Разгром главного войска бунтовщиков и казнь их предводителя еще не означали конца восстания. Об этом свидетельствует переписка Панина с Екатериной после пленения Пугачева, в которой императрица обращала внимание на существующие опасности [80, с. 77—218].
Последствия бунта
Сражения между шайками бунтовщиков и правительственными войсками на территории Симбирской губернии продолжались до октября 1774 г. В сентябре под Новохоперском, что на Дону, был разбит крупный отряд бунтовщиков. Были взято в плен 97 человек, среди которых оказалось 2 поляка, 1 турок, 9 «инородцев» (из них 5 мордвин), 3 дворянина — бывшие офицеры и помещики, 5 беглых солдат, 7 малороссов, 10 однодворцев, 1 дворцовый крестьянин, 1 экономический крестьянин, 56 крепостных, из которых 1 был дворовым [66, с. 71—75]. Это говорит о том, что к бунту крепостных присоединились представители широких слоев населения.
22 сентября Панин сообщал из Пензы императрице: «...От всех возженых сим злодеем бунтовщичьих огней внутри государства Вашего не остался без истребления оружием Вашего Императорского Величества уже ни один, а разве прокурятся где искры, которыя конечно в тот же момент и потушены будут, вообще же возмущенная чернь уже возвращена в безмолственное всеподанническое повиновение Вашему Императорскому Величеству». На это несколько напыщенное и крайне оптимистичное заявление Екатерина ответила 3 октября со свойственным ей хладнокровием: «...Мыслей множество вдруг приходит, из которых во-первых теперь есть внимания достойны неверность Башкирцев, кои ничем на свете не отягощены были, а при всяком случае злодеями объявляются. Второе — набеги киргизские; первых и других какими способами усмирить и для переду вашему разсмотрению предлежит, а наипаче нужно воспользоваться нынешним несчастным случаем, дабы киргизов поставить в таком состоянии, чтоб вперед перестали нашей коммерции с Индиею и Бухариею быть вредны. Третье как я усмотрела из прежних и нынешних дел, что на реке Иргизе и в нее впадающих реках великое множество кроется беглых, и живут раскольники и воры и разбойники оттуда несколько уже лет выходят...» [80, с. 153—154]
Салават <Юлаев>
В Башкирии Салават, сохранявший верность Пугачеву и после поражения, «от произведения своего злодейства не отказался, а, набрав подобных себе бездельников, чинил разорения столь громкие, что имя его, Салавата, в тамошних местах везде слышно было...». Ставка Салавата и его отца находилась вблизи Симского завода, откуда он угрожал царским войскам. Салават проводил искусную политику мира (еще недавно такого не наблюдалось) с русскими крестьянами и рабочими заводов: «Нам с вами, башкирам и русским, нельзя жить вне согласия и разорять друг друга, ибо мы все верноподданные его императорского величества государя нашего Петра Феодоровича третьего». Во главе 2000—3000 всадников он делал смелые рейды и его боялись «бывшие» подданные империи. 25 ноября 1774 г. Салават был окружен в лесу с шестью своими соратниками и взят в плен. На допросах в Уфе, Казани и Москве он мужественно перенес пытки и не склонил голову перед своими палачами. Салавата приговорили к 25 ударам кнутом в каждом из семи населенных пунктов, где он производил свои «злодействы и убийствы», вырыванию ноздрей и клеймению лба словом «ВОР», однако это только усилило любовь народа к нему. Он был юным героем, праведником, национальным поэтом. Власти сослали его на вечную каторгу в Рогервик (ныне г. Палдиски в Эстонии), что на Финском заливе, за 2500 верст от родной Башкирии. Салават прибыл туда 29 ноября 1775 г., но ссылка не сломила его духа:
Ты далёко отчизна моя!
Я б вернулся в родные края,
В кандалах я, башкиры!Мне пути заметают снега,
Но весною растают снега,
Я не умер, башкиры! [34, с. 132—138]1
Умение наказывать
Некоторых бунтовщиков не казнили, а сослали на каторгу (Почиталин, Канзафар Усаев) или в Литву (Творогов и еще пятеро яицких казаков). Наконец, в Кексгольмской крепости (в нынешней Финляндии2) была заточена невинная семья Пугачева, всего 5 человек; его вторая дочь умерла здесь в 1837 г.3
Екатерина и ее генералы выступали за неотвратимость наказания бывшим бунтовщикам. Императрица хотела, чтобы оно было строгим, но умеренным; вероятно, ее желания, изложенные в конфиденциальных письмах к Панину, были искренними. Царских генералов не надо было призывать к строгости.
После пленения главных бунтовщиков нужно было определить судьбу основной массы пугачевцев, «черни», как именовали их власти. Прежде всего это касалось свыше 6000 бунтовщиков, захваченных после разгрома главного войска Пугачева. «Как кого из них за такое ужасное злодеяние отпустить без наказания» — восклицал в одном из своих писем Панин. 25 августа он приказал Суворову разделить их на пять групп. Пугачевских чиновников казнили, предателей-дворян и сражавшихся на стороне бунтовщиков бывших офицеров продолжали допрашивать, священников лишали сана (как это происходило, в источниках не сообщается). Из оставшихся повесили каждого трехсотого, а других выпороли. Государственных крестьян, негодных к военной службе, приговорили к отрезанию уха, чтобы они всегда помнили о совершенных ими преступлениях, после чего те на кресте поклялись в вечной верности императрице и под конвоем казаков были отправлены на родину. Крепостные, дворовые и пахари подлежали ссылке на каторгу с включением их в состав рекрутов, но только если их бывшие хозяева не требовали их вернуть себе обратно [18, т. III, с. 294—295].
Необходимо было также выявить всех прислужников бунтовщиков.
Среди них было немало священнослужителей. Этим занялся Священный Синод, обладавший для этого большими полномочиями, чем Панин. 26 сентября Синод объявил, что священники, добровольно перешедшие на сторону бунтовщиков, лишаются сана и предаются гражданскому суду; тот, кто под страхом смерти молился за «императора», также лишался сана и должен был принести церковное покаяние; плененные бунтовщиками и молившиеся за Пугачева против воли лишались сана и распределялись дьячками и пономарями. Этих трех категорий священнослужителей набралось немало: «Попов здесь как овец стригут, — писал казанский архимандрит Платон Любарский, — почему у нас шерсть недорога; вчера и сегодня более 10 расстригли, да их же высекли батожьем. Велено не старше сорокалетних писать в солдаты, а прочих в монастыри в работу» [18, т. III, с. 292, 319—320].
В качестве примера можно назвать саранского архимандрита Александра, встретившего Пугачева с крестом и упоминавшего в богослужениях «императрицу» Устинью. Осужденный в Казани, он был 13 октября приведен в оковах и церковном облачении в собор и представлен публике. После обедни его вывели на площадь, где огласили приговор, сняли ризы, обрезали волосы и бороду, надели мужицкий армяк и сослали на вечное заточение. Пушкин добавляет: «Народ был в ужасе» [67, с. 375].
Пример
Что касается остальных, то 25 августа Панин приказал всех бунтовщиков «изготовя наперед по христианскому закону, казнить смертию огрублением сперва руки и ноги, а потом головы, и тела класть на колоды у проезжих дорог». Всем командирам карателей было приказано требовать в бунтовавших селениях выдачи зачинщиков, а в случае отказа вешать каждого третьего жителя по жребию; если и этого было недостаточно, то должно было повесить каждого сотого, а остальных пересечь под виселицами.
В таких населенных пунктах полагалось поставить виселицы, колеса и глаголи (для подвешивания человека за ребра4). Немало донесений о состоянии виселиц и колес в селениях Оренбургской и Нижегородской губерний опубликовано [66, с. 359—385? 12, с. 87 и сл.] и, безусловно, множество таких документов все еще хранится в архивах. В Сибири, где волнения продолжались еще некоторое время, виселицы, глаголи и колеса убрали лишь в июне 1775 г. [78, с. 38—40] В Черкасске тело казненного висело до тех пор, пока не сгнивала веревка [15, с. 88 (№ 48)].
24 августа 1774 г. князь Голицын приказал выявлять деревни, где Пугачева называют «Петром III», и «таковых селений все без изъятия возрастные мужики... будут присланными от меня командами беспощадно переказнены мучительнейшими смертями, а жены и дети их отосланы в тягчайшия работы» [18, т. III, с. 292].
Цена крови
Назвать даже приблизительное число наказанных бунтовщиков не представляется возможным. В сборнике документов «Пугачевщина» говорится о 13441 человеке, прошедшем через казанскую и оренбургскую секретные комиссии, а также через Тайную экспедицию [66, с. 453, 466—488]. Из них следует вычесть около 8924 помилованных и добавить казненных царскими карателями на месте. Панин признавался, что «лишены жизни казнию по моим собственно решениям токмо триста двадцать шесть человек» [80, с. 199—200], а ведь казнить или миловать мог не только он5.
Численность погибших от рук пугачевцев дворян назвать проще, поскольку она приводится в том же самом отчете Панина от 25 января 1775 г.: 1572, а вместе с незнатными — 2846 человек, из которых 237 были лицами духовного звания. Конечно, кого-то сюда не включили, однако этот отчет составлялся преимущественно на основании поименных списков жертв [68, с. 116—146].
Как видим, дворяне были не единственными жертвами пугачевцев. Так, согласно «Экстракту... о умерщвленных разными мучительствами дворянех и всякого звания людех» в Казани было умерщвлено 188 человек, а в уезде — 407 человек, причем 543 из них являлись солдатами и унтер-офицерами, купцами и суконщиками, дворцовыми и ясашными, дворовыми и инородцами [66, С. 365—367].
Расправы над бунтовщиками прекратились лишь после 9 августа 1775 г., когда было объявлено о завершении миссии графа Панина [80, с. 213].
Осторожность Екатерины II
Но у властей еще несколько месяцев после подавления бунта сохранялся страх, вынуждавший всячески задабривать отдельные категории населения.
Едва Панин проинформировал императрицу, что в Поволжье наблюдается неурожай и «в здешних местах, где я нахожусь и где самое хлебное изобилие было всегда, теперь при самом вступлении новаго хлеба в гумны, неслыханная уже дороговизна, и столь малый онаго привоз в торговые дни, какого почти не запомнят», как она 3 сентября предписала нижегородскому, казанскому, воронежскому, белгородскому, украинскому, тобольскому и московскому губернаторам «отвратить угрожающий во многих местах голод» за счет губернских бюджетов [80, с. 121—126].
С сентября яицкие казаки стали получать муку от пронырливого Маврина.
В июле 1775 г. Екатерина предложила донским казакам направить в Москву 65 человек, «выбранных из лучших и самых ловких в казацких маневрах», для ее почетного караула во время торжеств по поводу заключения Кучук-Кайнарджийского мира. Такой чести удостаивались только самые преданные империи лица.
Желая наказать башкир за участие в бунте, Панин попросил императрицу разрешить реквизировать у них лошадей, но Екатерина отвергла его просьбу. Однако Панин настаивал и тогда 19 февраля 1775 г. она предписала: «Повелеваем вам учинить... сбор с башкирцев до четырех тысяч лошадей; каким же то образом и в какое время, оное оставляем вашему благоизобретению, а поручаем только принять все возможныя предосторожности, дабы по известному легкомыслию сего народа не могло произойти вредных следствий» [80, с. 207].
Что касается приписных крестьян, которые в 1775 г. еще раз напомнили властям о себе на беспокойном Авзянском заводе, то теперь по их жалобам выносились конкретные решения. 21 мая 1779 г. был четко определен перечень обязанностей приписных, сверхурочная работа отныне должна была производиться по отдельному договору и оплачиваться по особому тарифу. Идти на завод приписные теперь должны были зимой, когда налажен санный путь и не было полевых работ. Вновь подтверждалось, что человек мог отработать только 1,7 руб. подушной подати, а остальное внести деньгами. Кроме того, устанавливался тариф оплаты труда да я внесения подушной подати: 10 коп. одному человеку (20 коп., если у него была своя лошадь) зимой и 8 (12 с лошадью) коп. — летом [58, № 14878], вместо 6 (12 с лошадью) коп. зимой и 5 (8 с лошадью) коп. летом по тарифу 1769 г. В итоге институт приписки стал для заводовладельцев не выгоден и численность приписных, по крайней мере на частных предприятиях, сократилась.
Конец яицкой автономии
Еще более важными представляются меры, предпринятые властями по укреплению и даже ужесточению существующего строя в целях недопущения впредь никаких бунтов, хотя императрица и продолжала постоянно заявлять о своей материнской заботе ко всем подданным.
Екатерина одобрила представленный Григорием Потемкиным проект об освоении «Новой России» — обширных территорий юга империи, через которые теперь, после поражения Турции, можно было легко получить доступ к Черному морю и к различным богатствам. Для этого требовалось интегрировать в империю, то есть окончательно покорить, свободолюбивые казачьи республики.
К тому времени Яик был обескровлен, полностью подчинен Военной коллегии и перестал избирать атаманов, а его старшина слилась с русской аристократией. От прежних казачьих порядков, за исключением социально-экономического устройства, сохранявшегося до начала XX в., ничего не осталось. Однако императрице этого казалось мало и в 1775 г. она пишет про яицких казаков, что «бунтовщиков усмирять надлежит», ибо, «пока оружие в их руках», до тех пор «в явном противу мне и власти моей они [будут] бунте» [72, с. 193, прим. 3].
Дон сохранял верность благодаря старшинам, но жители северной части его бассейна все еще считались ненадежными. В 1775 г. Потемкин учредил в Черкасске подчиненную себе новую Канцелярию Войска Донского, которая занималась раздачей земель верным казакам, а те заселяли их беглыми, преимущественно с Украины, записывая их в крепостные. Так на Дону установилось крепостное право, официально утвержденное там в 1796 г.
Теперь оставалось подчинить Запорожскую Сечь, располагавшуюся на одном из днепровских островов. К тому времени запорожцы уже утратили свою независимость, но еще сохраняли некоторую специфику. 3 августа 1775 г. Екатерина издала манифест, обвинявший их в претензиях на бывшие турецкие земли, оказачивание 8000 тамошних жителей, укрытии 50000 украинских крестьян и захвате земель Войска Донского для устроения землепашества и ухода из-под власти империи. Запорожская Сечь упразднялась и термин «запорожский казак» стал историей [58, № 13354].
На ее территорию вступил русский полк, возвращавшийся из Крыма. Часть казаков ушла по Дунаю в Турцию, а оставшиеся были приняты в русскую регулярную армию [86, с. 161—162].
Волжских казаков в 1776 г. перевели из Дубовки на Терек и поселили между Моздоком и Азовом, а их земли передали выходцам из Центральной России [86, с. 161—162].
Таким образом, последние остатки автономий были ликвидированы, что усилило центральную власть и самодержавие.
Екатерина решила укрепиться и в старых губерниях, для чего, после некоторых колебаний, сделала ставку на дворянство.
Триумф крепостного права
Крепостное право, столь ненавидимое подневольными людьми, сохранилось. Но крепостные были столь хорошо усмирены карателями, настолько морально подавлены своим поражением, что историк Семевский сумел выявить в последние годы царствования Екатерины лишь семь вспышек крестьянского недовольства, причем только три из них потребовали военного вмешательства. Происходили они вдали от мест пугачевщины, например, в Новгородской губернии [84, с. 386—390].
Екатерина не стала сокращать оброчные дни и увеличила численность крепостных путем щедрой раздачи своим фаворитам (причем мимолетным), а также генералам и офицерам земель с крестьянами. В мае 1776 г. она подарила Завадовскому 3000 душ, затем в июле — еще 1000, в 1777 г. — еще 4000. В 1778 г. серб по национальности Зорич получил от императрицы 7000 душ. Бывшие дворцовые крестьяне теперь стали крепостными. Считается, что к концу царствования Екатерины число подаренных ею крепостных достигло 800000 человек, что вполне правдоподобно, поскольку братья Орловы, ловко избавившие императрицу от супруга, получили 50000 душ, а Григорию Потемкину досталось более 40000 крепостных [35, с. 405].
Крепостничество, узаконенное Соборным Уложением 1649 г., а затем легшее в основу нового государственного порядка при Петре Великом, стало, наряду с самодержавием, обязательным и незыблемым принципом существования страны. Просвещенный историк и мыслитель князь Щербатов в сочинении «Размышление о неудобствах в России дать свободу крестьянам и служителям или зделать собственность имений» (1785 г.) отмечал, что некоторые предложения Уложенной комиссии 1767 г. «всеяли паче сию заразу в сердца низких людей,... и дух неподданства и разврата в грубыя и несмысленныя души вкоренился... и вящще зло произошло, присоединением почти всех крестьян... в немалой части нашего пространного отечества... и почти во всех других крестьянах, которые токмо ожидали случая подобиям ж преступления чинить». Дворянство панически боялось нового крестьянского бунта и Екатерина, собиравшаяся отдать благородному сословию империю, вряд ли пошла бы на ущемление его прав.
Власть дворян
Пораженная почти полным параличом власти на местах в ходе бунта, Екатерина провела ее реформирование. Поскольку шестнадцатью огромными, имеющими нерусское название «провинции» территориями управлять было трудно, их преобразовали в пятьдесят губерний (от польск. gubernia) численностью 300000 человек, которые в свою очередь делились на уезды по 30000 человек. Но главным при этом было не распределение людей по территориям с меньшей численностью населения, а введение института возглавлявших уезды капитан-исправников, через которых губернатор осуществлял свою власть. Губернатор назначался императрицей, естественно, из дворян, а капитан-исправники и их заседатели избирались (и тоже дворянами).
Выборная система подразумевала проведение дворянских собраний, узаконенных 21 апреля 1785 г. жалованной грамотой Екатерины [59, № 16187]. В ней после напоминания о заслугах русского дворянства, «нам самим и престолу нашему оказаниям в наисмутнейшия времена, как в войне, так и посреде мира», устанавливалось, что дворянин отныне получал все привилегии остальных сословий, ибо теперь он мог «дозволение службу продолжать и от службы просить увольнения по сделанным на то правилам», ему дозволялось «иметь фабрики и заводы по деревням», «оптом продавать, что у них в деревнях родится или рукоделием производится», «заводить... торги и ярмонки», «строить, или покупать домы в городах и в оных иметь рукоделие» и «покупать деревни». Во второй части этого документа объявлялось «дозволение собираться в той губернии, где жительство имеют, и составлять дворянское общество в каждом наместничестве». Уездное собрание проводилось раз в три года зимой и избирало уездного предводителя дворянства. Губернское собрание созывалось генерал-губернатором тоже раз в три года и выдвигало от уездных предводителей двух кандидатов, из которых губернатор назначал губернского предводителя дворянства, а также рекомендовало кандидатов на губернские должности председателя и заседателей уголовного и гражданского судов, инспектора хлебных магазинов, главы дворянской опеки и др. Дворянское собрание избирало комиссии по контролю за работой местных органов власти и обсуждало планы губернатора. Через депутатов оно могло доводить Сенату и императрице свои жалобы. Дворянин, который не служил в армии или не дослужился до обер-офицерского чина, присутствовать в собрании мог, но не имел права избираться и голосовать.
Таким образом, вскоре после окончания пугачевщины Екатерина создала в России ранее неведомый там дворянский орден, попыталась привить его членам идею избранности и определить круг их обязанностей, сделав их опорой монархии и первым сословием государства. Дворянам принадлежало более половины населения империи, местное управление и правосудие. Екатерина предполагала с помощью дворян управлять страной, однако их интересовали не столько интересы государства, сколько свои поместья и крепостные.
Суровый итог
Нужно признать, что после подавления бунта угнетение империей яицкого казачества усилилось, привилегии других казаков урезаны, а Запорожская Сечь ликвидирована. Башкиры и другие нерусские народы, стремившиеся к независимости, лишились ее навсегда; приписка крестьян к заводам просуществовала до тех пор, пока сама себя не изжила, а крепостные, дворовые и землепашцы, мечтавшие освободиться «боярского» гнета, были еще больше опутаны оброками и податями.
Все эти четыре движущие силы бунта были раздавлены. Но если казачья и башкирская элиты сплотились и перешли на службу империи, тем самым сохранив свои былые привилегии, то беднота и простолюдины потерпели двойное поражение: они не только были разгромлены царизмом, но и стали еще больше зависеть от собственной аристократии.
Наивные иллюзии
Вера бунтовщиков в свой успех и страх перед ними были отличительной чертой тех событий. С появлением Пугачева бунт стал распространяться вширь. Воеводы бежали, гарнизоны сдавались, крестьяне приводили своих господ и приказчиков на расправу, священники с паствой встречали самозванца хлебом-солью. Бунтовщики до самого конца верили в свою победу. Они не считали себя клятвопреступниками, ибо сражались за «законного» императора. А бояре в Москве и далече дрожали от страха перед этой захлестнувшей всю империю волной ненависти, которую, казалось, ничем не остановить.
Для нас сегодня кажется удивительным то, что один лагерь был охвачен абсурдной надеждой, а другой — паническим ужасом.
Первоначальный успех бунта объясняется, несомненно, храбростью казаков на поле боя и поддержкой их населением, а также слабостью яицких укреплений. Но как только на пути бунтовщиков встала мощная крепость, их порыв иссяк.
На втором этапе пугачевцы из-за недостатка артиллерии увязли под Оренбургом. Их победы в кавалерийских атаках, где главную роль играли башкиры, были вызваны в основном слабостью противника. Как только Пугачев столкнулся под Татищевой с энергичными и опытными военачальниками, он, несмотря на свой военный талант, очень удививший князя Голицына, потерпел поражение. Результат говорит сам за себя: 400 убитых и раненых солдат и 1300 — бунтовщиков, причем более 3000 их попали в плен.
С этого времени мятежников начинают преследовать неудачи. Они еще будут одерживать победы, брать города и сжигать заводы, но уже не смогут удержать захваченные территории, уйдут с Урала и из Башкирии на запад и обратятся в бегство. Чике Зарубину — лучшему военачальнику Пугачева — не удалось взять Уфу. Примерно тоже было в Казани: комендант крепости рвался в бой, защита города была организована плохо, людей не хватало и они не были обучены ратному делу. Предместья и сам город пугачевцы взяли сразу, но кремль им оказался не по зубам, а вскоре на помощь казанцам подоспела регулярная армия под командованием Михельсона.
Неравное противостояние
Постепенно империя добилась перелома в борьбе с пугачевцами. Заключив мир с Турцией, правительство перебросило армейские части против бунтовщиков и на Дон, чтобы предотвратить там бунт. Теперь против мятежников действовала профессиональная и прекрасно вооруженная армия.
У Пугачева же яицкие казаки, численность коих никогда не превышала 1500 человек, ибо часть их сохранила верность правительству, на втором этапе бунта составляли меньше половины войска. Они были сплочены, опытны в военном деле и хорошо вооружены, но им не хватало дисциплины и грамотных вожаков. Кроме того, казаки-пугачевцы гибли на полях сражений, получали ранения, попадали в плен или дезертировали. Чем дальше от Яика уходил Пугачев, тем больше снижался воинственный настрой казачьего войска.
Остальная масса пугачевцев отличалась нестабильностью: на смену покинувшим самозванца после Казани башкир и приписных крестьян пришли татары, чуваши, мордва и русские крепостные. Соответственно, теперь у мятежников вместо луков и стрел были дубины, серпы и вилы. Непривыкшие далеко уходить от дома, крепостные неохотно шли в походы и значительно уступали по своим боевым качествам полукочевым или оседлым башкирам. Многочисленность армии Пугачева в финале бунта не подкреплялась ее качеством.
Причины поражения Пугачева
Нельзя не отметить еще одно качество казаков. Бесстрашно бросаясь в бой, они (и прежде всего сам Пугачев) в случае наметившегося превосходства противника сразу же поддавались панике, бежали и сдавались в плен. Они предпочитали набеги, мелкие стычки, стремительные рейды, быстро приносящие победу, а не длительные сражения с непредсказуемым исходом. Кроме того, у Пугачева и его окружения была еще одна причина нервничать, а у многих бунтовщиков, особенно наиболее сообразительных, задумываться. Она заключается в вопросе о происхождении «императора» (самозванец чувствовал, что сомнения в этом нарастают), так не похожего на господ. Эти сомнения изредка возникали в дни побед и обострялись во времена поражений и бегства, даже если оно и было победоносным.
Таковы были причины неизбежного конца бунта, не менее мощные, чем те, что его породили. Если факторы, способствовавшие мятежу, до конца обеспечивали ему успех, то вышеперечисленные слабые стороны привели его к катастрофе.
Что касается результатов пугачевщины, то здесь можно сказать следующее. Несправедливость, которую бунтовщики попытались искоренить с помощью крайнего насилия, погромов и кровопролития, бессмысленной, а иногда просто изуверской жестокости — что вызвало адекватную ответную реакцию царизма — в итоге еще больше усилилась: зло редко лечится злом6.
«Проклятые времена Пугачева», «пугачевщина» — а для русских это равноценно «татарщине», не были славным эпизодом истории ни их страны, ни остального человечества7.
Примечания
1. <Иные оценки личности Салавата Юлаева см.: [54; 38]>.
2. <П. Паскаль ошибается. Кексгольм был в составе России в 1710—1918 гг., в 1918—1940 гг. — на территории Финляндии. В 1948 г. переименован в Приозерск, является центром Приозерского района Ленинградской области России>.
3. Недавно один из жителей Мельбурна (Австралия), Павел Данилов, написал В.В. Мавродину, ведущему автору «Крестьянской войны в России в 1773—1775 годах...», что является правнуком Пугачева в четвертом поколении, а в 1967 г. в одном из среднеазиатских совхозов будто бы был еще жив стопятилетний внук Емельяна Пугачева Филипп Пугачев, родившийся, когда его отцу Трофиму было девяносто лет (Трофим якобы прожил 126 лет). Однако простой расчет показывает, что в 1774 г. Трофиму было всего лишь 11 лет и детей он тогда, конечно, иметь не мог.
4. Сначала подвешивание за ребра в XVIII в. применялось турками к пленным запорожским казакам, потом последние переняли этот вид казни, а позднее к ней прибегало царское правительство. Подвешенные за ребра были обречены на медленную, мучительную смерть.
5. <Культурологическую интерпретацию расправ правительственных сил над повстанцами см. [39, с. 410—412, 426—428]>.
6. <Культурологическую интерпретацию расправ пугачевцев над своими противниками см. [39, с. 365—393, 410]>.
7. <Оценки значения крестьянских войн в России в отечественной и зарубежной историографии см. [92; 47; 104]>.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |