Оставив Пугачева на хуторе Кожевниковых и уезжая в Яицкий городок, Зарубин (Чика) был в большом сомнении относительно личности самозванца. Молчаливое поведение Андрея Кожевникова при встрече государя и подозрительность брата его Михайлы наводили на мысль и Чику, что дело нечисто, что тут кроется подлог, и он, мучимый любопытством, как только приехал в городок, тотчас же отправился к Караваеву.
— Скажи правду, — допытывал Чика, — что это за человек, которого мы почитаем за государя?
— Глупый ты! — отвечал уклончиво Караваев. — Разве не слыхал, что давно идет молва у нас в городе, что он государь?
— Скажи-ка ты мне правду, откройся, — упрашивал Чика, — ведь я никому не вынесу, и отныне дело будет общее.
Караваев молчал.
— Ну, что ты, Денис, таишь-то от меня, — приставал Зарубин, — когда он сам мне открылся, что он донской казак.
Караваев посмотрел на него вопросительно. «Что злодей донской казак, намекнул он наугад, — показывал впоследствии Зарубин1, — потому что за год до сего времени был у них на Яике слух такой, что в Царицыне один донской казак также назвался государем Петром Федоровичем и был пойман, но ушел из-под караула. А потому и думал он, не тот ли самый и у них явился, ибо он о самозванце, по подлому его состоянию, усумнился, чтоб он подлинный был государь».
— Слушай, Чика, — говорил Караваев, — не сказывай ты ни отцу, ни матери, ни жене, ни детям, ни посторонним людям и дай мне в том пред Богом клятву.
Зарубин поклялся, что все сказанное ему будет сохранено в глубочайшей тайне.
— Пусть это не государь, — продолжал Караваев, — а донской казак, но он вместо государя за нас заступит, а нам все равно, лишь бы быть в добре.
— Ну ладно, — отвечал Зарубин, — так тому и быть. Значит, это всему войсковому народу так надобно... Будешь ты сегодня на хуторе?
— Нет, не буду; надо государю одежду припасти.
Не удовлетворив вполне своего любопытства и все-таки не зная точно, что за личность, называющая себя государем, Зарубин ушел от Караваева и, оставаясь несколько дней в городке, прислушивался к ходившим по городку толкам. Почти все казаки войсковой руки знали о появлении государя и относились к этому известию различно: одни хотели его принять в войско и объявить, а другие опасались, чтобы не вышло чего худого.
— Хорошо, если это подлинный государь, — говорили последние, — а если не подлинный и часть войска его примет, а другая не согласится, ведь тогда будет междоусобная брань, а наши дома от мятежа и так вверх дном стали.
Так рассуждали казаки различных групп, и Зарубин (Чика), наслушавшись базарных речей, отправился опять на хутор Кожевниковых, куда и приехал почти одновременно с Мясниковым, привезшим Пугачеву сапоги, подушку и намет.
— Что вы так долго не ехали? — спрашивал Пугачев.
— Замешкались немножко, — отвечал Зарубин, — потому что лошадей долго не сыскали.
— Сказывал ли ты кому-нибудь обо мне? — спрашивал самозванец, обратившись к Мясникову.
— Многим надежным людям объявлял, — отвечал он, обманывая Пугачева.
— И я, надежа-государь, — вмешался Зарубин, — многим казакам, как в городке, так и по зимовьям (хуторам) про вас рассказывал.
— Что ж они говорят?
— Говорят разно: иные верят, а иные не верят. Я тем, кои согласны принять вас, велел собираться по нашей повестке на речку Усиху.
— Хорошо, друг мой, увидим, что будет.
— Да и нам надобно выехать туда, — говорил Зарубин, — потому что на хуторе жить опасно, того и смотри, что старшинская сторона проведает. На Усихе же есть одно дерево, с которого далеко видеть можно, и буде в городке и узнают, что мы тут, и пошлют команду, так можно легко убраться.
— Места этого я не знаю, — заметил Пугачев, — так съездим посмотреть, караулисто ли оно.
В следующую же ночь были оседланы четыре лошади, и Пугачев с Чикой и Мясниковым отправились на реку Усиху2, выбрать место для стана. Четвертая лошадь была взята заводная для Пугачева, «потому, — показывал Мясников, — что он хотя и не толст, но очень тяжел и силен, и как бы лошадь крепка ни была, недолго под ним бежать может». Осмотрев окрестности речки, Пугачев нашел, что место это избрано Чикой весьма удачно, и приказал Мясникову ехать в городок и привести к себе представителей войска, человек двух хороших и пользующихся уважением.
— Я бы с ними переговорил, — добавил Пугачев, — как бы лучше оповестить войско, чтобы оно собралось ко мне сюда.
Мясников отправился в городок с новым поручением, а Чика и Пугачев, отдохнув, должны были ехать обратно на хутор Кожевниковых. Мучимый любопытством узнать, кто же, в самом деле, тот человек, которому они оказывают такие почести, Чика, как только остался с глазу на глаз с Пугачевым, приступил прямо к удовлетворению своего любопытства.
— Скажи-ка мне, батюшка, — обратился Зарубин к Пугачеву, — сущую правду про себя, точный ли ты государь?
— Точный я вам государь, — отвечал Пугачев с неудовольствием и строго посмотрел на Зарубина, но последний не испугался этого взгляда.
— Нас, батюшка, здесь немного, только двоечка, — заметил Зарубин, — а Караваев-то мне все рассказал о тебе, какой ты человек.
— Что же он тебе сказал?
— Сказал, что ты донской казак.
— Врешь, дурак! — воскликнул Пугачев.
— От людей-то утаишь, — продолжал Зарубин, — да от Бога-то не утаишь... Я Караваеву дал клятву, чтоб о том никому не сказывать, так и тебе теперь даю; ведь мне большой нужды нет, донской ты казак или нет, а если мы приняли тебя за государя, значит, тому так и быть.
— Если так, то смотри же держи в тайне. Я подлинно донской казак Емельян Иванов. Я был на Дону и по всем тамошним городкам, везде молва есть, что государь Петр III жив и здравствует. Под его именем я могу взять Москву, ибо прежде наберу дорогой силу, и людей у меня будет много, а в Москве войска никакого нет. Не потаил я о себе и, кто я таков, сказывал Караваеву, Шигаеву, а также и Пьянову.
Вызвав такое признание Пугачева, Зарубин был в восторге и при первом свидании с Мясниковым не утерпел, чтобы не сообщить ему этой новости3.
— Нам какое дело, государь он или нет, — отвечал самонадеянно Мясников, — мы из грязи сумеем сделать князя. Если он не завладеет Московским царством, так мы на Яике сделаем свое царство.
Итак, происхождение и личность Пугачева для яицких казаков не имели никакого значения; им необходим был человек чужой среды, никому не известный в войске, человек такой, который, воспользовавшись уверенностью русского народа, что Петр III жив, провозгласил бы себя государем и возвратил войску Яицкому все его прежние права, привилегии и вольность.
«Когда он [Пугачев] открылся нам, — говорил впоследствии Мясников казаку Горшкову4, — что бежал из Казани и, скитаясь по степям, ищет укрыться от строгих поисков, тогда мы, по многим советываниям и разговорам, приметили в нем проворство и способность. Мы вздумали взять его под свою защиту и сделать над собой властелином и восстановителем своих притесненных и упадших обрядов и обычаев, которые давно стараются у нас переменить. Хотя по бывшим у нас на Яике происшествиям и принуждены мы были остаться безо всякого удовлетворения и, как, может быть, многие думали, в спокойном духе, но искра злобы за такую несправедливость всегда у нас крылась до тех пор, пока изобрели удобный случай и время. Итак, для сих-то самых причин вздумали мы принять его покойным государем Петром Феодоровичем, дабы он восстановил прежние наши обряды, а бояр, которые больше всего в сем деле умничают, всех истребить, надеясь на то, что сие наше предприятие будет подкреплено и сила наша умножится от черни, которая тоже вся притеснена и вконец разорена».
Так думали главные вожаки и решились не только не выдавать никому признания Пугачева, а, напротив, убеждать всех и каждого, что он истинный и природный государь. Эти убеждения, подкрепляемые той пользой, которую может извлечь войско от принятия к себе государя, были настолько сильны, что многие лица, сначала сторонившиеся, как, например, братья Кожевниковы, примкнули впоследствии к вожакам и явились самыми деятельными их пособниками. Тот же Харчов, который видел беду в том, что Пугачев поселился на хуторе Кожевниковых, впоследствии сам явился к самозванцу с поклоном.
Последний, признавшись Зарубину (Чике), поехал вместе с ним обратно к Кожевниковым, и на дороге они встретили двух казаков: Козьму Кочурова и Петра Папова. Оставив Пугачева, Чика поскакал, чтобы догнать казаков.
— Куда вы? — кричал им Чика.
— Стрелять сайгаков! А ты куда? Кто с тобой едет?
— Государь Петр Федорович.
Кочуров и Чапов остановились в изумлении. Зарубин [Чика] приказал им сойти с лошадей и когда самозванец к ним подъедет, то поклониться ему низко. То и другое приказание было исполнено.
— Здравствуйте, — говорил Пугачев, — куда едете?
— Стрелять сайгаков.
— Нет, други мои, если вы со мной встретились, то оставайтесь при мне. Я ваш государь, и смотрите не уходите, а если убежите, то я, вступив в городок, велю вас повесить; от меня вы нигде не укроетесь.
Казаки повиновались и последовали за Пугачевым и Чикой, которые, побоявшись ехать на хутор Кожевникова, остановились ночевать у казака Василия Коновалова.
— Что, Василий Семенович, — спрашивал Пугачев, — не было ли из городка посылки?
— Нет, все было тихо, — ответил Коновалов и предложил приехавшим сходить с ним в баню, случайно в этот день истопленную.
Гости охотно согласились, и по выходе из бани Коновалов дал Пугачеву свою набойчатую рубашку, бумажный пестрый халат, а под него надел нагольный тулуп. После бани Чика сбегал к Кожевниковым, выпросил у них палатку, а у Коновалова хлеб, котел, круп и мяса и чуть свет на следующее утро отправились обратно на Усиху. С Пугачевым были в это время: Чика, Сидор Кожевников, Василий Коновалов, Алексей и Кузьма Кочуровы и Сидор Васильев. Добравшись до реки Усихи, они разбили там палатку для Пугачева, а сами жили биваком под открытым небом, дней десять.
В это время приходили к Пугачеву с разных мест: одни для того, чтобы только посмотреть на проявившегося государя, а другие — чтобы посмотреть и, оставшись, послужить государю, увеличить толпу самозванца. На другой день после приезда на Усиху прибыл в стан Пугачева и Михайло Кожевников.
— Что, не приезжали ли к тебе какие люди? — спрашивал самозванец с любопытством.
— Нет, батюшка, никто не приезжал, — отвечал спрошенный.
Пугачев успокоился и был особенно доволен, когда ему сказали, что из городка приехал казак Иван Харчов и привез с собой полведра водки.
— Чадо, ты зачем сюда приехал? — спрашивал Пугачев Харчова.
— Мы слышали о вас, батюшка, что вы в здешних местах обретаетесь, так я приехал вас посмотреть.
— Смотрите, детушки, смотрите, я весь тут. Если вы меня сбережете, то и я вас сберегу и не оставлю.
— Если Бог допустит, то мы рады вашему величеству послужить.
Харчов предложил самозванцу привезенный им подарок, и все сели обедать. Началась попойка.
— Здравствуй я, надежа-государь! — провозгласил Пугачев, поднимая чарку.
Все выпили за здоровье государя и хотели пить за здоровье императрицы.
— Нет! — закричал Пугачев. — За здоровье ее не пейте, я не велю, а извольте кушать за здоровье Павла Петровича.
Казаки исполнили приказание, и Пугачев, подняв чарку, провозгласил: «Здравствуй, наследник и государь Павел Петрович!»
— Ох! Жаль мне Павла Петровича, — прибавил он, утирая как бы навернувшиеся на глаза слезы.
Казаки смотрели на самозванца с умилением и верили в искренность его родительских чувств.
После обеда и попойки, когда Пугачев лег и притворился спящим, Харчов отозвал в сторону Михайлу Кожевникова и спросил его, заметил ли он все приметы государя.
— Я никогда не видывал государя, — отвечал Кожевников, — так почем же мне знать его приметы?
— Я сам, брат, никогда его не видывал, но один старик, отставной казак, мне рассказывал, что государь имел приметы такие: на одном виске пятно от золотухи, переднего зуба нет, на лице есть черные пятнышки и когда рассмеется, то один глаз прищуривает.
Пугачев подслушал этот разговор и впоследствии, как увидим, воспользовался им в свою пользу.
— Если у государя были такие приметы, — заметил Кожевников, — то он очень походит на него.
— И мне кажется, — отвечал Харчов, — что приметами он схож.
Пугачеву не нужно было более притворяться, и он сделал вид, что проснулся. Харчов стал ему откланиваться.
— Смотри же, послужи мне, — говорил ему самозванец, — рассказывай надежным людям и выезжайте на плавню5, а я к вам приеду с теми, которые ко мне соберутся.
— Хорошо, надежа-государь, буду о вас рассказывать.
Харчов уехал, и Пугачев остался с Михайлом Кожевниковым.
— Как же вы хотите явиться на плавне? — спрашивал по отъезде Харчова Михайло Кожевников. — Там будут атаман и казаки с послушной (старшинской) стороны, так, я думаю, вас принять не согласятся.
— Если они станут противиться, — отвечал Пугачев, — так мы всех их перевяжем и пойдем в городок.
— А они дадут знать, и комендант Симонов с регулярными войсками и старшинскими казаками не допустят вас до городка.
— Я сначала с ними обошлюсь: если примут — хорошо, а не примут — так пойду мимо и стану пробираться в Русь.
— Как это? С кем в Русь идти-то, ведь у вас немного людей будет.
— Нет, я думаю, ко мне много пристанет. Если-де людей будет мало, так я опять скроюсь; мне не надлежало еще теперь являться, да не мог я вытерпеть притеснения народного. Во всей России чернь, бедная, терпит великие обиды и разорения, для нее-то хочу я теперь показаться, и она вся ко мне пристанет. Сам я царствовать уже не желаю, а восстановлю на царство государя цесаревича и во всех местах поставлю новых судей, так как у нынешних усмотрена мной большая неправда6.
Примечания
1. Гос. архив, VI, д. № 506.
2. Речка Усиха находилась от хутора Кожевниковых верстах в двадцати, а от Яицкого городка верстах в пятидесяти. Место это было степное, ни лесу, ни жилья тут не было, а на берегу реки стояло одиноко высокое дерево.
3. «Все от меня злодеяние, — показывал Пугачев, — произошло чрез яицких казаков, ибо они точно знали, что я не государь, а донской казак». Показание Пугачева 5 декабря 1774 г.; Показание Зарубина (Чики); Показание Зарубина и Ульянова на очной ставке друг с другом; Показания Мясникова 9 мая и 16 июня; Показание Михайлы Кожевникова // Гос. архив, VI, д. № 422, 505 и 512.
4. Показание Горшкова 8 мая 1774 г. // Там же, д. № 421.
5. Плавня эта обыкновенно начиналась с 1 октября и продолжалась до конца ноября.
6. Показания Зарубина (Чики), Михайлы Кожевникова, Василия Коновалова и Козьмы Кочурова // Гос. архив, VI, д. № 422, 506 и 512; Показание Пугачева 4 ноября 1774 г. // Там же, д. № 512. См. также: Архив Главного штаба, кн. 1; Секретные бумаги и манифесты Пугачева, л. 66—68.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |