространенного на Балканах типа. Да и значительная часть названных им мест, откуда он якобы происходил или, во всяком случае, прибыл в Черногорию, связана с западной частью Балканского полуострова. При этом на остальных языках, кроме сербохорватского, он говорил, пусть «с легкостью и большим изяществом», но все же как иностранец [82, с. 18]. Правда, некоторое недоумение может вызвать содержащееся в бумагах А. Реньера указание, что по-сербохорватски он говорил «с боснийским акцентом» [77, т. 82, с. 7]: славяне Боснии и Герцеговины, как и черногорцы, употребляли так называемое (и)екавское произношение, и, стало быть, каких-то существенных различий на слух в говоре тех и других не было. Стоит, впрочем, заметить, что агент А. Реньера видел и слышал Степана Малого не во внутренней Черногории, а в Маине. Стало быть, он либо не очень хорошо разбирался в диалектных различиях, либо просто хотел подчеркнуть, что речь Степана Малого чем-то отличалась от говора населения Далмации. Последнее кажется наиболее вероятным. У А.И. Яцимирского приведены сведения другого агента венецианцев, который приписывал Степану Малому немецкий или русский акцент. Такое впечатление могло отвечать истине, но могло возникнуть и под гипнозом слухов о нем как о Петре III.

Так намечается своеобразная анкета Степана Малого: православный, знает сельский труд, носит местную одежду, основной язык — сербохорватский. Где на Балканах скорее всего встречалось одновременное сочетание подобных признаков? Скорее всего у славянского населения Боснии и Герцеговины, где многие мусульманские обычаи и одежду усвоили не только перешедшие в ислам, но и сохранившие верность православию. Но был ли он только выходцем отсюда или же и уроженцем этих мест? Понятно, что это не одно и то же. Поэтому сомнения остаются, открывая простор для дальнейших догадок. Например, Степан Малый мог, как думал Петр II Негош, происходить из рода Раичевичей в Далмации. Но с таким же основанием можно предположить, что он родился и в другом месте, причем не обязательно даже на Балканах. Ведь он был странником, «побродягой»! А их в ту пору было немало, особенно среди православного духовенства. Например, в 1760 г. в Ригу прибыл афонский архимандрит Паисий, добивавшийся разрешения следовать далее в Петербург. Ввиду «сумнительства» с его паспортом, он был задержан царскими властями и подвергнут допросу. Выяснилось, что Паисий был уроженцем «полской области местечка Городенка». Там он жил с отцом, а по достижении 13 лет был пострижен в монахи и произведен затем в дьяконы. Проведя дома пять лет, он отправился в Константинополь, дотом на Синай и, наконец, на Афон, где и обосновался. Оттуда Паисий и был «отправлен для некоторых потреб в Российское государство» [22, оп. 41, № 194, л. 9]. И по многомерности своих скитаний Паисий едва ли многим отличался от Степана Малого.

Материалы, которыми биографы Степана Малого в настоящее время располагают, не позволяют окончательно определить место его рождения. В социальном отношении он, по-видимому, происходил из непривилегированной (скорее всего — крестьянской) среды. Небезынтересно, что Екатерина II, опасавшаяся возможного приезда Степана в Россию, рескриптом 14 марта 1768 г. предписала при въезде иностранцев в пределы империи подвергать тщательному допросу «особливо мелкого состояния людей» [106, т. 87, с. 49—50]. Вероятно, что он какое-то время был церковным или монастырским служкой, даже монахом. В сочетании с привычкой к крестьянскому труду это наложило отпечаток на его поведение. На многих очевидцев Степан Малый по внешнему виду и манере держаться производил впечатление духовного лица. Не исключено, что семья Степана Малого была иноверной (мусульманской, католической и т. п.) и в православие он перешел сознательно, порвав с родней. Это и могло стать одной из причин его последующего одиночества, скитальческого образа жизни.

Где успел побывать Степан Малый до тех пор, пока не стал «царем», сказать еще труднее. Возможно, что среди стран, куда его забрасывала судьба, была и Россия. Со всей убежденностью об этом писал в свое время еще В.В. Макушев [77, т. 83, с. 14, 34]. Помимо неоднократно отмеченной в литературе осведомленности Степана в русских делах, на эту мысль наводит и другое: с людьми, побывавшими в России, он вел себя осторожно, так сказать, выборочно. С одними общался и до последних дней жизни был связан, других сторонился. Так, будучи в Маине, он, по наблюдению одного из венецианских агентов, избегал встреч с архимандритом Никодимом Резевичем, дважды ездившим в Петербург. Помимо опасений, что такие люди видели настоящего Петра III или знали о его смерти, для осмотрительности у Степана Малого могли существовать и другие основания. В этой связи заслуживает упоминания любопытное письмо Екатерины II, направленное 6 мая 1769 г. А.Г. Орлову. Ссылаясь на свидетельство генерал-майора русской службы И.М. Подгоричанина, черногорца по происхождению, императрица писала, что «Степан Малый тот самый итальянец Вандини, который в канцелярии опекунства здесь дело имел и, обманув здесь, вымани алмазы у греческого купца и заложа оные, денег взял и сам ускакал». И далее: «Подгоричанин говорит, что описание фигуры и лица одного и другого совсем сходны, а только Вандини не был ряб, а другой ряб, и к Подгоричаниным писано, что, приехав в Черногорию, Степан в оспе лежал, и так ряб ныне, хотя в Петербурге не был таков» [106, т. 1, с. 16; 132, с. 176]. Еще одна версия относительно личности черногорского правителя? Хотя Екатерине II она и показалась «не без основания», догадка Подгоричанина маловероятна. Не говоря уже о чисто внешнем совпадении, да и то весьма шатком (следы оспы на лице Степана Малого и Вандини), едва ли плут-итальянец владел сербохорватским языком, даже с «боснийским акцентом». Да и последовавшие в начале 1770-х гг. контакты со Степаном Малым А.Г. Орлова не подкрепляли гипотезы Подгоричанина и Екатерины II.

Если сформулированные нами выше соображения о личности Степана Малого справедливы, то в Россию оп, вероятнее всего, попал в составе свиты одного из представителей южнославянского православного духовенства — то ли из Австрийской монархии, то ли с Балкан. Такие поездки в XVIII в. были нередки и предпринимались для получения в России богослужебных книг, церковной утвари и денежных субсидий от правительства, а также для сбора подаяний среди местного населения и т. п. Только в одном 1764 г., например, Россию посетили: «из цесарской области» иеромонах Георгиевского монастыря в Темишварском Банате Парфений (для «поклонения святым мощам»), сербский епископ Арсений Радивоевич с двумя архиереями (для получения богослужебных книг) и иеромонах Евфимий «греческой нации македонской провинции города Янина монастыря рождества Пресвятыя богородицы» со служителем для сбора милостыни в течение двух лет [22, оп. 45, № 368, л. 1; № 319; № 383, л. 1] и др. Имена спутников православных иерархов, в особенности мелких служек, в делах Синода фиксировались далеко не всегда. В числе таких-то незаметных спутников и мог находиться Степан Малый, носивший, разумеется, какое-либо иное имя.