Обстоятельства сложились так, что край, в котором развернулось впервые знамя восстания, представлял все данные для быстрого комплектования толпы мятежников и развития мятежа. Начавшись в пределах Яицкого (Уральского) войска, входившего в состав Оренбургской губернии, и распространяясь потом во все стороны, восстание охватило часть Астраханской и всю Казанскую губернию.
Все эти губернии, при значительности своего территориального пространства, имели весьма редкое население. Казанская губерния в административном отношении делилась на шесть провинций: 1) Казанскую1; 2) Свияжскую2; 3) Пензенскую3; 4) Симбирскую4; 5) Вятскую5 и 6) Пермскую6. Во всех этих провинциях по переписи, произведенной в мае 1767 года, считалось 1 257 636 человек мужчин и 1 199 295 женщин. Сверх того, в разных местах губернии были поселены отставные солдаты в числе 7235 человек мужчин и 6602 женщины и, наконец, в северо-восточном углу губернии жили башкиры, численность которых определить весьма трудно, так как большая часть Башкирии находилась в пределах Оренбургской губернии и имела своего управителя, обязанного вести счет всему населению.
Оренбургскую губернию составляли: 1) Оренбургский дистрикт (уезд), к которому принадлежали: Илецкая крепость, Сакмарский городок, Зелаирская крепость, Яицкий казачий городок со всем Яицким (Уральским) казачьим войском и Бугульминская земская контора, с подчиненными ей слободами по Большой московской дороге; 2) Уфимская провинция, состоявшая из Башкирии и уездов: Бирского, Мензелинского, Осинского и Куртамышского; 3) Исетская провинция, в которую входили: часть Башкирии, Исетский, Шадринский и Окуневский уезды, и, наконец, 4) Ставропольская провинция, населенная по преимуществу калмыками. В южной части губернии кочевали киргиз-кайсаки и каракалпаки.
Население Оренбургской губернии было крайне разнообразно и состояло преимущественно из инородцев и кочевников, заводских крестьян, беглых помещичьих крестьян, искавших свободы, раскольников, скрывавшихся от преследования, и казаков, поселенных на окраинах и в разных пунктах внутри губернии, носивших общее название крепостных казаков, а в частности называвшихся по именам городов и крепостей, возле которых были поселены7.
Разбросанные небольшими партиями, казаки эти несли почтовую повинность, содержали пикеты, охраняли города и так называемые оборонительные линии от набегов и грабежей кочевых племен. Почти вся пограничная черта Оренбургской губернии состояла из ряда крепостей, разделенных на восемь дистанций: 1) Самарскую8; 2) Сакмарскую9; 3) Нижне-Яицкую10; 4) Красногорскую11; 5) Орскую12; 6) Верхне-Яицкую13; 7) Верхне-Уйскую14 и 8) Нижне-Уйскую15.
Для защиты этих крепостей и вообще пограничной линии в Оренбургской губернии было прежде пять гарнизонных батальонов (3863 чел.) и три драгунских полка (2856 чел.) — всего 6719 человек. Бегство волгских калмыков в Зюнгарию и умножение набегов киргизов показали правительству, что такого числа войск было недостаточно; что границу необходимо поставить «в такое безопасное состояние», чтобы хищные соседи нападать на нее «не отваживались». Военная коллегия считала необходимым укрепить по возможности большее число пограничных селений и на защиту их употребить войска «такого рода и такого вооружения, где какие по положению земли, по нужде и обстоятельствам иметь и с пользой употреблять можно». Главнейший недостаток был в подвижных отрядах, так как гарнизонные батальоны тронуться с места не могли, драгуны были разбросаны малыми частями по крепостям, пехоты было мало, а полевой артиллерии совсем не было. Ввиду этого Военная коллегия всеподданнейшим докладом от 2 августа 1771 года испрашивала разрешение прибавить в Оренбургскую губернию еще пять гарнизонных батальонов и сформировать три легкие полевые команды (6-ю, 7-ю и 8-ю), составленные из всех трех родов оружия: пехоты, кавалерии и артиллерии. Таким образом, для защиты Оренбургской губернии предназначалось 10 гарнизонных батальонов в 8040 человек и три легкие полевые команды в 1628 человека — всего 9663 человека. 31 августа 1771 года предположения Военной коллегии были утверждены императрицей, но к началу Пугачевского бунта части эти были едва только переформированы, но не обучены и не снабжены всем необходимым.
На всем пространстве Оренбургской губернии число русских, преимущественно заводских крестьян, не превышало 200 тысяч душ. Затем жили мещеряки, число которых по тогдашнему исчислению доходило до 15 517 душ; калмыки — 8696 душ, каракалпаки — 30 тысяч кибиток; мордва — 881 душа, черемисы — 1000 дворов, чуваши и вотяки — 500 дворов и башкирцы — 106 176 душ. В юго-восточном углу губернии прикочевывали и откочевывали киргиз-кайсаки, приходили и селились в разных местах губернии бухарцы, хивинцы, ташкентцы, туркмены, арабы и персияне, но число их было незначительно16.
Таким образом, большая часть Оренбургской губернии была населена заводскими крестьянами, инородцами магометанами и башкирцами.
Под именем Башкирии был известен в то время обширный край, который состоит ныне из губерний Оренбургской, Уфимской, половины Самарской и по уезду Вятской и Пермской губерний. Башкиры приняли русское подданство в 1553 году, по покорении царства Казанского. Зауральские башкиры находились под властью сибирских ханов; жившими по рекам Белой и Ику владели ханы казанские, а башкиры, жившие в горах, принадлежали ногайским ханам. В первые годы подданства России башкиры были народом самым смирным, покорным и безусловно исполнявшим все требования правительства. Они верно служили против шведов и поляков, против турок и крымцев. В инструкции, данной Кирилову, было сказано: «башкирцев отнюдь в работу не наряжать и тем их от охоты к службе не озлоблять, ибо-де они служат и служить имеют без жалованья на своих лошадях и с своим ружьём». Ежегодно, в летнее время, они наряжались на службу по одному человеку с 5 или 6 дворов и употреблялись для разъездов в крепостях, а на зиму отпускались по домам. В административном отношении они делились на четыре дороги, по которым были раскинуты их селения: на сибирскую, казанскую, осинскую и ногайскую. Башкирцы платили ясак (подать) лисицами и медом.
Для более удобного управления башкирцами и собирания с них дани в 1574 году был основан в центре их жилищ город Уфа и учрежден гарнизон. Башкирцы первое время не протестовали против такого распоряжения, но, когда воевода Иван Ногай стал раздавать русским поселенцам земли в окрестностях Уфы, башкирцы стали выражать свое неудовольствие, видя в такой раздаче посягательство на их собственность. Правительство не обращало внимания на протесты, и спустя десять лет в Башкирии явились поселенцы: татары, мещеряки, черемисы и проч., которым за ясак раздавались башкирские земли. В Башкирию бежали также и русские люди: раскольники, крестьяне и прочий люд, недовольный существовавшими тогда порядками. Все они селились где хотели, но преимущественно группировались по сибирской дороге, в нынешнем Челябинском уезде.
Такой захват земель и вместе с тем стеснение кочевой жизни возбудили неудовольствие башкирцев. Вспыхнул бунт, и башкиры осадили Мензелинск. Восстание было подавлено, и виновные казнены, но народное неудовольствие не прекратилось.
В 1676 году старшина Сеит поднял вновь башкирцев, и восстание не могло быть усмирено в течение пяти лет; через семь лет башкирцы снова восстали, и желание отстоять свои права и возвратить потерянные земли не прекращалось. Из мирных и тихих башкирцы постепенно переходили в беспокойное и враждебное русскому правительству племя.
Поставленные над ними правители делали все, что могло усилить число недовольных: оскорбляли религию и семейные начала, посягали на их собственность. Богатый край и руды привлекли внимание русских людей, и с 1784 года начинается даровая раздача башкирских земель под горные заводы. Это распоряжение и вслед за тем заложение Оренбурга в 1735 году вызвало поголовное восстание башкирцев. Видя, что с заложением Оренбурга и с устройством пограничной линии по реке Яику (Уралу) их окружают со всех сторон укреплениями, башкирцы поднялись против русского правительства и были усмирены только через шесть лет, в 1741 году. Усмирявшему их генерал-лейтенанту князю Урусову было повелено: «оных противников, на страх другим без всякой пощады предавать смерти и жилища их разорять до основания». Тех, которые будут пойманы, «по надлежащим расспросам, не держав долго, казнить смертью». За это время, кроме убитых на поле сражения, башкирцы лишились 28 190 человек казненных, запытанных, умерших в тюрьмах и розданных в рабство17. На их территории было разорено 396 селений, взято в казну 12 283 лошади, 6076 коров и овец и более 10 тысяч руб., полученных от продажи захваченного скота частным лицам18.
Лучшим средством для успокоения башкирцев и вообще инородцев так называемого старого Казанского царства считалось распространение христианства между жителями, и в 1740 году был отправлен туда с этой целью знаменитый впоследствии архипастырь Дмитрий Сеченов. Как действовал этот проповедник, можно видеть из того, что, по его донесениям, в два года было обращено в христианство 17 362 человека, при весьма ограниченном числе священников. Эта цифра показывает, что башкирцы и прочие иноверцы принимали христианство не по убеждению, а из личных выгод или из опасения преследования. Так оно и было. По ходатайству Сеченова Сенат постановил, «чтобы принявшие крещение холопи и крестьяне иноверных землевладельцев, освобождались от крепостной зависимости, а если сами землевладельцы примут христианство, то получают по-старому своих холопей и крестьян; чтобы принявшие крещение освобождены были на три года от всех поборов, которые должны быть разложены на оставшихся в иноверии». Желая отделить крещеных от магометан, Сенат по представлению Сеченова постановил: всех крещеных оставить в своих селениях, а иноверцев переселить в другие места — и прибавил, что все находящиеся под судом и в тюрьмах, если пожелают креститься, должны быть освобождены без всякого наказания. Население крестилось толпами, а те, которые не желали менять религии из-за личных выгод, были крайне недовольны распоряжением правительства. Некрещеные не желали платить за своих крещеных собратий, бежали в леса и оказывали сопротивление властям.
Ревнители магометанства и фанатики не могли перенести такого порядка вещей, не могли равнодушно смотреть на обращение в христианство своих собратий. Воспользовавшись тем, что православное духовенство заставляло часто башкир креститься силой, магометанские проповедники предсказывали в будущем погибель народа и советовали ему восстать в защиту религии. Они указывали башкирцам, что «российские архиереи, попы и другие насильством, нападками, лукавством и обманом по крайней возможности из магометанской веры в христианский закон обращают, написывая им прошения, якобы по их просьбе и желанию написаны, к которым и тамги [печати] прикладывают». Убеждаемые своими единоплеменниками, башкирцы, принявшие уже христианство, приходили к начальствующим лицам и просили позволения возвратиться в магометанство. В большинстве случаев просьбы их оставлялись без последствий, но иногда просители были преследуемы и подвергались наказанию. Число недовольных с каждым днем увеличивалось, тем более что в 1754 году последовало повеление с башкирцев ясака (подати) не брать, а взамен того обязать их покупать из казны соль, которую прежде они получали даром, из своих озер. Башкирцы заявили, что соль покупать они не желают, а будут брать как было издревле, «из казны Господа Бога нашего». «И такие слова наши командиры не принимая, — показывал Батырша19, — старшин некоторых бранили, а некоторых по щекам били, за бороду таскали, а иных в город забирали и всячески мучили; того и смотрят, не проговорится ли кто в чем и за то какую ни на есть на него вину наложить».
Зимой 1754 года был прислан из Оренбурга в Уфу генерал-майор Алексей Тевкелев, уговорить башкирцев покупать соль в городах и объявить им, что в противном случае они будут принуждены к тому силой.
— За противные ваши слова и поступки, — говорил Тевкелев, — бороды ваши уже щипаны, а далее в чем проговоритесь или в какую вину впадете, то и головы свои потеряете.
Башкирцы, послушавши совета Тевкелева, решились подчиниться до времени распоряжениям правительства и стали покупать соль. Но затаенная злоба кипела в народе, и спокойствие в крае продолжалось недолго. Поводов к восстанию было много, и к вопросу религиозному примешивались беспорядки в администрации. Обиженные не получали удовлетворения: «Которое дело можно было в один день окончить — месяц таскали; которое в месяц кончить было можно, ради взяток, год продолжали». Без взяток нельзя было начинать дело; пьяные командиры «людей саблями рубили и руки отрубали. Бедный народ никакой себе подпоры и надежды не имеет и суда просить способа не находит».
Среди такого положения народа в Башкирии распространился слух, что население ногайской и сибирской дорог готовит лошадей и исправляет оружие. Услышав об этом, мещеряк мулла Абдула Мягзалдин (он же Батырша) отправился в Исетскую провинцию в деревню старшины Муселима, в которой «напредь сего при науках был». Получивши образование в Каинской волости в деревне муллы Ильша и потом продолжая заниматься изучением основ магометанской религии, Батырша считался одним из ученейших мулл в Башкирии. Живя в разных деревнях, он обучал детей, совершал богослужение и поучал своих соотечественников, «дабы они повелению Божескому повиновались и исполняли его, ибо нас из небытия в бытие сотворил; также и законоведца нашего пророка заповеди содержали и учеников его завещаниям послушны были». Проповеди Батырши доставили ему известность, и большинство мулл, не решаясь вступать с ним в спор, благоговели перед его ученостью.
Прибытие Батырши в Муселимову деревню было событием, и башкирцы толпами стекались, чтобы посмотреть на проповедника. Муселим устроил угощение и праздник для многочисленных гостей. Народ и муллы стали перед Батыршей на колени «и кому что потребно было от божественного писания спрашивали, и я бедный, — говорил Батырша20, — по своей науке сколько знаю ответствие чинил, чем они довольны явились».
По окончании поучения подали кумыс, и компания развеселилась. На сцену явились политические и общественные вопросы. Полупьяные гости вспоминали обиды и притеснения начальства и говорили, что, кроме Бога, ни на кого надежды не имеют.
— Соль брать из своих озер и зверей бить нам запрещено, — говорили башкирцы. — Русские свойственников наших, от веры отвратя крестили, наши дома разорили. От командиров и генералов никакой милости нам нет, и неизреченные тягости и затруднения при нынешней государыне воспоследовали, и более терпеть уже невозможно.
— Бывает ли хуже того, — спрашивали собравшиеся друг друга, — когда людей в «сущую веру» верующих в неверующую веру обращают? Что бы было, если бы наши мусульмане нескольких российских людей силой в закон свой обратили и церкви их разорили?
— Когда подданных рабов утесняют, — говорили башкирцы, — никакого добра быть не может. Когда государынина милость до рабов не ровна, и злодеи по винам их штрафованы не будут, а иноверным рабам милостивого призрения не будет, то впредь ожидать нам нечего и таким худым поступкам когда-нибудь конец да будет.
— Нападки и утеснения, — говорили более благоразумные и старики, — не от государыни, а от командиров и генералов чинятся. Видите вы, что сей диавол и зломысленный генерал [Неплюев], желая государыни прибыль чинить, в милость прийти и великий чин себе получить, под командой своей находящихся всякими мерами отягощает, не склонных [принять христианство] склонными пишет и по принуждению тамги прикладывать велит. О нашем народе он государыню в худое размышление приводит и своей глупостью на государыню злое имя налагает. Он воров правыми делает, правых — ворами, нежелающих — желающими и так государыне доносит.
— Мы государыни не злословим, — говорили собеседники, — и со стороны государыни нашей ни о каком озлоблении к нам не слыхано. Она правосудна, но правосудие от нее не отошло и к нам не пришло.
— Нашим людям ногайской дороги всех труднее, ибо генерал и мурза (А. Тевкелев) вблизи Оренбурга находящихся башкирцев мучили, все лето заставляя возить на свои дачи бревна, дрань и лубье.
Башкирцы думали, как бы им избавиться от притеснений и довести о них до сведения государыни, и решили, что одно только восстание может обратить на них внимание правительства21.
— Станем и мы веру их ругать, — говорили они, — в свою обращать и имения их грабить. Слух об этом и о причине дел наших дойдет до государыни, и тогда рассмотрение с правосудием учинено будет.
Наслышавшись таких речей, Батырша отправился в деревню Салчугут, куда на свидание с ним съехалось также от 60 до 70 человек. Здесь он увидел тоже всеобщее недовольство и потому, возвратившись домой, стал думать, как бы вывести народ из такого положения и довести до сведения государыни об истинном положении дел. Отправить депутацию в Петербург считалось делом невозможным: надо было истратить много денег и достать паспорты, которых начальство не даст. Пример тому был перед глазами: когда на мещеряков было наложено по 25 коп. дани, то они хотели ехать просить государыню сложить с них этот налог. Выбранные ими депутаты были переловлены и наказаны, а все мещеряки оставлены в подозрении, как люди бунтующие. То же самое было бы и с башкирцами.
Сознавая это и не зная, еще как помочь горю, Батырша, по его словам, начал с того, что перестал поучать народ повиноваться властям, хотя и не проповедовал открытого восстания. Между тем приезжавшие к нему с разных концов Башкирии для разъяснения религиозных вопросов и споров по разделу имения привозили известия, что население настолько возбуждено, что готовит оружие. Однажды приехал к нему из-под Оренбурга каргалинский мулла Абдюсет, который также заявил, что и у них башкирцы готовят оружие.
— Какие у вас еще вести есть? — спросил его Батырша.
— Ехавши из Оренбурга, — отвечал мулла, — по казанской дороге спрашивал мещеряков, в каком состоянии находятся, и на то отвечали они мне, что которая сторона сильнее будет, той и держаться будем.
— А старшины ваши в каком состоянии находятся, знаешь ли?
— О состоянии и мнении народном не знаю, только от своей деревни людей слышал, что старшина Сулейман говорил: ежели к лесу и степям находящиеся народы соединясь восстанут, то нам с ними не соединиться невозможно будет.
— Сам не говори ни о чем, — просил Батырша муллу, — других людей разговоры со вниманием слушай, и какое известие услышишь, с крайней поспешностью мне объяви.
Отпустив домой муллу, Батырша поехал опять к старшине Муселиму.
— День за день добро ли умножается или зло? — спрашивал Батырша старшину.
— О чем ты спрашиваешь, — отвечал Муселим, — самому тебе известно, что от мучения неверных затылок у меня переломился; чтобы Бог и у них затылок изломал и упование их пресек. Из команды моей и из деревни Салчугут многих людей с женами и детьми коварством и страхом от закона отвратили и разорили. Я состарился и силу мою истратил, служа повелениям государевым; исполняя указы, единоверных моих кровь пролил и живота лишил, а напоследок, со стороны неверных, нападки не только не прекращены, но умножились.
«Потом, — показывал Батырша, — того же лета, в осеннее время и зимой со всех сторон приезжие, отъезжие и мимоезжие некоторые люди, ради свидания, ко мне приходили; и таким образом у приходящих ко мне людей у каждого спрашивал, и они говорили, что все готовы, и в будущее лето, когда зеленая трава будет, накормя лошадей, на кони сесть намерены; также, что между мещеряков слух носится, что когда окольные башкирцы на коней сядут, то и они готовы будут».
Будучи в селении Орта, Оранской волости, Батырша слышал, что жители учатся стрелять, что они приобрели большую опытность в стрельбе из лука и умеют бегать на лыжах так шибко, что самая легкая лошадь догнать их не может.
— Наши так мужественны, — рассказывали Батырше, — что когда в прошлых годах в Гаинскую волость приходило до тысячи человек русского войска, и телегами окружась, яко в крепости стояло, то наших четыреста человек гаинцев стрелами и копьями крепость эту взяли, всех русских побили и пушками их овладели.
Рассказчики уверяли, что в будущее лето без сражения с русскими не обойдется. В марте 1755 года к Батырше приехал с ногайской дороги, из Кинчатской волости, посланный с письмом, в котором предлагалось, «чтобы люди по должности своего закона о возвышении веры душой и имением старание прилагали и ради закона Божия разжигались и дрались, и тем закон свой исполняли и повеления пророка». В письме прибавлялось, что все знатные люди о том старание имеют.
— Не видно, кем писано письмо, — заметил Батырша посланному, — кто дал тебе его?
— Мулла наш с писарем два раза в Оренбург ездили, — отвечал посланный, — и по приезде сие письмо дали для передачи вам, но не объявили мне, от кого оно писано, только сказали, что по прочтении он скоро сам спознать может.
Батырша не мог, однако же, догадаться и видел только, что оно написано кем-то из ученых людей. Письмо это произвело на него большое впечатление, и, мечтая давно быть в числе избавителей народа от притеснений, Батырша решился стать во главе народного движения. Он написал воззвание, в котором подробно изложил все притеснения, которые несут магометане, и укорял тех, которые, отступив от веры отцов, приняли христианство и стали сторонниками русских. Сожалея о таком раздвоении нации, Батырша предсказывал погибель башкирскому народу.
«Какое благо, — спрашивал он в своем воззвании22, — и какой плод может быть в том народе, который между собой не имеет союза, но гибели своей сам причиной? Какой покой и какое благоденствие тот народ получит, который пребывает между неверными жилищами и имеет поставленных над собой нечестивых старшин, верность являющих неверным, и оставя своих законных правоверных судей и ученых людей, требует суда от тех нечестивцев?..
Всем вам верным, исповедующим единого Бога, советую от вышеописанных дел и непотребных действ отстать, т. е. с неверными россиянами в согласии не быть, правоверных не разорять и кровь их не проливать, имения не грабить и самих в плен и слуги не имать. Неверным россиянам головами вашими во всякой службе, т. е. лопатничей работе не быть и им, неверным, городов не строить, их от жила до жила и от города до города на подводах ваших не возить, ясака и фуража не давать и на землях и водах, искони дедами и отцами вашими владеемых, им, неверным, города, крепости и заводы строить воли не давать и в других службах им не находиться; к поднятию руки им, неверным, способа не давать и правоверный народ от бесчисленных обид и налогов защищать; правой вере нашей день от дня померцать и хулить не допускать. А о прежнем своем в том прегрешении принесите ваше покаяние и тем испросите оставление [грехов] и возымейте надежду на истинного великого Бога, который щедр и милостив, и может нам, правоверным, во славу и возвышение веры нашей, изрядных над нами духовных опекунов определить, а имеющихся у нас, поставленных от неверных, нечестивых старшин, из среды нас извергнуть и нам благословение, благодать, помощь и силу дать и день от дня правую нашу веру укрепить.
Вы, други мои верные, чистую веру к Богу имеющие, старайтесь, старайтесь и старайтесь; военных лошадей и оружие приготовляйте; сабли, копья, луки, стрелы и всякие к тому принадлежности, по возможности своей, припасайте и Божию повелению повинуйтеся.
Попрося помощи и положа на него надежду нашу и упование, и представя ему ходатая, избранного пророка Магомета, оных неверных россиян разорять начнемте и их из земли своей изженем и сгубимте. В жилищах своих мечети и училища построим и к укреплению правой нашей веры попечемся, ибо в Казанской губернии из бедных наших [магометан] Казанского, Симбирского и Свияжского уездов 5000 или более человек от насилия и обид их, неверных, веру восприяли, токмо из них некоторые оную притворно имеют, а сердцем нашу веру держат. Они ждут, когда правоверные над ними, неверными, руку подымут, тогда и они, за ту же нашу правду головы положить и души испустить не оставят».
Стараясь доказать, что цель русских состоит в том, чтобы уничтожить магометанство, построить города и крепости на землях башкирцев и киргиз-кайсаков, Батырша уверял своих единоплеменников, что для более легкого достижения цели русское правительство будет стараться произвести междоусобную вражду башкирцев с киргизами. Прося не вдаваться в обман, Батырша уговаривал не жалеть жизни и имущества для защиты религии и родины.
«Вы, верующие, — писал он, — не страшитесь, что нас, правоверных, мало, а их, россиян, много и что мы против их восстать не можем. Извольте знать и ведать, что я, Абдулла-Мягзалдин, всех четырех дорог народа правоверного состояние и тайность разведал и познал; с некоторыми попечительными учеными, смышлеными и подлыми людьми [простым народом] советовал, и, ус-ловясь, срок предположили, чтоб в сем 1755 году после праздника и разговенья нашего, т. е. июля 1-го числа, восстать, и последуя стезям пророка нашего, повинуясь повелению Божию, устроя себя в военном оружии, их, неверных россиян, разорить во славу Бога и возлюбленного его пророка приступимте, ибо во все стороны письма и вести от нас разосланы, чтобы к вышеупомянутому назначенному дню изготовились и выезжали».
Башкирцы стали готовиться к восстанию, причем у многих являлся вопрос: кто будет руководить этим движением? Люди более опытные сознавали, что для успеха дела необходимо избрать одного общего начальника, уполномочить его и повиноваться ему. Они обращались за советом к Батырше, спрашивали его мнения.
«Ваше высокое попечение слыша, весьма радуемся, — говорилось в одном письме23. — Даруй истинный Боже, чтобы ваше попечение и старание по согласию с успехом произошло. С ними, проклятыми неверными, давно брань чинить надобно было, ибо они обещание свое нарушили и по причине того нас, правоверных, по-прежнему в благополучии не содержали, а мы от них к избавлению, аще Бог восхочет, помощь получим.
В 1168 году [1755] российской государыни от правителей духовных прислан таков указ, чтобы весь наш народ от правоверия извергнуть, башкирцев, мещеряков и прочие народы к заводским работам приписать, да прочие кроме сих материй, слышанные многие речи есть...
Только над нами, правоверными, надобен властитель таков, который бы был пополнен законным искусством, а ежели такого не будет, то как народы в послушание приведем? Ибо некоторые нечестивые, препятствуя сему, могут им, неверным, разгласить, а некоторые восхотят и мир учинить, и тако то дело рассеется. Посему надо в собрании присягу дать, да и к властителю тому войска тысяч до двенадцати и более припасать и тех являющихся нам противников и им, неверным, разгласителей прижать; самим идти и находиться в страшных [крепких?] местах, к чему вскорости и собираться в надобные места надлежит, дабы не быть в таком же состоянии, в каком в минувших годах были, ибо в минувших годах некоторые примирились, а некоторые и не мирились. Однако же они [русские] примирившихся купно и с не примирившимися погубили и для того с ними, неверными, в миру [в согласии] пользы получить не можно, а надобно с ними, аще Бог восхочет, до воскресения мертвых брань иметь».
Опасаясь несогласий и зная, что не только среди магометанского населения края, но и среди самих башкирцев есть лица, преданные русскому правительству и не разделяющие мысли о необходимости и пользе восстания, Батырша советовал приезжавшим к нему отложить срок, им же самим назначенный, и не начинать неприязненных действий до его уведомления.
— Пока потерпите, — говорил он, — я поеду в Оренбург, наведаюсь о тамошних поведениях и тогда сношения с вами возымей.
По дороге в Оренбург Батырша узнал, что башкирцы ногайской дороги не послушали его советов, убили всех присланных от Кабинета для отыскания глины на фарфоровый завод и восстали против русских властей. Встретив двух башкирцев Бурзенской волости, Батырша расспрашивал их о подробностях восстания.
— У нас, — говорил он, — такой слух есть, что ваш бурзенский народ весь разбежался, а вы как остались?
— Воры разбежались, а мы остались, — отвечали башкирцы.
— Ворами вы называете тех, которые, вас обокрав, бежали?
— Нет, они ничего не крали, но, ослушавшись повелений государыни, бежали.
— От какого государева повеления бежали? — спрашивал Батырша.
— Заводские командиры имение наше разграбили и над землями и водами, которыми мы владели, власть нашу отняли, жен и дочерей при глазах наших насиловали. Не стерпев таких мучительств, наши убили командира с товарищами и бежали.
Батырша укорял собеседников за то, что они называют таких людей ворами.
— Разве было, — спрашивал он, — повеление государево насиловать жен? Бороды ваши поседели, а умом вы слабы и в словах ваших непристойны.
— Приятель наш мулла, — отвечали они, — с тобой говорить опасение имели, но теперь познали, что в тебе есть рассуждение и от тебя таить непристойно. Неоднократно народ наш о нападках того завода командира с жалобой к дьяволу мурзе (генерал-майору Тевкелеву) и генералу (Неплюеву) ездили, но никакой пользы не получили. И какую можем получить от них пользу, когда они всех живущих возле Оренбурга людей на своих работах замучили. Таким образом оставя, подобно раю, хорошие земли и воды, отцов и дедов наших, народ, испугавшись, принужден был бежать.
— Оставшиеся люди ваши в каком ныне рассуждении находятся?
— Господь знает! Ежели народ восстанет, то и мы к нему пристанем, а если не восстанет, то все-таки нам не восстать невозможно будет, потому что друг на друга говорить станут и через то многие пойманы и истреблены будут.
В Оренбурге Батырша виделся с ахуном Ибраимом, который также выражал печаль о притеснениях, делаемых мусульманам. Настроенный таким образом, Батырша возвратился домой, и скоро к нему явились депутаты из Кайлинской волости Казанской дороги с просьбой о помощи.
— Некоторые люди приказали вас просить, — говорили они, — ради усиления прислать нам мещеряков.
— Возвратитесь домой, — отвечал Батырша, — и будьте готовы; несколько людей пришлем.
Разослав посланных по мещерякским деревням, Батырша призывал к себе от каждой по представителю.
— Вы призваны затем, — говорил он, — чтобы, сев на хороших лошадей, ехали в Кайлинскую волость, повидались там с муллой, а затем, собрав народ и посадя его на кони, с собой привели. Соединясь со всеми мусульманами и уповая на Бога, на неверных, которые наших мусульман притесняли, нападение учините и веру нашу возвысить постарайтесь.
— За веру нашу, — отвечали собравшиеся, — души полагать будем и, домой возвратившись, к тому приготовляться станем.
Восстание быстро распространилось по всей Башкирии, и вооруженные шайки напали одновременно на несколько крепостей и заводов. Грабя и разоряя все русское, башкирцы страшно свирепствовали: они резали на куски тело каждого несчастного, попавшегося в их руки. Окружив близ Зелаирской крепости отряд капитана Шкапского, башкирцы уничтожили его до одного человека так, что когда пришла помощь, то на поле сражения было найдено только несколько раненых лошадей, тела убитых и зверски замученных людей.
Оренбургский губернатор Неплюев был поставлен в крайне затруднительное положение: войск, свободных для действий, у него не было, и первое время он принужден был ограничиться обороной. В Оренбургской губернии было тогда лишь несколько гарнизонных и ландмилицких полков, разбросанных по 42 крепостям и такого же числа редутам, составлявшим пограничную оборонительную линию от Каспийского моря и до Сибири, на протяжении 1800 верст. Предыдущие волнения принудили губернатора поставить часть войск на частные заводы, для их охранения, и теперь тронуть эти войска не представлялось никакой возможности.
Будучи в таком положении, Неплюев приказал выслать немедленно с Яика 1500 казаков, собрал 650 крещеных калмыков и 450 оренбургских казаков. «Калмыки же некрещеные, как Правительствующему сенату известно, — доносил он24, — такого состояния, что ежели их в самую Башкирь ввесть, то уже и к не поколебавшимся от продерзостей невозможно будет их удержать. Итак, неудобно их инаково употреблять, как токмо в таком случае, когда б которых людей без разбору искоренять или бы против какой отдельной бунтовщичей партии действовать».
Присоединив кавалерию к трем полкам, собранным из внутренних крепостей, Неплюев сформировал несколько отрядов и отправил их на усмирение башкирцев с приказанием не щадить ни людей, ни жилищ их, для внушения страха и уничтожения восстания в самом его начале. Полкам Азовскому и Астраханскому драгунским губернатор приказал подвинуться к Мензелинску, а мещерякским старшинам с их подвластными идти внутрь Башкирии и усмирять восставших25.
Узнав об этом, Батырша хотел склонить на свою сторону влиятельного мещерякского старшину Яныша, но долго опасался вступить с ним в разговор. Яныш был не расположен к Батырше за то, что последний был выбран ахуном помимо желания старшины. Человек дурной нравственности, Яныш, по показанию Батырши, «никогда Богу не наливался; каждый год с своими сотниками не по очереди людей в поход писал, которые должны были откупаться; вора не судил, истца мириться принуждал; где б ни увидал красивую женщину, насильством блуд чинил; бил людей, которые не хотели идти к нему на суд, а требовали суда ахунов и мулл, судящих по книгам; если кого надобно было отослать к муллам, то приказывал последним решать дело так, как ему хотелось». Такому человеку проповедь Батырши была непригодна, и лишь только Яныш получил приказание Неплюева двинуться против башкирцев, он стал собираться в поход. Попытки Батырши отклонить его от действия против единоверцев оказались тщетными.
— Самим вам известно, — говорил Батырша, — что от злых россиян мусульмане разными бедствиями отягчены и в вере, и в светском житии. Несчастный народ как птицы, испугавшись кречета, отлететь изготовились. Сожалея тех бедных мусульман, не имеешь ли чего к пользе веры посоветовать, чтобы неверным ответ дать и их от злых нападков отвратить?
— Все знаю, — отвечал Яныш, — нападки день ото дня умножаются: до сих пор даром или за малые деньги можно было доставать деготь, который для выделки кож употребляли; теперь запретили употреблять деготь, велели из городов рыбий жир брать и вместо двух рублей двадцать издерживаем. Слух носится, что из правоверных держав должно прибыть войско: тогда и сделаем дело.
— От кого слышал?
— Говорили, — отвечал Яныш. — Ежели Бог оное упование наше исполнит, то что ни есть учиним. Токмо ежели со здешними малыми мусульманами восстать, то, подобным песку, множеству неверных войск отпор дать не можем. Все тягости на нас (мещеряков) лягут; башкирцам же ничего не будет, ибо они тотчас с женами и дочерьми, взяв с собой на год провизии, сядут на лошадей и как ветер перелетят.
— Ежели около нас находящиеся, — продолжал Батырша, — степные и к лесам живущие башкирцы за веру восстанут, то одни мы, мещеряки, хотя и останемся, но из жилища нашего выйти способа не сыщем и драться с многолюдными мусульманами не можем и кровь проливать за справедливость в книгах наших ре-гула не сыщем.
— Если мусульмане усилятся и других стран войска прибудут, то мы соединимся с ними; а теперь какая нужда, лучше подождать.
Батырша укорял Яныша в неверии и назвал его лисицей, виляющей хвостом.
— Когда притеснения чинятся, — говорил он, — то потребно нам, сходственно с единоверцами, прилагать старание к возвышению веры нашей.
— Наставления твои, — отвечал Яныш, — по справедливости непротивны, и никакого сомнения в них нет как с книгами, так и с разумом, но у старых людей есть пословица, которая с книгами несходна. Я тебе говорю, потерпи потому, что по тем твоим наставлениям в дело вступить нам еще рано; безвременное дело непристойно бывает. Ты своих речей народу не разглашай, ибо народ, что мухи, в которую сторону ветер подует, туда и летят.
Батырша не утерпел; он продолжал рассылать свои воззвания, и в Оренбурге скоро узнали, что он главный агитатор восстания. Неплюев обещал выдать тысячу рублей тому, кто доставит Батыршу живого, и, зная, что башкирцы возлагают большую надежду на помощь киргизов, он сам составил и отправил к ним листы от имени оренбургского ахуна, уважаемого киргизами. В разосланных листах говорилось, что хотя защита магометанства весьма похвальна и пишущий радуется подвигу своих единоверцев, но как башкирцы народ вероломный, то весьма опасно, чтобы, получивши помощь от киргизов, они не обратились потом на них. «Таковые листы, — пишет Неплюев26, — посланный мной иногда нарочно обронивал, а иногда по дружбе и отдавал в руки, и хотя сие средство, употребленное мной, в старшинах и хане и имело желаемое действие, но вообще в народе не произвело успеха; ибо тот киргизский народ, будучи кочевой и степной, ко всякому воровству и грабительству наклонный, не внимал никаким увещаниям, а пользовался сим случаем, чтоб наживаться». К башкирцам было также отправлено воззвание с требованием прекратить бунт, и послано письмо того же духовного лица. В письме этом говорилось, что Батырша прельститель и нарушитель их покоя; что религиозное восстание без согласия всего духовенства противно Корану и что потому всех восставших ожидает одна гибель. Многие последовали этому совету, и среди народа произошло разногласие, доходившее до споров, вражды и даже неприязненных действий. В таком положении башкирцы не могли противиться регулярным войскам и огромными толпами бежали за реку Яик (Урал) к киргизам. Они переправлялись через реку, где только было возможно: у Магнитной, Кизильской и Зелаирской крепостей. Высланные команды перехватывали их на переправах, но башкирцы, кидая жен, детей, раненых и убитых, уходили в глубь киргизских степей. В несколько дней их ушло до 50 тысяч душ. Неплюев требовал, чтобы киргизы выдали бежавших мужского пола, а жен, дочерей и все имение бежавших взяли бы себе. Киргизы воспользовались таким разрешением, и между двумя племенами произошло кровавое столкновение; обе стороны потеряли много убитых, и часть башкирцев стала возвращаться в свои жилища. Их велено было пропускать без затруднения, чтобы, возвратившись домой, могли рассказать, какую надежду можно возлагать на киргизов. Обиженные башкирцы прислали депутатов к Неплюеву с заявлением покорности и с просьбой дозволить им отомстить киргизам. Оренбургский губернатор не изъявил на то своего согласия, но переводчики, по указанию самого Неплюева, внушили депутатам, что губернатору нельзя согласиться, а если они разобьют киргизов, то губернатор не будет их за то преследовать. Башкиры переправились через Яик (Урал) и стали опустошать киргизские аулы. Такой поступок, по мнению Неплюева, положил «такую вражду между теми мятежными пародами, что Россия навсегда от согласия их может быть безопасна»27.
Не все, однако же, башкирцы ушли от киргизов, и многие из них, не возвращаясь домой, разбойничали вместе с киргизами. Неплюев отправил к ним воззвание, в котором требовал возвращения в домы и обещал полное прощение, но башкирцы не возвращались. Тогда последовал манифест, по которому был положен срок для возвращения в жилища: тем, которые хищничают в Башкирии, — два месяца, а для бежавших к киргизам — шесть месяцев28. Если бы и затем башкирцы не усмирились, то Сенат в собрании 12 сентября 1755 года постановил: всех башкирцев, пойманных с оружием в руках, сечь кнутом и ссылать в работу в Рогервик; годных к службе сечь плетьми и отправлять в остзейские гарнизоны, а от 12 до 18 лет — во флот. «А малолетних от 12 лет и ниже с матерьми их, также и оставшийся женский пол, всех за надлежащим конвоем отправить в Москву в губернскую канцелярию, из которой раздать их на состоящие внутри государства фабрики; а таких малолетних же, у которых матерей нет, раздавать и другим разного чина людям, кто их взять пожелает, и быть им у тех, кому розданы будут, вечно, равно как крепостным, без положения в подушный оклад, с подтверждением, дабы как те малолетние, так и возрастные из женского пола в веру греческого исповедания приведены были». Таких женщин и детей было отправлено в Москву более тысячи душ. Но, несмотря на это и на то, что главный их проповедник Батырша бежал и потом был пойман29, башкирцы возвращались в свои дома весьма медленно и неохотно, так что правительство принуждено было отсрочить наказание невозвратившимся. В манифесте 8 марта 1756 года30 было объявлено, что будут прощены все те башкирцы, которые возвратятся в свои дома до 1 января 1757 года. Башкирцы возвращались понемногу, но не могли примириться с своим положением. Они нападали отдельными партиями на горные заводы, останавливали работы, не допускали размежевание земель, отгоняли скот и лошадей, поджигали окрестные строения и проч. Заводчики жаловались правительству и возводили на башкирцев невозможные преступления, будто бы они «кругом заводов пускают пожары, на заводы и рудники наводят волшебные дымы, от чего происходит смертельный воздух, так что на Авзяно-Петровском заводе почти все больны, а немалое число и померло»31.
Все эти беспорядки не мешали, однако же, русским промышленникам захватывать вновь башкирские земли, богатые рудами, и строить на них заводы. Так содержатель медных и железных заводов Иван Твердышев, с товарищем своим Иваном Мясниковым, захватили землю, принадлежавшую башкирцу Юлаю, впоследствии деятельному пособнику Пугачева, и построили на ней завод. Поступок этот был представлен императрице как заслуживающий поощрения. В 1758 году Сенат доложил императрице, что Твердышев и Мясников первые начали строить заводы в пустых и диких местах, внутри самой Башкирии, «не взирая на страх от башкирских волнений». По словам Сената, Твердышев доставил великую прибыль государству и при заводах своих для безопасности от неприятеля построил крепости, снабдил их оружием и порохом и «все это сделал собственным иждивением, не требуя приписки крестьян, без которых почти ни один из прежних заводчиков обойтись не мог». За столь похвальные поступки Твердышев был исключен из податного состояния и произведен прямо в коллежские асессоры.
Такая награда послужила поощрением для многих, и башкирские земли стали захватываться более и более. Туземное население относилось к этому крайне враждебно и, не будучи в силах противиться открыто, ожидало лучших времен и удобного случая.
— Ныне женский пол государствует, — говорили башкирцы, — и потому надо иметь терпение. Слух такой носится, что на государственный престол мужеский пол возведен будет, и в то время какой ни есть милости просить постараемся.
Лаская себя такой мыслью, население жило надеждами, когда в 1763 году, в селе Спас-Чесноковке, получено было известие, что Петр III жив. Священник и дьячок Федоровы отслужили молебен за чудесное спасение государя, и весть об этом быстро распространилась во все стороны. Башкирцы, мещеряки и все мусульманское население встрепенулось и с нетерпением ожидало появления государя. Оно было уверено, что со вступлением на престол «мужского пола» будут уничтожены те беспорядки и пороки, которые присущи были администрации и обществу того времени.
Примечания
1. В Казанской провинции были города: Уржум, Мензелинск, Лаишев, Старо- и Ново-Шешминск. Безуездные, уничтоженные по указу 11 октября 1766 г.: Билярск, Заинек, Арск, Маинск, Малмыж, Тетюши, Тиинск и Алат.
2. В Свияжской — Чебоксары, Цивильск, Козьмодемьянск, Яранск, Царевококшайск и упраздненные Царевосанчур, Кокшайск и Василь.
3. В Пензенской — Саранск, Петровск и уничтоженный Мокшанск.
4. В Симбирской — Сызрань и Самара.
5. В Вятской — Слободской, Котельничий, Орлов; упраздненные Кайгородок и Шестаков.
6. В Пермской — Соликамск и упраздненный Чердынь.
7. Так, в окрестностях Оренбурга жило 1094 чел. мужского пола оренбургских казаков. По реке Яику (Уралу) жили казаки: бердинские (103 чел. муж. пола), орские (50 чел.), ильинские (24 чел.), верхнеозерные (50 чел.), черноречинские (50 чел.), татищевские (50 чел.), нижнеозерные (89 чел.), рассыпные (50 чел.). По реке Самаре: переволоцкие (50 чел.), новосергиевские (50 чел.), сорочинские (50 чел.), тоцкие (50 чел.), бузулукские (50 чел.), борские (50 чел.), красносамарские (50 чел.), мочинские (100 чел.), алексеевские (100 чел.), самарские (100 чел.) и ставропольские (50 чел.). В Уфимской провинции: уфимские (150 чел.), нагайбакские (600 чел.), табынские (100 чел.), красноуфимские (300 чел.), елдятские (100 чел.). В Исетской провинции: челябинские (403 чел.), миасские (200 чел.), эткульские (350 чел.), уйские (80 чел.), чебаркульские (300 чел.), санарские (50 чел.), коельские (124 чел.), кичигинские (94 чел.), еманжелинские (55 чел.) и чистоозерские (31 чел.). Казаки поселены были со всеми семействами, и здесь приведена только численность казаков, находившихся на службе (См. экстракт казачьему войску, представленный графом Д.И. Паниным Г.А. Потемкину, при письме от 18 июля 1775 г., за № 476 // Московский архив Главного штаба, оп. 194, св. 7).
8. Самарская линия, или дистанция, состояла из крепостей: Красносамарской, Борской, Ольшанской, Бузулукской, Тоцкой, Сорочинской и Новосергиевской.
9. Сакмарская линия — из крепостей: Пречистенской и Воздвиженской.
10. Нижне-Яицкая линия — из крепостей: Чернореченской, Татищевой, Нижне-Озерной и Рассыпной.
11. Красногорская — из крепостей: Красногорской, Озерной, Ильинской и Губерлинской.
12. Орская — из крепостей: Орской, Таналыцкой, Уртазымской, Кизильской и Магнитной.
13. Верхне-Яицкая линия — из крепостей: Карагайской, Петропавловской, Степной и Подгорного редута.
14. Верхне-Уйская — из крепостей: Уклы-Карагайской, Петропавловской и Степной.
15. Нижне-Уйская — из крепостей: Троицкой, Каракульской, Круто-Ярской, Усть-Уйской и Звериноголовской.
16. См. «Оренбургскую топографию» Рычкова и «Экстракт исторический о Башкирском народе» // Рукопись Императорской публичной библиотеки, F. IV, № 44.
17. В том числе 2082 женщины были отправлены внутрь России на поселение и розданы помещикам.
18. «Оренбургская топография» и «Экстракт о Башкирском народе» Рычкова // Рукопись Императорской публичной библиотеки, Е. IV, № 44.
19. Гос. архив, VII, д. № 1781.
20. Гос. архив, VII, д. № 1781.
21. Показание Батырши // Гос. архив, VII, д. № 1781.
22. Гос. архив, VII, д. № 1781.
23. Перевод татарского письма к Батырше от неизвестного лица // Гос. архив, VII, д. № 1781.
24. В рапорте Сенату от 26 августа 1755 г.
25. Рапорт Неплюева Сенату от 17 сентября 1755 г. // Гос. архив, VII, д. № 1781; См. также: Соловьев С.М. История России, т. XXIII, с. 295.
26. В своих записках // Отечественные записки, 1825, ч. XXIV, с. 273; Русский архив, 1871, т. I, с. 674.
27. Записки Неплюева // Отечественные записки, 1825, ч. XXIV, с. 286.
28. Манифест от 1 сентября 1755 г. // Гос. архив, VII, д. № 1781.
29. Вскоре после объявления Неплюевым награды за поимку Батырши он получил письмо, в котором его просили поберечь свою голову и знать, что для его поимки посланы особые команды. Батырша с несколькими сообщниками бежал в лес, где и скрывался десять дней; потом перешел в лес черемисский. Проскитавшись таким образом несколько месяцев, он решился выйти и пробраться в Петербург, чтобы донести самой государыне о нуждах, претерпеваемых народом. Пробравшись в Казанский уезд, Батырша всю зиму прожил подаянием и скрывался в яме. С наступлением лета он вышел из леса и в деревне Юзяке, принадлежавшей мещерякскому старшине Сулейману Деваеву, был пойман. Объявив за собою «слово и дело», Батырша просил отправить его в Уфу. Сенат приказал отправить его в Тайную канцелярию. По дороге Батырша заболел и был остановлен в Москве. На все вопросы он отвечал, что, кроме ее величества, никому ничего не скажет. Канцелярия тайных разыскных дел объявила ему, что императрица принять его не может, а чтобы он написал ей обо всех имеющихся секретах. Батырша изъявил согласие, но просил обер-секретаря Хрущова побожиться в том, что запечатанный им конверт никто не распечатает, кроме государыни. По составлении своего показания Батырша был отправлен в Петербург, где и объявил, что желает видеть православного священника и с ним поговорить о христианском законе. Если он усмотрит, что «закон христианский правильнее магометанской веры, которую он совершенно знает, то, оставя магометанскую веру, со всеусердием примет он веру христианскую и желает умереть в православной вере». Такое заявление не спасло его от наказания. К нему был посылаем несколько раз ключарь Петропавловского собора Стефан Левицкий, но о результатах их бесед нам ничего не известно. Известно только, что в половине 1757 года Батырша был отправлен в Шлиссельбургскую крепость, где и оставался до 24 июля 1762 года. В этот день комендант полковник Бередников донес, что скованный по рукам и ногам Батырша, воспользовавшись тем, что приставленный к нему часовой заснул, пытался ночью освободиться из тюрьмы. «Оный колодник взял принесенный солдатом Хомутовым топор, поодиночке у капрала Никитина тем топором голову разрубил надвое; у солдата Хомутова головы левую сторону разрубил и правый висок проломил; у Лазарева в двух местах брюхо пропорото; у Епифанова, который был на часах, в двух местах голову разрубил же. Оный же колодник Батырша и сам умер без всяких язв и побой(?)». Сенат приказал зарыть Батыршу за крепостью в яму.
30. Гос. архив, VII, д. № 1781.
31. Соловьев С.М. История России, т. XXIV, с. 171.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |