Глава III. «Имел я большой успех...»

Возвратясь из путешествия по Оренбургскому краю, Пушкин 2 октября 1833 г. отправил из Болдина письмо к жене, в котором среди прочих впечатлений о поездке сообщал: «В деревне Берде, где Пугачев простоял 6 месяцев, имел я une bonne fortune (большой успех — Р.О.) — нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал...» (XV, 83). Записанные со слов старой казачки воспоминания о Пугачеве и его времени Пушкин отметил ремарками: «Старуха в Берде», «В Берде от старухи» (IX, 496, 497). Свидетельства о встречах с ней приводятся в воспоминаниях В.И. Даля¹, письмах Е.З. Ворониной², дневнике К.А. Буха³, мемуарной заметке А.И. Макшеева⁴, но никто из них не назвал имени бердской собеседницы Пушкина. Фамилию ее впервые установил оренбургский краевед С.Н. Севастьянов, как говорилось ранее, он посетил Бердскую слободу в 1899 г. и встретился там с казачкой Акулиной Тимофеевной Блиновой, очевидицей пребывания Пушкина в Бердской слободе 19 сентября 1833 г. Блинова рассказала Севастьянову, что с Пушкиным в тот памятный день беседовала и пела ему песни старая бердская казачка Бунтова, но ее имени и отчества она не смогла вспомнить⁵. Этими скупыми данными исчерпывались до недавнего времени сведения о пушкинской собеседнице Бунтовой.

В последние годы стали известны новые материалы для биографии Бунтовой, открытые краеведом С.А. Поповым в фондах Государственного архива Оренбургской области. Просматривая дела губернской казенной палаты, он в 1965 г. обнаружил ревизскую перепись населения Бердской слободы (станицы) по состоянию на октябрь 1816 г. Среди других жителей там учтена «вдова Ирина Афанасьева дочь, по мужу Бунтова, 55 лет», с 18-летней дочерью Натальей и 14-летним сыном Иваном⁶.

Данные ревизской переписи важны тем, что они впервые указали на полное имя Бунтовой и ее возраст. В 1816 г. ей было 55 лет, и, следовательно, родилась она около 1760 г. При Пугачеве, в 1773—1774 гг., Бунтова была 13-летней девочкой — отроческий возраст, впечатления которого сохраняют свежесть на всю жизнь, тем более впечатления о событиях такого большого масштаба и драматизма, какие свойственны были Пугачевскому восстанию. В 1833 г. при встрече с Пушкиным Бунтовой, судя по приведенным выше данным ревизской переписи, исполнилось 73 года, а не 75 лет, как писал поэт (XV, 83). По свидетельствам знавших Бунтову, она сохранила живую память о Пугачеве⁷. Под впечатлением бесед с Бунтовой и другими современниками Пугачевского восстания в Оренбургском крае и Поволжье Пушкин писал, что имя Пугачева «гремит еще» в тех краях и «народ живо еще помнит» ту пору, «которую — так выразительно — прозвал он пугачевщиною» (IX, 81).

12 апреля 1834 г. в Бердской станице проходила очередная ревизия населения. В ревизской переписи, сохранившейся в фонде казенной палаты, учтен «Иван Степанов Бунтов, в службе в Оренбургском казачьем полку с 1825 года»⁸. По отчеству сына И.А. Бунтовой Ивана видно, что мужа Ирины Афанасьевны звали Степаном. А вот сама она по каким-то причинам в записи не упомянута. Это дало повод С.А. Попову предположить в 1969 г., что, возможно, она умерла вскоре после сентября 1833 г., а потому и не попала в ревизскую перепись 1834 г. Однако ее не оказалось и среди умерших, учтенных в метрической книге «Бердской подгородной слободы Богородицкой церкви» за 1833 и 1834 гг.⁹

Она и не могла быть записанной в числе умерших, ибо жила и здравствовала еще много лет! 8 июля 1835 г. ее встретил заехавший в Бердскую слободу из Оренбурга инженер-прапорщик К.А. Бух, запечатлев это событие в своем дневнике¹⁰. Служивший в 1847—1853 гг. старшим адъютантом штаба Оренбургского отдельного корпуса А.И. Макшеев писал впоследствии, что он в 1848 г. посетил Бердскую слободу, где застал еще в живых престарелую современницу Пугачева, ту самую казачку, к которой «ездил А.С. Пушкин в бытность свою в Оренбурге, когда собирал материалы для истории Пугачевского бунта и расспрашивал ее о Пугачеве». При Макшееве она была ветхой старушкой, забывшей уже многое из далеких пугачевских времен, по самого Пугачева она помнила еще отчетливо и на вопрос: «Каков был он?» — отвечала, по-прежнему называя его царем: «Молодец был батюшка-государь Петр Федорович!»¹¹. Макшеев был последним из тех, кто спрашивал И.А. Бунтову о Пугачеве. Вскоре она скончалась.

Точную дату ее смерти установил в 1976 г. С.А. Попов. Просматривая метрическую книгу церкви Казанской богородицы, он обнаружил запись, сообщавшую, что 4 июля 1848 г. умерла «Бердской станицы вдова, казачья жена Ирина Афанасьевна Бунтова, 96 лет, холерою»¹². По приведенному выше свидетельству ревизской переписи 1816 г., Бунтова родилась около 1760 г. Если исходить из этих данных, то получается, что в 1848 г. ей было не 96, а 88 лет. Бунтова намного пережила своего знаменитого собеседника А.С. Пушкина.

Небезынтересны биографические сведения об отце Ирины Афанасьевны Бунтовой и ее муже. Из ее рассказов Пушкину (IX, 496—497) и Ворониной¹³ видно, что Бунтова в девичестве была казачкой Нижне-Озерной крепости. В 1780-х годах она вышла замуж за казака Бердской слободы Степана Бунтова, у них было шестеро детей, из которых четверо умерли в младенчестве, а в живых остались двое — дочь Наталья и сын Иван¹⁴. Сам Степан Бунтов, согласно записи метрической книги Георгиевской церкви, скончался 25 января 1813 г. в возрасте 60 лет¹⁵, следовательно, родился он в 1753 г. и, будучи в 1773—1774 гг. молодым казаком, являлся очевидцем событий Пугачевского восстания, в том числе и тех из них, которые были в Бердской слободе, где в течение пяти месяцев располагалась ставка Пугачева и главная квартира его войска. Воспоминания Степана Бунтова послужили для его жены Ирины Афанасьевны источником ее рассказов о событиях, происходивших в Бердской слободе при Пугачеве.

Род Бунтовых восходил, как свидетельствуют архивные документы, к яицким казакам времени Петра I, а позднее — к первопоселенцам Бердской слободы, основанной как крепость в 1737 г. В том году и поселился тут Петр Андреевич Бунтов с женой Марфой и детьми Никифором, Дмитрием и Агафьей, о чем говорит хранящаяся в ЦГАДА перепись бердских казаков 1740 г.¹⁶ Последующие поколения Бунтовых устанавливаются по недавно обнаруженной в Оренбургском архиве духовной росписи (исповедной книге) прихожан Бердской слободы за 1773 г., где названы: Дмитрий Петрович Бунтов, его жена Прасковья Степановна и сыновья Степан и Гавриил¹⁷. Важно, что роспись сообщает имена будущего мужа Бунтовой (Степан Дмитриевич) и ее свекрови — «Бунтихи» (Прасковья Степановна).

Беседуя с приехавшими 25 ноября 1833 г. в Бердскую слободу самарскими дворянами Шелашниковыми и Е.З. Ворониной, Ирина Афанасьевна Бунтова сказала о себе, что она дочь казака Нижне-Озерной крепости, где она жила в дни Пугачевского восстания, что отец ее служил в отрядах Пугачева под Оренбургом, возглавляя казачью команду. Он-то и рассказал ей о событиях, бывших в то время в Бердской слободе¹⁸. Совокупность трех несомненных фактов — отца Бунтовой звали, судя по ее отчеству, Афанасием, он был казаком Нижне-Озерной крепости и служил у Пугачева — явилась отправным ориентиром в последующем биографическом разыскании. Ему способствовала находка в архивных материалах именного списка «Нижне-Оверцой крепости казакам и разного звания людям», составленного 9 апреля 1774 г. в походной канцелярии генерал-майора П.Д. Мансурова. В списке учтено все мужское население — 143 человека, как находившиеся в момент переписи в крепости, так и отсутствующие в ней по различным причинам. Лишь два Афанасия внесены в список. Один из них, Афанасий Фролов, казачий «малолеток» (до 18 лет), явно не мог быть отцом 13-летней в то время Ирины Афанасьевны. Им, скорее всего, был казак Афанасий Бородулин, о котором в списке сказано, что он в момент переписи отсутствовал, так как был в числе 42 казаков-пугачевцев «в злодейской толпе»¹⁹. Большая их часть весной 1774 г. оказалась в плену и содержалась под следствием в Оренбургской секретной комиссии, но Афанасия Бородулина среди них не было. Неизвестно, в каких местах и долго ли еще продолжались его скитания, по, вероятно, осенью того же года он возвратился к семье в Нижне-Озерную крепость и возобновил прежнюю службу. Найденная в 1982 г. в Оренбургском архиве духовная роспись прихожан церкви в Нижне-Озерной крепости за 1773 г. не только подтвердила нашу догадку об отце Ирины Бунтовой, но и сообщила полные имена обоих ее родителей. В росписи учтены: Афанасий Михайлович Бородулин, его жена Варвара Антоновна и дочери — младшая Мария и старшая Ирина²⁰, будущая пушкинская собеседница, и это самое раннее известие о ней.

Встречавшиеся с Ириной Афанасьевной Бунтовой в 1833 г. В.И. Даль и Е.З. Воронина вспоминали о забавной истории, приключившейся со старой казачкой после встречи с Пушкиным. Сама Бунтова говорила Ворониной, что «один из приезжих (Пушкин. — Р.О.) все меня заставлял рассказывать... расспрашивал, и песни ему я пела про Пугача». Сразу же после его отъезда из слободы бердские казаки и казачки, бывшие очевидцами беседы Бунтовой с Пушкиным, стали ее упрекать в том, что она пела и рассказывала о Пугачеве чужому и явно подозрительному человеку. «Кто говорит, что его подослали, что меня в тюрьму засадят за мою болтовню», а некоторые утверждали даже, что ее собеседником был и не человек вовсе, а сам «антихрист». Напуганная Бунтова на другой день явилась с казаками в Оренбург с покаянием к начальству: «Смилуйтесь, защитите меня, коли я чего наплела на свою голову, захворала я с думы. Те смеются: "Не бойся, — говорят, — это ему сам государь дозволил о Пугачеве везде разспрашивать". Ну, уж и я успокоилась, никого не стала слушать»²¹. Писатель и этнограф В.И. Даль, ездивший с Пушкиным в Бердскую слободу, вспоминал: «Старуха (Бунтова. — Р.О.) спела также несколько песен... и Пушкин дал ей на прощание червонец. Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, с именем которого были связаны в этом краю столько страшных воспоминаний, но еще менее постигали они, за что было отдать червонец. Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы не дожить до какого греха да напасти. И казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли и старуху, и роковой червонец и донесли: "Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос черный кудрявый, лицеи смуглый, и подбивал под "пугачевщину" и дарил золотом: должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти"^*. Пушкин много тому смеялся»²².

Ирина Афанасьевна Бунтова была замечательной хранительницей народной памяти о Пугачевском восстании. В ее воспоминаниях Пугачев запечатлен как выдающийся предводитель восставших, как человек, отзывчивый к интересам простого народа. «В Берде Пугачев был любим; его казаки никого не обижали», — записал с ее слов поэт (IX, 496). За рассказы и песни о Пугачеве и его времени Пушкин не только одарил Бунтову золотым червонцем, но и навсегда увековечил ее на страницах своих произведений.

Пугачевец Степан Разин

Со слов Ирины Афанасьевны Бунтовой Пушкин записал краткий — всего лишь в несколько строк — рассказ о старой казачке Разиной, долго искавшей своего сына среди погибших пугачевцев:

«Когда разлился Яик, тела^** поплыли вниз. Казачка Разина, каждый день прибредши к берегу, пригребала пешнею^*** к себе мимо плывущие трупы, переворачивая их и приговаривая: — Ты-ли, Степушка, ты ли мое детище? Не твои-ли черны кудри свежа вода моет? — Но видя, что не он, тихо отталкивала тело и плакала» (IX, 497).

Эту картину, выразительно передающую горе матери, оплакивающей пропавшего сына, Пушкин перенес на страницы «Истории Пугачева», придав рассказу Бунтовой необходимую полноту и художественную завершенность:

«Вскоре настала весенняя оттепель; реки вскрылись, и тела убитых под Татищевой поплыли мимо крепостей. Жены и матери стояли у берега, стараясь узнать между ними своих мужьев и сыновей. В Озерной старая казачка каждый день бродила над Яиком, клюкою пригребая к берегу плывущие трупы и приговаривая: Не ты-ли, мое детище? не ты-ли, мой Степушка? не твои-ли черные кудри свежа вода моет? и видя лицо незнакомое, тихо отталкивала труп» (IX, 51).

В таком виде текст вошел в рукопись пятой главы «Истории Пугачева», и против слов «старая казачка» на правом поле листа Пушкин приписал ее фамилию — «Разина». В середине декабря 1833 г. рукопись первых пяти глав «Истории Пугачева» была представлена Пушкиным на цензурное рассмотрение Николаю I и в конце января 1834 г. возвращена поэту с замечаниями царя²³. При чтении рукописи возражение Николая I вызывал, в частности, эпизод с казачкой Разиной. Употребление этой многозначительной фамилии в сочетании с именем «Степушка» в рассказе о событиях Пугачевского восстания сближало имена предводителей великих народных движений, что вносило как будто бы явную хронологическую несообразность в повествование. Упоминание о Разине таило в себе неясное Николаю I, но «подозрительное» намерение Пушкина указать на внутреннюю связь Разинского и Пугачевского восстаний. Кроме того, царь не мог не усмотреть в эмоциональной окрашенности эпизода поэтизации Степана Разина и других «мятежников», на недопустимость чего однажды уже «высочайше» указывалось Пушкину²⁴. Этими соображениями, видимо, руководствовался Николай I, когда, отчеркнув пушкинский текст (фразу: «В Озерной старая казачка... тихо отталкивала труп»), написал сбоку на правом поле рукописи: «Лучше выпустить, ибо связи нет с делом» (IX, 471)^****. Пушкин не мог не посчитаться с мнением «августейшего» цензора и вынужден был изъять отмеченный царем текст из пятой главы книги. Однако, учитывая то, что указание Николая I не имело категорически-запретительного характера, поэт, дорожа рассказом о старой казачке Разиной, перенес его в примечание 17 к пятой главе, выпустив при этом фамилию «Разина», что вполне «обезвреживало» текст²⁵. В таком виде был напечатан этот эпизод в прижизненном издании «Истории Пугачева»²⁶, так он печатался и в последующих Собраниях сочинений Пушкина вплоть до середины 1930-х годов. Т.Г. Зенгер, изучив рукопись «Истории Пугачева», цензурованную Николаем I, установила первоначальный текст и фамилию «Разина» для безымянной по прежним изданиям старой казачки²⁷. С конца 1930-х годов «История Пугачева» печатается в том виде, как она была написана Пушкиным и как она выглядела До цензуры Николая 1²⁸.

Исследователи, обращавшиеся к рассмотрению «разинского» эпизода, считали, что упоминаемый в нем Степан Разин — не реальный пугачевец, а всего лишь ассоциативный образ, связующий собой — и в рассказе Бунтовой и в произведении Пушкина — два великих народных движения: выступление под предводительством Степана Тимофеевича Разина (1670—1671 гг.) и Пугачевское восстание (1773—1775 гг.)²⁹. Подтверждение находили в том, что ассоциация Разин — Пугачев была характерна для Пушкина: в одном из примечаний к восьмой главе «Истории Пугачева» он сопоставлял успехи этих предводителей, а также обстоятельства их казни (IX, 148); в записке, отправленной 9 сентября 1834 г. к А.И. Тургеневу, поэт писал: «Симбирск в 1671 году устоял противу Стеньки Разина, Пугачева того времени» (XV, 189)³⁰.

В декабре 1976 г. оренбургский краевед С.А. Попов сообщил автору этих строк, что при просмотре в Государственном архиве Оренбургской области книги с ревизской переписью казаков Уральского войска 1834 г. ему встретилась запись о 82-летнем отставном казаке Степане Андреевиче Разине, жившем с семьей в Кинделинском форпосте (на берегу Урала, вблизи Илецкого городка)³¹. С.А. Попов выдвинул предположение, что этот казак и есть тот самый Степушка Разин, упоминаемый в рассказе Бунтовой и в пушкинской «Истории Пугачева», но он не погиб в пугачевское время, а, прожив после того 60 лет, был современником Пушкина.

С доводами С.А. Попова нельзя не согласиться. Биографические данные о Степане Разине и в рассказе Бунтовой и в ревизской сказке 1834 г. в основном совпадают: в обоих источниках он упомянут как казак с р. Яик. Однако решающее значение имеет сходство имени и фамилии, да еще и в таком уникальном сочетании; к тому же и по возрасту Степан Андреевич Разин вполне подходил к тому, чтобы участвовать в Пугачевском восстании: в 1774 г. он был 22-летним казаком. Находка С.А. Попова ставит рассказ Бунтовой на почву реальных фактов и вместе с тем позволяет отвергнуть доводы исследователей, утверждавших, что этот рассказ отражает будто бы хронологически недостоверное народное предание, легенду, фантастический сказ и т. д.

Заманчиво было бы, конечно, найти прямые документальные свидетельства о службе Степана Андреевича Разина в отрядах Пугачева. С этой целью были обследованы находящиеся в фондах ЦГАДА собрания следственных дел о пленных пугачевцах. Среди них нашлись документы о Степане Разине, но то был не яицкий казак, а мастеровой Билимбаевского завода (под Екатеринбургом). При аресте у него отобрали «злодейский билет» — документ, удостоверяющий факт присяги на верную службу «Петру III», под именем которого выступал Пугачев. 5 января 1775 г. начальник Казанской секретной комиссии генерал-майор П.С. Потемкин предписал этого «мастерового Степана Разина за имение злодейского билета наказать батогами»³². Неудачи в розысках документальных данных о пугачевском прошлом Степана Андреевича Разина не умалили убежденности в том, что он был участником Пугачевского восстания и реальным персонажем рассказа Бунтовой.

В пушкинской «Истории Пугачева» эпизод со старой казачкой Разиной отнесен к событиям, имевшим место в Нижне-Озерной крепости (IX, 51), исходя из чего и можно было допустить, что Степан Андреевич Разин был казаком той крепости. Истинность такого предположения нужно было подкрепить документами. Однако в именном списке жителей Нижне-Озерной крепости, составленном в апреле 1774 г.³³, среди 143 казаков, отставных солдат и других нижнеозерцев не оказалось ни одного человека с фамилией Разин. Надо полагать, что Разины не были жителями Нижне-Озерной крепости ни в то время, ни позднее³⁴. К тому же и рассказ Бунтовой не имел прямого указания на то, что эпизод с казачкой Разиной происходил в Нижне-Озерной крепости^5*; можно предположить, что событие это случилось в каком-то из селений на Яике: то ли в Илецком городке, то ли в том самом Кинделинском форпосте, где в 1834 г. жил Степан Андреевич Разин.

С.А. Попов выдвинул любопытную генеалогическую задачу — установить происхождение Степана Андреевича Разина, а также выяснить — не было ли у его предков какой-либо родственной связи с предводителем Крестьянской войны 1670—1671 гг. Степаном Тимофеевичем Разиным. Так как Степан Андреевич Разин был яицким казаком, то и предков его следует искать среди казаков Яицкого войска. Имеющиеся в литературе упоминания о переписи яицких казаков в 1723—1724 гг. комиссией полковника И.И. Захарова³⁵ направили наши поиски в ЦГВИА к делам Казачьей экспедиции Военной коллегии. Здесь хранятся материалы комиссии Захарова, в том числе и две переписные книги, в одной из которых нашлись искомые сведения о Разиных. В числе казаков Шестой сотни записан рядовой «Микифор Минеев сын Разин, у него сын Алексей двенатцати лет. А по скаске ево, от роду ему, Никифору, шестьдесят пять лет; дед и отец ево и он родиною Саранского уезду дворцового села Ромодановского казаки; пришел он, Никифор, ис того села на Яик во сто восемьдесят шестом году^6*, и служит в казаках с того году»³⁶. Свидетельство переписной книги требует некоторых пояснений. Следует заметить, что Н.М. Разин родился в 1658 г. и 12-летним подростком был очевидцем Крестьянской войны 1670—1671 гг., захватившей территорию Саранского уезда³⁷. В том уезде находилась родина Н.М. Разина — дворцовое село Ромодановское на р. Инсаре, в 20 верстах к северу от Саранска, на проселочной дороге к Лукоянову³⁸. Н.М. Разин назвал себя выходцем из белопахотных казаков; эта категория служилых людей «по прибору» версталась из крестьян, освобождаемых от платежа податей с двора и пашни, но призванных нести сторожевую службу по охране селений, дорог и засечных линий. В 20-летнем возрасте Н.М. Разин бежал на вольный Яик, где и был записан в казачью службу. Яицкое казачье войско, как свидетельствуют переписные книги, составленные в 1723—1724 гг. комиссией полковника Захарова, процентов на 90 и было сформировано за счет беглых крестьян, посадских людей, стрельцов, казаков Поволжья и Центра страны, а также их потомков, ставших казаками во втором-третьем поколениях.

В архивном фонде Казачьей экспедиции Военной коллегии по соседству с материалами комиссии полковника Захарова находятся дела следственной комиссии поручика Е.И. Кроткова, производившей в 1719 г. розыск по доносу на атамана, старшин и казаков Яицкого войска³⁹. Попутно комиссия составляла именной список казаков. К нему-то мы и обратились в поисках дополнительных биографических сведений о Никифоре Минеевиче Разине. По каким-то причинам он в список не был включен (возможно, находился в служебной отлучке). Но в списке встретилась поразительная запись: в перечне казаков Шестой сотни упомянут рядовой «Стефан Тимофеев сын Разин»⁴⁰. Еще один яицкий казак Разин, да к тому же еще и полный тезка предводителя Крестьянской войны! Других биографических данных о нем в списке не сообщается, но они были найдены в переписной книге, в протоколе допроса этого казака⁴¹, где сказано, что он, Степан Тимофеев сын Разин, «Саранского уезда села Ромодановского крестьянин, ис того села бежал и пришел на Яик, и в казаки приверстан при атамане Прокофье Семенове, тому ныне сорок лет», что он был в отряде яицких казаков, посланном с экспедицией А.И. Бековича-Черкасского в Хиву⁴², а с того времени «за суетами своими» в церкви не исповедовался и «святых тайн не сподоблен», но к расколу никогда не приставал, ни в каких «изменнических замыслах» не участвовал и ничего о них не знает⁴³.

Само собой напрашивается сопоставление биографий яицких казаков Степана Тимофеевича и Никифора Минеевича Разиных. Оба они — уроженцы села Ромодановского под Саранском; состояли, видимо, в родстве, возможно, были даже двоюродными братьями; оба в конце 1670-х годов бежали на Яик (Степан на год позднее, в 1679 г.), оба с того времени служили рядовыми казаками. Можно предположить, что Степан Тимофеевич умер в начале 1720-х годов, так как его имя не внесено в переписную книгу 1723—1724 гг. Удивительно то, как власти не запретили ему зваться Степаном Тимофеевичем Разиным — крамольным именем его знаменитого тезки, преданного в 1670 г. церковной анафеме.

Выявленные документы о яицких казаках Разиных — Степане Тимофеевиче, Никифоре Минеевиче и Алексее Никифоровиче — позволяют установить происхождение их потомка Степана Андреевича Разина, которого знала и о котором рассказала Пушкину бердская казачка Ирина Афанасьевна Бунтова.

Пушкин на пути из Оренбурга на Уральск проезжал поздно вечером 20 сентября 1833 г. через Кинделинский форпост, где дошивал свой век один из персонажей будущей «Истории Пугачева» ветеран-пугачевец Степан Андреевич Разин.

О других рассказах И.А. Бунтовой

Ирина Афанасьевна Бунтова, жившая в молодости в Нижне-Озерной крепости, рассказывала Пушкину о некоторых событиях, происходивших там при Пугачеве. Со слов Бунтовой поэт внес в дорожную записную книжку заметку: «В Берде Пуг[ачев] жил в доме Конст[антина] Ситникова^7*, в Озерной у Полежаева» (IX, 493). Свидетельство Бунтовой о Полежаеве подтвердилось рассказом, услышанным Пушкиным 20 сентября 1833 г. в Нижне-Озерной крепости: «Он (Пугачев. — Р.О.), проезжая по Озерной к жене в Яицк, останавливался обыкновенно у каз[ака] Полежаева, коего любил за звучный голос, большой рост и проворство» (IX, 496). Данные о Полежаеве не были использованы в «Истории Пугачева», но казака по фамилии Полежаев Пушкин упомянул в «Капитанской дочке» в главе «Крепость», где повествуется о встрече прапорщика Петра Гринева в Белогорской крепости. Когда зашла речь о квартире для молодого офицера, казачий урядник Максимыч, обратившись к жене коменданта Василисе Егоровне Мироновой, спросил: «Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?» — «Врешь, Максимыч, — сказала капитанша, — у Полежаева и так тесно; он же мне кум и помнит, что мы его начальники» (VIII, 295—296).

Удалось найти архивные документы о реально существовавшем Полежаеве. В ЦГАДА сохранился именной список населения Нижне-Озерной крепости от апреля 1774 г., где среди своекоштных^8* жителей назван Петр Полежаев⁴⁴. Биографические данные о нем дополняются по недавно обнаруженной в Оренбургском архиве духовной росписи прихожан церкви в Нижне-Озерной крепости за 1773 г., где учтены: 78-летний Петр Алексеевич Полежаев и его 67-летняя жена Афимья Меркуловна⁴⁵. Последнее упоминание о Полежаеве содержится в духовной росписи 1791 г.: в ту пору глубокий старик, некогда бывший любимцем Пугачева, давно уже оставивший собственный дом, доживал свой век нахлебником в семье казака Артамона Тимофеевича Панурина⁴⁶.

Хорошо запомнилось Бунтовой то, как по взятии Нижне-Озерной повстанцами жители этой крепости приносили присягу в верности новоявленному «Петру Третьему» — Пугачеву: «Он сидел между двумя казаками, из коих один держал серебряный топорик, а другой була ву. — У Пугачева рука лежала на колене — подходящий кланялся в землю, а потом, перекрестясь, целовал его руку» (IX, 497). На пушкинскую запись рассказа Бунтовой похожи ее же воспоминания о сцене присяги, записанные 25 ноября 1833 г. Е.З. Ворониной: «Бывало, он (Пугачев. — Р.О.) сидит, на колени положит платок, на платок руку, по сторонам сидят его енералы, один держит серебряный топор, того и гляди срубит, другой серебряный меч, супротив виселица, а около мы на коленях присягали, да поочереди, перекрестившись, руку у него поцелуем...»⁴⁷. Ритуал присяги населения Пугачеву был хорошо известен Пушкину по документам времени восстания, например по показаниям ясачного крестьянина Алексея Кирилова о встрече Пугачева в Сакмарском городке (IX, 20—21, 622) и писаря Полуворотова, рассказ которого о пребывании в лагере повстанцев под Оренбургом включен в «Хронику» П.И. Рычкова (IX, 234—235). Но всем этим документальным источникам Пушкин предпочел рассказ Бунтовой, который почти дословно ввел в «Историю Пугачева»: предводитель восстания принимал народ, «сидя в креслах перед своей избою. По бокам его сидели два казака, один с булавою, другой с серебряным топором. Подходящие к нему кланялись в землю, и перекрестясь, целовали его руку» (IX, 27). Эта церемония копировала известный яицким казакам обряд представления монарху при ежегодных приездах в Петербург с так называемыми летними и зимними станицами⁴⁸.

В воспоминаниях Бунтовой, записанных Пушкиным, освещается один эпизод, связанный с поражением войска Пугачева в битве 22 марта 1774 г. у Татищевой крепости: «Когда под Татищевой разбили Пугачева, то яицких [казаков] прискакало в Озерную израненных, — кто без руки, кто с разрубленной головою — человек 12, кинулись в избу Бунтихи. — Давай, старуха, рубашек, полотенец, тряпья, — и стали драть, да перевязывать друг у друга раны. — Старики выгнали их дубьем. А гусары голицынские и Хорвата^9* так и ржут по улицам, да мясничат их^10*» (IX, 496—497). Рассказ Бунтовой лег в основу освещения этого события в «Истории Пугачева»: «Весть о поражении самозванца под Татищевой в тот же день» достигла крепостей Нижне-Озерной и Рассыпной. «Беглецы, преследуемые гусарами Хорвата, проскакали через крепости, крича: спасайтесь, детушки! все пропало! — Они наскоро перевязывали свои раны, и спешили к Яицкому городку» (IX, 50—51). Пушкин придерживался, как видно, главной линии рассказа Бунтовой, отбросив из него некоторые частности. Вместе о тем он ввел от себя в описание такую выразительную деталь, как крики преследуемых пугачевцев: «Спасайтесь, детушки! все пропало!»⁴⁹

Последствия поражения Пугачева под Татищевой крепостью могут быть дополнены и уточнены по документам времени восстания. Как сообщил Пугачев на допросе в Москве, в день битвы у Татищевой крепости, когда определился катастрофический для него исход сражения, атаман яицких казаков Андрей Афанасьевич Овчинников, обратившись к Пугачеву, сказал: «Уезжай, батюшка, штоб тебя не захватили, а дорога свободна и войсками не занята». Пугачев ответил ему: «Хорошо, я поеду, но и вы смотрите ж, кали можно будет стоять, так постойте, а кали горячо будут войска приступать, так и вы бегите, чтоб не попасся в руки». Пугачев, взяв с собой близких людей (Ивана Почиталина, Василия Коновалова, Григория Бородина и своего шурина Егора Кузнецова), бежал из атакуемой крепости на восток, по оренбургской дороге в Бердскую слободу⁵⁰. Оставшийся в Татищевой крепости атаман Овчинников оборонялся до последней возможности, а потом, прорвавшись с боем сквозь неприятельские колонны, бросился с тремя сотнями казаков на запад, к Нижне-Озерной крепости, преследуемый эскадронами изюмских гусар полковника Г.И. Хорвата⁵¹.

Судя по рапортам генерал-майора П.М. Голицына, гусары Хорвата преследовали пугачевцев на протяжении 20 верст⁵². А так как Нижне-Озерная крепость находилась в 28 верстах к западу от Татищевой, то гусары остановились в 8 верстах от Нижне-Озерной, прекратив погоню из-за глубоких снегов и утомления лошадей. Следовательно, в рассказе Бунтовой была неточность: гусары не могли в тот день вступить в эту крепость^11*. Более того, отряд Овчинникова оставался в крепости Нижне-Озерной еще почти целую педелю после битвы в Татищевой. Об этом неоспоримо свидетельствуют недавно найденные архивные документы. Красногорский казак Иван Костылев, пойманный 1 апреля 1774 г. у Рычковского хутора, показал на допросе, что дней пять или шесть назад он бежал из Нижне-Озерной, а до того не раз видел, как пугачевцы посылали оттуда конные разъезды из 30 казаков к Татищевой крепости для наблюдения за действиями находившегося там корпуса войск генерала Голицына; вместе с тем Костылев сообщил о начавшемся отходе повстанческих сил из Нижне-Озерной к Илецкому городку⁵³. Не менее важные сведения содержатся в допросе группы пугачевцев, задержанных 2 апреля за рекой Яиком напротив Чернореченской крепости; они рассказали, что отряд Овчинникова (300 конных казаков и 350 пехотинцев с двумя пушками) выступил 29 марта из Нижне-Озерной крепости и направился к Илецкому городку⁵⁴. Покинутая повстанцами Нижне-Озерная крепость несколько дней находилась в «безначалии», и лишь 6 апреля туда вступил корпус генерал-майора П.Д. Мансурова, которому поручено было занять крепости Нижне-Яицкой линии и Яицкий городок⁵⁵.

«В Берде Пугачев был любим; его казаки никого не обижали» (IX, 496). В основе этого суждения Бунтовой, записанного Пушкиным, лежали воспоминания старожилов Бердской слободы, и, видимо, прежде всего мужа рассказчицы — Степана Бунтова. Учитывая вероятные возражения цензуры, Пушкин не счел возможным говорить о любви казаков к Пугачеву на страницах своей книги. Однако аналогичную оценку Пугачева, услышанную в беседах с казаками в Уральске, Пушкин внес в рукописные «Замечания о бунте», представленные Николаю I с экземпляром «Истории Пугачева»: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева. Грех сказать, говорила мне 80-летняя казачка, на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал» (IX, 373).

Учитывая жившую в народе наивно-утопическую легенду о царе-избавителе, справедливом и милостивом к подданным⁵⁶, Пугачев ввел в свой «царственный» обиход обряды, которые должны были, по его мнению, укрепить веру простого народа в истинность новоявленного «императора Петра Федоровича», под именем которого Емельян Иванович выступал в дни восстания. Среди таких обрядов было и щедрое одаривание народа деньгами. Это запомнилось Бунтовой, о чем она и сообщила Пушкину: «Когда Пугачев ездил куда-нибудь, то всегда бросал народу деньги» (IX, 496). В «Истории Пугачева», в том месте третьей главы, где повествуется о жизни повстанческого лагеря в Бердской слободе, Пушкин использовал свидетельство Бунтовой, передав его в несколько ином виде: «Когда ездил он (Пугачев. — Р.О.) по базару или по Бердским улицам, то всегда бросал в народ медными деньгами» (IX, 26).

Приведенные выше слова Бунтовой подтверждаются следственными показаниями сподвижников Пугачева, а также и другими документальными источниками. Командир пугачевской «гвардии» сотник яицких казаков-повстанцев Тимофей Мясников рассказывал на допросе, что когда Пугачев «из Берды отлучался на Яик или в другое какое место, то всякой раз пред своим отъездом проходил берденския улицы и собравшемуся своему войску на обе стороны бросал деньги медныя. И когда обратно оттуда приезжал, то также делывал»⁵⁷. А пугачевский секретарь Иван Почиталин вспоминал на следствии, как Пугачев, женившись в Яицком городке на Устинье Кузнецовой, по возвращении в Бердскую слободу «приказал подносить всем за здоровье бракосочетания вина», выкатив для того «множество бочек», а сам «взял денег и пошел по улице метать оныя»⁵⁸. Такого рода факты имели место и в других селениях. Так было, например, в г. Саранске, взятом войском Пугачева 27 июля 1774 г. По вступлении в город пугачевцы захватили в воеводской канцелярии денежную казну, из которой «большое количество, наложа подвод на дватцать», увезли в свой лагерь, а остальные деньги, по распоряжению Пугачева «брав мешками и ездя по городовой крепости и по улицам... бросали набегшей из разных уездов черни, объявляя им, что оной Пугачев прощает их платежем как подушных денег, так и протчих государственных податей вовсе, також и от помещиков свободными». Так же было поступлено и с денежной казной, найденной в городовом магистрате, эти деньги «бросали тем же набегшим людям ис того магистрата в окошки и ездя по торгу»⁵⁹.

«Когда прибежал он (Пугачев. — Р.О.) из Тат[ищевой], то велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, дабы драки не учинилось. Вино хлынуло по улице рекою. Оренбурцы после него ограбили жителей» (IX, 496). Этот рассказ Бунтовой, записанный Пушкиным, воскрешает события, происходившие в Бердской слободе 23 марта 1774 г., на другой день по поражении войска Пугачева в битве у Татищевой крепости. Пушкин ввел одно из этих свидетельств в текст пятой главы книги: «Пугачев велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, опасаясь пьянства и смятения» (IX, 48).

В архивах сохранились документы, которые с большей подробностью, нежели рассказ Бунтовой, воссоздают события 23 марта в Бердской слободе. Яицкий казак Максим Шигаев, один из ближайших сподвижников Пугачева, старший судья Военной коллегии и главный интендант повстанческого войска, рассказывал на следствии, что в тот день Пугачев принял решение оставить Бердскую слободу, обойти наступающие к Оренбургу неприятельские войска и, следуя со своей конницей неприметными степными дорогами вдоль Самарской линии, мимо крепостей Переволоцкой и Сорочинской, попытаться выйти к Яицкому городку. Перед выступлением в поход Пугачев приказал Шигаеву раздать всю денежную казну (до 4000 руб.) по полкам, «тож и все бывшее тут вино распоить, которого было бочек с сорок. Как же он, Шигаев, зачал раздавать командирам на их команды деньги, и роздал не больше как половину, а между тем выкачены были с вином бочки, к которому весь почти народ бросился в безпорядке, и подняли великий крик, то самозванец, усмотря сие, приказал яицким казакам выбивать из бочек дны и, опасаясь, чтобы князь Голицын с войском не нашел на них в таком беспорядке, приказал с крайним поспешением выходить всем в поход»⁶⁰. Аналогичные сведения содержатся в протоколе показаний пугачевского полковника Тимофея Падурова⁶¹.

Что же касается свидетельства Бунтовой об ограблении жителей Бердской слободы «оренбурцами» — гарнизоном и обывателями Оренбурга, то подтверждение этому Пушкин нашел в «Хронике» П.И. Рычкова, который, ссылаясь на городские слухи, сообщал: «Между тем носился в городе слух, что в Берде городскими людьми учинены были великие грабительства и хищения и якобы многие пожитки, в руках злодеев находившиеся, разными людьми вывезены в город» (IX, 327)⁶². Эпизод с ограблением Бердской слободы в «Истории Пугачева» не использован, что, возможно, продиктовано было цензурными соображениями, как справедливо полагает Н.В. Измайлов⁶³.

От Бунтовой узнал Пушкин о некоторых обстоятельствах сватовства и женитьбы Пугачева на яицкой казачке Устинье Петровне Кузнецовой (бракосочетание состоялось 1 февраля 1774 г. в Петропавловской церкви Яицкого городка): «Пугачев в Яицке сватался за...^12*, но она за него не пошла. — Устинью Кузнецову взял он насильно, отец и мать^13* не хотели ее выдать: она-де простая казачка, не королевна, как ей быть за государем» (IX, 497). Рассказ Бунтовой лег в основу описания сцены сватовства в пятой главе «Истории Пугачева»: «Пугачев в Яицком городке увидел молодую казачку, Устинью Кузнецову, и влюбился в нее. Он стал ее сватать. Отец и мать изумились и отвечали ему: "Помилуй, государь! Дочь наша не княжна, не королевна; как ей быть за тобою? Да и как тебе жениться, когда матушка государыня (Екатерина II. — Р.О.) еще здравствует?"» (IX, 45). Помимо сообщения Бунтовой, Пушкин располагал сведениями о женитьбе Пугачева и по другим источникам. Упоминания об этом событии поэт встретил в «Журнале Симонова» (IX, 502), биографических записках отставного секунд-майора Н.З. Повало-Швыйковского (IX, 500) и «Хронике» П.И. Рычкова (IX, 306, 319). Но всем этим источникам, неприязненно характеризующим Устинью Кузнецову, Пушкин предпочел простодушный рассказ Бунтовой.

В распоряжении современного исследователя находятся такие документальные источники, как протоколы показаний Пугачева, его соратников, Устиньи Кузнецовой и ее родственников, благодаря которым удается не только выявить отдельные неточности рассказа Бунтовой (упоминание о матери Устиньи, а также о некоей яицкой казачке, которую Пугачев хотел будто бы взять в жены незадолго до сватовства к Устинье)^14*, но и полнее представить картины сватовства и женитьбы Пугачева в Яицком городке.

Пугачев рассказывал на следствии, что совет о женитьбе на казачке в Яицком городке дали ему ближние его люди Андрей Овчинников, Михаил Толкачев, Никита Каргин, Денис Пьянов и др. Сам он, Пугачев, поначалу отказывался от этого, опасаясь, что женитьба на простой казачке подорвет веру народа в него как в истинного «императора»: «Естли я здесь женюсь, то Россия мне не поверит, что я царь». На то казаки ответили: «Когда-де мы поверили, так, конешно, и вся Россия поверит, а за то больше, что мы — славныя яицкия казаки». Пугачев согласился с этим доводом и, назначив сватами Ивана Почиталина, Михаила Толкачева и жену его Аксинью, послал их «невесту присматривать», предварительно сообщив им, что ему приглянулась девушка, 17-летняя Устинья Кузнецова, которую он недавно видел на девичнике. Возвратившись к Пугачеву, сваты сказали, что лучше Устиньи они никого не нашли и она «очень хороша девка». Пугачев снова послал сватов в дом к Петру Кузнецову, чтобы сказать ему: «Если отдаст он волею дочь свою, так я женюсь, а когда не согласитца, так силою не возьму». Потом и сам Пугачев поехал туда, снова увидел Устинью, и она ему «показалась». Обратившись к ее отцу, Пугачев сказал: «Войско-де Яицкое налегло на меня, чтоб я женился, а я приехал к тебе посвататца. А окроме-де твоей дочери, лутче я нигде не нашел. Отдашь ли за меня или откажешь?» Кузнецов согласился. «А на другой день была свадьба». Сваты заявили Пугачеву, что Устинья «такому благополучию рада»⁶⁴.

В ином свете представлено это событие в протоколе следственных показаний Устиньи Кузнецовой. Она рассказала, что противилась сватовству, пыталась прятаться от посланцев Пугачева. Но дело решилось, когда в дом Кузнецовых явился сам Пугачев. Устинью вывели к нему, и он, сказав, что она «очень хороша», воскликнул: «Поздравляю тебя царицею!» — и одарил ее серебряными деньгами. Отец дал согласие на бракосочетание, но Устинья была в отчаянье и «в великих слезах». Она и во время сватовства и после свадьбы сомневалась в том, что муж ее — подлинный «царь». Однажды, обратившись к Пугачеву, Устинья сказала: «Подлинно ли-де ты государь, и я сумневаюсь в том, потому что ты женился на казачке. И как-де я вижу, что ты меня обманул, ибо ты — человек старой, а я молодехонька». На это он сказал: «Я-де со временем бороду-то обрею и буду моложе». Устинья, зная, что казаки не любят брить бород, говорила: «Так казаки любить не будут!» А Пугачев отвечал: «Потому-то я и сам оной веры не люблю, что бороду брить, а зделаю-де угодность разве тебе одной». Потом Устинья сказала, что он имеет государыню: «Как же ее бросить? Вить и то не водится, чтоб иметь две жены!» На что Пугачев сказал: «Какая она мне жена, когда с царства сверзила! Она мне злодейка»⁶⁵.

Отец Устиньи, отставной казак Петр Михайлович Кузнецов, говорил на следствии, что он сам не был рад замужеству своей дочери и, дав вынужденное согласие на этот брак, он «плакал горько о том, что она еще молодехонька и принуждена итти замуж неволею, хотя и за государя, и о том, что некому будет обшить и обмыть; а старухи не имеет»⁶⁶. За противника замужества Устиньи выдавал себя и ее брат Егор Кузнецов. Он говорил следователям на допросе, что, узнав о сватовстве Пугачева к Устинье, он «скрывал было ее у себя и по посторонним людям. Однакож, как начали они меня устращивать смертию, тогда я ее уже им объявил, с которого времени и сам Пугачев в дом к нам смотреть ее выходил. А на другой день оную за себя взял, и в церкви святых апостол Петра и Павла обвенчался»⁶⁷.

Вполне возможно, что Устинья Кузнецова, ее отец и брат, осуждая задним числом женитьбу Пугачева, исходили при этом из учета несчастливо сложившейся ныне, в дни следствия над ними, ситуации: дело Пугачева было проиграно, а потому они, желая смягчить тяжесть своей вины в невольном родстве с предводителем восстания, Стремясь облегчить ожидавшее их наказание, указывали на Пугачева как на единственного виновника их семейной трагедии.

Некоторые из сподвижников Пугачева заявляли на следствии, что его женитьба на простой казачке подорвала веру в то, что их предводитель — подлинный император Петр III. С тех пор они стали ясно осознавать, что он — самозванец. Об этом говорили в своих показаниях полковник Тимофей Падуров⁶⁸, секретари Иван Почиталин⁶⁹ и Максим Горшков⁷⁰, а также и другие видные пугачевцы. Но красноречивее всего, пожалуй, высказался по этому поводу Тимофей Мясников: когда Пугачев возвратился из Яицкого городка в Берду, то «объявил всему войску, что оп, будучи на Яике, женился на тамошней казачьей дочери Устинье Петровне, а потому и приказывал всем ее признавать и почитать за царицу. Тогда все старики о сем задумались, да и все войско тем были недовольны, что он на сие поступил. И тогда навела на некоторых сия его женитьба сумнение такое, что государи на простых никогда не женятся, а всегда берут за себя из иных государств царскую или королевскую дочь. Так, по примеру сему, и ему бы надобно было, по завладении уже государством, такую же взять. А другие говорили, что хотя царь и волен какую хочет, такую возьмет, да он-де имеет жену, которая здравствует, а закон-де запрещает от живой жены жениться, и когда бы уже всем царством завладел, то и тогда бы не ушло жениться. И так с самаго сего времяни пропала у них и охота ревностно и усердно ему служить, и у всех так, как руки опустились, и заключали, что со временем из сего выдет что-нибудь худое, а хорошего не будет. Он же, Мясников, в мыслях своих судил о сем, что самозванец зделал худо, однакож не преставал щитать ево государем и старался ему служить верно из одного усердия, а не для какого-либо награждения»⁷¹. Следует указать на то, что, по мнению Мясникова да и ряда других видных пугачевцев, Устинья Кузнецова не могла быть женой подлинного монарха, ибо она простая казачка, а не царская или королевская дочь. И точно такое же суждение высказано в воспоминании Бунтовой: Устинья — «простая казачка, не королевна, как ей быть за государем» (IX, 497).

Примечания

*. «Пушкин носил ногти необыкновенной длины; это была причуда его» (прим. В.И. Даля).

**. Тела пугачевцев, убитых в сражении 22 марта 1774 г. под Татищевой крепостью.

***. Это слово в автографе Пушкина (Пушкинский Дом (далее: ПД), Отдел рукописей, ф. 244, оп. 1, № 371, л. 4—4 об.) написано неясно; составители Большого академического издания прочли его как: «палкою».

****. См. факсимиле этой страницы рукописи (IX, вклейка после с. 48).

5*. Пушкин отнес «разинский» эпизод к Нижне-Озерной крепости, исходя из того, видимо, что в предшествующей части воспоминаний Бунтовой речь шла о событиях в этой крепости после поражения Пугачева в битве 22 марта 1774 г. под Татищевой (IX, 496).

6*. Т. е. в 7186 г. по летосчислению от «сотворения мира», что в переводе на современное летосчисление означает 1677/78 г.

7*. Биографические данные о Константине Ситникове см. в главе II.

8*. Своекоштные — категория населения в прияицких крепостях, не получавшая жалованья из казны, кормившаяся на свой кошт.

9*. В пушкинском автографе ошибочно: «Корфа», по далее следует вопросительный знак.

10*. Слова «так и ржут по улицам, да мясничат их» подчеркнуты Пушкиным; это явная цитата из колоритной речи рассказчицы.

11*. Возможно, впрочем, что в рассказе И.А. Бунтовой речь идет не о Нижне-Озерной крепости, а о Бердской слободе, куда к вечеру 28 марта ворвались каратели, застав там часть повстанцев, отставших от Пугачева. Очевидицей этого события была «Бунтиха» — Прасковья Степановна Бунтова (мать Степана Бунтова).

12*. В автографе оставлен пробел для имени, но оно не вписано.

13*. Матери Устиньи Кузнецовой в то время уже не было в живых.

14*. Эти неточности могли быть связаны с тем, что Бунтова, проживая в дни восстания в Нижне-Озерной крепости, не была очевидицей женитьбы Пугачева, происходившей в Яицком городке, и сведения об этом имела от вторых-третьих лиц.

1. Даль В.И. Воспоминания о Пушкине. — В кн.: Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974, т. 2, с. 222—223.

2. Письма из Оренбурга 1833 г. — Русский архив, 1902, № 8, с. 647, 658—660.

3. Гос. б-ка СССР им. В.И. Ленина, ОР, ф. 43, п. 5, д. 1, л. 4.

4. А.И. М[акшеев]. Рассказы о Пугачеве. — Русская старина, 1870, № 10, с. 418.

5. Севастьянов С.Н. Несколько указаний о пребывании А.С. Пушкина в Бердах. — Тр. Оренбургской ученой архивной комиссии. Оренбург, 1900, вып. 6, с. 233—234.

6. ГАОО, ф. 98, оп. 2, д. 25, л. 90 об. — 91; Попов С.А. «Старуха в Берде» — Южный Урал, 1966, 14 янв., с. 4; Он же. Оренбургские собеседники А.С. Пушкина. — Советские архивы, 1969, № 5, с. 115—116.

7. Письмо Е.З. Ворониной к Е.Л. Энгельке от 26 ноября 1833 г. — Русский архив, 1902, № 8, с. 658; Дневник К.А. Буха, запись от 8 июля 1835 г. — Гос. б-ка СССР им. В.И. Ленина, ОР, ф. 43, п. 5, д. 1, л. 4.

8. ГАОО, ф. 98, оп. 2, д. 57, л. 396—397.

9. Попов С.А. Оренбургские собеседники А.С. Пушкина, с. 115.

10. Гос. б-ка СССР им. В.И. Ленина, ОР, ф. 43, п. 5, д. 1, л. 4.

11. А.И. М[акшеев]. Указ. соч., с. 418.

12. Архив Оренбургского городского бюро ЗАГС, метрическая книга церкви в Бердской станице за 1848—1856 гг., л. 41 об. Подробнее см.: Попов С.А. Еще о «старухе в Берде». — Южный Урал, 1977, 9 окт., с. 4.

13. Русский архив, 1902, № 8, с. 658—660.

14. Генеалогическая таблица рода Бунтовых, составленная С.А. Поповым по метрическим книгам и другим архивным источникам.

15. ГАОО, ф. 173, оп. 11, кн. 8. Запись обнаружена С.А. Поповым.

16. ЦГАДА, ф. 248 (Сенат), кн. 144, л. 359.

17. ГАОО, ф. 173, оп. 11, д. 728, л. 150.

18. Письмо Е.З. Ворониной к Е.Л. Энгельке от 26 ноября 1833 г. — Русский архив, 1902, № 8, с. 659.

19. ЦГАДА, ф. 6, д. 467, ч. 10, л. 350.

20. ГАОО, ф. 173, оп. 11, д. 728, л. 185 об.

21. Письмо Е.З. Ворониной к Е.Л. Энгельке от 26 ноября 1833 г. — Русский архив, 1902, № 8, с. 659—660.

22. Даль В.И. Воспоминания о Пушкине, с. 223.

23. Зенгер Т. Николай I — редактор Пушкина. — В кн.: Литературное наследство. М., 1934, т. 16—18, с. 524—532; Петрунина Н.Н. Как увидела свет «История Пугачева». — В кн.: Петрунина Н.Н., Фридлендер Г.М. Над страницами Пушкина. Л., 1974, с. 130—135.

24. При письме А.Х. Бенкендорфу от 20 июля 1827 г. Пушкин послал на цензуру Николая I свои «Песни о Стеньке Разине» (XIII, 333). Шеф жандармов письмом от 22 августа 1827 г. известил Пушкина о мнении царя относительно этих песен — они, «при всем поэтическом своем достоинстве, по содержанию своему неприличны к напечатанию. Сверх того, церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева» (XIII, 336).

25. Зенгер Т. Указ. соч., с. 532; Измайлов Н.В. Оренбургские материалы Пушкина для «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки». — В кн.: Очерки творчества Пушкина. Л., 1975, с. 295—296; Петрунина Н.Н. Указ. соч., с. 435, 161—162.

26. Пушкин А.С. История Пугачевского бунта. СПб., 1834, с. 52 (вторая пагинация).

27. Зенгер Т. Указ. соч., с. 528, 531—532.

28. Впервые по первозданному пушкинскому тексту «История Пугачева» была напечатана в 1938 г. в составе 17-томного Собрания сочинений Пушкина (М.; Л., 1938, т. 9, кн. 1;. «разинский» эпизод — на с. 51, прим. к нему — на с. 112).

29. Зенгер Т. Указ. соч., с. 528, 531—532; Гроссман Л.П. Степан Разин в творчестве Пушкина. — Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. В.П. Потемкина. М., 1952, т. 20, вып. 2, с. 76—81; Измайлов Н.В. Указ. соч., с. 295—296; Чхеидзе А.И. «История Пугачева» А.С. Пушкина. Тбилиси, 1963, с. 108; Петрунина Н.Н. Указ. соч., с. 135, 161—162.

30. В действительности Разин осаждал Симбирск в сентябре 1670 г., а в начале октября того же года потерпел там решительное поражение и отступил на Дон.

31. ГАОО, ф. 98, оп. 2, д. 65, л. 144 об. В записи, кроме Степана Андреевича Разина, учтены: его 37-летний сын Маркел и сын последнего 6-месячный Леонтий; кроме того, упомянут старший сын С.А. Разина Денис (род. 1796), который был «пленен киргисцами в 1822 году». Находка ревизской записи о С.А. Разине обнародована в печати: Попов С.А. Еще о «старухе в Берде». — Южный Урал, 1977, 9 окт., с. 4. Научная сотрудница Башкирского филиала Академии паук И.М. Гвоздикова обнаружила в 1978 г. в Центральном Государственном архиве Башкирской АССР в Уфе книгу ревизской переписи Уральского казачьего войска 1811 г., где учтен Степан Разин, живший в то время в Илецкой станице (ЦГА БАССР, ф. 138, оп. 2, д. 188, л. 366 об. — 367).

32. ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 3, л. 71 об.

33. Там же, д. 467, ч. 10, л. 349—350 об.

34. Не оказалось Разиных среди жителей Нижне-Озерной станицы, учтенных ревизскими переписями 1816 и 1834 гг. (ГАОО, ф. 98, оп. 2, д. 25, 58).

35. Карпов А.В. Уральцы. Исторический очерк. Уральск, 1911, ч. 1, с. 57—60, 721, 757—759, 786—788, 807—811; Витевский В.Н. И.И. Неплюев и Оренбургский край. Казань, 1890, вып. 2, с. 229—235; Рознер И.Г. Яик перед бурей. М., 1966, с. 19—22.

36. ЦГВИА, ф. 13, оп. 107, кн. 27, л. 54 об.

37. Крестьянская война под предводительством Степана Разина: Сб. документов. М., 1957, т. 2, ч. 1, с. 128, 129, 150, 151, 164, 169, 194, 302, 303, 426, 458, 463.

38. Списки населенных мест Российской империи. СПб., 1869, вып. 30. Селения по Саранскому уезду, с. 85.

39. ЦГВИА, ф. 13, оп. 107, кн. 28 (ч. 1—3), 29, 30.

40. ЦГВИА, ф. 13, оп. 107, кн. 28, ч. 1, л. 1823.

41. Там же, л. 367—367 об.

42. Речь идет о походе 1716 г., когда экспедиция не смогла выйти за пределы России; из яицкого казачьего отряда, дошедшего до Гурьева, 500 казаков были возвращены в Яицкий городок (Витевский В.Н. Яицкое войско до появления Пугачева. — Русский архив, 1879, № 9, с. 424).

43. ЦГВИА, ф. 13, оп. 107, кн. 28. ч. 1, л. 367—367 об.

44. ЦГАДА, ф. 6, д. 467, ч. 10, л. 349 об.

45. ГАОО, ф. 173, оп. 11, д. 723, л. 187.

46. Там же, д. 748, л. 313.

47. Письмо Е.З. Ворониной к Е.Л. Энгельке от 26 ноября 1833 г. — Русский архив, 1902, № 8, с. 659.

48. Витевский В.Н. Яицкое войско до появления Пугачева. — Русский архив, 1879, № 10, с. 227—229.

49. Измайлов Я.В. Указ. соч., с. 294—295.

50. Протокол показаний Пугачева на допросе 4—14 ноября 1774 г. в Московском отделении Тайной экспедиции Сената. — Красный архив, 1935, № 69/70, с. 207—208.

51. Полтора месяца спустя, 8 мая 1774 г., Овчинников привел свой отряд под Магнитную крепость к Пугачеву. Обрадованный Пугачев спросил верного атамана: «Как ты ис Татищевой ушол, и где ты был, и этих людей, кои с тобою пришли, где нашел?» На что Овчинников ответил; «Яде против Голицыной команды стоял до тех пор и стрелял, докудова все заряды выстрелил, а потом, падши на коней, пробился прямо сквозь каманду Голицына, а за мною поспели убежать только казаков человек с триста» (Там же, с. 210).

52. Рапорты П.М. Голицына генерал-аншефу А.И. Бибикову от 22 и 24 марта 1774 г. — ЦГВИА, ф. 20, д. 1236, л. 390—390 об., 397—399 об.

53. Рапорт коменданта Чернореченской крепости майора Х. Краузе губернатору И.А. Рейнсдорпу от 1 апреля 1774 г. — ЦГАДА, ф. 6, д. 467, ч. 12, л. 245—245 об.

54. Рапорт Краузе Рейнсдорпу от 2 апреля 1774 г. — ЦГАДА, ф. 6, д. 467, ч. 12, л. 250—252.

55. Рапорт Мансурова Рейнсдорпу от 9 апреля 1774 г. — ЦГАДА, ф. 6, д. 467, ч. 10, л. 344.

56. Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды. М., 1967, с. 25; Клибанов Л.И. Народная социальная утопия в России. М., 1977, с. 154—165.

57. Протокол показаний Т.Г. Мясникова на допросе 9 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — ЦГАДА, ф. 6, д. 506, л. 114 об.

58. Протокол показаний И.Я. Почиталина на допросе 8 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — В кн.: Пугачевщина. М.; Л., 1929, т. 2, с. 110.

59. Рапорт подпоручика саранского гарнизона С. Иванова казанскому губернатору генерал-аншефу Я.Л. Бранту от 4 августа 1774 г. — В кн.: Пугачевщина, т. 2, с. 189—191.

60. Протокол показаний М.Г. Шигаева на допросе 9 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — ЦГАДА, ф. 6, д. 506, л. 90—90 об.

61. Т.И. Падуров на допросе 10 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии сообщил, что перед выступлением из Берды Пугачев «приказал раздавать находящуюся тут медную казну народу в жалованье тож и распоить вино, котораго было тут несколько бочек. А как бочки выкатили, и народ бросился к ним с жадностью, отчего и зделался необычайной крик и беспорядок, то самозванец приказал яицким казакам выбивать из бочек дны, а потом, видя продолжающийся беспорядок, приказал скоро-наскоро всем за собою выступать» (ЦГАДА, ф. 6, д. 506, л. 481).

62. В апреле 1775 г. Оренбургская войсковая канцелярия составила ведомость об ущербе, понесенном селениями казачьего войска в дни восстания. По Бердской слободе ущерб казенному имуществу исчислялся в сумме 198 руб. 10 коп., а по частновладельческому имуществу определен суммой в 4095 руб. 50 коп. (ЦГВИА, ф. 52, д. 52, л. 288 об.). И хотя весь этот урон отнесен по ведомости за счет повстанцев, но фактически в неменьшей степени причастны к нему как правительственные войска, вступившие в Бердскую слободу в конце марта 1774 г., так и жители Оренбурга, грабившие слободу в течение нескольких дней. О последнем упоминал П.И. Рычков в своей «Хронике»: «Между тем носился в городе слух, что в Берде городскими людьми учинены были великие грабительства и хищения и якобы многие пожитки, в руках злодеев находившиеся, разными людьми вывезены в город» (IX, 327).

63. Измайлов Н.В. Указ. соч., с. 292—293.

64. Протоколы показаний Пугачева на допросах в Яицком городке и в Москве. — Вопросы истории, 1966, № 4, с. 118—119; Красный архив, 1935, № 69—70, с. 205.

65. Протокол показаний У.П. Кузнецовой на допросе 12 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — В кн.: Пугачевщина, т. 2, с. 198—199. Устинья была арестована 16 апреля 1774 г. при вступлении в Яицкий городок карательной команды генерала П.Д. Мансурова, содержалась под следствием в Оренбурге, а потом в Москве. По приговору Сената, утвержденному Екатериной II, Устинья вместе с семьей Пугачева сослана в Кексгольм. Последние документальные известии о ней относятся к июлю 1803 г. (подробнее см.: Овчинников Р.В. Судьба семьи Е.И. Пугачева. — В кн.: Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева. Л., 1970, т. 3, с. 481—485).

66. Протокол показаний П.М. Кузнецова на допросе 12 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — В кн.: Пугачевщина, т. 2, с. 118—119.

67. Протокол показаний Е.П. Кузнецова на допросе 16 сентября в Яицкой секретной комиссии. — ЦГАДА, ф. 6, д. 505, л. 316—316 об.

68. Когда Пугачев, возвратившись в Бердскую слободу, объявил всем, что «он женился на казачьей дочери Устинье Петровне, и приказывал почитать ее за государыню, я зачал уже понимать, что он, конечно, не истинной государь, а самозванец, делая сие заключение из того, что естли бы он был точной государь, то от живой супруги не поступил бы на такое презренное супружество, да и в такое еще время, когда надлежало ему стараться утверждать себя на царство» (Протокол показаний Т.И. Падурова на допросе 10 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — ЦГАДА, ф. 6, д. 506, л. 479).

69. «Когда ж Пугачев обвенчался, то в народе зделалось сумнение, что Пугачев не государь, и многия между собою говорили: "Как-де етому статца, чтоб царь мог женитца на казачке?" — А потому многия начали из толпы ево расходится, и усердно в толпе к ево особе пстребляться» (Протокол показаний И.Я. Почиталина на допросе 8 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комис-сии. — В кн.: Пугачевщина, т. 2, с. 109—110).

70. Когда Максим Горшков узнал о женитьбе Пугачева, то стал мыслить о нем «иначе нежели прежде, потому что прямому царю на простой казачьей девке жениться казалось мне неприлично, и с того времени, усумнясь я о его достоинстве, заключил, что, конечно, он не государь: государь бы на сие, будучи на его месте, не поступил. Однакож и за сим сумнением остался я в его службе» (Протокол показаний М.Г. Горшкова на допросе 8 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — В кн.: Пугачевщина, т. 2, с. 114).

71. Протокол показаний Т.Г. Мясникова на допросе 9 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. — ЦГАДА, ф. 6, д. 506, л. 115—115 об.