Глава 5. Осада Оренбурга

Перенесёмся в Оренбург, там Рейнсдорп бил тревогу,
Ведь Пугачёв почти прошёл до города дорогу.
И войск своих не растерял, напротив — преумножил:
Слетался разный люд к нему, царь улей растревожил!
«Порушить к городу мосты, — Рейнсдорп давал приказы, —
Очистить ров да углубить, чтоб не прошла зараза!
Народ взять здешний под ружьё, к сраженью подготовить,
Возможность город сходу взять повстанцам обескровить».
Императрице написал затем Рейнсдорп посланье —
Отправил рапорт о делах, к себе привлёк вниманье.
Предупредил тех, рядом кто губерниями правил —
В Тобольск, Казань и Астрахань гонец письмо доставил
О разом вспыхнувшей войне, изменнике коварном,
Царём что смеет называть себя в борьбе бездарной.
Чичерин, Брандт, Кречетников готовят пусть к отпору
Поспешно города свои, да ждут напор суровый.

А к Пугачёву подошли вдруг новые посланцы,
Те, что не видели в царе бродягу-самозванца:
Из слободы Сеитовой татары подоспели,
Да государя самого позвать к себе посмели.
«Град Оренбург нас подождёт — соратники дороже, —
Гостям ответил Пугачёв. — Вас обижать негоже».
И в благодарность конный полк татары снарядили,
На службу царскую сынов без страха отпустили.
А уж второго октября во городок Сакмарский
Вступил-приехал Пугачёв, принял подарок царский:
Здесь тоже встали казаки под знамя государя.
Так войско царское росло людскою силой ярой.
И был отрезан Оренбург от центра и столицы:
Пускай почувствует себя во граде, как в темнице
Рейнсдорп-датчанин, что рискнул служить Екатерине,
Руси народы придушить, да властвовать в России.
И губернатор написал воззванье хоть такое,
Мол, самозванец Пугачёв сама есть суть разбоя,
Но для народа стал царём отчаянный Емеля,
И ждали люди, что герой своё исполнит дело.

Тогда Рейнсдорп удумал план — заслать указ к повстанцам:
Ваш Пугачёв — фальшивый царь, пришла пора сдаваться!
Посланцем ссыльный избран стал, что под замком томился —
Хлопуша прозвище его, для дела муж сгодился.
Сидел в темнице он давно, плетьми не раз был битым,
Да ноздри вырвали ему — стерпел он эту пытку.
«Ты, друг Хлопуша, послужи — до самозванца сбегай,
Указы казакам раздай, да про обман поведай.
Скажи, что ложный царь у них, — Рейнсдорп готов стараться. —
И к Пугачёву подойди, пускай царице сдастся.
В обмен свободу подарю, да золота отсыплю.
Судьба теперь к тебе добра, не соверши ошибку».
Хлопуша головой кивнул, с Рейнсдорпом согласился,
Да рану на носу закрыл — повязкою прикрылся.
А сам душою шибко рад — неужто царь явился,
Что за народ стоит горой, за правду ухватился?!
И вышел Афанасий в путь (то имя у Хлопуши),
Вступила осень во права, ветра подули пуще.
Людей наш узник вопрошал: «Искать где государя?».
«Он у Сакмары у реки, с ним казаки-бояре, —
Направил путника кузнец, — иди вверх по теченью».
Так Афанасий дальше шёл без страха-сожаленья.
И правда — встретил там царя, узнал по описанью,
Хлопушу к цели привело упрямое старанье.

Наш государь был не один — Шигаев шёл с ним рядом.
Максим Хлопушу увидал, приметил зорким взглядом.
А здесь нам надобно сказать, что были те знакомы —
Сидели вмести взаперти, глаголили немного.
«Хлопуша это, государь! — признал Шигаев гостя. —
Он самый бедный человек, кнутом бывал бит хлёстко». —
«Пришёл, царь-батюшка, служить, — склонился Афанасий. —
Указы про тебя принёс, но с ними не согласен.
Рейнсдорп меня сюда прислал, чтоб я посеял смуту,
Указы казакам раздал — но делать то не буду.
Ещё просил весь порох сжечь слуга Екатерины,
Чтоб пушки не могли стрелять, ослабла враз дружина».
Забрал бумаги Емельян, Хлопуше молвил строго:
«Что ж, если хочешь, послужи, не жди пути простого.
И от меня прими рубли — купи себе одёжи:
Для казака ходить в дранье да при царе негоже».
Хлопуша принял царский дар, ещё раз поклонился,
В волнении, без лишних слов поспешно удалился.
«А если Афанасий врёт, да убежит обратно,
Когда о том, нас сколько здесь, прознает аккуратно?», —
Сомненье выразил Максим, на государя глядя. —
«Пусть и сбежит, коли соврал — не велика засада.
А армия без одного не опустеет разом:
Со всех краёв народ идёт — он рад моим указам.
Людьми же войско прирастёт, суровой силой станет,
Тогда столицу затрястись от страха мы заставим», —
В ответ промолвил государь, в огонь указы бросил,
Что Рейнсдорп давеча писал — зря, видимо, елозил.

И вот дождался Оренбург вниманья государя —
Шеренгой войско подошло, огромностью ошпаря,
Защитников всех устрашив осадою кровавой,
То было пятого числа, октябрь сулил расправой.
«Сдавайтесь, царь к вам подошёл, склонитеся послушно,
Тогда любого пощажу, не стану равнодушным! —
Кричал с бравадой Пугачёв, конь нёс его удалый. —
Всем воли дам, воды, земли — и молодым и старым!».
Внутри ж свирепствовал Рейнсдорп — сажал всех несогласных:
«Мы не поднимем белый флаг — пришли сюда напрасно
У самозванца казаки, предатели-крестьяне!
Примчат столичные войска, погонят прочь незваных!». —
«Что ж, не откроете вы раз царю свои ворота,
Я город приступом возьму, пролью здесь крови, пота», —
Сказал себе лишь Емельян, до лагеря вернулся,
Что во Казачьих был лугах, назад не оглянулся.
А к времени тому росло да пополнялось войско,
Что с Пугачёвым шло вперёд не для утех — геройства.
Почти три тысячи мужчин за вольности сражались,
Да двадцать пушек боевых им в этом пригождались.
То губернатор понимал, что в Оренбурге правил —
Солдат по стенам и вдоль рва осады для расставил.
Непросто Оренбург сломить — готов град к обороне.
Когда начнётся страшный бой, сыра земля застонет.
И для начала пробу сил решил наш царь устроить,
Узреть, чего защитники у Оренбурга стоят:
Немного конных казаков поблизости у града
Запасы сена подожгли, не встретили засады.
Но и Рейнсдорп не стал терпеть — пустил отряд навстречу,
Наумов у него главой — царю ушёл перечить.
В нём больше тысячи бойцов, орудия четыре,
Их развернули к казакам, а те — мишени в тире.
И прозвучал из пушек залп — вдаль ядра полетели,
Да только наши казаки рассыпаться сумели
По гладкой и большой степи — их сразу не достанешь,
Да в руки смертушки с косой обманом не утянешь.
А тут и с царской стороны готовы к бою пушки.
«Грядёт веселье знатное, как на большой пирушке!», —
Повеселели храбрецы, в ответ стреляли громко.
Так артиллерия пришла — глушила уши звонко!
Наумов скоро взад пошёл — не выдержал напора,
Да и солдаты у него не побеждали в споре.
К тому же конница на град казацкая летела,
Всё недруга скорее смять в бою собой хотела.
Ушли защитники гурьбой, ретировались в город —
В нём стены крепкие спасут от натиска крутого.
Наш выиграл стычку эту царь, урок Наумов вынес —
Непросто будет победить, силён Емеля ныне.
Недолго правил здесь покой — им вои не питались,
Звала судьба их в новый бой, да кулаки чесались.
Ближайшей ж ночью казаки, когда вошла тьма в силу,
Ко рву тихонько подошли без шума и без пылу.
Да по защитникам пальбу нежданную открыли —
В великий страх людей ввели, что Рейнсдорпу служили.
В ответ из пушек те со стен стрелять скорей спешили,
Но казаки быстрей ушли, в округе растворились.
Как вдруг решил на риск пойти, Емеле спутать карты
Наумов — снарядил отряд на вылазку азартный.
Числа восьмого в октябре отряд напал внезапно,
И часть весёлых казаков ударом точным цапнул.
Из Менового их двора Наумова солдаты
Прогнали, нескольких взяв в плен, натужив жил канаты.
В дворе держали том товар для нужд купцы-менялы,
Ворота в Азию и в Русь в день торга отворяли.
Сейчас сей двор, как Колизей — для ярых битв арена.
Вовек не видели его таких сражений стены!
«Пока сопутствует успех — усилим нападенье!
Сейчас нам главное не спать, не упустить мгновенье, —
Рейнсдорп намерен продолжать идти на непокорных. —
Победы соберём плоды, вознаградим упорных!».

Две тысячи тогда нашли солдатиков для боя.
«Ну, удалые молодцы, кто хочет стать героем?», —
Солдат Наумов вопрошал, но не было ответа:
Вдруг, оказалось, в робость лишь сердца людей одеты.
И для атаки не годны мужей тех командиры —
Им жизнь сегодня дорога, не дороги мундиры.
Знать, поселился в людях страх перед царём и смертью —
Не станет нынче местный полк несокрушимой твердью.
Так губернатор отменил атаку на Емелю —
А вдруг солдаты перейдут к противнику на деле?
Зато наш славный государь не побоялся действий,
В нём нетерпение росло, желания бил гейзер
Собрать мужей всех удалых для действия большого —
Русь Матушка свободы ждёт да жития благого.
И крепость новая взята, жертв не спросив кровавых —
Указ в ней царский прочитал сам капитан Уланов.
Воякою он бравым был, хоть недругом являлся,
Пока бурлила сила в нём, умело защищался.
И сам не согласился хоть служить царю Емеле,
Народ обычный захотел — к своей явился цели.
Пустил царь казаков разъезд в окрестностях у града —
У Оренбурга в тот же миг усилилась блокада.

Рейнсдорп же в Оренбурге ждал, надеялся на чудо,
Что вдруг царицы здесь войска возникнут ниоткуда.
Разгонят бесов во плоти, что чинят непотребства,
Зачинщиков споймают враз — найдут к победе средства.
Но не сбывалися мечты, не воплощались грёзы,
А тут и голод подступил: еды запасов — слёзы.
Меж тем датчанин порешил опять пойти в атаку:
«Всех несогласных воевать приказ сажать дам на кол!», —
Во гневе думал-размышлял нерусский губернатор,
Тогда проснулся в нём на час изысканный оратор.
Рейнсдорп солдат уговорил и бравых офицеров
Пойти без страха в новый бой сродни легионерам.
Майор Наумов во главе отряда в Оренбурге,
Придёт ль на выручку ему Марс — воин огнекудрый?
Но Пугачёву донесли о вылазке опасной,
И царь тот слух не проморгал, не упустил напрасно.
Заранее своих солдат на высоте расставил,
Да пушки к граду развернул, момента ждать заставил.
И в миг, когда большой отряд из Оренбурга вышел,
Наумов клич у казаков и пушек гул услышал.
Летели ядра на солдат, да жатву собирали,
Да казаки не стали ждать и войско окружали.
Майор же быстро углядел в солдатах дрожь и ропот,
И в воздухе зашелестел противный смерти шёпот.
Пришлось опять во град зайти — не вышла стройной стычка.
Не мочь противника унять — опасная привычка!
А тут вдруг многие ушли на сторону напавших —
Рейнсдорп от вести той присел, в ряды встал духом павших.
«Теперича осталось ждать лишь подкреплений Корфа.
Барон поможет — ряд врагов тогда лишь будет прорван», —
Майор Наумов говорил, Рейнсдорп внимал вояке.
Никак не думали они, что проиграют в драке.
Сейчас же взгляд свой обратим на Пугачёва лагерь —
Наш царь внимание дарил, людьми умело правил.
За дисциплину выступал — наказывал сурово,
Коли разбой кто учинял, обкрадывал другого.
Да манифесты государь слал на восток и запад,
Летели птицами гонцы, несли свободы запах:
Татары, русские и все — Руси народы разом,
Спешите к батюшке царю, он огласит приказы.
Всех будет жаловать землёй да верой и водою,
Чтоб возгордились вы царём, своей родной страною!
И шёл народ — спешил к огню, надеждой грелся яркой:
В народе волю не сломить, не выжечь дух бунтарский!
Отряд башкир присягу дал — пятьсот их воинов было.
Ерман-Сарай отряд привёл, Емели сердце взмыло —
Он рад помощникам был тем, да наградил за верность.
Непросто будет эту рать Екатерине свергнуть!

Меж тем сам Корф читал указ от Пугачёва новый,
Лицо в смущенье потирал, да делал взгляд суровым.
Никак понять барон не мог — нет рабского в народе,
Терпенье казаков, крестьян, работных на исходе.
Мерило только лишь одно для русских — справедливость:
Коль не сыскать её с огнём и жизнь её лишилась,
Для русского покоя нет, он может быть во гневе,
Пока в жизнь правду не вернёт, не думая о хлебе.
Погоню Корф скорей послал за казаком, посмевшим
Указ тот в крепость пронести, да всем раздать сумевшим.
Но не поймали смельчака — не словишь ветра в поле.
А кто в погоню послан был, нашли другую долю —
К царю Емеле перешли, присягу гордо дали —
Такие всходы семена тяжёлых лет давали.

Имения пустели все помещиков в округе —
Бежали в центр господа в безудержном испуге.
Кудрявцев, Ляхов, Карамзин усадьбы побросали,
С собой, могли что увезти, во спешке собирали.
Крестьяне же до войска шли — служить царю хотели,
Обиды в душах и сердцах на тех господ имели.
Но войску славному нужны орудия для боя —
Ряды из пушек на войне солдата мощь утроят.
Пусть были пушки у царя захвачены в сраженьях,
Но не хватало их числа, пойти чтоб в наступленье.
«Заводы надобно занять, — Емеля молвил слово
На совещании большом, — нам нет пути иного.
И пушки новые отлить, снаряды для потехи —
Пускай во вражеских стенах наделают прорехи». —
«Отрядов несколько пошлём, — старшины соглашались, —
Укажем до заводов путь, в степи чтоб не скитались.
Да управление возьмём, работников поддержим.
Орудия помогут нам сковать для войска стержень». —
«Я до заводов доберусь, стоят что на Урале —
Уж посещал я те места, когда бывал в опале», —
Хлопуша разговор прервал да сделал предложенье. —
«Что ж, коли правду говоришь, бери то порученье! —
Кивнул главою Пугачёв. — Да говори рабочим,
Что царь их истинный идёт, жизнь лучшую пророчит».

И Афанасий вдаль ушёл, взял казаков немного,
Чтоб веселее одолеть опасную дорогу.
А с ними Дмитрий Иванов (уральский он крестьянин) —
Быть провожатым сильно рад, начальству благодарен.
Преодолели триста вёрст Емелины посланцы,
Найдут ль для армии своей ретивых новобранцев?
И вот Демидовский завод предстал пред казаками,
Он полон людом непростым — в работе мастерами.
Пять тысяч новых человек услышали посланье,
Что передал им государь — привлёк к себе вниманье.
«До завтра срок себе берём, — решили заводские, —
А там решения дадим понятные, простые».
И согласились послужить работники Емеле,
В руках умелых заводских для боя пушки зрели.
Так шёл Хлопуша от царя да посещал заводы,
Людей для дела поднимал, чтоб побороть невзгоды.
В одном заводе аж пятьсот мужей для боя дали —
Из захотевших воевать отряд сформировали:
«Послужим батюшке-царю, прольём в старанье крови,
Собьём с родимой мать-земли немецкие оковы».
Да больше сотни лошадей, что казакам удружат.
А в это время в Оренбург наведалася стужа...

«Опять на прочность град большой мы, братцы, испытаем:
В атаку сами не пойдём, но ядра покидаем.
Из пушек медных залп дадим — да содрогнутся стены!
Пускай от грома задрожат Рейнсдорповы гиены!», —
Сказал настырный Пугачёв, старшины поддержали.
В тумане пушки ко стенам и валу выставляли,
Да подносили казаки к орудиям всё ядра:
«Эх, скоро порохом пахнёт, в округе станет жарко!».
И был огонь открыт большой — снаряды полетели,
Пожар за стенами рождён, огня цветы созрели.
Артиллеристы удалы — стреляют дюже метко,
Снаряды в воздухе свистят, на стенах ставят метки.
Но и защитники не спят — огонь послушно тушат,
Льют вёдра ледяной воды, фитиль на ядрах тушат.
А после принялись в ответ палить из пушек бойко —
Мол, не сдадимся ныне вам, держаться будем стойко!
Две тысячи тогда ушло смертельных грозных залпов,
Да дымом всё заволокло, от грязи снег стал марким.
«Пока атаку прекратить, — указ от государя. —
Немного надо погодить, потом для боя встанем».
А время жадное текло, дни жизни забирало,
Стоял град Оренбург горой, врата не отворял он.
Хоть холод сильный начался, на власть роптали люди,
Рейнсдорп сдаваться не спешил — боялся плена жути.

«Коль покоряться не хотят, их голодом поморим —
Ворота сами отворят, Рейнсдорпу тем насолим», —
На сходке было решено старшинами у войска,
С тем согласился Емельян: «Народ к той власти жёсткий!
Датчанина он скинет сам, Наумова отвергнет,
Да к нам на службу перейдёт — власть лживая померкнет!».
Усилили блокаду так — пустили караулы,
Курьеров всяких брали в плен — общение согнули
Меж городом и центрами, помочь что не спешили.
Знать, думали, что Пугачёв и так сойдёт в могилу.
Но вот, в начале ноября сидение приелось —
Все в армии устали ждать, в атаку вновь хотелось.
«Мы подготовим новый штурм, тогда пойдём на приступ, —
Емеля мудро приказал. — Орудия начистим,
Укрытья выроем вокруг — пусть прячется пехота.
Казачьи жизни сохранить — ещё одна забота».
И утром пушки дали залп, вновь город обстреляли,
Дом губернаторский горел — удачно в цель попали.
Здесь казначейство понесло урон от быстрых ядер —
Обстрел свои плоды давал, напавшие им рады.

Но мало этого огня — нужны в атаке люди,
Чтоб стены града захватить в военном раже-зуде.
И Пугачёв в бой сам повёл людей вперёд отважно,
Дабы на ров скорей попасть, сойтися в рукопашной
С противником, его сразить, да Оренбург взять силой,
Натужить в непростой борьбе стальные мышцы, жилы.
И получилось то свершить — спор начался на саблях,
Кто под удар их попадал, стал смертью съеден бранной.
Но Рейнсдорп всех перехитрил — напавшим в тыл отправил
Отряд стрелков и тем царя вновь отступить заставил.
Так в спины выстрелы ушли, погибших было много.
Смерть не скупилася тогда, звала в свои чертоги.
Себя лишь надобно винить — не стереглись засады,
Пожаты горькие плоды, живёт в душе досада.
Но и Рейнсдорп весь помрачнел — удача, что не взяли
В бою сегодня Оренбург, да стены не заняли.
И в городе рос ныне страх. «Что с нами будет дальше?», —
Народ обычный вопрошал, не верил больше фальши,
Что губернатор говорил, пугал тюрьмой да казнью.
Судьбы нет горше жить в цепях, нет доли безобразней.

А Пугачёв пришёл в себя — не выиграно сраженье,
Но не закончена война, не улеглось волненье.
Тогда Подурова наш царь позвал к себе немедля,
Служил тот верно атаман — до дела жаден, въедлив.
«Ты, Тимофей, писать горазд, так напиши же письма
О том, что с войском государь, Рейнсдорпа тонко высмей.
Одно пошли Бородину, муж — старшина Яицкий.
Могутову другое дай — он атаман мужицкий, —
Приказывал всё Емельян. — Да напиши: прощенье
Вам за измену сразу дам, не думая мгновенья,
Коль присягнёте вы царю, оставите Рейнсдорпа,
Сей гнёт не станете терпеть, на инородца горбясь.
Сопротивление теперь народ лишь сгубит славный,
А вам не выиграть — этот бой для вас, увы, неравный».
Отправлено посланье то начальникам немедля,
Пускай им мысли бравые натужно стянет петлей.
Но день ответа не принёс, второй безмолвен тоже —
Знать, испугались отвечать, мороз пошёл по коже
У атамана, старшины. Покажет правду время —
И пожалеет обо всём у Рейнсдорпа племя.

На том не кончил Пугачёв слать письма-указанья —
Их губернатор с дрожью ждал, уняв своё дыханье.
А получив, негодовал, слюною в злобе брызгал,
Бумагу грозного письма руками нервно тискал.
В том говорилося письме: «Из града выходите!
Оружье всё, знамёна вон с собою выносите.
Да преклоните их скорей пред государем вашем,
Тем покажите — Оренбург не будет градом вражьим.
И злится-гневаться тогда пресветлый перестанет,
За ту великую пальбу, что вы здесь учиняли.
Простит чиновных и солдат, и казаков и всяких,
Препятствия кто создавал, не думая о благе
Страны и родины своей. Царю посмел перечить!
Царь хочет каждого простить, с виновником ждёт встречи».
«Молчок о вражеском письме — народ узнать не должен,
Что самозванец люду рад, к себе принять всех сможет,
Коль люд откроет ворота́!» — кричал Рейнсдорп старшинам.
А сам во страхе пребольшом не верил командирам —
Вдруг к Пугачёву перейдут, дадут ему присягу,
Да станут праведно служить, не поскупясь отвагой?
А за окном крепчал мороз, колола снегом вьюга,
Что поубавились бои — её была заслуга.
А тут опять прибавка сил у войска Пугачёва —
Отряд башкир примчал к нему, почтить царя готовый.
Сначала должен был отряд напасть на Емельяна,
Но не желали воины в нём служить Софии рьяно.
Народа чаянья влекли башкир да справедливость,
Приказ отдавший же явил к народу лишь брезгливость.
И не смогли тогда мужи служить императрице,
Не дали честь свою пятнать властям из-за границы.
«Пойдём-ка лучше мы к царю — простым он людям дорог,
И власти, что в столице есть — непримиримый ворог.
Сей император — молодец, знай, кандалы срывает
С крестьян, работных, крепостных, всем волю затевает!», —
То Салават Юлаев был, кричал что громко, смело,
Давно в нём к воле зрела страсть, в крови она кипела.
И люди слушали его, в сердца впускали речи,
Поэтом Салават смог стать в большой за правду сечи.
Так в середине ноября во слободу явился
Отряд, где ныне царь сидел, ему служить просился.
«Под Оренбургом ныне мы хотим сражаться вместе,
Дошли до нас, народный царь, свободы манифесты!», —
Глаголил храбро Салават, в глаза смотрел Емеле,
Емеля рад был тем словам, в них сила, честь горели.
«Приветствую, башкиры, вас! — ответил император. —
Мужам любым я дюже рад, что навести порядок
Царю помогут на Руси, вернуть-воздвигнуть правду.
Готовьтесь скоро принести для службы мне присягу».
Юлаев так к царю попал, да стал служить исправно,
Полковником здесь вскоре стал — в сражениях проявлен!

Теперь внимательный свой взгляд мы в Петербург направим,
Узрим, как на престоле в нём Россией немка правит.
Ей непременно донесли про «зверства» Пугачёва —
Мол, самозванец дерзкий сам, но глупый, непутёвый.
Сначала слухи про царя царицу лишь смешили,
Ей новости про «бедствие» такие приносили:
Сей бунт опасность не несёт, разбойников лишь множит —
Его Рейнсдорп остановить за две недели сможет.
Но время шло, а Пугачёв копил и дальше силы,
А губернатора войска вдруг оказались хилы.
Бунтовщика дабы изгнать, да покарать виновных —
На помощь, видно, надо слать солдат к войне способных.
Стал командиром выбран Кар — несёт пусть власти волю,
Вернёт град славный Оренбург к спокойствию, контролю.
Сам Кар был генерал-майор, имел в боях успехи,
И с Пугачёва ожидал легко содрать доспехи.
С собою манифест Кар взял — самой царицей писан.
Призывом прекратить войну сей манифест пронизан,
Оружие своё сложить, принять одну царицу,
А Пугачёва осудить — жестокого убийцу.
Так развернулася война, оружием гремела,
В глубинах Матушки Руси народа воля зрела.