III. Отступление

В марте 1774 г. бунтовщики практически всюду терпели поражение. Размах бунта был вызван народным гневом, а его успех — во многом слабостью правительственных сил. Гарнизоны крепостей и городов были небольшими, их коменданты бежали, жители уходили или присягали самозванцу. Бибиков, ознакомившись с ситуацией, пришел в ужас. 15 марта он писал Екатерине: «главный недостаток... есть негодное собрание офицеров», а также поведение генерала Деколонга, которому мешали «или леты его, или вкоренившаяся сибирская косность» [18, т. II, с. 359].

В Казани свои полки ожидал Бибиков. Пока ему сопутствовал успех: майор Муфель освободил Самару, где юный Державин вылавливал бунтовщиков и передавал их в Казанскую секретную комиссию для публичной порки, пугачевцы были разбиты в Прикамье и оставили Нагайбакскую крепость, крестьяне клялись в верности престолу и послушно выплачивали свои недоимки.

Прибывший в Самару генерал Мансуров направил написанный Державиным призыв к калмыкам Арапова: «Собственно вам самим довольно известно, что вы с нами одной веры, одного с нами почитаете Бога. Собственно вы также знаете, сколько вы имели милостей всемилостивейшей нашей государыни... Кто вам сказал, что государь Петр III жив после одиннадцати лет смерти его?.. Стыдно вам, калмыкам, слушаться мужика,... который, может быть, от неприятелей наших турок подкуплен лить кровь нашу, стараться помрачить славу российскую... Вас земля не будет носить,... след ваш пропадет и прах ваш рассеется по ветрам. Вы же, как скоро принесете свою повинность, то простятся вам все ваши грабежи и преступления и вы будете жить по старому» [18, т. II, с. 262—263].

Екатерине не понравился стиль этого послания, и она отказалась его обнародовать. Калмыки взяли Ставрополь, но затем были разбиты полковником Гриневым.

Царские войска атакуют

Положение бунтовщиков ухудшилось, когда Мансуров и Гринев подошли к Бузулуку. У Пугачева здесь хранились мясные и хлебные запасы, но для вывоза их было необходимо более 200 подвод. Рядом стояли 2000 пугачевцев под командованием Арапова с 15 пушками. 14 февраля под натиском правительственных войск бунтовщикам пришлось отступить, потеряв около 700 человек и почти всю артиллерию.

К концу месяца царские отряды образовали с севера на юг веер: генерал Ларионов двигался к Нагайбакской крепости, которую недавно захватили и сожгли пугачевцы, полковник Георгий Бибиков шел от Бугульмы в Бугуруслан к князю Голицыну, в Бузулуке стоял Мансуров. Большинство бунтовщиков отступило к Тоцку и Сорочинску, куда в начале марта из Берды с 1500 пешими, казаками и 10 пушками прибыл Пугачев. Лежали большие сугробы снега и свирепствовали бураны. Однажды в непогоду Пугачев атаковал царский отряд, но получил отпор, потерял около сотни казаков и вынужден был отступить в Берду, 11 марта Голицын взял Сорочинск.

Поражение Пугачева под Татищевой

Уйдя из Самары, бунтовщики двинулись к Татищевой, куда из Берды выступил и Пугачев, а из-под Илецкой крепости на соединение с ним шел Овчинников. Осадой Оренбурга занялся Шигаев. У Пугачева имелось примерно 9000 человек, в том числе 3000 яицких, илекских, исетских и оренбургских казаков, 2000 пеших, 1800 заводских крестьян, 2300 татар, башкир, калмыков и киргизов. Татищева была ключевым стратегическим пунктом этих мест, но она была сильно разрушена во время ее штурма в сентябре. Пугачев заделал бреши в стенах льдом, облив снежные валы водой. Позже на допросе в Москве он сообщал, что «при пушках... был он, Емелька, сам. А приставлены были к оным для заряду и пальбы взятые из верных войск кананеры и салдаты». Самозванец лично наводил орудия. Он приказал всем укрыться в крепости, и запретил стрелять, пока противник не подойдет близко, «чтоб... не терять напрасно ядер» [16, с. 207].

Утром 22 марта правительственные команды начали наступление. Издали Татищева выглядела безлюдной, но Голицын знал, что это не так. Заметив три высоты, не занятые бунтовщиками, он расположил там свою артиллерию и начал обстрел крепости. Спустя три часа начался штурм, но Пугачев нанес мощный контрудар, временно деморализовавший нападавших. Голицын бросил против бунтовщиков пехоту Мансурова, но это ничего не дало. Тогда он ввел в бой все свои резервы. Пугачев позже рассказывал на допросе, что атака на него велась из небольшой долины, недосягаемой для его пушек. Кавалерия стала отрезать бунтовщикам пути отхода. Им стало ясно, что все кончено. Тогда Овчинников сказал Пугачеву: «Уезжай, батюшка, штоб тебя не захватили, а дорога свободна и войсками не занета». Пугачев, «взяв с собою Почиталина» и еще трех казаков, «ис крепости поехал». Вскоре его заметили и царские «казаки хотя за ним версты с три и гналися. Но как у него и его товарыщей кони были самые хорошие, то... догнать ево не могли и отстали, а он прискакал прямо в Берду» [16, с. 208].

В крепости битва еще велась, и, наконец, царские войска пошли на решающий штурм, в ходе которого было убито 1315 пугачевцев. В своем рапорте Бибикову Голицын писал: «Я не ожидал таковой дерзости и распоряжения в таковых непросвещенных людях в военном ремесле, как есть сии побежденные бунтовщики» [18, т. II, с. 300—303].

Голицын преследовал отступавших более 10 верст, и впоследствии в этих местах было найдено 1180 убитых. В плен попало свыше 3000 бунтовщиков. Голицын потерял убитыми 3 офицеров и 138 нижних чинов, 19 офицеров и 500 нижних чинов было ранено. Пугачев лишился всей своей артиллерии — 36 пушек. Таким образом, первое столкновение бунтовщиков с крупным отрядом регулярной армии закончилось для первых плачевно.

26 марта Бибиков писал из Казани жене: «То-то жернов с сердца свалился» [68, с. 49]. В Петербурге праздновали победу; по случаю разгрома самозванца Коллегия иностранных дел даже подготовила для публикации за границей статью «Extrait d'une letter de Pétersbourg à un comtoir de Hambourg». В письме 7 апреля Екатерина призналась, что после победы под Татищевой «гордящиеся сим разбоем ненавистники наши поубавят свое ликование».

«Куда ж нам теперь деватца?»

Разбитый Пугачев несколько дней находился в подавленном состоянии.

Ночью он созвал в Берде свою Военную коллегию и задал вопрос ее членам:

— И куда ж нам теперь деватца?

Шигаев и остальные ответили:

— Пойдем-де в обход, кругом на Яик через Сорочинскую крепость.

Собрали все, что было можно — около 5000 человек и 10 пушек, «оставшей же толпе, ...коей... из разных мест сошлося в Берду до пятидесяти тысяч, большою частию мужиков, — чтоб оне убирались, кто куда».

Разведчики, посланные в Сорочинскую крепость, сообщили, что в тех местах по дорогам рыщут лыжники Голицына. Пугачев поинтересовался у соратников:

— Ну, таперь куда пойдем?

Шигаев предложил:

— Таперь мы пойдем на Каргалу, а с Каргалы — в Сакмару.

— Ну, хорошо, а с Сакмары-та куда? — спросил Пугачев.

— Пойдем на Яик, а с Яику пойдем на Гурьев городок, — ответили казаки.

Тогда он задал им вопрос:

— Да можно ли просидеть в Гурьеве-та, как придут войски?

— Отсидетца долго нельзя, — отвечали казаки. Яков Антипов заявил:

— Из Гурьева-де городка пойдем к Золотой Мечете.

— Да хто же нас туда проведет? — вопрошал Пугачев.

Антипов ответил:

— У нас есть такой человек, которой тамо бывал. И тамо-де хлеба много, зверя, ягод и рыбы много ж.

Пугачев молвил:

— Да я бы вас провел и на Кубань, да теперь как пройдешь? Крепости, мимо коих идти надобно, заняты, так не пропустят, а сверх того снеги в степи, так никак неможно итти¹.

Растерянность бунтовщиков

«Золотой Мечетью» народ называл далекую сказочную страну, царство изобилия, а для менее приземленных староверов это понятие символизировало идеальную Церковь. Кубань для казаков всегда, а для Пугачева, как мы знаем, еще недавно была обителью свободы: она принимала беглых. Итак, штаб бунтовщиков был в полной растерянности. Казалось, что все кончено. В это время Шигаев, Чумаков и еще несколько соратников Пугачева стали задумываться о выдаче его властям [65, с. 105—106].

Утром 23 марта Пугачев раздал соратникам всю свою казну — 4000 руб. медными монетами и спиртное, но когда люди бросились к винным бочкам, то приказал выбить у них днища. Оставив отказавшихся идти с ним, пьяных или решивших сдаться властям, Пугачев взял 2000 верных яицких казаков с 10 пушками; обоз вывезли ночью на множестве подвод.

Уход из Бердской слободы

Берду пришлось оставить, а осаду Оренбурга — снять. Но забрать с собой все имущество самозванец не мог. Изголодавшиеся горожане пришли в Берду за съестными припасами и нашли там 1700 руб. и 50 пушек с ядрами. Цена одного фунта хлеба в Оренбурге сразу упала с 40 коп. до 5 коп.

23 марта Пугачев двинулся в Переволоцкую крепость на Самаре. Переночевав на одном хуторе, 24 марта он переехал на другой, уничтожил свой архив и вечером вернулся обратно. Кинзя пообещал привести ему через десять дней 10000 башкир. 26 марта Пугачев вошел в Каргалинскую слободу, где был радушно принят жителями и освободил арестованных бунтовщиков. Затем он занял Сакмарский городок, где к нему присоединились около сотни казаков, бежавших после поражения бунтовщиков. Творогов отправился с 1000 всадниками в набег на Берду, только что взятую Голицыным.

Сакмарский городок: сокрушительное поражение Пугачева

1 апреля в два часа ночи Голицын вышел из Бердской слободы, двинулся к Сакмарскому городку и разбил пугачевцев. Однако бунтовщикам удалось пробиться к реке Сакмаре между Каргалой и Сакмарским городком. В этот момент Голицын обрушил на бунтовщиков огонь своей артиллерии, обратив их в бегство, и затем преследовал 8 верст.

Новая пугачевская армия вновь была разгромлена, 2813 бунтовщиков попали в плен, а 400 были убиты. Были схвачены Шигаев, Почиталин, Горшков, Падуров. Хлопуша, уходя из Бердской слободы, заехал в Каргалы, чтобы забрать свою семью, но был там пойман татарином и доставлен в Оренбург [18, т. II, с. 379—387].

4 марта был освобожден Кунгур, снята осада Уфы и взят в плен Зарубин. Отчаявшиеся было защитники Яицкой крепости 14 апреля увидели бегство бунтовщиков. «Все это нас так ободрило, — рассказывал один из осажденных, — как будто мы съели по куску хлеба».

Весной по Яику поплыли тела павших. В эти дни, по словам Пушкина, можно было видеть казачку, которая «каждый день прибредши к берегу, пригребала палкою к себе мимо плывущие трупы, переворачивая их и приговаривая: — «Ты ли, Степушка, ты ли мое детище? Не твои ли черны кудри свежа вода моет?» Но видя, что это не он, тихо отталкивала тело и плакала» [69, с. 497].

Примечания

1. Этот рассказ основан на показаниях Пугачева [16, с. 208].