Глава 3. Скитания

Пусть время быстрое летит, не сдюжить с ним в сраженьи,
И вечность не поймать в силки — вся свита из мгновений.
Возможно лишь мгновенья те наполнить, сделать лучше,
Листвой, цветами зацвели чтоб жизни древа сучья.
Так Емельян старался сам во днях найти спасенье,
Да бытие опять пустить по мирному теченью.
С семьёю лад восстановить, дать вдохновенье сердцу,
Найти от будущего ключ, открыть тихонько дверцу.

И вот к Кабаньей слободе подъехал наш Емеля,
Так, может, здесь найдёт ответ, как дальше быть сумеет?
«Обрядца Осип величать, по батюшке — Иваныч,
Надеюсь, в здравии сейчас его с тобой застанем»,
— Алексий тараторил то у слободы Кабаньей,
А Пугачёв не мог сдержать от встречи ожиданье.
Открыта стала в хату дверь, в дом старовер впускает,
Но с осторожностью гостей незваных принимает:
«Почто пришли ко мне, братья? С добром али со злобой?».
«Мы Бога ищем на пути, нет замысла иного, —
Кивнул главою Пугачёв, поднёс ладонь ко сердцу. —
Я слышал, помогаешь в том, даёшь душе согреться».
«Давно я Бога не видал в деяниях и людях,
Стремится души власть теперь все разложить на блюде, —
Тихонько Осип отвечал, глаза прищурив хитро. —
Ломает кон извечный наш, законы — злые гидры.
За бороду меня гонял наш местный управитель,
Покоя людям не давал, как жизней потрошитель».
«Но ты не отступил в борьбе, бурлит в тебе упрямство», —
Емеля быстро замечал. — «Я просто так не сдамся!
Хоть был под следствием теперь, томился за замками
За то, что подать не платил, а подать то двойная, —
В ответ кивнул седой старик. — Плати, коль хочешь верить».
«Эх, власти стать бы для людей, да жадность поумерить», —
Вздохнул на это Алексей, смотрел на старших зорко,
Внимал словам, пусть те слова звучали дюже горько.

«А дальше видишь, как бытьё страны, её народа?», —
Емеля старца вопрошал. — «Пока не жди восхода.
На троне барышня сидит, мила ко всяким немцам,
К народу ж русскому она, как к низменным туземцам».
«Так отчего такой расклад?», — здесь Алексей не понял.
«Ведь немка же она сама — неправдою на троне, —
Старообрядец пояснил. — Переворот свершила.
Родного мужа прогнала да власть всю захватила.
Сам Пётр третий муж её, он убиен, глаголют.
Но ходит слух среди людей, что бедного неволят.
Или бежал он второпях, скрывается от власти,
Да силы копит, чтобы мстить за жуткие напасти».
За разговором день прошёл, мужи заночевали,
Наутро вышел Алексей, его уж дома ждали.
А Емельян наш погодил, у Осипа остался,
Решил чуток передохнуть, раз в жизни затерялся.
Но жизнь летела лишь вперёд, не подгоняла лишних.
И понял Пугачёв тогда — в душе огонь не стихнет,
Пока он места не найдёт, где можно жить спокойно,
Семью ко счастью не вернёт, чтоб быт тянулся стройный.

«Пойду я землю ту искать, где счастия достигну, —
Казак обрядцу говорил, с ним мыслями делился. —
Быть может, знаешь те края, где жизнь чиста и вольна?». —
«Хоть белый свет весь обойди — нигде не жить раздольно, —
С усмешкой Осип отвечал. — Лишь в сказах справедливость.
В те времена сам мир был юн, и обитали дива.
В законах ж не было нужды — царила в людях совесть.
Вернуть бы сказочные дни, начать сначала повесть, —
Вздохнул, ссутулившись, старик. — Но что-то я отвлёкся,
В Бендеры бы тебя послал — там от властей спасёшься.
Но ныне страшная чума в тех землях поселилась —
Без счёта померло людей, пропала божья милость.
Так, может, в Польше погостишь, коль тайно проберёшься?
Все позабудут о тебе, от следствия спасёшься.
Ну а потом иди домой, в Россию чрез границу.
Там скажешь, будто ты поляк, здесь хочешь поселиться».
«А почему принять должны, не завернуть обратно?», —
Засомневался Емельян, но слушал старца жадно.
«Старообрядцы говорят, мол, выходцам из Польши
Дают билеты в те места, где жить желают больше», —
На это Осип отвечал, задумчиво неспешно,
Рукой водил по бороде колючей, белоснежной.
«Ну, коли так, тогда пойду, испробую удачу, —
Был рад решенью Пугачёв. — Судьбу себе назначу».
«С тобою сына я пошлю, Антоном его кличут.
Привык он к дальнему пути — в дороге не захнычет,
Зато найдёт таких людей, что в Польшу вас проводят».
Так в путь отправились мужи неспешно на восходе.

И уж в июне перешли за польскую границу,
В страну чужую пробрались, что быстрые синицы —
Ничей их глаз не распознал в ночи густой под утро,
Никто в тюрьму не посадил за мощь железных прутьев.
«Идём мы ныне в слободу, что Ветка называют,
Раскольники и там живут, нас примут, приласкают», —
С собой Антон вёл казака по заграничным землям,
Наш Емельян был начеку — сторожкость не задремлет.
Но люди рады казаку, да парню молодому —
У староверов нету зла, быт подчинён благому.
Родной уклад рождает суть из древности могучей,
Неужто страннику помог в пути проказник случай?
Здесь много русских увидал наш Емельян — таких же,
Хотели что в родной земле устроить жизнь потише.
А, значит, нечего сидеть, ждать у судьбы подачки —
Не будет счастья и побед в ленивой неге спячки!
Антон ж остался в слободе, дела его держали,
Казак один домой пошёл — душа и сердце звали...
Но прежде русских расспросил, что на границе молвить?
Дабы на Русь пустили враз, не отобрали воли.
«Ты говори, что в Польше жил, теперь идёшь в Россию.
Спасаешь душу шествием от каверзного змия, —
Совет давали земляки. — И будь готов к осмотру
И в карантине просидеть — сидят там старец, отрок».
И точно, ныне взаперти казак лихой скучает,
Когда откроют путь домой, Емеля наш не знает.
Но дружбу здесь он завязал со странником таким же,
В беседах долгих, непростых о жизни стали ближе.
Солдата звали Алексей, он Логачёв в прозванье,
И за беседой предались мужи воспоминаньям.
Был Алексей из Курска сам, служить отправлен в Киев,
Но службою не стал прельщён, имел мечты другие.
Поэтому бежать решил, по миру поскитался,
Сейчас же, как и Емельян, в Россию собирался.
А в карантине дни плелись, стеклом застыло время,
Но стали выпускать на свет скитальцев бедных племя:
На стройке местной подсобить, да денег заработать,
Чтоб на пустые животы на родину не топать.
Так целых шесть недель прошло, но карантин не вечен,
Сейчас дорогу выбирать, сей путь уже намечен.
«Хочу я на Иргиз идти, да Алексей со мною,
В Малыковке остановлюсь, там жизнь не будет злою», —
Промолвил смело Пугачёв и получил свой паспорт,
Теперь в губернию пройти возможно без препятствий.

Но, перед тем как уходить, зайти к купцу решили,
Что карантинным помогал, коль голодом грозили —
Носил еду купец тот Пётр, своих жалел собратьев:
Если добра хотите вы — на благостное тратьте.
И Пётр им хлеба дал с собой, позволил отобедать.
Тогда не думал Пугачёв здесь странное изведать.
«Ты, Емельян, собою царь, ну чисто Пётр Третий! —
Вдруг Алексей пробормотал. — Я сразу заприметил.
Так, может, вправду, ты — сам царь, скитаешься в изгнанье?
Да войско думаешь собрать, согнуть в рога бараньи
Предателей, что взяли трон, жену Екатерину?». —
«Если правдива эта весть, сияет пусть рубином! —
Взметнулись брови у купца в пресильном удивленье. —
Давно мечтает мир сменить дорогу-направленье!».
«Ты что измыслил, Алексей, такого быть не может! —
В сердцах прикрикнул Емельян. — Пусть совесть тебя гложет!».
Но самого тут пробрало, мороз прошёл по коже —
А что, и вправду, если он царём стать новым сможет?
На этом разговор затих, ушли из дома гости,
Смотрел им вслед большой купец, не ведал в сердце злости.
В душе надежда ожила — трон вдруг займёт правитель,
Народы что освободит (как в древности спаситель),
Вернёт исходный лад и кон, воздвигнет справедливость,
Ведь царь любил весь русский люд, ту оказал бы милость...

А Пугачёв да Логачёв уж на Яик стремились,
Манил родной дом казака, пути к нему стелились.
Не близко было хоть идти, любовь давала силы.
Авось, ещё успеет стать наш Емельян счастливым.
Но вот решили отдохнуть в станице Глазуновской,
Пока к ней шли, кормились лишь охотой, рыболовством.
Там приютил спешащих вдаль казак-старообрядец,
Да слухов много рассказал Емелин в службе братец:
Казак по роду Кузнецов всё говорил о важном,
Мол, заслужил простой народ жить в Ирии однажды.
И, якобы, являлся уж здесь Пётр-самозванец,
Но не прошёл-преодолел он тяжких испытаний.
В Царицыне, знай, выступал, народ призвал яриться,
Но пойман генералом стал, теперь в тюрьме томится.
На том и кончилась бы песнь, да шепчут люди тихо,
Что вскорости придёт на Русь великая шумиха:
Сам Пётр Третий будто жив, да силы собирает,
И бойко трон назад вернёт, коль раны залатает.
О том глаголят млад и стар в Поволжье и Сибири,
Летит вперёд благая весть о выжившем кумире...
А между тем попасть в Симбирск мужам для дела нужно,
Там записаться, что пришли и правилам послушны.
Но план другой уж в голове у Емельяна зреет —
Есть старец местный — говорят, искра в нём божья тлеет.
Сейчас зовётся Филарет, в пути направить сможет,
Хоть раньше знатным был купцом, мирское изничтожил.
Зато знакомства сохранил, влиятелен для мира —
Команды слушают его, не носит пусть мундира.
Да знанье тайное хранит о будущем и прошлом,
На разговор к нему идут, кто сыт бедой иль ложью.
И Емельян смог, как хотел, попасть в скит потаённый,
Там Филарет уж ждал его, судьбою опалённый.

«Ну здравствуй, яицкий казак, я о тебе наслышан,
Ты в нескончаемых бегах заметен стал, подвижен.
Зачем пожаловал ко мне?» — смотрел старик с прищуром.
«Хочу, чтоб мой родной народ не жил в оковах хмуро! —
Ответил громко Пугачёв. — Пока ж Екатерина
Продыху людям не даёт, ей наша Русь — чужбина».
«С тобой согласен, Емельян — житьё не сахар ныне,
Императрица же слепа в заносчивой гордыне, —
Кивнул главою Филарет. — Решил, что делать будешь?
Продолжишь заячьи бега, али народ разбудишь?». —
«Ну а проснётся ли народ? Что скажешь, старец мудрый?». —
«Народ в Яике словно ждёт, когда наступит утро,
И недовольство лишь растёт — терпеть устали люди.
Все верят — Пётр вновь придёт, об этом просят чуде», —
Серьёзно старец говорил, смотрел в глаза Емеле
И понимал — сей смелый муж то выполнит, сумеет.
«Ну, коли так, тогда возьмусь. А сдюжу иль не сдюжу,
То Богу видно одному, он примет мою душу, —
Казак уверенно сказал, но стал задумчив шибко. —
Ты, старец мудрый, мне скажи, не будет ли ошибкой,
Если Петром предстану я, скажу, что император?
Ту силу чувствую в себе, она, как лихорадка —
Трясёт мне тело, словно лист, при ветре-урагане.
К тому же молвят — я похож, коль в праздничном кафтане». —
«Глаголишь дело, Емельян, — вверх брови поднял старец. —
С тобой восстанет люд горой, но не забудь о каре —
Возненавидит тебя двор, власть проклянёт навечно,
Замаран будешь на века — от лжи не уберечься».

В Яик чуть позже наш казак стал споро собираться,
Желал с людьми в станице той о воле пообщаться.
Пока огонь внутри пылал — дарил большую силу,
Да два пути всего давал — престол или могилу.
И вскорости нашёл казак в Яик того, кто едет —
Семён Филиппов хлеб везёт, гостинцы бедным детям.
Так на телегу Емельян немалую запрыгнул,
Семён же вожжи в руки взял, на лошадей прикрикнул.
Беседа родилась в пути да время коротала,
Под гулкий мерный стук копыт лилась вперёд, звучала.
«Скажи, Семён, как на духу, в Яике как живётся,
Да радость или грусть-печаль в станице ныне вьётся?», —
Емеля молодца спросил, смотрел всё с интересом. —
«Царит в станице лишь печаль, и воду мутят бесы.
Там разоренье велико — бесчинствуют старшины,
И люди многие бегут от бедности трясины, —
Вздыхал извозчик глубоко, прикрикивал на лошадь. —
В такое время нелегко, богатств не преумножишь». —
«А я — с раскольников купец», — придумал тут Емеля,
Пока решил не говорить, что царства хочет бремя. —
«Товара у меня лежит на сумму пребольшую,
Его продам да помогу устроить жизнь иную
Всем казакам, что лишены устоев и традиций,
Пусть станет явью новый мир, не только ночью сниться!».
В то время вечер уж пришёл, шло солнышко к закату,
Двор постоялый вдруг возник — принадлежал солдату.

Там обустроились мужи, котомки положили,
А погодя поесть пошли — их щедро угостили.
Емеля начал вопрошать: «Как звать тебя хозяин?».
Ответил зычно статный муж: «Степан я Оболяев.
Из местных пахотных солдат. А ты откуда будешь?». —
«Из Польши давнишний купец, Яик в моём маршруте, —
Плёл Пугачёв свой хитрый план. — Скажи-ка без утайки,
Коль казакам помочь смогу, скажу — отсель ступайте
Вы на свободную Кубань, дам денег для дороги,
Да провожу, открою путь — туда направят ноги?». —
«Направят, даже побегут, — хозяин усмехнулся,
И осторожно, не спеша, по кругу оглянулся. —
Законы зверские сейчас, крестьян совсем прижали —
За возмущенья плетью бьют, все вольности забрали».
Так убеждался Емельян — народ поднять сумеет,
Эх, много силушки лихой к волненью подоспеет.
Но всё ж решил и с казаком о деле пообщаться,
Вдруг не захочет местный брат за правду посражаться?
Здесь казаки не подвели — с Григорием, Ефремом
Случился долгий разговор — в них тоже буйства семя
Готово было прорасти, дать недовольства всходы,
В беседах понял Пугачёв — грядут с войной походы.

И в ноябре уж Емельян да с ним Семён Филиппов
В станицу вместе добрались без тряски и ушибов.
Здесь поселился Пугачёв у Пьянова Дениса —
Раскольником был тот казак, в исконном видел смысл.
И сам Денис не так давно в свой отчий дом вернулся —
Он с Фрейманом в лихом бою сошёлся — не согнулся.
Восставших многих посекли до отправляли в ссылки,
Но Пьянов в лес смог убежать, не ждал от власти пытки.
В лесу до осени сидел — пережидал облаву,
Домой вернулся не спеша — выведывал засаду.
С ним пообщался Емельян, про быт узнал тяжёлый,
Хоть смерти видывал солдат, был бойким и весёлым.
Да Пугачёва удивил словами непростыми:
«Жив император на Руси! С хотеньями лихими
Придёт и счастье принесёт России да народу,
Лишь годик обождать, другой, глядишь, скуёт свободу!».
«Так я, Денис, ведь не купец, — казак промолвил тихо. —
Я Пётр Фёдорович — царь, пойдёт теперь шумиха!».
Наш Пьянов сразу обомлел — и верит, и не верит,
Сначала густо покраснел, потом стал бледно-серым.
«Не сомневайся, братец мой, идёт иное время, —
Емеля жёстко говорил, — войны роняет семя».
«Но как ты, батюшка, стал жив, где странствовал, скитался?», —
Денис вопросы задавал, хоть малость испугался.
«Я взятым был под караул, но смог бежать от стражи,
Ходил в Египет, в Польше был — всё сразу не расскажешь.
Теперича пришёл в Яик — того не ждали гостя!?
Врагам, коль силу наберу, пересчитаю кости!».
Так Емельян нашёл свой Рок, на путь сражений вышел,
Пусть на Руси честной народ свободой-волей дышит!

И вот прошло порядком дней, как разговор случился,
Ходил по граду Пугачёв, ужом-змеёю вился.
Да слушал яицкий народ — он о Петре ль глаголет?
Что царь явился в городок да действовать изволит?
Но говорили о житье да о законах люди,
Об императоре молчок — ни слова и ни слуха.
Как повстречал вдруг Емельян на улице Дениса,
И тот о главном прошептал: «Есть казаков уж список,
Хотят что встретиться с тобой, поговорить о деле.
Да убедиться — правда ль царь возник душой и телом?».
«Засомневалися, браты! — казак в сердцах прикрикнул. —
Что ж, я за это их прощу — боятся, знать, ошибки.
Вон — самозванцев развелось, как ягод тёплым летом,
Так навещу я вскоре их, вниманием согретый».
«Они, царь-батюшка, как раз ведут об этом речи,
Как место сыщут да людей, устроят сами встречу».
На том прервали разговор, был Пугачёв доволен —
Пусть станет яицкий народ к Емеле благосклонен!

С неделю побыл наш казак в том городе мятежном,
Потом в Малыковку ушёл — нужна и там поддержка.
В ней рыбой смог поторговать — собрал на пропитанье,
Но тут от власти началось опасное вниманье:
Был арестован Пугачёв — доносчик расстарался,
И вскоре пленный Емельян в Казани оказался.
Там губернатор приказал (фон Брандтом его звали)
В тюрьму несчастного упечь, другие чтобы знали!
Но наш казак давно решил — не сдастся он так просто,
И за возможностью глядел побега дюже востро.
Старообрядцы помогли, сидельцев что лечили —
Бежал удачно Емельян — в охране не скрутили.
И с ним же ускользнули вдаль солдат да заключённый —
Манил людей, палил сердца извечный дух свободный.
«Сыскать “утеклецов” быстрей! — фон Брандт ногами топал. —
Тех наказать, кто беглецов по глупости прохлопал.
Весь обыскать велю Иргиз — глядишь, найдётся сволочь
И с ней предатели-скоты, что в беге дали помощь».
Но не догнали беглецов — зазря фон Брандт старался,
Не знал того, что новый царь в России просыпался.

А Емельян уж на Яик опять спешил без шаек,
И ныне стать царём хотел без страха и утаек.
Поднять на подвиги людей, лад возвратить и совесть,
Брёл средь опасностей, зверей, вослед смотрели совы.
Одет в кафтан Емеля был — сермяжный суть крестьянский,
Кушак на поясе тугой, узорами славянский.
На постоялый прежде двор наш Пугачёв вернулся,
Что пахотный казак держал — Емеля улыбнулся:
«Приветствую тебя, Степан, как жив-здоров, не тужишь?
Да путника с больших дорог пригреешь ли, обслужишь?».
Стал Оболяев отвечать хорошему знакомцу:
«Всегда я постояльцу рад, что своему питомцу.
А ты, казак, где пропадал — всё по миру носило?». —
«В Казани под замками был, да вырвался насилу.
Не знаешь ли, Степанушка, Денис где нынче Пьянов?». —
«В бега ушёл от розыска он ветром-ураганом.
Ведь донесли на бедного — мол, казаков сбирает,
На преступленья разные мужей сих подбивает», —
Степан с прищуром отвечал. Емеля ж думу думал —
Открыл ль Денис военному и тем наделал шуму,
Что Емельян не так давно Петром назвался Третьим —
Слова те хлёстки и жесткй, подобны быстрой плети.
Но речь не вёл о том солдат — сокрыл или не ведал,
Решил и Емельян смолчать — позднее чуть проверить.

А вскорости случилось так, что в бане вместе мылись —
У Емельяна на груди рубцы все обнажились —
С недуга сохранилися, когда грудь, ноги гнили.
Их Оболяев увидал: «А отчего случились?». —
«На воздух выйдем — расскажу», — Емеля усмехнулся,
Картинно правою рукой ко шрамам прикоснулся.
А после бани уточнял: «Ты слышал ли о знаках,
Что Пётр носит на груди? О том мне побалакай». —
«О знаках этих не слыхал», — военный удивлялся. —
«Я вот тебе что рассказать давно уж собирался:
Соврал, что я лихой казак, — Емеля молвил строго, —
Я Пётр Фёдорович сам, давно держу дорогу,
Как жинка скинула меня с Руси великой трона,
Но государем я для вас остался по закону!». —
«Так государь ведь наш почил, помёр в перевороте!». —
«Врёшь! — Пугачёв на то кричал. — Жив, хоть не в позолоте!
И к вам явился на Яик, ведь все вы в разоренье.
Надеюсь, лопнуло у вас от жизни той терпенье!?».
Степан не знал, что отвечать, от слов тех растерялся,
А Емельян лишь наседал, бравадой наполнялся:
«Согласны ль будут казаки пойти на бой с царицей,
Царя родного поддержать, сразиться с кровопийцей?». —
«Царь-батюшка, не гневайся, что не признал сначала, —
Вдруг начал кланяться Степан. — Как жизнь тебя кидала!
У казаков я расспрошу». — «Но только у надёжных.
К старшинам ныне не ходи — они воззрений ложных», —
Емеля жёстко направлял. — «Как скажешь, всё исполню!
К Гришке Закладнову дойду, он долг державный помнит». —
«Пусть так — ему всё расскажи, а он другим промолвит.
Глядишь, подтянется народ, пойдём гулять по полной!».

Прошло с тех пор четыре дня, как разговор случился,
И у Степана во гостях Закладнов объявился.
Взгляд осторожно он метнул в сей миг на Пугачёва,
Да сел отпотчевать за стол — устал с пути немного.
Тут Оболяев подошёл, спокойствие нарушил:
«Григорий я тебе скажу, а ты меня послушай.
То не казак и не купец, — кивнул на Емельяна. —
То Пётр Фёдорович — царь, не знающий изъяна».
Григорий ложку отложил: «А это ли не диво!».
Глядь, Пугачёв к ним подошёл уверенно, спесиво:
«Слыхал ли, Гришка, про царя? Так я и есть он самый.
Служить мне станешь, как велю — до смертушки, упрямо?».
Сначала обомлел казак, но скоренько собрался:
«Служить я буду, государь, во мне не сомневайся!». —
«Так поезжай скорей во град, да казакам надёжным
О императоре скажи — хоть будет служба сложной,
Но я народ освобожу, захватчиков коль скинем,
Иль вместе миром победим, или в пучине сгинем!», —
Наш Емельян отдал приказ, Григорий поклонился.
И слух в простой народ пошёл — царь Пётр объявился!

А обстановка в городке стояла напряжённой,
Весь люд императрицею был дюже угнетённым.
Налоги да безволие София Фредерика
Несла народу русскому когтистым жадным игом.
И из Яика вскорости два казака спешили —
Уж больно слухи важные бесстрашно разносились:
Мол, царь вернулся истинный, живой и невредимый,
Руси народам коренным в стремлениях родимый.
Кунишников один из них, другой же Караваев,
В глазах их интерес горел, они той встречи ждали —
То правда ли царь-батющка аль жалкий самозванец,
Страны правитель истинный иль горестный посланец?
И вот во двор к Степану уж мужи важны входили,
Да разговор в сомнениях с солдатом заводили:
«Нам глас народный говорил, мол, царь здесь поселился.
Так это правда или он во сне тебе явился?». —
«Здесь император, жив-здоров, — Степан кивнул главою. —
Ему представлю завтра вас, правителя не скрою».
На том и попрощалися, хоть нетерпенье билось:
Неужто, ждали так чего, взаправду приключилось?

Наутро прибыл Пугачёв — собою статен, властен,
Обвёл враз взглядом зал большой, в движениях бесстрастен.
Да двинул к полному столу, где казаки сидели:
«Ну что, станичные мужи, прийти ко мне сумели?».
Тут на колени казаки пред Пугачёвым встали:
«Прости ты, батюшка наш царь, тебя мы не признали!
Денис я Караваев сам, Сергей со мною рядом,
Мы службу сослужить тебе любую будем рады!
Да просим милости твоей, заступником нам станься». —
«За казаков я заступлюсь, работных и крестьянство! —
Ответил громко Емельян. — И вы не оплошайте:
Коль будет нужно то богам — жизнь за меня отдайте!
Скажите также остальным, чтоб слушались приказов,
Тогда свободу-волю дам, не дьявольских алмазов!». —
«Да будет так, наш государь, здесь войско тебя примет,
С тобой и недругов-врагов с бесстрашием низринем!». —
Сергей Дениса поддержал без умысла-лукавства. —
«Что ж, ныне с вами, казаки, их не страшно упрямство! —
Доволен был наш Пугачёв. — Вас жалую рекою,
Да ловлей рыбною, землёй, угодья вам открою».
На том и разошлись тогда, поговорили славно —
Емеля казакам отдал, что было им желанно.
И закрутились тут дела, пустились в пляс задорно,
Пусть в Русь летит лихая весть — царь Пётр вернётся скоро!