Глава 14. Низвержение императора

Мы снова взглянем в Петербург: решила вдруг царица,
Что для поимки наглеца Суворов пригодится.
Хвалили многие его, мол, командир от Бога,
Не ведала давно земля воителя такого!
Но раньше занят был сей муж — сражался с турком рьяно,
При Козлуджи победу взял, была что так желанна.
Теперь изменника возьмёт пускай он, горло сдавит
Всем пугачёвцам-казакам, их пыл бандитский сбавит!
И Бибикову позже чуть письмо София слала:
«В подмогу отдаю тебе Суворова. Сначала
Совет потребуй у него, словить как Емельяна,
Потом приказ уж отдавай — в Суворове изъяна
И днём с огнём ты не найдешь — стратег он, полководец,
С ним не опасен Пугачёв, в борьбе не захлебнётесь».

А Пугачёв скитался всё, над пораженьем думал —
Неужто план его теперь бесповоротно умер?
Мечта погибла в тех боях, что были с Михельсоном,
Надежда тоже почила надорванным бутоном?
Но в руки взять себя сумел народный избавитель,
Мечтам тогда своим сказал: «Вы в вечности звучите!
Коли я вскорости паду, в людских сердцах живите,
Оковы тяжкие собой со светлых душ снимите!».
Так две седмицы Емельян ходил с остатком рати,
Меж двух Узеней-рек искал немного благодати.
И здесь же сделан был привал — теплом согрело лето
Свободных, смелых казаков, хотели что победы.
«По Дону дальше мы пойдём, там будет нам поддержка.
Вы, братцы, потерпите чуть, и станет всё как прежде! —
Емеля воинству сказал, решил южнее двигать. —
Мы снова силу обретём, продолжим драться-рыкать!
Недаром наша Русь славна казачьей мощью дружной —
С такой поддержкой победим, ей нету в мире лучше!».
Того не ведал Пугачёв — судьба пойдёт иначе,
Его истлел уж славный план, невидим стал, прозрачен.

Всё началось не так давно — добрались гниль со страхом
До мыслей нескольких людей, пугали смертью, крахом.
Мол, проиграли вы в войне с Софией Фредерикой,
Вас пораженье обовьёт колючею веригой.
Средь них был Творогов Иван, не верил что в победу,
И начал думами тогда он призывать лишь беды.
«А, может, государя сдать? Сказать — ненастоящий!?
Найти помощников, связать да отвезти в ближайший
Штаб войск правительства, просить за действо то награду?», —
Себе несчастный говорил, давал дорогу яду.
А дальше принялся искать сообщников для дела.
И к первому, к кому пошёл, хоть с робостью, несмело
Дубровский стался Алексей — в коллегии военной
Служил что писарем давно, писал строчил бессменно
Указы разные царя. И вдруг стал озадачен,
От слов Ивана-казака волнением охвачен.

Ещё немного подождав, дошёл до Чумакова
Иван — с ним тоже был готов беседовать толково.
(А сам же Фёдор Чумаков командовал в то время
Всей артиллерией царя — ему Емеля верил).
«Наш самозванец государь — не настоящий Пётр,
Мы зря пошли за ним с тобой, то был наш недосмотр, —
Шептал Иван всё казаку, как змей стал искуситель. —
А вдруг за ликом доброты скрывается мучитель?
К тому же с ним поймают нас, пытать начнут жестоко,
Когда измучают — казнят, не жди пути другого!».
Сначала Фёдор задрожал, всё близко к сердцу принял —
Непросто было казаку свой путь, царя отринуть.
Но Творогов не умолкал, сгущал в беседе краски
И в Чумакове зародил сомнения, опаску.
«И что ж предложишь ты, Иван? Как жизнь свою наладим?», —
Спросил тут Фёдор казака. — «Мы государя схватим! —
Иван мгновенно отвечал и слов не испугался. —
Он будет сам в том виноват, с престола что сорвался.
А позже отведём к войскам, правительству что служат,
Награду за него возьмём, лжеца пускай осудят!». —
«Когда ж споймаем мы его — вокруг ведь вьются слуги,
В их окружении царю связать не сможем руки», —
Засомневался Чумаков. — «Дождёмся лишь момента,
И о поимке казака пойдут ходить легенды!», —
Иван в ответ проговорил и в ночь скорее скрылся,
На Емельяна роковой так заговор родился.

Тут Пугачёву донесли — нашли с привалом рядом
Отшельников — два старика живут родным укладом.
«Я старцев ныне навещу да испрошу совета,
Авось, не приняли они молчания обета, —
Предупредил отряд свой царь. — Да и еды закупим,
А после к плану моему немедленно приступим».
Перемигнулись тут мужи — решили злодеянье
Своё как раз произвести, когда на расстоянье
От штаба будет Пугачёв. — «Мы, государь, проводим
Тебя до скита стариков, а то зверьё здесь бродит», —
Иван Емеле говорил, Емеля дал согласье —
Не ждал от близких он тогда предательства-ненастья.
А Творогов и Чумаков ещё поговорили,
Нашли немного подлецов, богатство им сулили,
Коль те царя помогут взять, скрутить, властям доставить —
Поковыляли те толпой черно злодейство справить.

Дошёл Емеля к старикам без всяческих препятствий,
Когда пошёл обратно он — изгои стали драться.

На берегу Узень реки Емелю окружили,
Схватили за руки его, толпою навалились.
Сначала вырвался наш царь, на казаков тех крикнул:
«Подняли руку на кого!? Вас божий суд настигнет!».
Но продолжали подлецы, царя не отпускали,
Емелю заново в кольцо с оружием сжимали.
«В Яицкий городок тебя свезти хотим-желаем,
А коли ты и вправду — царь, в нём быстро опознают
И с честью выпустят тотчас», — сказал Иван Емеле.
В то время вечер наступал и облака темнели.
На лошадь нашего царя мерзавцы усадили,
Да рядом поскакали с ним, усиленно следили.
Чрез час Ивана подозвал к себе пленённый ближе —
Хотел, чтоб только он один слова сейчас расслышал.
«Забыл ты что ли — на царя нельзя подняти руку,
Того Господь Бог не простит. Ты с совестью в разлуку
Вступаешь. Выпусти меня, и, может, всё простится.
Твоя жизнь Матушке Руси, глядишь, ещё сгодится», —
Емеля справно говорил, предатель тихо слушал.
Боролся, может быть, с собой, но вымолвил, натужась:
«Нет, батюшка, не воротить решение обратно,
Раз уж схватили мы тебя, пусть вышло то неладно».
«Тогда прощай, мой брат Иван!», — вдруг Пугачёв воскликнул,
Ударил лошадь по бокам, та выдохнула хрипло
И вскачь пустилась что есть сил — сбежать решил из плена
Не унывавший Емельян, решенье принял смело.

Ведь царь, покуда говорил да скрашивал дорогу,
Отстал с Иваном от других изменников немного.
Теперь на лошади летел — судьбы не дожидался,
От непослушных казаков-предателей скрывался.
С дороги в степь он поскакал — удумал затеряться
В густом высоком камыше, на воле оставаться.
Вот только лошади в тот раз быстрее оказались
У догонявших казаков — не зря те догадались
Плохую Емельяну дать — подстраховались, значит.
И ныне батюшке царю нужна вельми удача...
Но вот его Иван нагнал, того гляди поймает,
Тут плетью вдарил Емельян — пусть нос не задирает —
По морде лошади чужой, та в сторону рванулась,
И Творогов в момент отстал, а гонка растянулась.
Но мчались дальше казаки, поспели за Иваном
Уж остальные наглецы, кто взять хотел обманом
Руси народного царя. Емелю догоняли,
Быстрее лошадей своих тут гнаться заставляли.
И всё ж настигли беглеца, прервали резко скачку.
Но Пугачёв не упрощал предателям задачу —
У одного из казаков сумел отняти шашку,
Жаль, не успел ей совершить смертельную замашку:
Напали кучей казаки, сдавили государя,
Связали руки за спиной, чтоб лихо не ударил.

«С отрядом, братцы, основным теперь соединимся,
Передохнём и к городку поедем-устремимся», —
Глаголил Творогов Иван, а казаки кивали,
Да злился шибко Емельян, что всё ж его поймали.
Когда ко штабу подошли, жена тут увидала —
Схватили мужа у неё — и сразу разрыдалась.
А рядом сын Трофим стоял весь угнетённый, хмурый,
Для государевой семьи мир обернулся бурей.
«Прознает Павел лишь о том, со мной что учинили,
Покинет сразу Петербург — вы сами напросились —
Придёт, освободит меня, а вас подвергнет каре,
Окажитесь тогда навек в тюрьме сырой, кошмаре!», —
Угрозы сыпал Пугачёв, но казаки терпели,
В ответ молчали чаще всё, как сквозь царя глядели.
Решили твёрдо сдать его, себе купить свободы —
Низложен император стал, что угождал народу.
«Тогда снимите кандалы, верёвки развяжите,
Мне не по чину в них ходить, за мной и так следите!», —
Не унимался Емельян, и просьбе этой вняли —
Изменники путы с царя все вскоре поснимали.

И дальше двинулся отряд во городок Яицкий,
Иван всех дюже торопил, приказ дал шевелиться.
Хотел царя быстрее сдать да глаз его не видеть,
Надеялся груз с сердца снять, себя стал ненавидеть.
Но как бы ни спешил отряд, привал был сделан на ночь,
Чтоб сил набраться, отдохнуть, в град устремиться рано.
И вдруг увидел Емельян — один нерасторопный
Оставил шапку, пистолет у древа без присмотра.
Возможность упускать не стал — схватил оружье тут же,
Себе уж сделать он не мог поступком этим хуже.
Наставил дуло на старшин, в кругу сидящих рядом,
А остальным приказ отдал, сверкнув недобро взглядом:
«Хватайте, братцы, подлецов, изменников вяжите,
Что супротив царя пошли, их праведно судите!».
Среди старшин Федулев был — Емелю тоже предал,
Взял шашку, на царя пошёл, как ловчий на медведя.
Тогда дал выстрел Емельян, но, жаль, кремень осёкся,
А по изменникам в тот миг недюжий страх растёкся.
И вновь стал связан Пугачёв — крепки узлы тугие,
Задумки превратились в прах Емелюшки большие.
Вот грянул выстрел бы тогда, глядишь, и заступились
За Пугачёва казаки, царя освободили...

А в середине сентября был передан Емеля
В Яицком городке властям, и власти обомлели.
Харчёв там Пётр сотник был — он сильно удивился
Да казаков к себе позвал, от радости лучился.
«Что ж атамана своего вы сдать теперь решили?», —
Иуд тех Пётр вопрошал. — «Мы в городок спешили,
Чтобы прощенье заслужить, остаться на свободе.
Судьба уж покружила нас в кровавом хороводе», —
Дал Творогов такой ответ, с ним Чумаков был рядом,
Склонили головы мужи, с потухшим были взглядом.
«Но не бросайте вы царя в цепях в сыру темницу, —
Иван за Емельяна тут внезапно заступился. —
Квартиру выдайте ему, под стражею держите —
Вдруг и не самозванец он, узнать то поспешите».
Сощурился лишь Пётр в ответ, а про себя помыслил:
«Хоть ищут выгоды мужи, совсем их совесть сгрызла,
Что командира своего противнику отдали.
И лишь невиданный позор сим казаки снискали».

А Пугачёва под замок покрепче посадили,
И круглосуточный надзор над ним установили.
Поручик Маврин приказал, чтоб сторожили рьяно
Снаружи двое и внутри солдаты Емельяна.
Да чтобы в руки ничего смутьяну не давали,
Дабы себе не навредил — для следствия держали.
А через день Суворов сам во городок явился,
И словом Маврина хвалил да чудесам дивился,
Царя что сдали казаки народного так просто,
А Маврин кланялся в ответ известному столь гостю.
«Допрос вчера я учинил изменнику-паршивцу, —
Поручик гордо говорил Суворову-счастливцу. —
Держался бодро сей злодей, смотрел упрямо, вольно,
Так словно не был поражён угрюмою юдолью.
Ещё провиденье-судьбу благодарил — мол, сколько
В сраженьях продержаться смог, пока война не смолкла!».
«И что же, правда, на Москву желал идти негодник?», —
Суворов тихо уточнил. — «Не очень-то охотно.
Не думал, значит, Пугачёв, что взять легко сумеет
Первопрестольную тогда — той силы не имеет.
Хотел её он подкопить, людей набрать, орудий,
Тогда уж на Москву идти, чтоб ветер был попутен. —
Поручик звонко отвечал. — Ещё допрос устрою —
Его надменность, бравый лад сменить хочу тоскою».

А на допросе том царя же больше вопрошали
О его жизни и семье; причины узнавали,
Толкнули что к большой войне с столичной главной властью,
Зачем со гневом он пошёл, какой влекомый страстью?
«Спрошайте лучше вы народ, чью волю отобрали,
Надежду на былую жизнь безжалостно забрали.
Отняли веру, жизни кон», — зло отвечал Емеля,
Но тут Суворов Александр допрос прервал умело.
Поручика к себе позвал: «Изменника заждался
Командующий Панин сам, с ним встретиться собрался!
А посему я казака в дорогу забираю,
С ним по приказу в Пензу град немедля отбываю».
Так утром с первою женой, Трофимом родным сыном
Отправлен стался Емельян чрез ели и рябины
Для следствия и для суда властям Руси-России —
Ещё не кончились его судьбы перипетии.
Но вскоре Панин сообщил: «В Симбирск иду я ныне»,
И караван тогда свернул, блуждал, как по трясине.

Весь охраняли караван, он словно был со златом —
Вокруг с орудиями шли суровые солдаты.
В телеге Пугачёв сидел — на двух колёсах клетке,
Закован по рукам, ногам, на всех глядел он едко.
Жену и сына повезли отдельно от Емели —
В кибитках разных в стороне, чтоб сильно не галдели.
К Суворову же Меллин-граф чрез день пришёл с отрядом —
Так больше тысячи солдат в охране стало разом.
Боялись, значится, мужи, что захотят смутьяна
Ватаги местные отбить, дать волю атаману.
И беспокоились не зря — киргизы вдруг напали,
Убили несколько солдат, освободить желали
Скорей народного царя, но сил им не хватило —
Стреляли метко в них бойцы, Софии что служили:
Отбили несколько атак, повстанцев отогнали.
С печалью Емельян смотрел, как други отступали.
Суворов ж лично рядом был всё время с Пугачёвым,
У клетки с пленником стоял, к сраженью был готовым.
«Не отпущу я, Емельян, тебя и не надейся —
Ведь отвечаю головой за жизнь твою, хоть смейся», —
Суворов казаку сказал и взглядом в него впился,
А Емельян скалой стоял, пред бурей не склонился.

Ещё случился инцидент в деревне на привале,
Когда Суворова бойцы спокойно отдыхали.
Пожар вдруг сильный начался — и рядом с Емельяном
Огонь прожорливый пылал, дым едкий слал дурманом.
«Откройте клетку! — закричал тут кто-то из военных, —
Иначе Пугачёв сгорит, обуглится мгновенно!».
И к клетке бросились бойцы, но встрял Суворов строго:
«Дверь невозможно отворять, и кара ждёт любого,
Ослушается кто меня! Берите клетку дружно
Да от огня бегите с ней стремительно, натужно!».
И выполнен приказ в сей миг — телегу откатили
От жара, ярких языков Емелю сохранили.
А дальше город ждал Симбирск лихого арестанта,
Туда стремилась в тот же час своим блеснуть талантом
Екатерины стая слуг — командующий Панин,
Вояка бравый Михельсон, что не любил восстаний,
Потёмкин Павел путь держал из города Казани —
Хотел злодея увидать во кандалах и рвани.

И в ночь на первое число, когда октябрь родился,
Симбирск ворота отворил, в них Емельян вкатился.
Хоть серо было на душе, он собран был, спокоен —
Словесные теперь бои народного героя
Лишь поджидали впереди, возможно, злые пытки,
Но не считал наш Пугачёв свою войну ошибкой.
Наутро Панин поспешил увидеть арестанта,
Царём себя тут ощущал, воителем-гигантом.
На площадь вывести сказал скорее Емельяна,
Хотел прилюдно допросить воителя смутьяна.
«Как смел ты, вор, поднять народ, назваться государем?!», —
Пётр громогласно вопрошал, стоял в осенней хмари.
«Я воронёнок лишь — не вор, а ворон всё летает, —
Сказал с усмешкой Пугачёв, — рать снова созывает!».
Опешил Панин от тех слов, от смелости Емели,
Глаза ж изменника в тот миг, что льдинки охладели.
Тогда не удержался Пётр — пощёчину отвесил,
Но улыбнулся Пугачёв, не сделался не весел.
«Что ж, может, милость и воздаст тебе Екатерина, —
Пётр задумчиво сказал и приказал дружине. —
Сведите в камеру-тюрьму изменника на время
Ждать дальше участи своей, в спасенье, чудо верить».

Потом ещё чреда гостей к Емеле приходила,
С какими-то наш Емельян беседовал премило.
Голицыну тогда сказал да гордо поклонился:
«Вы — лучший в мире генерал, я даже подивился,
Как мне ломали вы рога во схватках-столкновеньях!
Жаль, что на сторону мою не перешли в сраженьях».
А были те, с кем гордый царь был молчалив и сдержан,
Словами колкими кидал, что гладил против шерсти.
Он Михельсону говорил: «Ай, знатно поживился,
Когда обоз ты захватил, что к казакам стремился!
Чай шуб себе тогда набрал? Так дай одну примерить».
Тут молча вышел Михельсон, лишь сильно хлопнул дверью.
Художник после подошёл: «Приказ отдал мне Панин
Портрет в три дня ваш написать без срыва, опозданий».
И Пугачёв не возражал — сидел спокойно, смирно,
Пока художник рисовал без устали, настырно.
Портрет размножен срочно был, разослан по России.
Один к Екатерине шёл, она о том просила.
Другие все по городам, что брал Емеля бойко,
Для местной власти городской, пришлось которой горько.
В Казани же портрет сожгли на площади прилюдно,
Народ без радости смотрел, счёл это действо нудным.

В то время Панин взял допрос Емели в руки бодро,
Потёмкина поставил он руководить. «Холодным
Пусть будет Пугачёва пот перед допросом каждым!
Его нещадно избивай, уж больно он отважный!
Да выведай, раскольникам изменник чем обязан,
Не ими ль он на царствие из зла и лжи помазан!», —
Распоряжение дал Пётр, хотел о всём дознаться,
И не боялся в рвении своём перестараться.
Пять дней допрос Емели шёл, пять дней терзали целых
Мужи народного царя, допрос вели умело.
Сбивали с Пугачёва спесь, в уныние вводили,
Царь дух не мог перевести — солдаты всё давили.
Екатерина же тогда комиссию хотела
Создать по следствию в Москве и в этом преуспела.
«В Москву изменника свезти указ даю немедля», —
София выслала письмо, ей мир вдруг стал приветлив.
И на исходе октября был Емельян отправлен
В первопрестольную с семьёй, охраною обставлен.

Везли народного царя на этот раз в кибитке,
Он скован по рукам сидел, ногам, чтобы попытки
Не делал дерзкие бежать, опять волненья сеять,
Амбиции свои на трон подогревать, лелеять.
Галахов командиром был отряда небольшого,
В Москву что Пугачёва вёз, всё вглядывался строго
В далёкий тёмный горизонт, выискивал засады,
В том помогали на пути военные команды.
Отряд передвигался днём, привалы на ночь делал,
В домах различных ночевал. Наш Пугачёв не ведал,
Что дальше ждёт его в пути, что власти уготовят,
Иль всё же други отобьют, охрану обескровят?
Но тут, на станции одной, Емеле стало худо —
В боку кололо и в груди, жар появился жуток.
В избе больной стонал, лежал, прощаться вздумал с жизнью,
Да мыслил — по нему теперь никто не справит тризну.
О том Руневич услыхал (в конвое был он старшим),
К изменнику решил сходить — его не чаял страшным.
«Воды согрейте побыстрей! Несите сахар, чаю,
Да водки, коли в доме есть — я пунша намешаю!», —
Своим солдатам приказал, потрогал лоб Емелин —
Пылал он, жаром обдавал, ладони ж холодели.
«Не знаю, сдюжит ль Пугачёв», — шепнул себе Руневич,
А Емельян глаза открыл, смотрел упрямо, смело.

«Ежели ночью я умру или в пути далёком, —
Солдату Пугачёв сказал, была в словах тревога, —
То объявляю просьбу вам, чтобы императрице
Вы непременно донесли, сродни почтовой птице —
Имею тайные дела, о них не должен ведать
В сей год никто, кроме неё, придут иначе беды».
И дальше в забытьё ушёл народный царь. Стал бледен,
Лишь только речь проговорил, бессилием изъеден.
Хотел ль действительно открыть Софии Фредерике
Столь важный Пугачёв секрет, представ пред нею ликом,
Иль только бредил он сейчас, горячкой истязаем?
О том навряд ли уж теперь когда-нибудь узнаем.
Руневич же в тот самый миг схватил ингредиенты
Для снадобья и их смешал, не стал терять моменты.
Да Емельяна напоил, поддерживал рукою
Он голову больного лишь, лил снадобье струёю.
А наш герой в себя пришёл, глотать стал зелье жадно,
И дрожь тут стала пропадать, так будь она неладна!
Затем пробил Емелю пот, ушла горячка злая,
В себя недужный приходил, на слабость невзирая.
И вот под утро уж совсем здоровым стался пленный,
И завтрак, принесённый в дом, для Пугачёва ценным
Во поддержании был сил — казак ел с аппетитом.
Как хорошо недуг побить, стать полным сил и сытым!
«Ты славно полечил меня — ушла боль из грудины,
А то уж мыслил — мне конец от этой чертовщины!», —
Руневича благодарил наш царь, да сызнова же в царство
Морфея провалился он — так помогло лекарство.

В Москве ж письмо писал в тот час Софии князь Волконский,
Изменника в посланье том обрисовал он монстром.
(Волконский главным был тогда в комиссии по делу
И в русло нужное кидал он следствие то смело),
Желал князь подготовиться ко встрече с самозванцем,
Хотел во время встречи той народ чтоб развлекался:
«Телегу с виселицей я приказ дам срочно сделать,
К ней Емельяна прикую, чтоб любовалась челядь
На Пугачёва-подлеца, пока по граду катим
Телегу ту. Так казаку позором зло оплатим».
Но не одобрила сей ход София Фредерика,
Хотела прекратить скорей лишь дело это шибко.

Но вот без шума не смогли в Москву свезти Емелю:
В народе слухи уж ползли — словить царя сумели!
И толпы жителей-зевак момента выжидали,
Когда смутьяна повезут, по площадям блуждали.
В начале самом ноября отряд с царём народным
В первопрестольную вошёл. Людей пришло бессчётно
На действо это посмотреть, но всё ж зазря старались —
В кибитке был закрытой царь, кибитка охранялась.
И на монетный двор свезли изменника с семьёю,
Во двухэтажный дом большой с вечернею зарёю
Их поместили. В комнаты поставили охрану,
Чтоб не был ни один бандит в царя спасенье втянут.
Его для безопасности на цепи посадили,
Прибиты были что к стене — Емелю окрутили.
Жену же с сыном в номерах других порознь держали,
Неведеньем о будущем несчастных истязали.

А князь Волконский порешил допрос скорей устроить,
Своё хотенье утолить, внимание удвоить К изменнику.
Чтоб тот сказал, когда посеял в сердце
Всё зло ко власти вдруг «родной», в душе открыл злу дверцу?
И кто способствовал ему творити непотребства?
Где на народную войну добыл изменник средства?
В ответах сдержан был казак, но сделался угрюмым,
Лишь повторил, что уж сказал без наглости и шуму
В Симбирске, граде небольшом, когда допрос вёл Панин —
Не выбил князь Волконский так отчаянных признаний.
Ну а на следующий день жену у Пугачёва
К себе князь вызвал на допрос, надеялся — готова
Она всё будет рассказать, о тайнах здесь поведать,
Но та надежда стала вдруг фальшивою монетой.
«Не знаю ни о чём таком, давно меня муж бросил, —
Сказала Софья во слезах в застенках на допросе. —
Чёрт его знает, что творил, когда сбежал из дома.
Он для меня теперь чужой, как будто незнакомый!».
А после следствию дал ход Волконский официально.
«Допрашивать всех схваченных бунтовщиков нахальных! —
На исполнителей кричал, ярился князь московский. —
Ну, Емельян, всю правду мне ты выложить готовься!».

Тогда решило следствие ещё вот что проверить —
А не был ль самозванец царь (пускай в какой-то мере)
Страны чужой орудием, слепым копьём разящим,
Рукой враждебной брошенным, в Москву с бедой летящим.
Но Емельян не подтвердил властей ту мысль шальную,
Да Почиталин, Творогов сказали, мол, впустую
По следу этому идти, не приведёт он к правде,
Вы Пугачёва от сих зол, пожалуйста, избавьте.
Да и согласна с тем была сама императрица,
Позволила с вмешательством других стран усомниться.
Письмо Вольтеру в тот же день такое написала:
«Нет признака, что Пугачёв служил другой державе».
Ещё заботилась она, чтобы живым остался
После допросов Емельян, ведь пыткам подвергался —
Смутьяна думала казнить на площади прилюдно,
Скорей хотела отомстить обидчику паскудно.
На то Волконский отвечал: «Все живы из злодеев,
Кто Емельяну помогал, и сам он не болеет.
Конечно, бледен стал и вял смутьян от заключенья,
Но о его не может быть здоровьице волненья».
Волконский ж, надобно сказать, помог Екатерине
Петра когда-то с трона снять, был горд по той причине.

Ну а в застенках Пугачёв решил стать непослушным
Да за нос следствие водить, не быть со властью дружным.
Всё путал он Софии слуг, по-разному глаголил
О том, зачем войной пошёл, себе взял тяжку долю,
И кто его сподвиг на бой да на войну дал денег,
Какую цель хотел достичь, шатая Русь, изменник...
Сначала Пугачёв твердил, мол, всё старообрядцы
Его молили о войне да по оружью братцы.
Потом слова свои отверг, промолвил: «Сам виновен!», —
И гордо голову поднял, нахмурил строго брови.
А после видимость создал, что кается он шибко
За всенародную войну. «Война была ошибкой!
Прошу простить меня за всё!», — играл наш император,
Был в эти несколько он дней смутьян и провокатор.
А как-то казаков приплёл: «Они виновны в бунте!
Сказали, чтоб я был царём, сыграли злую шутку!».
Назавтра ж снова отрицал слова свои былые,
Мешал чем следствию, плодил лишь домыслы пустые.