Глава XXIV

Несмотря на поздно затянувшийся ужин, Петр Федорович встал рано и приказал готовиться к поездке в Петергоф. Беспокойство тревожило сон, к тому же многие доходившие до него предостережения в тиши ночной вызвали наконец ощущение надвигающейся опасности, а потому исполнение задуманного плана, который навсегда освободил бы его от всякого страха за власть, надо было ускорить.

Тем временем на лужайке собрался весь двор; кавалеры и дамы были при полном параде, так как предстояло празднование дня святого Петра и Павла и именин государя в присутствии государыни. Графиня Елизавета Романовна, которой Петр ничего не сообщил о своих сегодняшних замыслах, могла все-таки заключить, видя его беспокойство, что готовится нечто необычное и решительное. Она была вся покрыта драгоценными камнями, но гордый, торжествующий блеск ее глаз пересиливал даже сияние бриллиантов и жемчуга, украшавших ее волосы, шею и руки. Остальные дамы стояли на почтительном расстоянии, образуя полукруг, словно она уже достигла цели своих честолюбивых желаний и императорская корона красовалась на ее челе.

Мариетта также находилась среди придворных дам, так как государь велел ей остаться в Ораниенбауме и принять участие в поездке в Петергоф. Она не имела возможности переменить свой туалет, но казалась такой же свежей и прелестной, как и другие, имевшие к своим услугам весь свой гардероб. Все бросали в ее сторону завистливые, недоброжелательные взгляды. Одна графиня Воронцова делала вид, словно совсем не замечает присутствия красивой танцовщицы, избегая малейшего повода к неудовольствию государя; она была убеждена, что если действительно достигнет своей цели, то такая ничтожная любовная интрига не может иметь для нее никакого значения, тем более что с ее стороны исключалось чувство ревности по отношению к государю.

Мариетта скромно держалась в отдалении от знатных придворных дам, но ее глаза горели мрачно и злобно; быть может, и в ее голове роились мысли о будущем, и весьма вероятно, что в этих мыслях чувство мести за высокомерное обращение с ней играло не последнюю роль.

Петр Федорович поздоровался с ней особенно любезно, бросив при этом почти насмешливый взор в сторону Воронцовой, но та постаралась сохранить радостную улыбку и даже приветливо кивнула в знак одобрения, когда государь велел танцовщице сесть вместе с ним и с графиней в его карету.

Граф Миних, в парадной фельдмаршальской форме, генералы, адъютанты, а также обер-офицеры голштинской гвардии вместе с дамами разместились в прочих экипажах, а затем весь поезд, в лучах восходящего солнца блистая золочеными ливреями, быстро помчался по дороге к Петергофу. Из всех экипажей доносился громкий смех, слышались шутливые остроты, которыми дамы и кавалеры обменивались между собой. Крестьяне, стоявшие около своих дворов, кланялись до земли и долго смотрели вслед повелителю над всем обширным Российским государством и неисчислимыми богатствами Европы и Азии.

Уже показались деревья Петергофского парка, а за ними, сверкая на солнце, блестящие купола дворцовой церкви.

Петр Федорович с радостным возбуждением смотрел на этот дворец, к которому в царствование Елизаветы Петровны он часто подъезжал со страхом и трепетом. Теперь он тихо шептал про себя:

— Сегодня я избавлюсь от всякой заботы и беспокойства, а завтра Екатерина, думавшая перехитрить меня, будет упрятана навсегда за стенами Шлиссельбурга.

В это время по дороге от Петергофа показался всадник, и Петр Федорович при его приближении с удивлением узнал в нем Бломштедта, которого он накануне вечером лично отправил в Петергоф.

Молодой человек сделал знак кучеру государя остановиться и осадил свою лошадь как раз пред каретой императора.

— Господи! — испуганно воскликнула графиня Воронцова. — Что случилось? Он в крови, платье разорвано!..

Прежде чем Петр Федорович, также пораженный его видом, успел задать вопрос, тот соскочил с лошади и быстро распахнул дверцу кареты.

— Ваше императорское величество! Почтительнейше прошу вас выйти на одну минуту, — взволнованно произнес Бломштедт. — Мне необходимо сделать вам сообщение, в высшей степени важное и не терпящее отлагательства.

Император повиновался с поспешностью и тем смятением, которое всегда охватывало его при неожиданных событиях; поезд также остановился, и изо всех экипажей дамы и кавалеры с любопытством смотрели на государя, отошедшего поодаль на полянку и слушавшего взволнованную речь Бломштедта.

Но вдруг все увидели, как государь побледнел и, задрожав, оперся о плечо голштинского барона; затем он обернулся и громко закричал:

— Гудович, Гудович, сюда, ко мне!.. И Миних также! В одно мгновение генерал Гудович и фельдмаршал вышли из кареты и поспешили к государю. Петр Федорович, тяжело дыша, оживленно объяснял им что-то, они оба всполошились и стали задавать вопросы Бломштедту. Наконец, государь быстро побежал через полянку к Петергофскому парку, до которого отсюда легче было добраться, чем кружным путем по шоссейной дороге; Гудович, Бломштедт и фельдмаршал последовали за ним.

Сидевшие в экипажах дамы и кавалеры были ошеломлены. Графиня Воронцова высунулась из дверцы кареты и громко кричала что-то государю, но тот, не обращая внимания, бежал все быстрее и вскоре совсем скрылся за деревьями парка.

— Скорей! — закричала Воронцова кучеру. — Скорей в Петергоф!

И весь кортеж понесся с необычайной скоростью.

Петр Федорович, пробежав через парк, был уже во дворце; Гудович и Бломштедт с ним; восьмидесятилетний фельдмаршал где-то отстал.

Лакеи в парадных ливреях молча, с мрачными лицами стояли по коридорам: уже было известно об исчезновении императрицы и от некоторых крестьян дошли темные слухи о событиях, происходивших в Петербурге.

Петр Федорович стремительно бросился по коридорам дворца в покои Екатерины Алексеевны.

— Где императрица? — закричал он хриплым, задыхающимся голосом, обращаясь к камеристке.

Вся дрожа, та объявила ему, что государыню не могли нигде найти во дворце и что, быть может, из-за приготовлений к сегодняшнему торжеству она ночью спешно выехала в Петербург.

Управляющий дворцом утверждал, что из конюшен не было взято ни одной лошади, а экипажи все на своих местах.

Петр Федорович почти не обращал внимания на эти сообщения; он бегал по комнатам государыни, искал под шкафами и диванами, срывал занавески у постели, рылся в подушках и, словно охваченный внезапным припадком безумия, несмотря на подробный рассказ Бломштедта о бегстве императрицы, все еще цеплялся за мысль, что она, должно быть, спряталась где-нибудь здесь. Наконец, когда он, выкрикивая сильнейшие проклятия, все перерыв в комнатах, спустился вниз — во двор въезжали экипажи его свиты.

— Видишь, Романовна! Видишь! — закричал он навстречу Воронцовой, выскочившей из кареты. — Я всегда это говорил! Екатерина такая скверная, такая хитрая, такая лицемерная, как черти в аду!.. Она нас всех обманула, она убежала!

Воронцова, пошатываясь, ухватилась за дверцу экипажа.

В одно мгновение все прочие дамы и кавалеры высыпали из экипажей, этикет был позабыт, исчезла всякая робость в присутствии государя. Каждый набрасывался с вопросами на лакеев и придворных служащих, а получаемые ответы только увеличивали общее смятение. Казалось, государь был всеми позабыт; никто больше уже не обращал на него внимания, он стоял совсем уничтоженный, со сложенными руками, обратив взор к небу, словно оттуда только ждал совета и помощи.

Мариетта с насмешливой улыбкой смотрела на всех этих блестящих придворных, которые, подобно стае вспугнутых голубей, бестолково метались.

Графиня Воронцова первая пришла в себя.

— Надо сообразить, что предпринять, — сказала она, — необходимо вернуть бежавшую, надо судить и наказать такое неслыханное преступление.

— Надо вернуть бежавшую... судить, наказать! — пробормотал государь, не двигаясь с места.

В это время из парка появился Миних, он был спокоен, серьезен, и все кавалеры и дамы с надеждой обступили его.

— Пойдемте, фельдмаршал, — сказала графиня Воронцова, — государю необходимо устроить совещание, а вы лучше всех сумеете дать ему мужественный и благородный совет. Императрица сбежала.

Она взяла руку Петра Федоровича, ставшего совершенно безвольным, и повела его во дворец. Фельдмаршал, генерал Гудович и Бломштедт последовали за ними. В одном из внутренних помещений дворца Воронцова усадила на диван совершенно ошеломленного и неподвижно смотревшего пред собой государя. Понадобилось много времени, прежде чем он был в состоянии собрать свои мысли и дрожащим голосом попросить совета у фельдмаршала и двух других, сопровождавших его.

— Быть может, — сказал граф Миних, — государыня бежала, чтобы морем спастись в Германии, так как боялась суровых мер немилости вашего императорского величества?

— Нет, нет, — сказал Бломштедт, — она не бежала, она находится в Петербурге, и те неопределенные вести, которые к нам дошли через крестьян, вовсе не соответствуют величине опасности... мы имеем дело с организованным заговором, и, быть может, теперь государыня уже стала во главе всей гвардии в Петербурге.

— Это предательство, это вероломство! — воскликнул Петр Федорович. — Их всех надо расстрелять!..

— Теперь дело не в этом, — сказала Воронцова грубым и резким тоном. — Теперь все дело в том, как нам поступить, чтобы подавить мятеж.

— Ваше императорское величество, — сказал фельдмаршал, — вы сейчас же должны вызвать из Ораниенбаума голштинскую гвардию, на которую вы, безусловно, можете положиться, и немедленно во главе ее идти на Петербург. На пути вы найдете полк полковника Олсуфьева — это будет достаточное количество войска, чтобы в случае надобности вступить в бой. Но я убежден, что до боя не дойдет. Если действительно в Петербурге произошла революция, то лишь потому, что войска были введены в заблуждение, когда же они увидят пред собой лично вас, ваше императорское величество, они вернутся к своему долгу. Самая большая опасность заключается в отсутствии государя, это и дает заговорщикам свободу действий.

— Дает свободу действий, — повторил Петр Федорович, снова впавший в свое летаргическое состояние.

— Фельдмаршал прав, — воскликнул Гудович, — мятежники должны увидеть пред собой государя, они никогда не посмеют поднять оружие против его священной особы.

Камердинер государя приоткрыл дверь и знаком вызвал генерала Гудовича. Последний поспешил на зов и через несколько минут вернулся вместе с человеком, переодетым в крестьянское платье.

Последний, тяжело дыша и изнемогая от усталости, передал записку государю.

— Кто вы? — спросила Воронцова.

— Я лакей господина Брессана, французского купца, который милостью его императорского величества сделался поставщиком для двора всех парижских товаров; он послал меня переодетым в это платье, чтобы передать записку вашему императорскому величеству.

Воронцова взяла письмо из рук государя, вскрыла его и прочла:

— «Екатерина Алексеевна избрана императрицей и в Казанском соборе получила благословение. Гвардейцы встречают ее кликами радости, но между ними есть и сумрачные лица... Население Петербурга поражено и ошеломлено... Быстрое появление его императорского величества могло бы все спасти».

— Скорей, скорей в путь! — закричала Воронцова. — Он прав... Вперед, в Петербург!

Снова появился камердинер и вызвал генерала Гудовича; на этот раз генерал ввел в кабинет настоящего крестьянина из окрестностей, и тот, весь дрожа, испуганно рассказал, что государыня, во главе всех гвардейских полков, покинула Петербург и теперь направляется к Петергофу.

— Она идет! — воскликнул Петр Федорович, вскакивая с места. — Она придет сюда!.. Она возьмет меня в плен, заточит... Дом в Шлиссельбурге!.. О, Господи! Вон! Вон отсюда! Вон! В Ораниенбауме мы в безопасности, там, по крайней мере, у меня мои голштинцы... Едем, едем!

Он стремительно кинулся вниз, во двор, бросился в один из стоявших там экипажей и велел везти себя в Ораниенбаум.

— О, — со страшной злобой воскликнула Воронцова, — зачем я не мужчина? Но все равно, мы должны заставить его спасти себя самого.

Она также поспешно сошла вниз, во двор.

Фельдмаршал Миних и остальные придворные последовали за ней, и вскоре весь поезд, с теми же блестящими ливреями, с теми же позолоченными каретами, к удивлению окрестных жителей, промчался обратно в Ораниенбаум. Но на этот раз вместо радостного смеха и шуток из экипажей раздавались тревожные восклицания, причем некоторые из карет были совсем пусты, так как занимавшие их предпочли остаться в Петергофе или отправиться навстречу государыне.

Когда генерал Гудович, фельдмаршал Миних и Бломштедт садились в карету, пришло известие, что полк Олсуфьева перешел на сторону Екатерины и идет ей навстречу, желая стать под ее знамена.

Ораниенбаум был охвачен таким же волнением, как и Петергоф; вся голштинская гвардия собралась и требовала, чтобы ее вели против мятежников, причем голштинцы клялись, что готовы пролить за государя последнюю каплю крови.

Но теперь и фельдмаршал Миних не советовал вступать в открытый бой с теми силами, которые были в распоряжении Екатерины.

— Есть еще одно верное средство повернуть все дело в благоприятную сторону, — сказал он. — Вы, ваше императорское величество, должны тотчас же отправиться в Кронштадт. Если эта крепость и стоящие там суда будут в ваших руках, Петербург — в вашей власти и вам понадобятся только несколько дней, чтобы образумить мятежников. Для них спасение — в быстрой решимости, для вас же, ваше императорское величество, все зависит от возможности выждать в безопасном месте и изолировать Петербург.

Воронцова, Гудович и Бломштедт согласились с ним. Хотя Петр Федорович плохо понимал, что говорил Миних, и то громко жалуясь, то произнося яростные проклятия, он все-таки отдал приказ приготовить к отплытию яхту, стоявшую в канале у Ораниенбаума. Тем временем был подан обед, а так как решение ехать в Кронштадт и оттуда громить революцию было одобрено, то все придворное общество вдруг перешло из угнетенного, подавленного состояния в радостно-самодовольное, будучи уверенным в своей победе. Петр Федорович после первых рюмок мадеры почувствовал себя в своей тарелке, окруженный царской роскошью, вдруг стал презирать опасность, которая еще несколько минут тому назад так подавляла его, с гордой самонадеянностью он заговорил о тех наказаниях, которым он подвергнет бунтовщиков и прежде всего свою супругу. И с тем роковым ослеплением, которое уже часто наблюдалось в важные исторические моменты, весь двор вдруг был охвачен самой беспечной веселостью, причем только фельдмаршал Миних, генерал Гудович и Бломштедт сидели молча с мрачными лицами.

Вскоре было доложено, что судно готово к отплытию.

Миних, продумавший операцию, послал вперед в Кронштадт на маленькой парусной лодке флигель-адъютанта де Вьера, который находился в свите императора и был одним из немногих, сохранивших хладнокровие, с приказом Петра Федоровича передать де Вьеру начальство над крепостью.

Вместе с флигель-адъютантом он отправил и одного из камергеров, который должен был сейчас же возвратиться назад с известием, сохранил ли Кронштадт верность императору.

Через час после отъезда де Вьера Петр Федорович взошел на свою яхту. С плачем и жалобами дамы начали требовать, чтобы и их взяли на корабль. Несмотря на все протесты фельдмаршала, они бросились на сходни и взошли на яхту, так что их невозможно было бы удалить, не употребив при этом силы.

Довольно поздно вечером яхта наконец пустилась в путь. На ее палубе пестрели яркие костюмы придворных и нарядные туалеты дам, благодаря чему все путешествие имело скорее вид пикника, а никак не серьезного предприятия, с помощью которого император хотел удержать колебавшуюся на голове корону.

Петр Федорович в последние минуты, несмотря на предостережения Гудовича, старался залить свой страх пред опасностью английским пивом и ромом и настолько успел в этом, что был отнесен в каюту и там погрузился в глубокий сон.

На палубе сидели дамы. Некоторые из них даже весело и задорно шутили. Фельдмаршал Миних, Гудович и Бломштедт тихо и серьезно переговаривались на корме.

Когда яхта вышла из Ораниенбаумского канала в море, противный ветер начал изо всех сил рвать паруса, а волны грозно вздымались, так что яхта лишь медленно, с большим трудом, все время лавируя, могла подвигаться вперед. Сумерки уже почти совершенно спустились на землю, когда с императорской яхты увидели очертания острова Котлина, на котором расположен город Кронштадт. Затем на темном небе обрисовались выдвинувшиеся в море укрепления.

Вскоре показался небольшой баркас де Вьера. Миних различил это суденышко, когда оно, взлетая с волны на волну, начало быстро приближаться к яхте. Фельдмаршал быстро встал и с тревогой пошел по трапу. Баркас пристал, из него быстро взбежал на палубу посланный в Кронштадт камергер и доложил, что де Вьер без всякого затруднения принял командование над Кронштадтом и готов к приему государя.

— О, в таком случае все обстоит отлично... Император спасен!.. — воскликнул Миних, глубоко вздыхая.

Радостная весть быстро распространилась по кораблю и окрылила всех новой надеждой.

Бломштедт, который пред этим был в полном изнурении из-за своих хотя и не опасных, но мучительных ран и пережитых волнений, теперь, после нескольких часов отдыха, снова воспрянул духом и поспешил вместе с Гудовичем в каюту, чтобы разбудить государя.

Прошло некоторое время, прежде чем Петр Федорович вполне пришел в себя и вспомнил все происшедшее. Сон успокоил его нервы, прохладный морской воздух освежил его. Когда он вышел на палубу и узнал от взволнованных женщин, окруживших Миниха и графиню Елизавету Воронцову, о том, что Кронштадт верен императору, то и совсем почувствовал прилив сил и храбрости.

— Ну! — воскликнул он. — Когда бунтовщики будут усмирены, то я их накажу так, как наказывал Петр Великий!.. Все же те, которые теперь находятся со мной, будут поставлены выше других!.. В Кронштадте я сейчас же объявлю Романовну будущей императрицей; фельдмаршал будет первым лицом после меня в моем государстве. И для каждого из своих друзей я найду такую награду, которой будут завидовать все потомки... — Затем он, с дрожащими от гнева губами, продолжил: — А эта гнусная ангальтка, которая во время ночного переворота протянула руку к русской короне, должна быть устрашающим примером для всех изменников... Я раньше хотел поселить ее в том доме в Шлиссельбурге, который выстроен для нее по моему приказу, — этим я думал сделать ее безвредной... Но подобное наказание слишком мягко для такой злодейки!.. Я постригу ее в монахини и помещу в монастырь, где она будет послушницей и будет исполнять все их обязанности. Удары розог заставят ее раскаяться в своей подлости, если ее душа еще способна испытывать раскаяние. Берегитесь, гнусные мятежники! — погрозил он в сторону Петербурга кулаком. — Скоро кронштадтские пушки заставят вас дать ответ за измену государю!

Он быстро ходил по палубе, его глаза блестели, ветер играл растрепавшимися волосами, он пристально смотрел на приближающиеся стены укреплений. Но к укреплениям приближались очень медленно, так как яхта лишь с трудом шла против ветра и была принуждена все время лавировать. Петр Федорович с неудовольствием, нетерпеливо оперся о борт судна, когда увидел, что после сильного порыва ветра крепость снова удалилась от них.

— Что это такое? — воскликнул Миних, острый взор которого был подобен зрительной трубе. — Я вижу вон там шлюпку, которая как стрела несется, перелетая с волны на волну!

Все смотрели по направлению его вытянутой руки и действительно на довольно большом расстоянии от яхты увидели весельную шлюпку, которая, несмотря на сильное волнение, быстро шла из Петербурга в Кронштадт и уже приближалась к укреплениям.

— Это рыбаки, — сказала графиня Воронцова, — очевидно, они из-за бури хотят поскорее достигнуть берега.

Капитан яхты, позванный фельдмаршалом, внимательно разглядывал маленькое суденышко, которое было едва заметно среди наступавших сумерек, а иногда и совсем исчезало в волнах.

— О, это не рыбаки, — сказал старый моряк, — это правильная гребля флотских матросов, только они одни могут в подобную бурю так равномерно и сильно работать веслами.

— В таком случае это флотские офицеры, — воскликнул Петр Федорович, — которые возвращаются из Петербурга. Если бы мы догнали их, то я перешел бы на их шлюпку и тогда, быть может, скорее достиг бы Кронштадта.

Миних озабоченно смотрел на маленькое суденышко, которое все ближе и ближе подходило к крепости, и при этом спросил капитана яхты:

— Возможно ли обогнать эту шлюпку и прежде нее достигнуть Кронштадта?

Капитан, покачав головой, ответил:

— Совершенно невозможно при таком ветре — они ближе, чем мы, подошли к укреплению и могут идти прямым курсом и, по крайней мере, на полчаса раньше будут в Кронштадте. Даже если мы рискнем догонять их, то мы не сможем сделать это, так как тогда сломаются мачты и наш корабль перевернется.

— Но все же рискните, — воскликнул фельдмаршал, — вы будете адмиралом, если мы раньше этой шлюпки достигнем Кронштадта. Прошу вас, ваше императорское величество, — обратился он к императору, — подтвердите это обещание.

— Совершенно верно... совершенно верно, — тревожно сказал Петр Федорович, — все будет так, как вам обещает фельдмаршал... Исполняйте его приказание!.. Но зачем все это? — тихо спросил он у Миниха. — Почему мы должны бояться этой лодчонки, на которой, может быть, находятся лишь несколько человек?

— Шлюпка идет из Петербурга, — мрачно сказал фельдмаршал, — а я опасаюсь всего, что идет оттуда.

— Но Кронштадт принадлежит мне, — возразил государь, — ведь вы же слышали донесение, что де Вьер принял начальство над ним.

— Все равно, — ответил фельдмаршал, — поторопимся!.. Мне уже часто приходилось видеть, как судьба царей и народов зависела от одного мгновения.

Всем передалось беспокойство фельдмаршала. Все тревожно смотрели на маленькую шлюпку. Расстояние между крепостью и ней все уменьшалось.

Капитан тем временем, исполняя приказ фельдмаршала, поставил паруса против ветра, чтобы не лавируя, а прямо идти к крепости. Ветер с ужасающей силой рвал паруса, мачты трещали и гнулись, концы рей погружались в высоко вздымавшиеся волны; яхта вздрагивала и стонала.

Петр Федорович схватился за борт судна, дамы закричали от ужаса и пытались схватиться за канаты.

— О господи! — простонал император. — Мы утонем... Так невозможно!

— Иначе поступить нельзя, если только мы хотим идти прямым курсом, — сказал капитан, внимательно наблюдая за мачтами и парусами, — яхта построена хорошо и прочно, надеюсь, что она выдержит подобное плавание; мы таким образом выиграем, по крайней мере, целых полчаса.

— Вперед! — сказал фельдмаршал, смотря на все более и более обрисовывавшийся в темноте Кронштадт. — Ведь мы идем брать враждебную батарею, и буря и море не могут нанести нам такой вред, как неприятельские пушки.

Корабль скрипел все сильнее, дамы кричали все громче, даже графиня Воронцова побледнела и испуганно смотрела на все глубже погружавшиеся концы рей. Одна из волн обрушилась на палубу и залила государя. Петр потерял самообладание и упал на колени.

— Остановитесь! Остановитесь! — закричал он вне себя от страха. — Мы все так утонем, и заговорщики будут торжествовать.

— Умоляю вас, ваше императорское величество, потерпите еще несколько минут! — сказал фельдмаршал. — Посмотрите, как мы быстро подвигаемся к крепости, мы еще можем перегнать эту лодку.

Вторая волна залила палубу. Графиня Воронцова упала на колени рядом с государем, крик женщин на мгновение заглушил рев ветра.

— Нет, — воскликнул Петр Федорович, — нет, я не хочу утонуть. Продолжать такую гонку — значит искушать судьбу, Кронштадт принадлежит нам, зачем же мне рисковать жизнью?

— Но ведь и мы тоже рискуем своими жизнями! — сказал фельдмаршал. — Хотя у нас дело не идет о короне.

— Нет, нет, — весь дрожа, воскликнул Петр, протягивая руки к бушующим волнам. — Нет, капитан, прекратите это! Я приказываю вам это! Я не хочу утонуть, не хочу! — пронзительно закричал он, прижавшись к борту яхты и схватив руку Воронцовой, которая сама с трудом держалась за канат.

Капитан все еще колебался. Петр Федорович еще энергичнее повторил свое приказание. Тогда капитан подал сигнал. Паруса опустились, яхта повернулась, уклонилась от прямого курса и стала, по-прежнему лавируя, медленно подвигаться вперед.

— Боюсь, что мы погибли, — мрачно сказал фельдмаршал Бломштедту и генералу Гудовичу, которые стояли рядом с ним, — кто боится волн и ветра, тот не сможет победить революционный поток.

Он скрестил руки и стал безмолвно смотреть на черневшие вдали укрепления. Дамы понемногу приходили в себя, а Петр Федорович вытирал платком мокрое лицо.

— Они уже там, — снова сказал Миних, смотря через сложенные в трубку руки. Шлюпка вошла в гавань. Маленький челнок некогда нес Цезаря и все его счастье. Дай бог, чтобы это утлое суденышко не заключало для нашего государя мрачного будущего.

Яхта медленно приближалась к крепости.

Петр Федорович снова воспрянул духом; он подошел к мрачно молчавшему фельдмаршалу, скрестил руки и стал пристально смотреть на крепостные стены, в отверстиях которых, несмотря на темноту, можно было различить жерла пушек.