Январь—март 1774 г.

Происхождение и содержание манифестов и указов Е.И. Пугачева

В первые три месяца 1774 г. наряду с отдельными успехами восставших в низовьях Яика, в Заволжье, под Кунгуром, Екатеринбургом и в Западной Сибири общая военная обстановка стала постепенно складываться не в пользу Пугачева: его передовые отряды, теснимые и поражаемые карательными войсками, поспешно отходили к Оренбургу. В начале весны в боевые действия вступило «Главное войско» восставших, но потерпело крупные поражения от неприятеля в битвах под Татищевой крепостью (22 марта) и у Сакмарского городка (1 апреля), после чего Пугачев с остатками своих сил отошел в заводские районы Южного Урала. Главное внимание ставки Пугачева в январе—марте 1774 г. сосредоточивалось на организации военного отпора неприятелю. Этой задаче в основном было подчинено и содержание рескриптов предводителя восстания. К сожалению, подавляющее число этих документов было утрачено в ходе развернувшихся военных действий¹. Сохранилось от этого периода всего лишь два документа от марта 1774 г., которые и рассматриваются ниже.

§ 31. Манифест Е.И. Пугачева (3 марта 1774 г.). Манифест² составлен в Бердской слободе сотрудниками повстанческой Военной коллегии. Обращаясь «во всенародное известие» с этим манифестом и напоминая о своих постоянных заботах «привесть в благоцветущее состояние и... усерднейшее повиновение» верноподданных, Пугачев объявлял о преступлении некоего казака — в тексте оставлен пропуск для внесения имени обвиняемого («имрек»), который нанес ему «чрезвычайно оказанную... несносную... поносную обиду», за которую он «по всем правам и узаконениям подверг себя... публичной и поносной смертной казни». Однако решение участи преступника передается на усмотрение «всего общества», которое путем голосования и должно определить, «простить ли ево... или учинить над ним на основании законов, продчим в страх и в подтверждение смертной казни». Завершался манифест выражением надежды на то, что наказание преступника послужит назидательным примером для всех, дабы никто впредь не отваживался поносить честь «Петра III», но признавал и почитал его за «действительного и природного своего чадолюбивого монарха».

Манифест представлял собой стереотипный образец приговоров о наказании противников восстания, и аналогичные его экземпляры рассылались ставкой Пугачева на места. Судя по карандашной помете обер-секретаря Тайной экспедиции Сената С.И. Шешковского на полях манифеста («Казак Черноморской, он ево повесил»), данный экземпляр манифеста был объявлен при казни яицкого казака Ивана Черноморского, который в 1773 г. служил фельдъегерем у коменданта Яицкого городка подполковника И.Д. Симонова³.

Возможно, впрочем, что появление манифеста было вызвано инцидентом с пугачевским полковником Д.С. Лысовым, происшедшим в конце февраля 1774 г., когда Пугачев с Лысовым и Почиталиным возвращались из Каргалы в Бердскую слободу. В пути между Лысовым и Пугачевым завязалась ссора. Лысов, бывши в подпитии и разгорячившись, с силой ударил Пугачева острием копья. Пугачева спас надетый под шубу панцирь. Почиталин, оттолкнув Лысова, не дал ему нанести второго удара⁴. Этим нападением Лысов нанес действительно «чрезвычайно несносную обиду» Пугачеву; кроме покушения на его жизнь, Лысов был обвинен и в том, что казаки его полка мародерствовали, грабя не только помещичьи имения, но и крестьянские дворы⁵. Лысов был казнен, несмотря на заступничество судьи Военной коллегии М.Г. Шигаева⁶. Предположение о связи манифеста 3 марта 1774 г. с делом Лысова нуждается в дополнительном изучении.

§ 32. Именной указ Е.И. Пугачева атаману Гурьева городка Е. Струняшеву (11 марта 1774 г.). Указ⁷ составлен сотрудниками повстанческой Военной коллегии, находившимися в Яицком городке при Пугачеве, куда он приехал на несколько дней вскоре после боя с авангардом войска генерала П.М. Голицына 6 марта 1774 г. Первоначально, судя по вступлению — «Указ его императорского величества...» (распоряжения Военной коллегии, как обычно, начинались, говоря о «Петре III» в третьем лице), — этот документ был задуман как указ Военной коллегии. Однако в процессе писания составители в целях придания большего веса документу решили оформить его в виде именного указа Пугачева, обозначив, что он исходит от «великаго государя Третьего императора Петра Федоровича, самодержца Всероссийскаго и прочая, и прочая, и прочая», и скрепили его иноязычной подписью «Petr», а также оттиском именной печати с надписью «Б. Г. П. П. Т., имп. и самодерж. Всерос. 1774» и изображением «Петра III». Следует заметить, что это — первый из сохранившихся оттисков печати на указах Пугачева.

Гурьев городок, куда направлен этот указ Пугачева, был захвачен повстанческим отрядом атамана А.А. Овчинникова 25 января 1774 г. Два дня спустя он назначил атаманом гурьевского казачьего отряда Евдокима Струняшева⁸, вручив ему ордер об управлении городком⁹. А сам Овчинников, взяв в Гурьеве до 60 пудов пороха в 14 бочках, возвратился в Яицкий городок, где порох был использован при минировании подкопа под стеной «ретраншамента» — внутренней крепости; минный заряд в подкопе был взорван 19 февраля 1774 г.

Обращаясь 11 марта 1774 г. с именным указом к Струняшеву, Пугачев требовал немедленно прислать в Яицкий городок половину пороха, находившегося в Гурьеве после Овчинникова, оставив другую половину на «городовые потребы» в самом Гурьеве. Судя по показанию Струняшева, за порохом в Гурьев приезжал «в Великий пост» есаул Иван Ерофеев (доставивший, видимо, указ 11 марта) и, «взяв пороху одное бочку», т. е. около 4 пудов, «уехал обратно в Яицкой городок»¹⁰. При вступлении 3 мая 1774 г. в Гурьев карательного отряда Струняшев передал подполковнику Кандаурову 2,5 пуда пороха, 500 четвертей муки, 1270 руб. медной монетой, а также «все письменные, данные ему, Струняшеву, повелении»¹¹, в числе которых был пугачевский указ от 11 марта и ряд других документов повстанческого происхождения¹². Эти документы Кандауров отправил астраханскому губернатору Кречетникову, а тот переслал их в Казанскую секретную комиссию.

Распространение и воздействие манифестов и указов Е.И. Пугачева. Контрмеры екатерининской администрации

Январь, февраль и март 1774 г. — последние три месяца начального этапа Крестьянской войны — проходили в обстановке упорной борьбы повстанцев против наступающих войск карательной армии генерала А.И. Бибикова. Пугачевским отрядам удалось, правда, достичь ряда тактических успехов в эти месяцы, они захватили Красноуфимск (10 января), Заинск (15 января), Ставрополь (20 января), Гурьев (25 января), Челябинск (8 февраля), Илецкую Защиту (16 февраля), ряд сибирских слобод (в январе и феврале), разгромили в полевом сражении войска оренбургского гарнизона (13 января), держали в осаде Оренбург, Уфу, Мензелинск, Кунгур и Екатеринбург. Однако карательные войска, развернув наступление, наносили авангардным повстанческим отрядам удар за ударом, в бою 29 декабря 1773 г. под Самарой разбили отряд атамана И.Ф. Арапова, в январе 1774 г. повстанцы потерпели поражение под Алексеевском, Заинском, Ставрополем, Мензелинском, Кунгуром; в феврале под Красноуфимском, Сарапулом, Бузулуком, Екатеринбургом; в январе—марте было подавлено повстанческое движение в Зауралье и Западной Сибири; в битве 24 марта 1774 г. под Уфой было разгромлено крупное войско атамана И.Н. Зарубина. В начале весны передовой карательный корпус генерала П.М. Голицына вошел в боевое столкновение с главным войском Е.И. Пугачева (бой 6 марта у деревни Пронкиной), а затем нанес ему поражения в битвах у Татищевой крепости (22 марта) и под Сакмарским городком (1 апреля).

Военная обстановка, сложившаяся в повстанческом крае, а также распоряжения центральных и местных властей Екатерины II об уничтожении пугачевских воззваний послужили причиной гибели большинства указов Пугачева; сохранилось всего два документа, относящихся к этому периоду (манифест 3 марта и именной указ 11 марта 1774 г.)¹³. Однако в источниках иного происхождения (в протоколах допросов пленных повстанцев и в переписке екатерининской администрации) сохранились данные о содержании 25 утраченных рескриптов Пугачева, представленных как манифестами-воззваниями, так и указами-распоряжениями военно-организационного и оперативного характера¹⁴. Данные о распространении и огромном воздействии воззваний Пугачева на простой народ содержатся в показаниях многих источников. Беглый солдат казанского батальона Мясогут Назиров, служивший адъютантом у пугачевского полковника Мясогута Гумерова, на допросе в секретной комиссии показал, что они, разъезжая по деревням Казанского уезда, «во всех местах, где были», объявляли манифест Пугачева и «везде жители, веря тому, охотно давали людей» в их отряд¹⁵. Кунгурский крестьянин А. Копылов сообщил на допросе, что после объявления жителям Ачитской крепости манифеста Пугачева, коим они «от всех податей уволены на 10 лет», все они тотчас перешли на сторону пугачевцев¹⁶. Исетская провинциальная канцелярия 3 февраля доносила в Сенат, что пугачевские эмиссары «обнадеживанием всякою вольностию не только башкирцов, но и российских государственных и заводских крестьян» привели к смятению и что они, несмотря на увещевания, не только не отстают от «злодейских партей», но «час от часу оные умножают и всем потребным снабдевают»¹⁷. Манифесты Пугачева оказали решающее влияние на подъем повстанческого движения в Зауралье и Западной Сибири¹⁸. Генерал И.А. Деколонг, характеризуя обстановку, сложившуюся в этих районах, писал 16 февраля генералу А.Д. Скалону, что посланными от Пугачева воззваниями «многия государственныя, економические и протчих ведомств крестьяня сами собою добровольно, без всякого от злодеев принуждения, не только что к стороне его преклоняютца, но, разсылая от себя к его партизанам нарочных, призывают в свои жительства»¹⁹. Екатерина II, рассмотрев «экстракты» из следственных дел зауральских и сибирских крестьян и казаков-повстанцев, писала, что «безрассудная их стремительность других важных предметов не имела, как только одни мечтательныя выгоды, коими они обольщены были»²⁰. Их воздействием были вызваны волнения крестьян в уездах правобережья Волги. Сенатский курьер В. Полубояринов, возвратившись в Петербург из поездки в Саратов, писал 30 января 1774 г., что в деревнях от Саратова до Пензы «все крестьяне, как государевы, так и помещичьи, отзываются, что Петр 3-й не умер и, имея его государем, свобождены от податей, почему и ныне, естли де не захотят, то ничего не дадут; а от него они имеют уверение, что будут вольны и независимы ни от кого... Теперешнее же правление [Екатерины II] им несносно, ибо-де большие бояре награждаются деревнями и деньгами, а им никакой нет льготы, но только большие тягости по причине войны, как-то: рекрутские поборы и разные подати, кои должно платить и государю и помещикам, и что для перемены своего состояния пришло им метаться в воду». Крестьяне выражали надежду на то, что и солдаты карательных войск перейдут на сторону Пугачева и «будут ему служить — вить и их житье не лутче крестьянского»²¹. В феврале—мае 1774 г. волнение, вызванное слухами об антикрепостнических воззваниях Пугачева, охватило крестьян села Каврес Кадомского уезда. М. Алексеев разглашал крестьянам села и окрестных деревень, что «Петр III», появившийся под Оренбургом, «у помещиков крестьян отнимает и дает волю, а помещикам головы рубит». Крестьяне, собрав 60 руб. (по 30 коп. с души), отправили к Пугачеву ходоков К. Терентьева и С. Лаврентьева с прошением к «государю», чтобы «не быть им за помещиком, а быть бы на воле»²². Ходоки были задержаны в Самаре, а выступления крестьян села Каврес подавлено военной силой. Волнения происходили в этот период и в других селениях Воронежской и Астраханской губерний, а также на Дону²³.

О степени воздействия воззваний Пугачева и агитации его эмиссаров-«разгласителей» на народ красноречивее всего свидетельствуют донесения генерала А.И. Бибикова. 21 января он писал президенту Военной коллегии З.Г. Чернышеву, что «не неприятель опасен, какое бы множество его ни было, но народное колебание, дух бунта и смятение» и, что страшнее любых военных невзгод, «предательство и непослушание от жителей»²⁴. Не скрывал этого Бибиков и от Екатерины II, сообщая ей в реляциях, что «дерзостные» воззвания Пугачева «и чрез нескладный слог в черном народе действуют» и что народное «буйство выросло столь далеко, что без сурового устрашения заразу сию», расширяющуюся от «плевел» Пугачева, «остановить не нахожу иного средства»²⁵, явно указывая на неэффективность средств идейного воздействия на народ противопугачевских манифестов Екатерины II, увещеваний начальства и церковных властей.

Но сомнения в действенности официальной агитации, высказываемые Бибиковым, а также оренбургским, казанским и сибирским губернаторами и некоторыми военачальниками, отнюдь не означали того, что верховная власть склонна была отказаться от использования этого средства борьбы против восстания. Помимо ранее изданных манифестов (15 октября, 29 ноября, 23 декабря 1773 г.), широко распространяемых в январе—марте 1774 г. в зоне восстания и прилегающих районах, 15 марта был составлен новый манифест Екатерины II с осуждением Пугачева и его сторонников и с призывом к населению сохранять неколебимую верность присяге и повиновение законным властям. 23 марта императрица предписала московскому генерал-губернатору М.Н. Волконскому изготовить в Синодальной типографии 1200 экземпляров манифеста, напечатав одну половину тиража гражданской печатью, а другую — церковной²⁶. Уже 28 марта экземпляры манифеста были отпечатаны²⁷. Большая часть их тиража тогда же была отправлена к Бибикову.

Власти, распространяя манифесты Екатерины II, обращались и со своими увещеваниями к населению и пугачевцам. Генерал Бибиков 3 января послал ордер премьер-майору К. Муфелю, предписывая ему в освобождаемых от повстанцев селениях распространять манифест Екатерины II, объявляя жителям, чтобы они «пребыли неколебливы и верны ея императорскому величеству», а Пугачева почитали «врагом отечества», а не «Петром III» и не верили разглашаемым им воззваниям²⁸. Местным учреждениям было дано предписание, чтобы они повсюду «наикрепчайше подтвердили», что, если кто-либо с «разглашениями и вредными письмами» от Пугачева «под именем императора Петра III объявится и разглашать будет, таковых ловить и поступать с ними так, как с совершенными злодеями»²⁹. 19 февраля Казанская секретная комиссия обратилась со «всенародным объявлением» к населению Казани и губернии, где с осуждением отмечала, что городские и сельские жители, не понимая «прямой силы и разума» манифестов Екатерины II о Пугачеве, «делают оным свои глупые и кривые толки», а некоторые «по склонности к Пугачеву коварно вымышляют и разсевают о нем в простом народе ложные плевелы». Поэтому комиссия «в последний раз» призывала народ не верить воззваниям Пугачева и «безмятежно» покориться власти «ея императорскаго величества, яко от бога предоставленной»³⁰.

Власти располагали фактами, свидетельствующими не только о неприятии народом манифестов Екатерины II, но и о резком осуждении их. Когда Исетская провинциальная канцелярия в ответ на воззвания, присланные пугачевским полковником И.Н. Грязновым в Челябинск³¹, отправила к нему для увещевания манифест 29 ноября 1773 г., то Грязнов отозвался о нем «с немалою хулою и воровским уважением». В своем послании 9 января 1774 г. он назвал императрицын манифест «бумашкой», дал критику его положений, отметив, в частности, что Екатерина II не заботится о нуждах народа, а выступает защитницей интересов дворян, которые «привыкли всею Россиею ворочать, как скотом», и крестьян «почитают хуже собак», а на Петра III, выступившего против таких порядков, дворяне «умыслили написать хулу»³². Позднее Исетская провинциальная канцелярия доносила в Сенат, что башкиры, заводские и государственные крестьяне «ни на какие от командиров увещевания, ни же на самыя высочайший ея императорскаго величества манифесты не взирают»³³. 7 февраля оренбургский губернатор Рейнсдорп направил увещевание к повстанцам³⁴, экземпляр манифеста Екатерины II от 15 октября 1773 г. и татарский перевод с него. Но повстанцы, как отмечено в журнале Оренбургской губернской канцелярии, «не только на то увещевание не склонились, но с большим ругательством оное возвратили»³⁵.

Наряду с увещеваниями населения и повстанцев правительство Екатерины II вынуждено было изыскивать и иные средства борьбы против воздействия пугачевской агитации. В январе 1774 г. центральные власти санкционировали давно установившуюся на местах практику изъятия и уничтожения манифестов и указов Пугачева, воззваний его атаманов и других документов повстанческого происхождения. 4 января петербургская Военная коллегия направила указ генералу А.И. Бибикову, где, отмечая, что Пугачев, «дерзнув принять на себя имя покойного императора Петра Третьяго, присылает во многия места к обольщению под тем имянем разными нелепыми обещаниями простого народа», предписала публично сжигать те письма на городских площадях «чрез палачей» и «давать знать в Военную коллегию», какого те письма содержания будут³⁶. Вскоре последовало личное распоряжение Екатерины II к генерал-прокурору Сената А.А. Вяземскому об уничтожении перехваченных пугачевских бумаг: «Как вор Пугачев кои-куды указы посылает, то думаю, что не худо сие будет, естли Сенат велит публиковать, что, где его, разбойника, указы не проявятся, чтоб везде оных чрез палача публично сжечь и чтоб везде впредь тако поступали со всеми указами, кои не от законных властей происходят»³⁷. В соответствии с этим предписанием Сенат указом от 10 января отдал распоряжение всем властям и учреждениям публично сжигать манифесты Пугачева и воззвания его сторонников — все эти «изменническим ядом наполненные листы»³⁸. В дополнение к этому предписанию Сенат секретным указом от 13 января распорядился снимать точные копии с указов Пугачева перед уничтожением самих оригиналов, присылая эти копии в Сенат³⁹. В рескрипте, посланном к Бибикову 12 января, Екатерина II напоминала: «Естли вы еще повеления не дали, то прикажите, чтоб все бунтовщичьи в народе рассеянные возмутительные листы палачом сожигаемы были»⁴⁰.

Руководствуясь предписаниями Петербурга, власти приступили к истреблению перехваченных документов повстанцев, и прежде всего манифестов и указов Пугачева. Об этом доносил Бибиков в реляциях к Екатерине II от 29 января и 5 февраля⁴¹. Казанский губернатор Брант 26 февраля отправил в Сенат реестр и копии 25 документов (в их числе указы Пугачева), оригиналы которых в Казани «на площади чрез палача созжены»⁴². В феврале же полковник Изюмского гусарского полка Г.И. Хорват прислал в Казанскую секретную комиссию «экстракт» — пересказ 14 документов (в их числе два указа повстанческой Военной коллегии), оригиналы которых уничтожены в Сарбайской слободе⁴³. Командир караульного отряда подполковник А.Ф. Обернибесов 17 марта рапортовал Бибикову об уничтожении манифестов Пугачева, найденных в прикамских селах Сарапуле и Каракулине⁴⁴. Комендант Яицкого городка подполковник И.Д. Симонов прислал в Сенат экстракт содержания двух сожженных им указов Пугачева⁴⁵ от 17 февраля и 14 марта 1774 г. О своих распоряжениях по уничтожению перехваченных манифестов и указов Пугачева рапортовали в Военную коллегию оренбургский губернатор И.А. Рейнсдорп и астраханский губернатор П.Н. Кречетников⁴⁶. Подобные акции по истреблению документов повстанцев проводились и в последующие месяцы Крестьянской войны и нанесли наиболее крупный урон этой группе источников. А так как власти далеко не во всех случаях снимали копии с уничтожаемых оригиналов, то эти потери тем более невосполнимы.

Особенности оформления манифестов и указов Е.И. Пугачева

Секретари Пугачева изыскивали различные средства для того, чтобы придать манифестам и указам «Петра III» свойства документов, исходящих от «действительного и природного монарха». В этих целях наряду с заимствованием формы, языка и стиля, присущих императорским рескриптам, с декабря 1773 г. стали вводиться новые знаки, удостоверяющие подлинность пугачевских указов и манифестов, истинную принадлежность их «императору Петру Федоровичу». С середины декабря 1773 г. по март 1774 г. все его подлинные акты стали скрепляться иноязычной подписью «Petr»⁴⁷. Это было в интересах Пугачева, о чем, в частности, свидетельствует высказывание подканцеляриста Самарского магистрата Г. Шапошникова, который в конце декабря 1773 г., ознакомившись с манифестом Пугачева от 2 декабря, говорил собеседникам, что «вот-де сказывали, будто он [«Петр III»] грамоте не умеет, а он и по латыне знает, что подписал манифест по латыне»⁴⁸.

В ставке Пугачева была учтена возможность удостоверения подлинности рескриптов «Петра III» приложением печати. Имеются сведения, что его манифесты на татарском языке скреплялись печатью (см. § 16, 26 данной главы), но как выглядела эта печать, установить не удалось из-за утраты оригиналов этих манифестов. Возможно, впрочем, что эта была та самая печать, «вырезанная татарским письмом, медная», которая найдена в июне 1774 г. в Яицком городке в доме бывшего войскового атамана А.Н. Бородина, служившем дворцом для Пугачева и его супруги «императрицы» Устиньи Петровны Кузнецовой. В переводе с татарского на русский язык надпись на печати гласила: «Доволен я тем, чем бог меня наделил, и препоручаю свои дела ему ж, господу, ибо судьба его как в бывшее время была, так и вперед идущее равномерно изрядна быть имеет»⁴⁹. Эта печать была приобщена к материалам московского следствия по делу Пугачева наряду с некоторыми другими вещественными памятниками повстанческого происхождения, монетами и медалями, но позднее эти вещи бесследно исчезли.

Сохранились конверты, в которых были посланы указы Пугачева в декабре 1773 г. в Оренбург к И.Л. Тимашеву и М.М. Бородину, «автограф» Пугачева к губернатору Рейнсдорпу⁵⁰, а также указ повстанческой Военной коллегии атаману И.Ф. Арапову от 16 декабря⁵¹; клапаны конвертов опечатаны красным сургучом, а на нем оттиснуты фамильные дворянские печати, случайно оказавшиеся в руках повстанцев⁵². Однако пользование дворянскими печатями было сочтено несоответствующим реноме «Петра III», поэтому Пугачев отдал распоряжение об изготовлении собственной именной печати.

Печать резали из серебра находившиеся в Яицком городке крестьяне-серебряники из Рыбной слободы: мастер И.С. Токранов, подмастерья А. Иванов, И.А. Рыжей, П. Владимиров, — а также армянин Григорий⁵³. Вырезанная ими печать представляет собой круг диаметром в 3,5 см, размером, примерно, в полтинник того времени. По окружности печати надпись: «Б.Г.П.П.Т., ими. и самодерж. Всерос. 1774», что расшифровывается так: «Большая государственная печать Петра Третьего, императора и самодержца Всероссийского. 1774»⁵⁴. В центре печати помещен погрудный портрет молодого мужчины в профиль; голова его прикрыта париком, украшена венком и увенчана небольшой короной с крестом, на плечах императорская мантия. По свидетельству крестьянина той же Рыбной слободы П. Таркова, работа над печатью производилась в то время, когда повстанцы рыли второй подкоп под крепость в Яицком городке, что имело место в первой половине февраля 1774 г.⁵⁵, однако готовую печать Пугачев смог получить, видимо, в свой последний приезд в Яицкий городок в первой половине марта, а впервые употребил ее для скрепления именного указа атаману Гурьева городка Е. Струняшеву от 11 марта 1774 г.⁵⁶. Этой печатью скреплялись последующие пугачевские указы⁵⁷, она была утеряна в боях под Казанью 12—15 июля 1774 г.

Одновременно с именной печатью Пугачева рыбно-слободские мастера-серебряники изготовили печать повстанческой Военной коллегии⁵⁸. Печать представляет собой круг диаметром в 3,5 см, по окружности — надпись: «Гдрь Военой колеги пчать. 1774». Ее следует читать так: «Государственной Военной коллегии печать. 1774». Внутри надписи изображен государственный герб России — двуглавый орел, держащий в лапах скипетр и державу. Известен лишь один оттиск этой печати — на манифесте Пугачева 3 декабря 1773 г.⁵⁹ [сделан при контрассигновании (подтверждении) манифеста в повстанческой Военной коллегии в марте 1774 г.] (см. § 24 данной главы). Печать Военной коллегии была утеряна в конце марта 1774 г. при отступлении Главного войска восставших из Бердской слободы. Именно поэтому указы коллегии периода апреля—июня 1774 г. скреплялись либо именной печатью Пугачева, либо фамильной дворянской печатью с литерами «П.Н.В.».

Секретари Пугачева, заимствуя при составлении манифестов и указов «Петра III» практику оформления правительственных документов подобного назначения, не могли добиться полного сходства с ними и, конечно же, не могли применить передовую технику их размножения. Важнейшие государственные акты — манифесты Екатерины II, указы Сената и Синода — тиражировались в то время путем печатания в типографиях. Типографская техника была недоступна повстанцам, и они размножали манифесты и указы-воззвания Пугачева, переписывая их от руки. Это и использовалось противниками восстания для критики посланий Пугачева и для разоблачения его самозванства. Так, например, власти Далматова монастыря в ответ на присланные им 11 февраля 1774 г. воззвание пугачевского атамана П. Пестерева⁶⁰ и копию манифеста «Петра III» от 2 декабря 1773 г. писали, что так как манифест представлен в «письменном, а не печатном» экземпляре, то он исходит не от истинного императора⁶¹. Атаман Пестерев 12 февраля отвечал на это, что «Петру III» печатных манифестов еще негде сочинять. А когда он, великий государь, вступит в Санкт-Петербург, тогда уже и печатные указы будут по всем губернским провинциям и городам публиковать и о всем истинно доказывать»⁶². Дискуссия по поводу истинности «Петра III» и его посланий возникла 30 января 1774 г. в Течинской слободе Исетской провинции при обнародовании присланного туда манифеста Пугачева от 2 декабря 1773 г. Священник И. Федоров высказался, что этому посланию верить нельзя, ибо это всего лишь копия, а не печатный, как должно быть, манифест, исходящий от императора. Однако собравшиеся крестьяне, возражая священнику, заявили: «Где-де взять ему [«Петру III»] печатных, а и копиям верить надобно», — и все поголовно перешли на сторону восстания⁶³. Население и повстанцы не придавали, как видно, особого значения тому, что манифесты и указы-воззвания Пугачева выступали не в типографски размноженных экземплярах, а в рукописях и чаще всего не в оригиналах, а в копиях. Решающее значение имело содержание этих документов, отражающее социальные интересы трудового народа.

Примечания

1. В источниках выявлены данные о содержании 26 несохранившихся указов и манифестов Пугачева, составленных в январе—марте 1774 г. (см. ч. II, гл. 1, § 31—55).

2. Оригинал манифеста хранится в собрании повстанческих бумаг Тайной экспедиции Сената (ЦГАДА, ф. 6, д. 415, л. 18—18 об.); опубл. в кн.: Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 31.

3. ЦГВИА, ф. 20, д. 1230, л. 189—189 об.

4. Протоколы показаний яицких казаков И. Филимонова и Н. Шанина на допросе 8 марта 1774 г. в Оренбургской губернской канцелярии (ЦГАДА, ф. 349, д. 7183, л. 159—159 об., 161).

5. Красный архив, 1935, № 69/70, с. 205.

6. Протокол показаний М.Г. Шигаева на допросе 8 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — ЦГАДА, ф. 6, д. 506, л. 88 об. Шигаев вспоминал, что Пугачев, говоря с ним о Лысове, сказал: «Как-де можно его простить, он мне великой злодей!»

7. Оригинал указа хранится среди документов Казанской секретной комиссии (ЦГАДА, ф. 349, д. 7279, л. 3), куда был прислан при письме астраханского губернатора П.Н. Кречетникова (там же, л. 1); указ опубл. в кн.: Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 32.

8. Струняшев Евдоким (род. 1720 г.), яицкий казак «мятежной» стороны, в 1764—1774 гг. служил в Гурьеве, в январе—апреле 1774 г. был повстанческим атаманом в этом городке, 1 мая того же года капитулировал со своей командой, сдав Гурьев карательному отряду подполковника Д.И. Кандаурова. 1 ноября 1774 г. Струняшев был допрошен в Яицкой комендантской канцелярии (протокол его показаний см.: ЦГАДА, ф. 349, д. 7355, л. 2—5 об.) и отправлен в Казанскую секретную комиссию, откуда вскоре освобожден без наказания.

9. Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 110.

10. ЦГАДА, ф. 349, д. 7355, л. 4 об.

11. Там же, л. 5—5 об. Подполковник Кандауров доносил, что в Гурьеве им захвачены 21 пушка и 1753 артиллерийских снаряда (ЦГВИА, ф. 20, д. 1233, л. 346—347 об.).

12. Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 32, 110, 120, 122.

13. Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 31 и 32.

14. См. ч. II, гл. 1, § 31—55.

15. ЦГАДА, ф. 6, д. 467, ч. 10, л. 183—183 об.

16. Там же, д. 504, ч. 2, л. 324 об.

17. Там же, ч. 3, л. 204.

18. Пугачевщина, т. 3, с. 30—37, 180—181.

19. ЦГАДА, ф. 6, д. 627, ч. 5, л. 78.

20. Там же, д. 467, ч. 3, л. 11.

21. Пугачевщина, т. 3, с. 458.

22. Доношение Шацкой провинциальной канцелярии в Сенат. — ЦГАДА, ф. 6, д. 504, ч. 3, л. 385—385 об.

23. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева, т. 2, с. 396—402, 410—412.

24. Пушкин А.С. Полн. собр. соч., т. 9, кн. 1, с. 201. Те же мотивы звучат в письме А.И. Бибикова к Д.И. Фонвизину от 30 января, где сообщается о «великих трудностях», кои предстоит преодолеть для подавления «всеобщего черни волнения», «духа мятежа и бунта», разлившегося на огромном «пространстве» (там же).

25. Реляции от 17 и 29 января 1774 г. — ЦГВИА, ф. ВУА, д. 143, л. 107—111, 119—122; Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта. Бумаги Кара и Бибикова. — Записки имп. Академии наук. СПб., 1862, т. 1, прил. № 4, с. 50—51, 53.

26. ЦГВИА, ф. ВУА, д. 143, л. 68.

27. ЦГАДА, ф. 6, д. 527, л. 100, 100а (типографские экземпляры манифеста, напечатанные: первый — гражданской печатью, второй — церковной).

28. Пугачевщина, т. 3, с. 234.

29. Дон и Нижнее Поволжье в период Крестьянской войны 1773—1775 годов. Ростов, 1961, с. 31—32.

30. ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 1, л. 228.

31. Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 390, 391.

32. Там же, док. № 392.

33. ЦГАДА, ф. 6, д. 504, ч. 3, л. 204.

34. ЦГВИА, ф. 20, д. 1233, л. 73—73 об.

35. Там же, л. 93. В следственных показаниях сотника яицких казаков-повстанцев Т.Г. Мясникова имеется любопытное свидетельство о реакции Пугачева на манифесты Екатерины II и увещевания властей осажденного Оренбурга. «Екии-де ракальи матери, — говорил он, — не только не признают меня за государя, но и ругают еще, называя разбойником, но за что — и сами не знают», ибо он выступает не как разбойник, а как защитник интересов народа: «Жаль-де мне очень бедного простого народа» (ЦГАДА, ф. 6, д. 506, л. 113 об.).

36. ЦГВИА, ф. 20, д. 1231, л. 293. Аналогичные указы посланы губернаторам Оренбургской, Казанской, Астраханской, Воронежской, Сибирской губерний, генералу И.А. Деколонгу, царицынскому коменданту И.Е. Цыплетеву, канцелярии Войска Донского (там же, л. 294—296; ЦГАДА, ф. 6, д. 627, ч. 10, л. 508).

37. ЦГАДА, ф. 5, д. 98, л. 7.

38. Там же, ф. 6, д. 415, л. 76.

39. Там же, л. 79. Предписания этого указа Сената, а также указа Военной коллегии от 4 января о снятии копий с уничтожаемых повстанческих документов и учете данных об их содержании были продиктованы намерением сохранить документальные улики против участников восстания.

40. Грот Я.К. Указ. соч., с. 50.

41. Там же, с. 53, 59.

42. ЦГАДА, ф. 6, д. 416, ч. 1, л. 58—82; аналогичный рапорт и реестр 26 февраля посланы Брантом в Военную коллегию (ЦГВИА, ф. 20, д. 1232, л. 175—178 об.).

43. ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 1, д. 16—17 об.

44. ЦГВИА, ф. 20, д. 1236, л. 288—289.

45. Там же, д. 1233, л. 130.

46. Там же, л. 198, 241.

47. Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 26, 28, 29, 31, 32, а также Примеч. к док. № 23 (там же, с. 381—382). Целям доказательства истинности «Петра III» служил и пугачевский указ Рейнсдорпу от 19 декабря 1773 г., составленный по-немецки староготическим письмом (там же, док. № 27).

48. Экстракт следствия над самарскими сторонниками Пугачева. — ЦГАДА, ф. 6, д. 438, л. 21.

49. Там же, ф. 1100, д. 9, л. 257—258; ф. 6, д. 508, ч. 1, л. 82. Зарисовку этой печати с татарским текстом см.: там же, л. 83.

50. ЦГВИА, ф. 20, д. 1233, л. 19, 25, 26.

51. ЦГАДА, ф. 6, д. 512, ч. 2, л. 7 об.

52. Подробнее см.: Овчинников Р.В. Обзор печатей на документах Е.И. Пугачева, его Военной коллегии и атаманов. — В кн.: Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России: Сб. статей к 70-летию А.А. Новосельского. М., 1961, с. 329. См. также: Соболева Н.А. Пугачевские печати. — Вопросы истории, 1977, № 8, с. 212.

53. Протокол показаний яицкого казака С. Солодовникова в Яицкой комендантской канцелярии в августе 1774 г. — ЦГАДА, ф. 349, д. 7279, л. 7—7 об.

54. Впервые так расшифровал надпись А.С. Пушкин (История Пугачевского бунта. СПб., 1834, вклейка после с. 110 в первой части книги; там же гравюра — прорись печати).

55. Протокол показаний П. Таркова на допросе 16 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — ЦГАДА, ф. 6, д. 467, ч. 13, л. 147.

В свете показания Таркова оказалось ошибочным наше прежнее утверждение об изготовлении печати в январе 1774 г. (Овчинников Р.В. Обзор печатей..., с. 329—330).

56. Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 32.

57. Там же, док. № 33, 35.

58. Овчинников Р.В. Обзор печатей..., с. 330, 333; Соболева Н.А. Указ. соч., с. 213.

59. ЦГАДА, ф. 6, д. 416, ч. 2, л. 327; Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 24.

60. Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 394.

61. Зырянов А. Указ. соч., с. 64—66 (послание от 12 февраля 1774 г.).

23 февраля власти Далматова монастыря обратились к пугачевцам с новым посланием, в котором писали, что они поверили бы истинности «Петра III», если бы он «прибыл с подобающей честию и славою в столичный город С.-Петербург или Москву и оттоль бы слал, за подписанием своей руки, печатные манифесты» (там же, с. 77).

62. Документы ставки Е.И. Пугачева..., док. № 395.

63. Протокол показаний И. Федорова на допросе 27 марта 1774 г. в походной канцелярии майора Ф. Жолобова. — ЦГАДА, ф. 6, д. 627, ч. II, л. 195—195 об. Повстанцы арестовали Федорова и отправили в Челябинск, где атаман Г. Туманов упрекал его: «Вот ты священник, а какие возмущения в народе делаешь!» (там же).