Глава XXIII

Было уже почти пять часов утра, когда императрица с Григорием Орловым и его братьями¹ достигла Петербурга.

Весь город еще покоился в глубоком молчании, и только телеги спешивших на базар торговцев боязливо сворачивали при приближении бешено мчавшейся кареты. Последняя, управляемая Иваном Орловым, прежде всего остановилась у казарм лейб-гвардии Измайловского полка. Рославлев, Чертков и Бредихин встретили у ворот императрицу, внесенную затем в ворота на руках Григорием Орловым. Во дворе были собраны солдаты.

Бледная и вся дрожа от волнения, Екатерина вступила в их ряды и коротко объяснила, что супруг угрожает ее жизни и свободе и что она спаслась только бегством, намереваясь прибегнуть к защите смелых и отважных русских солдат.

Измайловцы окружили императрицу, стали целовать ее платье и руки и клялись ей, что будут защищать и оберегать ее.

— Если вы намерены охранять нашу матушку императрицу, — крикнул Григорий Орлов, — то Петру Федоровичу, который любит чужеземцев, защищает еретические верования, является рабом Пруссии и топчет ногами русскую честь, не должно быть долее императором! Мы не желаем более служить посмешищем для той голштинской гвардии, которую он ставит выше храбрых русских войск... Долой его!.. Мы знаем лишь одну императрицу, одну повелительницу, нашу августейшую Екатерину Алексеевну, которая чтит православную Церковь, любит солдат и возвеличит Россию над всеми державами мира.

— Ура! — ликующе выкрикнули солдаты. — Ура! Да здравствует Екатерина Алексеевна, наша матушка императрица, которая будет любить нас, как любила государыня Елизавета Петровна, и за которую мы готовы пролить свою кровь и положить свою жизнь!

Даже и те офицеры, которых не предупреждали о заговоре, присоединились к товарищам.

Григорий Орлов снова поднял императрицу на руки, подошли и другие солдаты, и высоко на плечах этих людей Екатерина Алексеевна была вынесена на средину двора; все остальные между тем опустились на колени и, подняв руку к небу, поклялись ей в верности и повиновении.

В этот момент появился гетман граф Кирилл Разумовский. Солдаты громко приветствовали его. Он приблизился к императрице, опустился пред ней на колени и торжественно и громко произнес клятву верности.

Затем, по его приказанию, солдаты быстро построились в ряды, привели коня, императрица легко и ловко вскочила в седло и во главе полка направилась к Преображенским казармам.

И здесь также ждали ее. Солдаты были собраны во дворе, и с ликованием она была провозглашена и этим полком императрицею.

По ее приказанию майор Пассек был тотчас же приведен из-под ареста, а вместо него был заключен Воейков.

Со строгою серьезностью на лице Пассек подошел к императрице и вполголоса, так чтобы быть понятым одною ею, сказал:

— Я сдержал свое слово, теперь держите свое и вы, ваше императорское величество! Пусть на могиле моей любви и моего разбитого счастья воздвигнется великолепный памятник величия России.

Екатерина Алексеевна нагнулась с лошади, обняла Пассека и поцеловала в обе щеки.

— Клянусь вам, — тихо произнесла она, — что каждое биение моего сердца будет принадлежать России.

Движение войск уже разбудило горожан, повсюду раскрывались окна, повсюду показывались лица любопытных, и, когда стало известно, что случилось, тотчас же с подоконников были спущены сукна и ковры, толпы народа потянулись по улицам и обступили войска, выстроенные пред Преображенскими казармами.

Граф Кирилл Григорьевич ускакал к другим полкам гвардии, в рядах которых везде были члены заговора.

Вскоре отовсюду стали стекаться пешие и конные гвардейские полки на присягу Екатерине Алексеевне.

Один лишь кирасирский полк его величества выказал сопротивление, но Разумовский, недолго думая, приказал арестовать всех его без исключения офицеров, и под командою быстро вызванных офицеров других полков и кирасиры, хотя мрачно и молча, но двинулись к Преображенским казармам.

Все шире и шире распространялась по городу молва о столь внезапно, легко и бескровно совершившемся перевороте.

Вскоре стали съезжаться и кареты сановников, и один за другим на казарменном дворе появлялись представители высшего общества, бывшие в этот день в столице, таким образом, спустя немного Екатерина Алексеевна была окружена самыми блестящими людьми империи, теснившимися вокруг нее и выказывавшими свое благоговение пред нею.

Императрица с дружеской лаской принимала всех, но выражение ее лица было уже далеко не таким, каким оно было тогда, когда она появилась пред Измайловскими казармами; властно выпрямившись сидела она на коне и с гордым величием смотрела на глубоко склонившиеся пред нею головы, вчера еще так холодно и робко отвертывавшиеся от нее.

Тут начали звонить колокола собора Казанской Божьей Матери, и почти тотчас же на них откликнулся звон всех колоколов кафедрального собора Петра и Павла на крепостном острове, а затем стали присоединяться к ним колокола всех остальных церквей столицы.

Кирилл Григорьевич Разумовский подошел к императрице.

— Высокопреосвященный митрополит, — сказал он, — которого я приказал немедленно оповестить, под эскортом конногренадер въехал в город и ждет вас, ваше императорское величество, пред алтарем собора Казанской Божьей Матери, чтобы наделить вас благословением святой Церкви.

— Вперед, туда! — воскликнула императрица громким, раздавшимся по всему двору голосом. — Мой первый долг в эту великую минуту возблагодарить Господа за то, что Он простер над Россией свою спасительную руку, и молить о Его благословении, чтобы Он под покровом святой Церкви просветил меня и укрепил стать верною любви и справедливости повелительницею своих подданных.

Снова раздался по огромному двору громкий, ликующий крик и покатился по улицам, все нарастая и нарастая.

Он нашел отзвук у густо усеявших окна людей и далеко по всему городу раздавался и несся к небу единодушный:

— Да здравствует Екатерина Алексеевна! Наша возлюбленная государыня императрица! Наша матушка! Дочь святой православной Церкви!

Императрица медленно выехала со двора казарм на улицу, войска в стройном порядке окружали ее; Кирилл Григорьевич Разумовский ехал рядом с нею.

Без чьего-либо приказания, совершенно бессознательно, словно в молчаливом согласии, все солдаты снова сменили введенный императором прусский мундир на старую русскую форму, которую носили при императрице Елизавете Петровне, да и по всему казалось, что уже в течение одного часа царствование Петра Федоровича кануло в давно забытое прошлое.

Торжественная процессия не отошла на сто шагов от Преображенских казарм, как к ней подскакал, сопровождаемый несколькими адъютантами, принц Георг Голштинский.

— Стой! — крикнул он маршировавшему вокруг императрицы батальону. — Кто дал приказ вам выступать? Сейчас поворачивайте обратно! Никто не смеет оставлять казармы! Приказываю вам именем императора...

— Нет никакого императора, — крикнули солдаты, — есть только наша матушка государыня императрица Екатерина Алексеевна!

— Это мятеж! — воскликнул принц, обнажая шпагу и пуская коня на первый ряд процессии.

Но он тут же был окружен и сорван с седла. У него отняли шпагу и разломали на куски клинок, с него сорвали шляпу и эполеты и повели сквозь расступавшиеся ряды к императрице.

Последняя дала знак солдатам, чтобы они отошли. С холодным достоинством приветствовала она принца и сказала:

— Вы слышите, принц, злосчастное царствование Петра Третьего окончилось, только мне одной, моим повелениям должны повиноваться эти храбрые войска.

Принц удивленно осмотрелся вокруг.

— Одумайтесь, — сказал он, — император тяжело покарает вас и отмстит за мою смерть, — прибавил он, робко взглянув на солдат, с угрозами подступавших к нему.

— Ваша жизнь в безопасности, — сказала императрица, — вы будете ожидать дома моих дальнейших повелений, и я ручаюсь вам за то, что вы невредимо возвратитесь в Германию.

Она сделала знак Владимиру Орлову и приказала ему отвести принца во дворец и держать его там под стражей.

— Он не генерал ваш более, — сказала она мрачно смотревшим солдатам, — вам не придется повиноваться чужеземцу. Но ничья рука не смеет подняться на него: я не желаю, чтобы тот день, когда Господь поднял меня на царский престол, был омрачен насилием.

Она величественно махнула рукою.

Хотя несколько и нерешительно окружавшие принца солдаты расступились. Владимир Орлов увел его, а солдаты, быстро позабыв об этом неожиданном эпизоде, разразились новыми кликами, и императорский поезд двинулся дальше.

* * *

Митрополит в закрытой карете под эскортом конногренадер спешил из Александро-Невской лавры в Казанский собор. Адъютант Кирилла Григорьевича Разумовского сообщил ему, что Петр Третий низложен с престола и что народ и гвардия провозгласили Екатерину Алексеевну императрицей, в то же время он передал ему просьбу Разумовского благословить императрицу в соборе Казанской Божьей Матери. Митрополит тотчас же изъявил готовность, но, прежде чем сесть в приготовленную для него карету, подозвал прислуживавшего ему послушника и шепотом отдал приказание. Адъютант не обратил на это внимания, так как мог предполагать, что это относится к церковным приготовлениям. Он сел с митрополитом в карету, и, сопровождаемые гренадерами, они помчались по Невской перспективе.

Прибыв в собор, где уже собралось все духовенство, митрополит начал облачаться; тем временем стали зажигать свечи в главном алтаре...

А молодой послушник, которому митрополит пред отъездом дал поручение, тотчас же приказал заложить в небольшой экипаж лучшую монастырскую тройку и почти вслед за митрополичьим поездом поехал в город, где остановился на Фонтанке, пред домом, предоставленным императору Петром Ивановичем Шуваловым.

На его поспешный стук дверь отворилась. Он спросил отца Филарета и тотчас же был проведен слугою в комнату нижнего этажа, в которой он нашел монаха, занятого одеванием только что разбуженного ото сна Иоанна Антоновича в русский костюм из пурпурного бархата, отороченный горностаем.

Молодой послушник подошел к монаху и сказал:

— Владыка послал меня к вам, отец Филарет, чтобы передать вам слова: «Время действовать наступило».

— Я предчувствовал это, — ответил монах с просиявшим лицом, — и готов исполнить волю высокопреосвященного митрополита. Я услышал беспокойное движение на улицах и марширование войск... Да, время наступило.

Он взял приготовленный кафтан, надел его на бывшего императора, равно как уже заранее приготовленную голубую ленту ордена Андрея Первозванного.

— Что это такое, батюшка? — спросил Иоанн Антонович, весьма изумленный. — Что такое? Почему вы раньше обыкновенного разбудили меня? Что значит весь этот шум на улицах? Почему это вы в столь ранний час наряжаете меня?

— Сын мой, — торжественно произнес отец Филарет, оправляя горностаевую выпушку на нем и надевая на его пышные локоны искрящуюся драгоценными камнями шапочку. — Господь сжалился над тобою и решил положить конец твоим страданиям и испытаниям: слышишь ли ты клики народа на улице? Это твой народ, призывающий тебя, твой народ, который тотчас же распрострется пред тобою, своим истинным императором.

— Предо мною? — воскликнул Иоанн Антонович, и яркая краска залила его лицо. — Предо мною, императором? Так разве царь, бывший так дружески ласков со мною, освободивший меня из темницы, обещавший заботиться обо мне, умер?

— Не спрашивай об этом, сын мой, — сказал отец Филарет, — ты узнаешь обо всем, когда, окруженный своим ликующим народом, будешь восседать на троне, принадлежащем тебе по праву рождения. Теперь же в священном страхе, с сердцем, полным благодарности, следуй за Промыслом Божиим, в милосердии своем предназначившим меня быть своим орудием... Народ требует своего законного императора, и я проведу тебя к алтарю Пресвятой Владычицы, пред которым высокопреосвященный митрополит помажет миром твою голову, чтобы она достойна была носить корону России, принадлежащую тебе, как наследнику твоего деда... Пойдем, все готово, каждый миг промедления может стать роковым. Поспеши вперед, — сказал он, обращаясь к молодому послушнику, — к митрополиту в Казанский собор и скажи ему, чтобы он был готов к совершению священной церемонии.

Молодой монах, не посмевший выказать своего удивления по поводу этой неожиданной и странной сцены, поспешно вышел.

Отец Филарет провел Иоанна Антоновича, который весь так и дрожал от необычайного волнения, на двор дома, где, по его распоряжению, уже был приготовлен роскошно убранный конь.

Молодой человек, не только никогда не учившийся искусству ездить верхом, но едва ли и видевший коня в своем заключении, с некоторым трудом взлез в седло.

Отец Филарет взял коня под уздцы, ворота раскрылись, и он торжественным шагом двинулся на улицу.

Улица была безлюдна, так как весь народ хлынул к казармам и церквам, только из окон домов кое-где выглядывали старики и старухи, дивившиеся странному шествию: красивый, одетый по-царски юноша верхом на коне в богатой сбруе и монах атлетического сложения, державший его лошадь под уздцы.

На первом же углу стали собираться любопытные.

— Смотрите, — воскликнул отец Филарет зычным, далеко раздававшимся голосом, — смотрите на своего императора, которого я привожу к вам во имя Божие! Господь сжалился над Россией и низвергнул еретика с престола древних царей. Следуйте за мною к алтарю во храм Пречистой Богоматери и взывайте: «Да здравствует наш царь Иоанн, истинный и настоящий самодержец всероссийский!»

Сбежавшиеся люди остановились в смущении. Они только что слышали клики, доносившиеся из казарм, где приветствовали Екатерину Алексеевну, как самодержавную императрицу, а тут внезапно, точно в сказке, пред ними выросли юноша в царском одеянии и монах, возвещавший им, что это их настоящий повелитель. Толпа боязливо попятилась, и в ней послышался тихий шепот.

— Да, да, — говорили некоторые, — был у нас и вправду царь Иоанн Антонович, его не то убили, не то заточили в темницу; мы видели червонцы с его царским ликом... Неужто он снова спустился с небес, чтобы управлять государством своих отцов? Неужто власти еретиков и чужеземцев пришел конец?

Монах поймал кое-что из этих слов.

— Да, — воскликнул он, — молния божественного гнева поразила еретиков, а вот это — сын православной Церкви и вместе с тем внук вашего настоящего царя... Подойдите ко мне! Следуйте за мною, вы взысканы великой милостью небес, потому что первые встретили своего императора при его вступлении в столицу.

Иоанн Антонович как ошеломленный смотрел со своего коня на эти незнакомые улицы и дома; он, по-видимому, едва понимал, что происходит в его душе, но тем не менее гордость и величие стали проступать в его облике.

Толпа все прибывала, прохожие останавливались, а некоторые подступали ближе, чтобы робко ощупать лошадь, монаха и одежду красивого юноши и тем убедиться, что это не померещилось им только по бесовскому наваждению.

Все громче, все убежденнее говорил с ними монах, и вскоре отдельные голоса присоединились к его клику:

— Да здравствует Иоанн Антонович, наш законный царь!

Когда же инок повел лошадь дальше, очень многие примкнули к этому шествию, наполовину из любопытства, наполовину по убеждению.

Стечение народа все увеличивалось, люди окружали теперь лошадь Иоанна Антоновича; шествие приближалось к площади пред Казанским собором, издали уже виднелись другие многочисленные толпы, теснившиеся здесь как волнующееся море. Некоторые кинулись уже вперед, думая, что к ним приближается поезд императрицы, и все громче гремел возбужденный монахом клич:

— Да здравствует Иоанн Антонович, царь Иоанн, ниспосланный нам с неба самим Богом.

Тут из-за угла показался отряд конногренадер с Федором Орловым во главе. Он только что конвоировал принца Георга Голштинского, арестованного и отправленного в свой дворец, и хотел проехать к Казанскому собору, чтобы подождать там государыню. Он с удивлением остановил свою лошадь, заметив шествие, подвигавшееся с противоположной стороны, а во главе его фантастическую фигуру юного Иоанна Антоновича в его блестящем костюме. Затем он быстро поскакал вперед, услышал возгласы, разобрал в них имя «Иоанн» и хотя не совсем понял, что тут происходило, однако сообразил, что это шествие не имело ничего общего с императрицей и что тут грозит какая-то неведомая опасность.

— Что у вас тут такое? — воскликнул молодой кавалерист. — Кто этот человек, имевший дерзость надеть голубую ленту?

— Иоанн Антонович! — крикнула толпа. — Царь, посланный нам Богом.

Отец Филарет сделал знак рукою и воскликнул:

— Сюда, кто бы вы ни были, сюда с вашими солдатами!.. Здесь ваше место, это ваш император. Следуйте за ним, воины, небо милостиво к вам: оно привело вас на его путь; потом вам будет оказано преимущество пред всеми прочими: вы будете составлять его почетную стражу.

— Что это значит? — воскликнул Орлов, выхватив из ножен свой палаш. — Это государственная измена или безумие! Нет другого повелителя в России, кроме нашей всемилостивейшей государыни императрицы Екатерины Алексеевны. Долой с коня этого обманщика!

— Назад! — загремел отец Филарет. — Ангел Божий парит над его головой. Пламенный меч архистратига обнажен на защиту царя.

Грозный ропот послышался в толпе. Несколько коренастых фигур подступило к лошади Иоанна Антоновича.

Но Федор Орлов, все более и более понимавший опасность, быстро воскликнул:

— Это дурачок, выскочивший из сумасшедшего дома, или изменник, достойный испустить дух под кнутом. Назад, или берегитесь за свою жизнь!

Он поскакал вперед и схватил за поводья лошадь Иоанна Антоновича.

С другой стороны площади раздались треск барабанов, звуки труб и громкие, радостные клики народа, сопровождавшего поезд императрицы.

— Тащите его с лошади! — воскликнул отец Филарет, хватая Орлова за руку. — Тащите его, дерзкого, осмеливающегося оскорблять величие императора вместе с величием Божиим. Повергните его во прах!.. Дорогу императору к Господнему алтарю!

Стоявшие поблизости подскочили к Орлову, десятки рук протянулись к нему, еще минута — и он был бы сброшен с коня.

Гренадеры нерешительно и в смущении стояли позади него.

Но тут Орлов изо всей силы взмахнул своим обнаженным палашом; толпа шарахнулась врассыпную, в следующий момент удар со всего маха обрушился на голову отца Филарета.

Грузный монах зашатался; кровь хлынула потоками; тихий возглас сорвался с его уст, и он рухнул наземь, как поверженный дуб.

— Вперед! — скомандовал Орлов своим солдатам. — Смерть каждому, кто будет колебаться хотя одно мгновение! Вперед!

Он схватил за поводья лошадь Иоанна Антоновича и, таща ее за собою, а в то же время могучими перекрестными размахами палаша отражая натиск толпы, поскакал обратно в ту улицу, откуда появилось шествие.

Солдаты и робко пятившийся народ стояли одно мгновение как остолбенелые, пожалуй ожидая, что молния с неба поразит Орлова, когда он поднял свое оружие на служителя алтаря в монашеском сане. Но, видя, что гнев Божий не проявился никаким чудом в защиту сраженного инока и в отмщение за его смерть, люди поколебались, и, как всегда, смелая, беспощадная решительность увенчалась успехом.

— Видите? — воскликнул Орлов, отъехав на некоторое расстояние и еще раз обернувшись назад. — Видите? Это обманщик! И небо, которое он призывает в свидетели, не защитило его. Вперед, гренадеры! Приказываю вам это именем императрицы!

Солдаты бросились вперед и вскоре присоединились к Федору Орлову, который, по-прежнему не выпуская из рук поводьев лошади Иоанна Антоновича, помчался с ними прочь галопом.

Иоанн Антонович сидел, бледный и неподвижный, на коне, обеими руками держась за луку седла. Внезапная смена событий лишила его ум, и без того отупевший в долгом тюремном одиночестве, всякой способности ясного мышления, и несчастный низложенный император пассивно позволял увлекать себя, только машинально повторяя шепотом:

— Разбойники!.. О, Боже мой, разбойники!.. Они опять добрались до меня!.. Я снова попался им в руки!

Федор Орлов доставил своего пленника окольными путями в казармы Измайловского полка, там оставались лишь немногие солдаты на карауле. В казарме Орлов привел Иоанна Антоновича в свою собственную комнату, где несчастный юноша, как подкошенный, тотчас упал на постель и, устремив кверху неподвижный взор, произносил лишь несвязные слова, умоляя архангела Гавриила спуститься с неба, чтобы защитить его и помочь.

Между тем Федор Орлов написал записку своему брату Григорию, позвал одного из бывших с ним гренадер и велел ему доставить ее по назначению, отыскав где бы то ни было его брата. После того он запер дверь, положил пару заряженных пистолетов на стол и подсел к нему, устремив мрачные взоры на распростертого на кровати юношу, который то шептал потихоньку, как во сне, то принимался жалобно стонать.

Когда Орлов скрылся с Иоанном Антоновичем, а толпа робко и несмело приблизилась к поверженному на землю отцу Филарету, у которого из зияющей раны на голове ручьями хлестала кровь, по другую сторону площади показалась головная колонна Преображенского полка, шедшего впереди государыни.

Оглушительный крик торжества потряс воздух, когда Екатерина Алексеевна подъехала к собору, окруженная своей блестящей свитой. Войска выстроились пред входом в церковь, оставив посредине площади свободный проход к высоким, отворенным настежь вратам. Императрица сошла с лошади (свита последовала ее примеру) и, смиренно склонив голову, скрестив руки на груди, медленными шагами направилась мимо выстроившейся шпалерами гвардии в церковь.

Внутренность собора была почти пуста; солдаты удерживали всякого, кто хотел туда войти раньше государыни. Проникавший сквозь расписные оконные стекла дневной свет был настолько тускл, что в обширном храме господствовал причудливый разноцветный сумрак, который смешивался с сиянием бесчисленных свечей, теплившихся у главного иконостаса и в боковых приделах. Митрополит, в полном облачении, с митрой на голове, с золотым, сверкавшим драгоценными камнями крестом в руках, стоял на амвоне, окруженный духовенством.

Величественное зрелище представлял этот сонм святителей и священников в роскошных ризах, затканных золотом и серебром, пред драгоценным иконостасом, в облаках благовонного фимиама, струившегося из кадильниц и поднимавшегося к своду.

Крест дрожал в руке митрополита; его лицо было бледнее обыкновенного, а зоркие глаза посматривали из-под седых бровей на входные двери с тревожным, боязливым и напряженным ожиданием. Внимательно прислушиваясь, он различил раздававшиеся на площади клики: «Да здравствует император Иоанн Антонович!» Затем грохот барабанов и звуки труб заглушили человеческие голоса. Однако отец Филарет должен был находиться там. Возгласы, ясно доносившиеся до слуха владыки, возвещали о его приближении. С сильно бившимся сердцем высокопреосвященный надеялся каждую минуту увидать входящего в собор Иоанна Антоновича.

Но вот к церковным дверям подошли гвардейцы; на площади стало тихо, слышался только глухой гул, подобный шуму морских волн: то были дыхание и шепот многотысячной толпы, присмиревшей в напряженном волнении.

Митрополит сложил руки, не выпуская креста, и поднял голову, точно хотел молить Всевышнего о помощи в такую важную минуту, но он не мог оторвать глаз от входных дверей, которые на фоне яркого солнечного дня выступали светлою рамой в разноцветном сумраке под церковными сводами.

Вдруг крест сильнее задрожал в руках владыки, и все неподвижнее становился взор его широко раскрытых глаз, потому что у дверей показалась фигура Екатерины Алексеевны; переступая порог, императрица смиренно склонила голову и перекрестилась.

Гвардейские солдаты шли с ружьем в руке возле нее и выстраивались в церкви двумя шпалерами, которые постепенно растягивались, по мере того как государыня шла вперед, и достигли почти самого амвона. Рой генералов и сановников, в блестящих военных мундирах и в богатом придворном платье, следовал за императрицей.

Екатерина Алексеевна приблизилась к самому алтарю. Свита окружила ее блестящим полукругом, и церковь наполнилась до последнего уголка.

Государыня опустилась на колени пред алтарем, сложив руки, поникнув головою на грудь, она некоторое время казалась погруженною в усердную молитву и как будто забыла все окружающее. Потом она подняла голову, гордо и повелительно, вопреки своей смиренной позе, взглянула на митрополита и заговорила твердым голосом, который ясно раздавался в обширном соборе среди водворившейся глубокой тишины:

— Забота о благе России и православного народа возложила на нас обязанность принять на себя управление государством вместо нашего супруга, неспособного к тому по душевной и телесной болезни. Здесь, пред престолом Божиим, мы клянемся быть преданной, справедливой и милостивой правительницей для наших подданных; святой же Церкви, как подобает послушной дщери ее, оказывать во всякое время защиту, подобно тому, как мы просим ее ходатайство о том, чтобы нам сподобиться защиты от Господа Бога и Его святых. Просим вас, высокопреосвященнейший владыка, призвать на нас благословение небес, ибо без этого божественного благословения, которого недоставало царствованию нашего супруга, мы также не хотим ни на минуту пользоваться правами нашего трудного и великого сана до того часа, когда мы возложим государственную корону на нашу умащенную священным елеем главу в первопрестольном граде Москве.

Митрополит все еще стоял неподвижно, его взоры по-прежнему были устремлены на входные двери, точно он ожидал с той стороны катастрофы, которая должна постичь государство... Однако никакого движения у церкви не было, смирно стояли гвардейцы, за которыми виднелась несметная толпа народа, покрывавшая площадь.

Когда государыня умолкла, своды собора огласились торжественными кликами:

— Да благословит и сохранит Господь нашу государыню императрицу Екатерину Алексеевну, мать народа, верующую дщерь Церкви!

Глубокий вздох вырвался из груди владыки; он обвел взглядом всех этих солдат, всю эту ликующую толпу, наполнявшую собор, ему стало ясно, что императрица взяла верх над всеми и что было бы бесполезно противиться ей. Медленно наклонил он к ней крест.

Екатерина приложилась к нему с видом глубокого смирения и благоговейного усердия, после этого митрополит наклонился, положил руку на ее голову и сказал:

— Благословение Божие да будет над тобою и над твоим царствованием. Да окружат святые угодники своей небесной охраною твой трон.

Владыка взял святой воды, поданной ему одним из священников, окропил ею чело императрицы и начертал на нем знамение креста.

Снова грянули торжественные клики, которые были подхвачены стоявшими за дверьми собора, и гулко прокатились по площади, разносясь все дальше и дальше.

Между тем Екатерина Алексеевна поднялась с коленей, повелительно протянула руку и, остановившись на ступенях амвона, заговорила среди глубокой тишины, внезапно водворившейся по ее мановению:

— По праву, которое дает нам закон великого царя Петра Первого, провозглашаем мы нашего сына, великого князя Павла Петровича, в жилах которого течет кровь царей из дома Романовых, нашим преемником и наследником престола! Целью нашей жизни будет передать ему со временем Российское государство более цветущим и богатым и воспитать его таким образом, чтобы он сделался отцом народа, верным сыном и могущественным защитником Церкви, а также радетелем о славе и чести России. Мы просим ваше высокопреосвященство призвать благословение небес также и на него.

Владыка поднял крест в сложенных руках и произнес:

— Господь да благословит и сохранит, да защитит и направит великого князя Павла Петровича, наследника русского престола.

Хор запел многолетие. Духовенство, окружавшее алтарь, присоединилось к нему, солдаты и народ вторили величественному песнопению, тогда как Екатерина снова опустилась на колени, склонила голову почти к самым ступеням амвона и казалась погруженной в тихую молитву.

Когда многолетие кончилось, она еще раз приложилась к кресту в руках митрополита, после чего встала с коленей и прошла через весь собор, кланяясь во все стороны. Затем, выйдя на площадь, она снова села на лошадь и в сопровождении гвардейцев и теснившегося вокруг нее народа отправилась в Зимний дворец.

Здесь она удалилась в бывшие покои императрицы Елизаветы Петровны, чтобы немного отдохнуть, между тем как Григорий Орлов и гетман Разумовский поспешили выставить пушки у всех городских застав и принять все меры на тот случай, если бы Петр Федорович вздумал произвести нападение, узнав о случившемся, и двинулся к столице со своей голштинской гвардией и полком полковника Олсуфьева, стоявшим на Петергофской дороге.

Екатерина приказала позвать Никиту Ивановича Панина вместе с великим князем. В то время, когда она осталась одна, изнемогающая от усталости, но радостная, дверь внезапно открылась, и мальчик в мундире пажа поспешно подбежал к императрице и бросился к ее ногам. В первый момент Екатерина испуганно отступила, но сейчас же узнала в хорошеньком паже княгиню Дашкову. Смеясь и плача от восторга, та сообщила императрице, что не решалась выйти на улицу в обыкновенном платье, но желание видеть свою обожаемую монархиню и поздравить ее было так велико, что она осмелилась переодеться пажом и приехать сюда.

Растроганная Екатерина Алексеевна горячо обняла свою приятельницу, но не успела ничего сказать ей, так как в эту минуту вошел великий князь в сопровождении Панина, в руках которого был сверток бумаг. Воспитатель великого князя с торжественной важностью поклонился императрице и проговорил:

— Я очень поражен переворотом, ваше императорское величество, и счастлив, что все протекло так благоприятно. В это время я составил манифест о регентстве и устройстве нового правления. Необходимо только созвать Сенат, чтобы он утвердил назначение регентства и провозгласил императором великого князя. Наиболее влиятельные сенаторы состоят в союзе с нами, таким образом, нам нечего бояться особенных затруднений.

— Все затруднения устранены, — величаво ответила Екатерина Алексеевна, — я только что вернулась из Казанского собора, где высокопреосвященный митрополит благословил меня на царство. Там же я провозгласила наследником престола своего сына, великого князя Павла Петровича.

Императрица притянула к себе робко оглядывавшегося вокруг мальчика и нежно поцеловала его в лоб.

Сверток бумаг выпал из рук Панина; он смотрел на Екатерину в остолбенении, не в состоянии вымолвить ни слова.

На губах княгини Дашковой блуждала насмешливая улыбка, с веселым, добродушным лукавством она кивнула воспитателю Павла Петровича.

Эту нежную сцену прервало появление Григория Орлова, пришедшего доложить, что двор собрался и ждет выхода государыни.

Императрица взяла за руку сына и, сделав знак Панину следовать за ней, направилась в большой тронный зал.

По пути Орлова остановил гвардейский офицер и вручил ему записку. Это было послание из измайловских казарм от Федора Орлова. Григорий Орлов слегка вздрогнул, прочитав письмо, и передал его Екатерине. Лицо императрицы омрачилось, и блестящая слеза повисла на ресницах.

— Пусть отвезут арестанта обратно в Шлиссельбургскую крепость, — приказала она с глубоким вздохом, — я потом позабочусь о его дальнейшей судьбе. Да скажите коменданту, что он отвечает мне за него своей головой.

Во второй раз тяжелое колесо истории проехало по несчастному Иоанну Антоновичу и сбросило со ступенек трона в беспросветный мрак темницы.

Екатерина вошла в зал, куда уже собрались все придворные и знать Петербурга. Среди присутствующих находились также и Шуваловы. Императрица приветствовала их почти дружески-радушно, а затем подозвала к себе канцлера графа Воронцова, который подошел к ней с мрачным видом.

— Господу Богу угодно было призвать меня на русский престол, Михаил Илларионович, — сказала Екатерина Алексеевна, — согласны ли вы служить мне?

— У меня нет ни желания, ни силы противиться воле вашего императорского величества, но служить я могу только своему императору, которому присягал, — ответил Воронцов. — Поэтому прикажите арестовать меня, ваше императорское величество.

— Я уважаю ваши чувства, Михаил Илларионович, — заметила государыня, — поезжайте домой и считайте себя моим арестантом. Я верю вам на слово.

Канцлер поклонился и твердым шагом вышел из зала; многие из придворных почувствовали себя неловко и смущенно потупились.

Между тем императрица продолжала:

— Я должна начать свое царствование с исполнения святой обязанности каждого человека, то есть должна выразить благодарность тем людям, которые оказали мне добро. Никита Иванович, — обратилась она к все еще не пришедшему в себя Панину, — дарую вам титул графа, назначаю министром иностранных дел, членом правительствующего Сената и произвожу в тайные советники. Помимо новых обязанностей я очень прошу вас продолжать руководить воспитанием моего сына, наследника русского престола, так как не нахожу никого более достойного вас для такого великого дела.

Лицо Панина просветлело. Хотя его планы не удались, но честолюбие вполне удовлетворялось особыми знаками отличия. Он наклонился к руке императрицы и с чувством поцеловал.

— Григорий Григорьевич, — позвала Екатерина Алексеевна Орлова, — возвожу вас в графское достоинство и назначаю генерал-лейтенантом. Кроме того, жалую вам орден святого Александра Невского — носите его на груди на память о вечно благодарной вам государыне. Надеюсь, что в очень недалеком будущем вы окажетесь достойным присоединить к этому ордену и орден святого Андрея Первозванного.

Орлов стал на колени пред императрицей и поцеловал ее руку, затем, поднявшись с коленей, он обвел гордым взглядом собравшееся общество, среди которого он до сих пор считался самой мелкой сошкой, а теперь вдруг оказался так высоко, что лишь немногие могли сравниться с ним.

— Остальные назначения и награды я оставлю на после, — продолжала Екатерина Алексеевна, — только вас, граф Алексей Григорьевич, — обратилась она к стоявшему вблизи с грустным и серьезным лицом фельдмаршалу Разумовскому, — я прошу теперь же об одном: будьте моим другом и другом моего сына.

С этими словами императрица обняла графа Разумовского и поцеловала в обе щеки. Слеза покатилась из глаз Алексея Григорьевича и упала на руку государыни.

Поклонившись придворным, императрица направилась в свои апартаменты, пригласив с собой самых приближенных лиц для составления манифеста о ее восшествии на престол. Княгиня Дашкова взяла у графа Разумовского голубую ленту со звездой Андрея Первозванного и передала ее Екатерине Алексеевне.

— Вы позабыли, ваше императорское величество, — проговорила она, — надеть этот знак отличия, который всегда носит царствующий русский монарх.

Екатерина с улыбкой следила за пальцами маленькой княгини, прикреплявшими ленту и прикалывавшими к ее груди звезду, затем она сняла с себя орден святой Екатерины и перебросила красную ленту через плечо Дашковой.

— Для меня слишком много и мужских знаков отличия, — смеясь, сказала государыня, — примите это от меня, княгиня, в знак любви искреннего друга и благосклонности императрицы.

Дашкова вспыхнула и склонилась к руке государыни, даровавшей ей самый высокий дамский орден, так не подходивший теперь к ее костюму пажа.

Вскоре манифест о восшествии на престол Екатерины Второй был готов и всюду обнародован.

Граф Кирилл Разумовский и Григорий Григорьевич Орлов настаивали на том, чтобы императрица во главе гвардии отправилась немедленно в Петергоф, куда приехал из Ораниенбаума Петр Федорович, чтобы собрать стоявшее там войско и двинуться на столицу. Если бы к нему присоединились остальные войска, то могло бы начаться междоусобие.

Дашкова на время уехала и скоро вернулась с офицерским мундиром, который передала государыне. Екатерина Алексеевна быстро переоделась и появилась в мужском военном мундире с голубой лентой через плечо и звездой Андрея Первозванного на груди. Выйдя во двор, она села верхом на лошадь и, сопровождаемая свитой, подъехала к преображенцам, выстроившимся пред дворцом.

Императрица объявила гвардии, что ведет ее в Петергоф, чтобы лично просить Петра Федоровича отказаться от коварных советов чужеземцев и не допустить пролития русской крови.

— Веди нас, матушка-государыня! — восторженно воскликнули солдаты, бросая вверх шапки. — Мы все пойдем за тобой.

В передовом отряде стоял поручик Григорий Потемкин, пожирая страстными взорами Екатерину; та почувствовала этот взгляд и смущенно остановилась на лице молодого офицера, стараясь вспомнить, где встречала эти преследующие ее глаза, но так и не могла вспомнить. В тот момент, когда императрица, собираясь отъехать, повернула лошадь, к ней подошел Потемкин.

— Ваше императорское величество! У вас нет темляка², — дрожащим голосом воскликнул он, — позвольте предложить вам свой. Наша возлюбленная императрица не может оставаться без этого воинского снаряжения.

С этими словами Потемкин снял темляк со своей шпаги и привязал к шпаге Екатерины, не спуская с нее очарованного взгляда.

— Кто вы такой? — спросила государыня, невольно краснея и потупясь.

— Поручик Григорий Александрович Потемкин, ваше императорское величество, — ответил молодой человек, улыбкой осветив лицо.

— Благодарю вас, — сказала Екатерина Алексеевна, — но я нахожу, что чин поручика слишком незначителен для человека, оказавшего услугу императрице, и поэтому произвожу вас в майоры. Когда водворится спокойствие, явитесь ко мне и сообщите, какое из ваших самых больших желаний я могу выполнить.

Екатерина протянула офицеру руку, которую тот горячо поцеловал, затем, вытащив шпагу из ножен, она двинулась по дороге в Петергоф, сопровождаемая громкими криками «ура», впереди своей гвардии.

Митрополит в мрачном молчании снял с себя парадные ризы и поехал в Александро-Невскую лавру. Когда он выехал на берег Невы, то встретил группу медленно шедших людей, несших покрытые носилки. Увидев карету митрополита, люди опустили носилки на землю и с мольбою протянули к нему руки. Митрополит велел кучеру остановить лошадей и вышел из экипажа. Подойдя к носилкам, он отбросил покрывало и, к своему величайшему ужасу, увидел окровавленное лицо отца Филарета с зияющей раной на лбу.

— Свершилось святотатство, — сказал митрополиту один из несших носилки, — какой-то офицер осмелился поднять руку на служителя Церкви.

Митрополит долго молча смотрел на труп монаха, а затем распорядился:

— Отнесите покойника в лавру! Очевидно, отец Филарет сделался жертвой недоразумения. Я расследую это дело.

Все были поражены спокойствием митрополита при виде такого вопиющего преступления, но никто ничего не сказал. Молча подняли носилки с телом убитого и направились к лавре.

Митрополит прислонился к спинке кареты и с глубоким скорбным вздохом произнес:

— Пути Господни неисповедимы!

Узнав о прибытии тела высокочтимого всем духовенством отца Филарета, вся монастырская братия вышла к нему навстречу. Митрополит, облачившись в траурную ризу, сам отслужил панихиду по усопшему. Под угрозой строжайшего наказания всем монахам было запрещено говорить об этом случае, и поэтому никто из почитателей и друзей отца Филарета не знал, как печально покончил свою жизнь этот инок.

Примечания

1. Орловы — Григорий Григорьевич (1734—1783), генерал-аншеф, один из организаторов переворота 1762 г., фаворит Екатерины II до 1774 г.; Алексей Григорьевич (1737—1807), участник переворота 1762 г. и убийства Петра III (по некоторым сведениям сам и убил), адмирал и командующий средиземноморской эскадрой, одержавшей победу при Чесме во время русско-турецкой войны (1768—1774); Федор Григорьевич (1741—1796) — также участник переворота, генерал-аншеф, отличился при Чесме. Были еще два брата: Иван Григорьевич — старший из братьев, и Владимир Григорьевич — самый младший, в описываемое время кадет, они участия в событиях 1762 г. оба не принимали.

2. Темляк — петля на эфесе шпаги, сабли и тому подобном для удержания оружия в руке после удара, непременный атрибут экипировки.