2 февраля 1771 года капитан Дурново прибыл в Яицкий городок, но не нашел там генерал-майора Давыдова, занятого в Оренбурге отправлением отрядов в погоню за калмыками, откочевавшими из наших пределов с целью перейти во власть Китая.
Не желая, однако же, оставаться в бездействии, Дурново запретил старшинам производить дела по разбору жалоб и обязал их подпиской, что они будут заниматься только обыкновенными канцелярскими делами1.
Мера эта, лишавшая старшин возможности притеснять челобитчиков и отнимавшая у них всякую власть, понравилась казакам, и они просили Дурново о скорейшем исполнении данного ему указа, но он отвечал, что один сделать этого не может, а должен дождаться прибытия генерал-майора Давыдова, вместе с которым ему велено произвести следствие2. Только из этого заявления войско узнало о Давыдове и, не ведая, по чьему распоряжению он назначен, так как указ императрицы был написан на имя одного Дурново, решило, что Давыдов командирован по просьбе старшин и, конечно, будет держать их сторону.
С неудовольствием узнали казаки о приезде Давыдова в Яицкий городок и с предубеждением смотрели на все его действия. Неохотно шли они в круг слушать присланный Давыдову указ Военной коллегии, но когда, выслушав его, узнали, что велено отрешить от присутствия старшин, взыскать с них положенный штраф и удержанное ими у казаков жалованье, то временно успокоились, хоть и ненадолго, потому что комиссия, по их мнению, повела дело не так, как бы следовало, и не согласно с данными указами. Члены комиссии начали с того, что предложили присутствующим в войсковой канцелярии вопросные пункты, по которым оказалось, что положенный от Военной коллегии штраф старшины Суетин и Митрясов заплатили, а остальные еще не заплатили, потому что по резолюции коллегии велено было «взыскать штраф с такой предосторожностью, чтоб от единовременного взыскания в бедность и неимущество прийти не могли, и расположить то взыскание, смотря каждого имущество, по срокам». Следуемое войску жалованье и деньги за провиант за первые пять лет, по показанию старшин, «были зачтены в откупы, а за два года из наличных больше половины в жалованье роздано, а остальное казаки по упрямству не берут». Рыбу ловить и сено косить никогда запрещаемо не было. В заключение старшины в приходе и расходе денежной суммы представили шнуровые книги, начиная с 1766 года.
Заявление старшин не могло быть ни опровергнуто, ни утверждено без показаний челобитчиков, не могло быть также, без показаний самих казаков, определено и то обстоятельство, в состоянии ли не заплатившие еще штрафа старшины внести его и в какое время. Поэтому Давыдов и Дурново, согласно высочайшему повелению, потребовали от войска доверенных для проверки как книг, так и показаний старшин. Видя в этом требовании уничтожение результатов следствия, произведенного Потаповым, войско отказалось произвести выбор и после долгих настояний и собранных несколько раз кругов согласилось наконец на требование, но с тем, чтобы старшины Митрясов, Суетин и Пономарев, как ответчики, были отрешены от присутствия в войсковой канцелярии, а на место их были бы выбраны войском другие лица. «А как по справке оказалося, — доносил Дурново3, — что присутствующие в войсковой канцелярии старшины положенный на них штраф заплатили и в приход оный в 1766 и 1767 годах в книгах действительно записан», то комиссия, без точного исследования, не признала возможным отрешить старшин совсем от присутствования в войсковой канцелярии и выбрать вместо них других. Со своей стороны казаки просили со слезами Давыдова и Дурново, чтобы поступили по указу. Но «они4, не внемля просьбе, — показывали казаки, — старались больше за старшин, обходясь с ними приятельски». Таким образом на первых же порах произошло весьма крупное разногласие: следователи не сменяли старшин, а казаки отказались выбрать уполномоченных. Вслед за тем в войсковом кругу, 9 марта, было прочитано высочайшее повеление о командировании в Кизляр 500 человек казаков на смену той команды, которая там находилась уже более двух лет, и указ Военной коллегии о командировании всего Яицкого войска в погоню за бежавшими калмыками. Объявление это было принято войском с большим неудовольствием, и собиравшиеся 9, 10, 11 и 12 марта круги отличались особым шумом. Сотники и казаки непослушной стороны кричали, чтоб им было разрешено выбрать в походные атаманы простого казака Максима Выровщикова, а атаман и старшины на то не соглашались.
— Максим Выровщиков, — говорил атаман, — был в ссылке, а по грамоте Военной коллегии 1765 года велено, при наряде в службу, посылать старшин по очереди, а буде важная надобность востребует куда отменного достоинства и исправности, то, невзирая на очередь, командировать старшину по усмотрению войскового атамана, ибо до сего казаки начальников себе выбирали слабых и попустительных, которые делали единственно то, что казакам было угодно.
Пользуясь своим правом, атаман Петр Тамбовцев назначил для преследования калмыков старшину Витошнова, полковниками старшин Кадарова, Митрясова и Филимонова, а есаулов, сотников и хорунжих предоставил выбрать самому войску5. Послушные казаки командировали от себя 221 человека, а непослушные объявили наотрез, что они не пойдут ни к старшинам в команду, ни в погоню за калмыками на том основании, что будто бы казаков не велено наряжать на службу. Последнее заявление они основывали на копии с именного указа, данного Военной коллегии от 7 декабря 1770 года6, копии, представленной атаману сотником Тимофеем Севрюгиным в войсковом кругу 11 марта. В копии этой вместо слов «куда их (т. е. в легионную команду) и впредь не наряжать», было написано: «Никуда их впредь не наряжать». Чтение этой копии окончательно отклонило казаков от наряда в командировку. Отказавшись, по наущению сотника Ивана Кирпичникова, послать на смену команду в Кизляр, они требовали удаления старшин, взыскания с них штрафа и выдачи казакам жалованья за пять лет.
Видя всю невозможность исполнения данного поручения, генерал-майор Давыдов и капитан Дурново донесли о том Военной коллегии, а казаки непослушной стороны отправили в Петербург сотника Кирпичникова с 23 человеками7 в качестве депутатов для испрошения от имени всего Яицкого войска о подтверждении капитану Дурново скорейшего исполнения именного указа со всеми его последствиями8.
Перед отъездом депутаты просили выдать им паспорта, но как ни войсковая канцелярия, ни Дурново выдать их не соглашались, то казаки заручились верющим письмом от 2700 человек сотников и казаков9. Получив от 20 до 30 рублей на человека мирских денег, депутаты отправились в путь.
Выехав из Яицкого городка весной 1771 года после Пасхи, депутаты в июне прибыли в Петербург, где Кирпичников явился к графу Захару Григорьевичу Чернышеву с намерением подать челобитную на имя императрицы. Чернышев не принял прошения и толкнул ногой Кирпичникова так, что тот упал.
— Придите ко мне все, сколько вас здесь есть, — сказал грубо граф Чернышев, — тогда я прошение приму и вас отправлю.
Опасаясь быть захваченными, казаки ходили в Военную коллегию по 3 и по 5 человек и жили в Петербурге на нескольких квартирах, скрывая их даже друг от друга. Жили они в Ямской слободе и для совещаний сходились на рынке.
Отыскав удобный случай, казаки подали прошение в руки самой императрице, которая поручила своему секретарю Козьмину10 исследовать дело яицких казаков11. Исследование это, заключавшееся главнейшим образом в собирании справок и во взаимной переписке правительственных учреждений, продолжалось весьма долго, и казаки, не зная ничего о результатах своей просьбы, прожили в Петербурге с 28 июня по 6 декабря. В этот день они узнали, что их разыскивают и что Военная коллегия «дала чрез полицию приказ по всему Петербургу изыскивать их и на квартирах не держать, яко сущих злодеев». Казаки сняли с себя национальный костюм и, переодевшись в ямское платье, ходили по столице в ожидании резолюции. Деньги, данные им от войска, приходили к концу, и депутаты стали ощущать недостаток в пропитании, а между тем шесть человек из них были уже арестованы и биты плетьми. Затем пойманным обрили бороды, остригли волосы и по приказанию графа Чернышева отправили на службу в полки второй армии. Тогда, видя в вице-президенте Военной коллегии не защитника, а своего преследователя, казаки решились вновь обратиться к самой императрице, от которой они только и ожидали справедливого и милостивого решения дела, продолжавшегося уже 11 лет.
«Богу и тебе, всемилостивейшая государыня, — писали депутаты12, — всеподданнейшие рабы припадают к стопам вашим с горькими слезами. Помилуй, всемилостивейшая государыня, всех живущих на Яике, которые о тебе жизнь сообразуют и пребывают под вашим императорским покровительством! Сжальтесь, всемилостивейшая государыня, о понесенных нами бедствиях, которые вашему высокомонаршему лицу из наших горестных прошений известны, кои соделают нам и ныне нападки, в противность преподанных высокомонарших законов... Мы бесчасные, всеподданнейшие рабы, не только не имеем удовольствия, но несем бесчеловечное мучение от атамана Петра Тамбовцева и его товарищей старшин [штрафованных], коих и ныне определяет государственная Военная коллегия, а особливо граф Захар Григорьевич Чернышев...
Всеавгустейшая императрица, всемилостивейшая государыня! К освященным вашим стопам всеподданнейшие рабы припадаем со слезами, избавьте монаршим вашим милосердием от сего несносного разорения; не только пришли в упадок, но в самую нищету; ей-ей до того доведены, что мы не в состоянии продолжать вашей императорской службы, за нерешением дела одиннадцать лет и за долговременным здесь бытием. По недостатку нашему на пропитание и на прочую справу, заниманием в великих долгах себя находим. Помилуй, всемилостивейшая государыня, оборони от такого нападения атамана Тамбовцева и всех старшин и господ генералитет, штаб- и обер-офицеров; удостой нас, как прежде, при отце отечества государе Петре Великом находились под протекцией г. генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, тако и ныне усердно быть желаем у его высокографского сиятельства графа Григория Григорьевича Орлова, дабы наше Яицкое войско избавлено было от нападения, каковое высочайшее матернее милосердие предпочесть должны не иначе как дарованной нам новой жизнию».
Прошение это было написано в таком числе экземпляров, сколько было казаков в Петербурге, «для того, показывал казак Симеон Матросов, что условились между собой, что если они [Герасимов и Ерин] не успеют оной [челобитной] подать и попадут под караул, то им свой стараться подать и их из-под караула выручать».
Подавший прошение Иван Ерин был задержан, а Герасимов успел скрыться. На вопрос, где живет Герасимов, Ерин отвечал, что не знает, «но думает, что слоняется около рынка». Тогда, по приказанию императрицы, Ерин был отправлен к генерал-прокурору князю Вяземскому с тем, чтобы он допросил его о желаниях казаков13. Но прежде чем императрица могла узнать подробности всего происходящего в Яицком войске, большинство их депутатов было арестовано и отправлено в Петропавловскую крепость. Оставшиеся свободными не знали, что делать, и, наконец, Кирпичников, за отсутствием графа Григория Григорьевича Орлова, обратился к брату его Ивану Григорьевичу с просьбой о покровительстве. Братья Орловы не были сторонниками распоряжений графа Захара Чернышева и относились к ним с иронией. «Захар и Иван Чернышевы, — писал лорд Каскарт графу Рошфору14, — деятельны, тонки и хитры; способны запутать дело, но не руководить им».
Не сочувствуя графу Чернышеву и его поступкам, граф И.Г. Орлов дал Кирпичникову письмо к Дурново и советовал отправиться на Яик, не являясь в Военную коллегию15.
— С этим письмом, — прибавил граф, — вас пропустят куда хотите.
Кирпичников так и поступил: он достал копию с высочайшего указа капитану Дурново, взял с собой письмо графа Орлова и, оставив в Петербурге сотника Горохова, сам с остальными товарищами, избежавшими ареста, отправился в Яицкий городок, где в то время волнение казаков и их неудовольствие достигло крайних пределов.
Через пять дней по отправлении Давыдовым и Дурново донесения в Военную коллегию, и именно 30 марта 1771 года, писарь духовного правления Мостовщиков явился к войсковому атаману Тамбовцеву и объявил, что непослушной стороны казак Иван Яганов говорил ему, что если будет собран круг и будут командировать казаков на службу, то 500 человек захватят пушки и пороховой погреб, а 500 будут около круга в резерве и учинят нападение на атамана со старшинами, на всех согласных, на генерал-майора Давыдова и на всю регулярную команду16. Показания Мостовщикова были тотчас представлены Тамбовцевым следственной комиссии, в присутствии которой Мостовщиков подтвердил свое показание и заявил, что Яганов заперся и указал на казака Легошина, будто бы говорившего эти слова. Легошин, по обыкновению, отпирался, но после священнического увещания Яганов признался в том, что действительно слова эти он говорил. Не довольствуясь этим признанием и желая отыскать главных участников заговора, Давыдов и Дурново приступили к расспросам с пристрастием, на которых Легошин объявил, что о намерении войска говорили сотники Горохов, Герасимов, Кирпичников и Артикеев, казаки: Герасимов, Кабаев и Выровщиков и многие другие, а предприятие к тому злому намерению их было принято еще с самой Страстной недели17. Комиссия не могла произвести дальнейшего следствия, потому что большинство названных лиц находилось вместе с Кирпичниковым в Петербурге, а остальные разбежались из городка по своим хуторам.
В это время генерал Давыдов получил подтверждение Военной коллегии и ордер оренбургского губернатора о скорейшем командировании команды в Кизляр. 22 июня он собрал войсковой круг, но совершенно безуспешно. Представители казаков непослушной стороны заявили, что выбор атамана и прочих походных старшин в ту команду следует отдать на волю войска, а когда непослушные казаки потребовали, чтобы прежде командирования команды в Кизляр была произведена всему войску перепись, то Логинов просил атамана ввиду этой переписи командировку отложить до другого круга. «От чего, доносила войсковая канцелярия Военной коллегии, и больше разврат сделался, и казаки наисильнейше о переписи просить стали, а без того командировку сделать отреклись».
Военная коллегия предписала произвести следствие по этому делу, но еще до получения этого предписания генерал-майор Давыдов, будучи назначен губернатором в Белгород, 19 октября отправился к месту назначения. Вместо него был назначен из Оренбурга генерал-майор фон Траубенберг, который прибыл в Яицкий городок только 30 декабря, а до того времени «находился я, — доносил Дурново, — почти без всякого дела»18.
Вновь назначенный председатель следственной комиссии был человек решительного характера, близко знакомый со всем происходившим на Яике и недовольный казаками за то, что они не выслали в его отряд команды для преследования калмыков. Генерал-майор фон Траубенберг начал свою деятельность с того, что наказал плетьми семь человек казаков, оказавших наибольшее сопротивление в командировании команды в Кизляр, приказал обрить им бороды и, под конвоем одного сержанта и 12 рядовых, отправил в Оренбург для определения в регулярную службу. Казаки войсковой стороны решились отбить их и освободить из неволи. Верстах в 40 от городка, казаки в числе до 300 человек конных напали на конвой, «с превеликим криком», успели отбить шесть человек, а седьмого, «насилу отстреливаясь, сержант с командой удержал и привез обратно в городок»19.
Несмотря на открытое сопротивление казаков, генерал-майор Траубенберг все-таки настаивал на отправлении команды в Кизляр и собирал несколько кругов, но сотники и казаки войсковой стороны в круга не ходили, отзываясь, что они ожидают прибытия из Петербурга челобитчиков, сотника Кирпичникова с товарищами, и до их прибытия никакого наряда не сделают. Опасаясь преследований, казаки разбрелись по хуторам и «в городке находилось очень мало, а некоторые хотя и были, но, однако же, в домах под укрывательством»20.
Наконец 9 января в Яицком городке получено было известие, что депутация с Кирпичниковым во главе подъезжает к городку. Казаки огромными толпами, с женами и детьми, отправились на встречу. В то время еще не были прекращены меры предосторожности от чумной заразы, и потому Траубенберг и Дурново отправили двух офицеров с подлекарем для осмотра прибывших и задержания их в карантине. Но едва только депутация показалась в виду города, как была окружена более чем пятьюстами казаков, так что о карантине нечего было думать, и большинство прибывших в тот же день отправилось в город21.
— Что велено Дурново исполнить? — спрашивали казаки.
— Велено учинить в силу указов, — отвечал Кирпичников.
В тот же день он явился к Дурново и передал ему запечатанное письмо графа Орлова.
— В ожидании возвращения депутатов, — говорил Дурново Кирпичникову, принимая от него письмо, — войско целый год не отправляет команды в Кизляр, несмотря на высочайшее повеление и неоднократные подтверждения Военной коллегии. Поэтому, если вы просили об отмене той команды и она не отменена, то растолкуйте войску, что должно отправить ее немедленно.
— Мне нет до этого дела, — отвечал Кирпичников, — а что войско хочет, то пусть и делает.
На другой день Кирпичников отправился в Кабанкину улицу22, в дом отставного казака Прокофия Толкачева, где был встречен огромной толпой казаков.
— Что привез нам из Петербурга? — спрашивали они.
— Ничего, кроме письма от графа Орлова к капитану Дурново, — отвечал Кирпичников. — На поданную нами челобитную никакой резолюции не последовало, и для получения ее оставлено в Петербурге пять человек казаков при сотнике Горохове.
Казаки призадумались, не зная, что предпринять и на что решиться.
— Все это делает граф Чернышев, — говорили Кирпичников и приехавшие с ним казаки, — государыня того не ведает, а всегда велит нам удовольствие делать. Если мы за себя не постоим, то граф и всех нас с детьми изведет, ибо и генерал [Траубенберг] прислан от него же, без ведома государыни и наемный старшинами. Ежели мы не уступим, то государыня почтет это себе за удовольствие, ибо она, ведая, что граф все мудрствует, о вотчине своей весьма сожалеет.
Единственно, чем мог похвастаться Кирпичников пред казаками, — это копиями с указов об отрешении старшин и с данного на имя Дурново23. Копии эти были тотчас же прочтены вслух казаком Гоманом Котятовым, и собравшиеся решили послать к Дурново с просьбой, чтоб он отрешил старшин24.
— Если на третий день по посылке, — сказал Кирпичников, — старшин не отрешат, положенного штрафа не взыщут и войско жалованьем не удовлетворят, то поступим воинским отпором.
Между тем генерал-майор Траубенберг, узнав, что с приездом Кирпичникова казаки устраивают сходки и собираются большими толпами, что Кирпичников распускает слух, будто привез с собой указ от отрешении судей войсковой канцелярии и об удовольствовании войска жалованьем25, отправил к нему Петра Копеечкина с двумя казаками спросить, есть ли у него действительно такой указ?
— Указа нет, — отвечал Кирпичников.
— Велишь ли ты круг делать? — спросили посланные.
— Я не атаман.
— Ты хоть и не атаман, однако ж тебя все войско слушает, и больше чем атамана.
— Я иду в баню, — отвечал Кирпичников, — и в ваши дела не мешаюсь.
Переговоры эти были дословно переданы Траубенбергу26, который, будучи удивлен таким ответом и снисходя на просьбы старшин и послушных казаков, желавших видеть Кирпичникова в войсковом кругу для того, чтоб он объявил им, с чем приехал, отправил старшину и депутата Ивана Окутина с приказанием Кирпичникову явиться в войсковую канцелярию и объявить, что последовало по челобитью их? Но как только Окутин пришел на двор и стал стучаться в дверь, Кирпичников с криком и бранью выскочил из избы и столкнул Окутина с крыльца.
— Разве тебе этого хочется? — кричал Кирпичников, схватившись за саблю. — Покуда жив, иди лучше прочь.
Он приказал бывшим в его доме казакам прогнать Окутина со двора, что и было исполнено. Тогда Траубенберг послал вторично Окутина, дьяка Суетина, старшину Мартемьяна Бородина, сотника Копняева, казака Копеечкина и с ними казаков, чтоб они уговорили Кирпичникова и растолковали ему, что так своевольничать нельзя, и привели его в войсковую канцелярию. Жена Кирпичникова, говоря, что мужа ее нет дома, заперла за собой двери, но посланные, не веря ее словам, стали ломиться в дом, от чего и произошел шум. На этот шум сбежались сначала соседи, а потом стали останавливаться и проходящие казаки, так что когда посланные вышли со двора, то были встречены толпой непослушных казаков, человек до ста, которые стали их ловить «под свой караул». Произошла свалка: казаки ловили друг друга, и Бородин принужден был обнажить саблю, чтобы пробиться сквозь толпу27. Обе стороны захватили пленных и развели их в разные стороны. Трое казаков были захвачены старшинской стороной и на аркане приведены к генерал-майору Траубенбергу, который приказал атаману высечь их плетьми у войсковой избы и посадить под караул. Происшествие это быстро разнеслось по городу, и войско считало себя глубоко оскорбленным старшинами и их партией. Собравшись огромной толпой в Толкачевой улице, которая пролегала вдоль реки Яика, и расположившись на ее берегу, казаки толковали о происшедшем, как вдруг заметили сотника Копняева и казака Копеечкина, возвращавшихся домой из войсковой канцелярии. Некоторые казаки обратились к ним с словами укоризны.
— Для чего вы со старшинами, — говорили они, — причиняете такие обиды и увечите войсковых казаков?
Копняев и Копеечкин оправдывались, а между тем окружающая их толпа росла и, будучи недовольна ими за измену28, решалась захватить их в свои руки. После довольно значительных побоев Копняев и Копеечкин были отведены в дом Толкачева, брошены в «студеный погреб», где и содержались под караулом. Имея в своих руках заложников, войсковая партия послала к Дурново казака Савелия Чиганахаева с товарищем просить, чтоб он освободил войсковых казаков и решил дело о старшинах по силе именного указа. Депутаты были задержаны, закованы в железо и посажены под караул, а казакам послано приказание выпустить Копняева и Копеечкина. Озлобленные задержанием своих посланных, казаки отправили еще двух, с просьбой выпустить войсковых казаков и с обещанием освободить тогда Копняева и Копеечкина. Дурново задержал и арестовал и этих посланных. Тогда войсковые казаки, собравшись значительной толпой, расставили по улицам свои пикеты, человек по пятьдесят, и всех выходивших на улицу послушных забирали, били и сажали под караул. Вместе с тем сотники разослали повестку, чтобы войсковые казаки, не только находящиеся в Яицком городке, но по хуторам и на форпостах, все, не исключая отставных и малолетних, собирались в Толкачеву улицу для совещаний29. Со всех сторон стекались непослушные казаки; «чем далее, то их более собиралось, и Кабанкина [Толкачева] улица, равно как и другие близлежащие улицы, дворы и избы, все ими были наполнены. Которые же к ним в собрание идти не хотели, тех всячески стращали, силой и страхом к себе привлекали, обманывая привезенным будто бы Кирпичниковым именным указом, напоминая при этом, что те, кои на их предприятие не согласятся, явные будут преступники и нарушители того указа. Многие верили таким рассказам и увеличивали собой толпу недовольных».
Сбор казаков в Толкачевой улице заставил генерал-майора Траубенберга принять серьезные меры, и он было решил собрать возле себя регулярную команду30 и послушных казаков, с тем чтобы половину их оставить при орудиях, а другую послать разогнать непослушных. Но как регулярной команды оказалось всего 70 человек, а послушных казаков набралось не более 50 человек, то атаман с старшинами просили Траубенберга отменить посылку команды против непослушных, число которых доходило до тысячи человек.
— Они по большей части, — говорил Тамбовцев, — сидят с заряженными ружьями по дворам, а улицы тесны; если вступить в улицы, они могут из окон перестрелять всю команду.
Отменив первоначальное решение, Траубенберг приказал как регулярной команде, так и послушным казакам быть при войсковой канцелярии в совершенной готовности и вооруженными. Видя, что взаимная ненависть двух партий все более и более усиливается, послушные казаки стали собираться возле войсковой избы, потихоньку проскользая между расставленными пикетами, «а иные провозимы были женами в санях, покрытые сеном и прочим». Таких сторонников-старшин собралось до 200 человек, а между тем Траубенберг отправил офицера уговорить собравшихся в Толкачевой улице, чтобы они разошлись по домам и освободили сотника Копняева с товарищами, и если кому есть в чем надобность, то пусть каждый сам о себе, а не сборищем приходит просить безо всякого опасения. Если же имеют общественные нужды, говорил Траубенберг, то приходили бы в войсковой круг, и законная просьба их будет тотчас же исполнена31. Казаки отвечали, что они не имеют никакого злого намерения, но что они единогласно просят Дурново, чтоб он решил их тяжбу со старшинами.
— Скажите ему, — говорили казаки, — чтобы по силе указа исполнял бы в самой скорости, а генерал бы с командой ехал из городка вон: нам-де дела до него нет.
Дурново отвечал, что скорое решение дела зависит от самих казаков.
— Ежели изберут поверенных для счета книг, — говорил он, — и для доказательства виновности старшин, то дело будет окончено в самой скорости.
Дурново старался убедить представителей недовольных, что товарищи их поступают дурно, собираясь самовольно вооруженной толпой, и просил их разойтись по домам, но казаки не расходились. Напротив, как только узнали они, что Дурново не намерен уступить общему желанию видеть старшин смененными и публично прочесть данную ему инструкцию, положили идти к нему на следующий день всем войском, «потому что если им просить о решении своего дела малым числом людей, то он, по наущению старшин, пересажает под караул, может, и половину войска».
— Ведь почему нам знать, что у них на уме, — говорили казаки.
Неудовольствие было настолько возбуждено, что многие в ожидании утра, несмотря на сильный мороз, ночевали на улице под открытым небом.
Наконец наступило утро 13 января 1772 года. Толкачева улица была полна народа; здесь были служащие и отставные казаки, малолетки, жены и дети; одни были вооружены ружьями, другие палками, иные на конях, но большинство пешком; все шумело и кричало. Траубенберг спрашивал Дурново: что делать? «Прежде было полагали мы, — доносил последний32, — чтоб взять сколько возможно будет пушек и выйти с командой из городка вон; но как по причине зимнего времени и глубоких снегов маршировать с пушками по степи никакого способа не было и послушных казаков жены и дети остались бы их злодейству на жертву, а дома на расхищение и показана бы была чрез то им робость и повод к пущей дерзости, — почему и рассудили остаться на месте в городке, укрепись сколь возможно в улицах подле войсковой канцелярии и, если будет нападение, защищаться».
Расставив по разным местам пушки, так чтоб они могли стрелять вдоль улицы, а за ними регулярную команду и согласных казаков, Траубенберг отправил посланного в Оренбург с донесением, что казаки бунтуют, и просил помощи. Оренбургский губернатор генерал Рейнсдорп командировал сначала эскадрон драгун и роту пехоты, а потом еще роту пехоты, но они не поспели вовремя и принуждены были остановиться в Илецком городке33.
События шли быстро, и обстоятельства изменялись с каждым часом.
В Толкачевой улице толпа народа становилась гуще и гуще; но казаки, огромной волной передвигаясь с места на место, все еще не знали, на что решиться, как вдруг среди собравшегося народа пронесся слух, что у казачки Анны Глуховой есть чудотворный образ Спасителя, который во время бывших напастей рыдал.
— Первый раз, — говорила Анна Глухова, — он плакал пред тем случаем, когда генерал Черепов был в Яике и команда его побила из ружей нескольких человек казаков до смерти и множество переранила; другой раз, когда из войска требования были казаки в легионную службу и войско противилось дать, отчего многие были мучены побоями и тюрьмой.
По словам Анны Глуховой, образ Спасителя плакал и теперь. Она же сообщила, что у казачки Бирюковой есть еще явленная Владычица Одигитрия, которая в доме у них более ста лет и старинного рукописания34.
— Сколь давно находится у нас в доме явленный образ Богоматери, — говорила Маланья Бирюкова, — я не знаю, а слышала от мужа своего, что он был у нас еще при его деде, который лет двадцать умер. Найден оный образ на бухарской стороне, на Синем сырту, в степи, упомянутым дедом, ездившим туда с прочими казаками для отыскания потерявшихся лошадей. Потому что найден в таком пустом, а притом еще и азиатском месте, он признан был за явленный. Чудес от него никаких я не видала, да и прежде, чтоб оные когда были, ни от кого не слыхала. Однако же многие из здешних жителей для моления берут сей образ к себе в дома и временем дают приклад.
Предпринимая решительный шаг, казаки тотчас же подняли образа и принесли их в церковь Петра и Павла35. Пока ходили за образами, коноводы недовольных отправили от себя к Дурново попа Михаила Васильева с объявлением, что войско идет пасть к его ногам и просить, чтоб он исполнил высочайшее повеление. В ожидании ответа народ ринулся от дома Толкачева и, пройдя с версту, остановился у Петропавловской церкви. Траубенберг отправил старшину Федора Митрясова для осмотра толпы и определения числа ее. Митрясов донес, что собралось множество казаков и идут вооруженными36.
Все говорило о близкой развязке. Траубенберг приказал зажечь фитили и войскам быть готовыми ко всякого рода случайности.
Между тем священник Михаил Васильев скоро возвратился к казакам и объявил, что Дурново обещал дней через десять исполнить их просьбу и приказывал им разойтись по домам. Опасаясь, что Дурново не исполнит своего обещания и дело затянется, казаки вторично отправили к нему священника Михаила, который, встретившись на базаре с отставным казаком Михаилом Усом, просил его сходить к священнику Кирсановской церкви Степану Афанасьеву и пригласить его отслужить молебен по желанию всего народа. Ус исполнил поручение, а священник Васильев, увидя Шигаева, впоследствии деятельного сообщника Пугачева, взял его к себе в товарищи и отправился с ним к Дурново.
— Зачем пришли? — спросил Дурново посланных.
Шигаев, поклонившись в ноги, со слезами просил исполнить все по указу.
— Пусть войско разойдется по домам, и я, конечно, удовлетворю их желание дней через семь, а много через десять.
— Войско просит, — говорил Шигаев, — сделать им эту милость сегодня.
— Нельзя.
— Как же, батюшка, быть? Войско сомневается в этом; не можно ли вам сесть на коня и, подъехав к войску, подтвердить ваше обещание?
— Да, благодарствую, — отвечал Дурново, — может, вы меня же и уходите; нет, ведь я велик у государыни-то!
С этими словами Дурново отошел в сторону, а посланные остались с атаманом Тамбовцевым, старшинами Суетиным и Бородиным. Поп Михаил говорил с атаманом, а Шигаев — с Суетиным и Бородиным. «Шигаев кланялся им в ноги и просил, чтоб они смилосердились; а напротив того, и они ему низко кланялись и называли его именем и отчеством».
— Для чего же вы, — спрашивал Шигаев, — упорствуете и стоите за свои чины и доводите войско до крайности?
— Мы нимало за чины свои не стоим, — отвечали Бородин и Суетин, — и рады теперь же их с себя сложить. Если это угодно войску, то сочтем сие за милость и готовы заплатить 100 рублей, чтоб из беды освободиться.
— Ну так ведь стоит вам, — говорил Шигаев, — только прийти пред войско и принести покорность, так и вся вражда минуется. А ежели вы этого не сделаете, так доведете, помилуй Бог, до кровопролития. Войско теперь не отстанет от своего предприятия, приступит Сергея Дмитриевича [Дурново] просить, а он и генерал не допустят, может, оное до себя и будут палить из пушек. Народ не утерпит, тогда и вы сами знаете, выйдет дело дурное.
— Мы рады с тобой идти и принести войску покорность, — отвечали Суетин и Бородин.
Они отправились к Дурново и Траубенбергу просить позволения идти к войску, но разрешения не последовало, а между тем толпа подошла к Кирсановской церкви, находившейся не в дальнем расстоянии от войсковой избы. Получив и на этот раз неудовлетворительный ответ, казаки, под предводительством сотника Ивана Портнова, «отправились к церкви Божией»37 и служили молебен, а некоторые из них причащались Святых Тайн.
— А затем, — сказал Кирпичников, обращаясь к толпе, — поступайте, как Бог вразумит.
Поп же Васильев обязывал всех присягой действовать единодушно38.
Зная из слов Шигаева, что старшины Суетин и Бородин готовы принести покорность войску, казаки решились на новый шаг к примирению и отправили к Траубенбергу и Дурново казака Аржанова с несколькими товарищами просить, чтобы генерал Траубенберг выехал из города, а старшины Матвей Суетин и Мартемьян Бородин были выданы войску.
— Выдать их в такое самовольное общество мы не можем, — отвечал Дурново.
Аржанов снова просил Дурново, чтоб он выехал к собравшимся и прочел им данный на его имя высочайший указ.
— В такую толпу вооруженного народа я не поеду, — отвечал тот, — а если хотите говорить со мной и выслушать указ, то выберите человек десять или двадцать лучших людей и пришлите их на половину расстояния. Я выеду тогда к ним, возьму с собой старшин и могу с ними о всем переговорить.
С этими словами Аржанов ушел обратно, а вслед за ним Траубенберг послал к казакам Сакмарской станицы атамана Данилу Донского, старшину Федора Митрясова и депутата Якова Колпакова, чтоб уговорить войско разойтись по домам и растолковать последние слова Дурново казаку Аржанову. Толкования эти не подействовали, и, хотя Дурново с старшинами Суетиным и Бородиным выходил на середину, но казаки не согласились выбирать уполномоченных для объяснения с ним.
— Нам до генерала [Траубенберга] никакого дела нет, — отвечали казаки, — а имеем его только до гвардии капитана, как по высочайшему указу к нам в войско присланного, которому поручено: старшин от присутствия отрешить и на место их выбрать других; положенный на них штраф взыскать; жалованьем войско удовольствовать и войсковую канцелярию счесть.
Донской и его товарищи повторили требование Траубенберга и Дурново, чтобы толпа разошлась по домам и что тогда все их претензии будут удовлетворены чрез неделю, а много что через десять дней.
— Дурново целый месяц такие обещания делывал, — говорили сотники и казаки, — однако же ни одного раза не устоял на своем слове, а только мучит казаков и сажает под караул. Воля его, ведь мы идем не со злодейством каким, а идем с святыми образами, для того, что авось либо они по нас для них [образов] не станут стрелять и умилосердится их сердце. Пришедши к нему, мы обмоем ноги его слезами и будем просить, чтоб он сегодня решил старшин.
Придав Донскому священника Михаила Васильева и еще нескольких человек, казаки отправили их с этим ответом к Дурново. Последний решился сделать некоторую уступку и пойти на примирение. Он прочитал присланным высочайший указ, данный на его имя, и объяснил, что ему велено отрешить старшин только в таком случае, если они положенного на них штрафа не заплатили.
— Но, — говорил Дурново, — Суетин деньги заплатил, и в имеющуюся у протопопа Дмитрия Федорова шнуровую книгу они записаны, и Суетину выдана квитанция. Старшина же Бородин в присутствие определен еще недавно, да и участия в том платеже немалого не имеет, а следовательно, на отрешение их резона никакого нет. Что же касается до счета войсковой канцелярии, то неоднократно требования были от войска поверенные, но они до сих пор не присланы; когда они будут присланы, то канцелярия будет тотчас же сочтена, жалованье же человекам тысячи или более уже роздано, а остальные пускай его разбирают39.
Таким образом, взаимные пересылки и бесконечные переговоры не приводили ни к каким результатам; обе стороны были настолько напряжены и возбуждены, что не хотели уступить друг другу, и генерал-майор Траубенберг признал необходимым послать еще раз атамана Донского с категорическим требованием, чтобы казаки, повинуясь высочайшей воле, назначили команду в Кизляр, разошлись бы по домам и не подвигались вперед толпой, а в противном случае он будет стрелять из пушек40.
Выслушав Донского, казаки решили прекратить переговоры.
— Более пересылки мы иметь уже не будем, — сказал сотник Краденов, — но на начинающего Бог!
С этими словами казаки заставили попа Михаила Васильева служить молебен о даровании победы, подняли три образа: из-за престола Кирсановской церкви, явленный в семействе Бирюковых, и чудотворный Спасителя, бывший в доме Глуховой, и за образами намерены были двинуться к войсковой избе. Казаки разделились на две партии: одна пошла по Большой улице, а другая — по Ульяновой41. Сознавая, что дело доходит до беды, Шигаев упросил войско потерпеть, пока он сходит еще раз к Дурново. Взяв с собой все три образа, которые несли старики, Шигаев пошел вперед и не видал, что позади его народ пробирался возле стен, опасаясь идти посредине улицы. Но едва Шигаев дошел до соборной колокольни, как по приказанию генерал-майора Траубенберга последовал выстрел, за ним другой, третий...
Толпа бросилась вперед; произошла всеобщая свалка, «и дошло до того, что, будучи в сем замешании, — доносил Данила Донской, — не могли мы узнавать уже друг друга». Казаки быстро овладели орудиями, повернули их против регулярной команды и, произведя несколько выстрелов, побили много солдат и послушных казаков. Забравшись в избы и амбары вблизи войсковой канцелярии и порохового погреба, наступающие открыли огонь из ружей. При первых выстрелах был ранен Суетин, который и был отведен в богадельную избу. Учащая огонь, казаки наступали на регулярную команду с разных сторон, и генерал-майор Траубенберг, видя невозможность устоять против напора столь многочисленной толпы, после некоторого сопротивления с небольшим числом солдат стал отступать ко двору сотника Симеона Тамбовцева, где сперва был ранен пулей в правую руку, а потом при входе на крыльцо изрублен саблями42. Капитан Дурново при начале дела находился не вместе с Траубенбергом, а стоял за орудиями, поставленными саженях в десяти от главного фронта. Когда большая часть прислуги при орудиях выбыла из строя, убитыми или ранеными, Дурново хотел идти на соединение с Траубенбергом, по не застал уже его на месте и был окружен толпой человек в сорок. «Один из них замахнулся разрубить мне саблей голову, — писал Дурново в своем донесении43, — но я, уклонясь, подставил ему правую свою руку, которую он и разрубил, а потом и голову в трех местах разрубили и в спину ранили копьем, от чего я упал замертво; видно же, что и больше они меня рубили и кололи, потому что платье во многих местах прорублено и проколото; после того били меня смертельно дубьем и всяким дрекольем, что у кого в руках было». Дурново был бы, конечно, убит, если бы на место происшествия не подошел Шигаев.
— Что вы это, проклятые, делаете, — закричал он, расталкивая толпу, — какого человека бьете? Ведь ежели он умрет, так государыня всех нас за него перевешает.
Эти слова, в которых так и слышится то первенство, которое признавали казаки за Дурново пред Траубенбергом, остановили преследователей44. Прекратив побои, казаки стали поднимать Дурново, «и как я встать уже был не в силах, — доносил он, — то ухватили за волосы и, таскавши на месте, потащили к войсковой канцелярии сажен с семьдесят и, брося в холодную тюрьму, двери заперли, где я лежал часа четыре без памяти; наконец, почувствовал, что озяб, и пришел несколько в память. В то время слышал я, что неоднократно приходили к тюрьме той, где я лежал, и кричали: конечно, он жив, надобно его приколоть, и в двери ломились, но дверь была заперта и, как видно, что они ключа не нашли».
Вечером пришел к Дурново казак войсковой стороны Савелий Фомичихин и, узнав, что он еще жив, отвел на квартиру и отыскал подлекаря, который перевязал Дурново раны.
Толпа все еще бушевала: захватив у орудий до 70 человек старшинской стороны, в том числе старшину Мартемьяна Бородина и сакмарского атамана Данилу Донского, казаки войсковой стороны загнали их, наполовину избитых и раненых, в икряную избу, где и содержали под караулам45. Благодаря заступничеству того же Шигаева старшина Бородин и атаман Донской не были лишены жизни. В то время когда Шигаев зашел случайно в икряную избу и разговаривал с Мартемьяном Бородиным, прибежал туда казак почти в бешеном состоянии, с поленом в руках.
— Где тут... Мартемьян-то славный? — кричал он. — Я его!..
Раненый и избитый Бородин умолял Шигаева спасти его. Шигаев вытолкал вбежавшего вон, поставил казака с саблей у дверей и приказал, чтобы ни одного человека не пускал, а сам отправился на место побоища, к пушкам, где узнал, что атаман Тамбовцев, старшины Яков Колпаков, Феодор Митрясов, Иван Тамбовцев и многие казаки убиты или ранены.
Весь день 13 января войсковая сторона неистовствовала46: ходила по домам старшин и послушных казаков, грабила их пожитки, отбирала деньги, а в дома дьяка Суетина и откупщика отставного старшины Осипа Иванова стреляла из пушек, причем казаки клали в них столь большие заряды, что две из них были разорваны.
Дела комиссии были уничтожены, имущество Траубенберга разграблено, и его орден Святого Георгия был найден впоследствии в «сору затоптанный».
Сняв с генерал-майора Траубенберга и с двух лежавших возле него убитых офицеров одежду и обувь и оставив их в одних рубашках, казаки отрубили у Траубенберга два пальца, на которых были золотые кольца, и, вынув из кармана табакерку, насыпали ему табак в рот и глаза. В течение трех суток тела их оставались непохороненными, и казаки требовали, чтоб они были вывезены в степь на съедение зверям.
«Однако ж, наконец, — доносил прапорщик Евтюгин47, — как я из бывших там офицеров здоровый остался только один, то и дозволили мне, после бывшего смятения, в третий день похоронить, а до того лежали они покладенные на двух дровнях, как на позорище, в публичном месте, подле соборной церкви». Тела же убитых казаков старшинской руки были на третий день зарыты в поле, так как «мятежники попам хоронить их не приказали и места к погребению в городе не дали»48.
Только вечером казаки, обагренные кровью своих собратий, стали расходиться по домам, но в это время послышался набатный колокол, призывавший их в войсковой круг. За несколько часов до звука колокола человек двадцать казаков отправились к Дурново и, объявив ему, что атаман и некоторые старшины убиты, а прочие посажены под караул, спрашивали, прикажет ли он им выбрать себе новых правителей?
— Делайте что хотите, — отвечал Дурново, — потому что повелевать я не силах.
— Нет, — кричали казаки, — ты теперь остался командир, так мы без тебя выбрать не можем.
Они говорили это от чистого сердца и уверены были, что поступают правильно: никто из них не сознавал, что вовлечен в преступление по подстрекательству нескольких лиц.
«Все тамошние бунтовщики, — доносил Евтюгин, — не почитают того, что чрез бывшее их смятение сделали худо, а согласно все, стары и малы, говорят, что исполнили высочайшую волю, и яко бы уже третий год вооруженной рукой поступить им велено было». Естественно, что при таком взгляде на совершившееся событие казаки пришли к Дурново и спрашивали: прикажет ли он выбрать старшин. Израненный и почти без движения, Дурново, опасаясь новых насилий, принужден был сказать, что без начальников им быть невозможно.
— Прекратите беспорядок, — добавил он, — оставьте свое смятение; если будете продолжать свою наглость, то уже не оправдаетесь тем, что все это происшествие последовало нечаянно, от того, что стали по вас стрелять.
Зная, что Траубенберг отправил нарочного в Оренбург и просил о присылке к нему подкреплений, казаки требовали, чтобы Дурново дал идущей в городок команде предписание возвратиться в Оренбург. Опасаясь новых насилий, Дурново отвечал, чтобы казаки писали сами что хотят. Продиктовав писарю содержание ордера и заставив Дурново подписать его, казаки отправились в войсковой круг, где и выбрали себе поверенных судей: Василия Трифонова (он же Прозор), Андрея Лабзенева, Терентия Сенгилевцева, сотников и прочих чинов.
Два дня спустя имена новых правителей были сообщены всем форпостным начальникам с присовокуплением, что им поручено управлять делами войсковой канцелярии впредь до выбора настоящего атамана49.
Вся ночь с 13 на 14 января проведена была в разгуле, пьянстве и в самохвалении.
— Бог пособил нам победить противников, — говорили казаки, — казенный интерес мы отбили, волю свою взяли и будем делать по-своему.
Утром, 14-го числа, был снова собран войсковой круг, где единогласно постановлено: предать смерти некоторых из почитавшихся главными врагами войска и сочинить для старшинской партии особую присягу, в которой было сказано, чтобы быть им во всем согласным с войском; предать забвению прежние ссоры, жить спокойно, не бить челом без ведома войска и ни для каких просьб никому и никуда, а особливо в Петербург, самовольно не ездить. Постановление это было тотчас же приведено в исполнение: дьяк Суетин, писарь Июгунов и другие были лишены жизни самым бесчеловечным образом, причем труп первого был брошен в реку Чаган, а второго — за Старицей50. Старшина Бородин и другие были приведены по новой форме к присяге и клялись, что будут действовать заодно с войском; их заставили просить прощения, и они, ходя по кругу, кланялись казакам в ноги.
Утолив жажду мести, войсковая сторона начала успокаиваться, и, по мере того как рассудок приобретал верх над страстью и увлечением, коноводы мятежа не могли не сознать своего поступка и, «видя беду», решились отправить депутатов в Петербург, с объяснением и оправданием себя в происщедших беспорядках51. Стараясь свалить всю вину на Траубенберга и убитых атамана и старшин, новые правители войска призвали в войсковую канцелярию протопопа соборной Архангельской церкви Дмитрия Федорова, Троицкого баталиона прапорщика Александра Иванова Евтюгина, Алексеевского пехотного полка сержантов Тимофея Мензелинцева и Ивана Васильева и заставили их подписать показания, направленные против генерала Траубенберга52. Показания эти, как доказательство невиновности казаков, были приложены к челобитной на высочайшее имя от 15 января 1772 г. Жалуясь на притеснения атаманов и старшин, по которым производилось следствие семь лет, на неполучение за шесть лет определенного жалованья, на лишение рыбных промыслов, на невзыскание со старшин штрафных денег, казаки говорили, что сверх всего этого Траубенберг и атаман Тамбовцев «начали нас, вашего императорского величества рабов, из домов таскать и немилостиво мучить».
«Однако мы, — писали казаки53, — все то наблюдали, что в предохранение здешнего общества и высоких ваших интересов принадлежит. А притом просили, дабы по силе именного вашего императорского величества указа, в даче нам за шесть лет жалованья, во взыскании со старшин штрафа и в выборе на место их по войсковому согласию других, сделано было нам удовольствие... и учинено исполнение. К чему мы, собравшись 13-го числа сего месяца для той просьбы, и шли со святыми иконами, чтобы нам не учинено было безвинного вреда; но генерал Траубенберг и Тамбовцев со старшинами, собрав регулярные команды и всех согласных атаману старшин и казаков вооруженных и расставив по всем (?) улицам пушки и зарядя их ядрами и картечами, начали по нас, нижайших, стрелять и побили на смерть более ста человек и многих переранили. По каковой доведенной великой крайности принуждены были и мы, нижайшие, обороняться, причем и произошло с обеих сторон от того начатого от регулярной команды и от согласных атаману старшин и казаков стреляния и пальбы напрасное убийство. А притом между того смятения и бывший при сем происшествии г. генерал Траубенберг с прочими при сем убиты, да и войсковой атаман Тамбовцев и старшина Колпаков присутствующим старшиной Суетиным из своих рук срублены, а с войсковой стороны одна только оборона происходила, а напрасное и безвинное кровопролитие от г. генерала с регулярной командой и от согласных атаману старшин и казаков произошло, как из приложенных при сем протопопской и офицерских и прочих сказок ваше императорское величество всемилостивейше усмотреть изволите. Мы уже, всеподданнейшие рабы, принуждены были обороняться по крайней и необходимой нужде, в чем, припадая к священным стопам вашего императорского величества, и предаемся в высочайшую вашу монаршую власть и благоволение. А теперь все войско Яицкое пришло в тишину и спокойствие, и всегда в повелениях вашего императорского величества находиться, служить до последней капли крови обязуемся, так, как отцы наши и деды, не щадя живота своего, верно и беспорочно служили. Из высочайшего вашего императорского величества матернего милосердия всеподданнейше просим, дабы повелено было, по причине чинимого от государственной Военной коллегии нам, нижайшим, напрасного притеснения, вверить нас, всеподданнейших рабов, под дирекцию одной персоны, их сиятельствам графам Григорью Григорьевичу или Ивану Григорьевичу Орловым, а во всем оставить на прежнем основании так, как и напредь сего предки наши стояли, в силу именного блаженные и вечной славы достойные памяти государя императора Петра Великого указа, под дирекцией г. генерал-фельдмаршала и кавалера графа Бориса Петровича Шереметева, а не от Военной коллегии».
Таким образом, приписывая все невзгоды графу З.Г. Чернышеву, казаки не желали оставаться под ведением Военной коллегии, а бывая часто в Петербурге и зная влияние Орловых, они надеялись под их защитой сохранить все свои права и привилегии.
Когда прошение было составлено и подписано, Кирпичников с товарищами отправились к Дурново спросить: так ли оно написано и можно ли послать?
— Бог-де знает! — отвечал он, прочтя прошение. — Мне кажется, так, посылайте с Богом.
Тогда Кирпичников потребовал, чтобы Дурново своей подписью засвидетельствовал справедливость всего изложенного. «Я, зная наверное, — доносил Дурново, — что и малое в том противоречие стоить будет мне жизни, принужден был подписать». Не довольствуясь и этим свидетельством, казаки потребовали от арестованного и содержащегося в оковах старшины Мартемьяна Бородина, чтоб он, во-первых, подписал показание о происшествии 13 января, составленное ими54, а во-вторых, дал подписку в том, что со дня вступления его в присутствие все жалобы войсковой канцелярии на войско «происходили понапрасну, в чем и страдали они как в обритии бород, так и в прочих наказаниях безвинно». Подписка эта вместе с прошением и всеми к нему приложениями была передана четырем уполномоченным: Выровщикову, Погадаеву, Михайле Кожевникову и Шигаеву, которые тотчас же и выехали в Петербург. Прежде чем они приехали в столицу, там уж известно было о всем случившемся на Пике, и императрица собственноручно писала графу Я.А. Брюссу55: «Прикажите, чтоб на заставах около Петербурга и далее где ведомство ваше есть, чтоб накрепко смотрели, не будут ли проходить где яицкие казаки по одиночке или по несколько, безпашпортные или с пашпортами гвардии капитана Дурново, и если где таковые явятся, чтоб оных брав, под крепким караулом, присылали их сюда прямо в Военную коллегию, а только стерегли того, чтоб дорогой не ушли. И весьма накрепко сие прикажите».
Казаки успели, однако же, пробраться незамеченными и пред Масленицей прибыли в Петербург.
На другой день поутру Выровщиков и Погадаев подали прошение Стрекалову, который тотчас же поехал во дворец, куда забрали потом и всех депутатов56. 16 февраля 1772 года их допрашивали в совете, в присутствии человек пятнадцати генералов, в числе коих были графы З.Г. Чернышев и Г.Г. Орлов.
— Для чего вы, — спрашивали присутствующие депутатов, — наругались над мертвыми генералом и солдатами и для чего долго их не хоронили?
— Наругательства над ними никакого не делали, — отвечал Шигаев, — а похоронили их чрез три дня, потому что земля мерзлая, так не скоро могилы вырыли.
— Где же вы их похоронили?
— У церкви.
Многие из генералов засмеялись.
— Так вы в добром месте их положили, — послышались голоса, — а мы думали, что на степи.
Этот разговор мог дать казакам мысль, что представители власти не особенно строго смотрят на происшествие в Яицком городке.
Примечания
1. Краткое извлечение из произведенного следствия, приложенное ко всеподданнейшему рапорту капитана Дурново от августа 1772 г. Военно-ученый архив, д. № 104, л. 21.
2. Записка капитана Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II. с. 271.
3. Военно-ученый архив, д. № 104, л. 21.
4. Записка Маврина: Памятники и проч., ч. II, с. 271.
5. Военно-ученый архив, д. № 104, л. 22.
6. Приведен нами выше, с. 53.
7. В числе свиты Кирпичникова были казаки Иван Портнов, Петр Краденов, Иван Герасимов, Иван Овчинников и другие.
8. Чтения в Обществе истории и древностей, 1860, кн. II, с. 36.
9. Показание казака Ивана Ерина // Гос. архив, VII, № 2331.
10. По другим показаниям — Козицкому.
11. Показание Кирпичникова // Московский архив Главного штаба, аудиторская экспедиция, оп. 93, св. 492.
12. В прошении, поданном 27 декабря 1771 г. Прошение это подписали казаки Петр Андреев сын Герасимов и Иван Григорьев сын Ерин // Гос. архив, VII, д. № 2331.
13. Письмо дежурного генерал-адъютанта графа К. Разумовского кн. Вяземскому 28 декабря 1771 г. // Гос. архив, VII, д. № 2331.
14. В письме от 31 декабря 1770 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIX, с. 163.
15. Показание Кирпичникова.
16. Экстракт, приложенный к рапорту Дурново // Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 23.
17. Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 23.
18. Там же, л. 15. Все, что сказано об этом времени в статье «Яицкое казачество» (Русский вестник, 1864, № 8), неверно.
19. Всеподданнейший рапорт Дурново, августа 1772 г. // Военно-ученый архив, д. № 104, л. 15.
20. Рапорт прапорщика Евтюгина Рейнсдорпу от 22 января 1772 г. // Московский архив Главного штаба, по аудиторской экспедиции, оп. 93, св. 492.
21. Там же.
22. Известна была также под именем Толкачевой улицы.
23. Показание Кирпичникова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. № 492; Описание мятежа, происшедшего в Яицком городке, сделанное старшиной Бородиным // Гос. архив, VI, д. № 505.
24. Показание сотника Ивана Портнова.
25. Описание мятежа, происшедшего в Яицком городке, сделанное старшиной Бородиным // Гос. архив, VI, д. № 505.
26. Записка Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II, с. 272.
27. Чтения в Обществе истории и древностей, 1859, кн. III, с. 112; Записка Бородина // Гос. архив, VI, д. № 505.
28. Копняев и Копеечкин принадлежали прежде к войсковой стороне, но потом «прилепились для прокормки к старшинам и наносили на войско разные плевелы».
29. Рапорт прапорщика Евтюгина Рейнсдорпу от 22 января 1772 г. // Московский архив Главного штаба, по аудит. экспед., оп. 93, св. 492.
30. Регулярная команда в Яицком городке состояла из 100 человек Алексеевского пехотного полка и из прислуги при 30 орудиях, принадлежащих войску.
31. Записка Бородина // Гос. архив, VI, д. № 505; Записка Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II, с. 274. Всеподданнейший рапорт Дурново // Военно-ученый архив, д. № 104, л. 16.
32. Во всеподданнейшем рапорте — Военно-ученый архив, д. № 104, л. 16.
33. Рапорт Рейнсдорпа Сенату 25 января 1772 г.
34. Показания Анны Глуховой и Маланьи Бирюковой // Гос. архив, VI, д. № 505.
35. Посланный за чудотворным образом Спасителя, церковный староста Сысой Попов показал, что образ был действительно принесен им в Петропавловскую церковь, причем старухи объявляли, «что из глаз Спасителевых еще на дому усмотрены ими текущие слезы, почему и он из любопытства в то же самое время на образ смотрел, но слез текущих не было, а только от глаз видны были маленькие дорожки, наподобие как бы маслом каким намазанные» // Гос. архив, VI, д. № 505.
36. Из рапорта Сакмарской станицы атамана Данилы Донского генералу Рейнсдорпу от 17 февраля 1772 г. // Московский архив Главного штаба, по аудиторской экспедиции, оп. 93, св. 492.
37. Показание Кирпичникова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.
38. Чтения, 1860, кн. II, с. 51.
39. Основываясь на приговоре Военной коллегии (Чтения, 1860, кн. II, с. 37), г. В.Н. Витевский говорит, что при последней посылке священник Васильев был уполномочен объявить Дурново, что если просьбы казаков не будут исполнены, то они пойдут с оружием и будут бить до смерти. Угроза эта не подтверждается ни рапортом Дурново, ни показаниями самого священника Васильева, ни, наконец, показаниями казаков, спрошенных по этому поводу оренбургскою следственною комиссией.
40. Рапорт Данилы Донского генералу Рейнсдорпу от 17 февраля 1773 г. // Московский архив Главного штаба; Рапорт Дурново, августа 1772 г. // Военно-ученый архив, д. № 104, л. 17; Записки Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II.
41. Показание сотника Петра Краденова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.
42. Рапорт прапорщика Евтюгина от 22 января 1772 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.
43. Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 17.
44. Хотя Дурново в своем рапорте и писал, что обязан жизнью, «как после я о том сведал», казаку Григорию Кабанову, но этого нельзя признать справедливым. По показанию большинства, это был Шигаев, который за этот поступок был освобожден Военною коллегией от наказания и тем навлек на себя нерасположение товарищей. Казаки войсковой стороны считали его с этого дня передавшимся на сторону, старшин и впоследствии сторонились от него.
45. Рапорт Данилы Донского Рейнсдорпу от 17 февраля 1772 г.
46. Витевский (см. статью «Яицкое войско до появления Пугачева» // Русский архив, 1879), основываясь на письме Рычкова, относит начало резни к 12-му числу и говорит, что она продолжалась и 13-го числа, что совершенно неверно. Она началась и кончилась 13 января 1772 г.
47. В рапорте от 22 января // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.
48. Записка Бородина // Гос. архив, VI, д. № 505.
49. Ордер войска Яицкого форпостным начальникам от 15 января // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.
50. Старое русло р. Яик (ныне р. Урал).
51. Записка Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II, с. 279.
52. Вот эти документы, составленные самими казаками:
Протопоп Федор показал: «13 сего января, во время войска Яицкого шествия к г. капитану Сергею Дмитриевичу Дурново, для своей просьбы, чтоб он, капитан, исполнил в силе именного ее императорского величества указа, со святыми образами, в которое время по оном войске находящийся здесь в Яицком городке г. генерал-майор фон Траубенберг, из учрежденной на Большой улице противу порохового выхода артиллерии, т. е. пушек, а потом и из ружей не ведано по какой причине начал палить. Оное войско, видя, что он, генерал, начал по них стрелять, то и оное, во оборону свою, противу его, генерала, регулярной команды и бывшим с ним же, генералом, с атаманской стороны старшин и казаков начали стрелять».
Прапорщик Евтюгин: «Войска Яицкого войсковой канцелярии объявил, что при случившейся сего числа (13 января) в Яицком городке штурме стрельба началась сперва из одной, а потом и из прочих пушек с регулярной стороны». Под этою подпиской протопоп Федор собственноручно приписал: «Но и я при том был и видел, что стрельба из пушек началась сперва от регулярной команды, которою войска немалое число до смерти побито».
Сержанты Мензелинцев и Васильев 14 января дали подписку, что «при случившейся вчерашнего числа в Яицком городке штурме, сперва пальба по приказу г. генерал-майора и кавалера фон Траубенберга началась с регулярной стороны из одной подле него бывшей, а потом и из прочих пушек» (Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 4, 5 и 6).
53. В прошении от 15 января 1772 г. Прошение это напечатано в приложении к статье г. Д. Анучина (Современник, 1862, т. 92), а подлинник находится в Военно-ученом архиве, д. № 104 (А), л. 1.
54. Показание это напечатано в «Современнике» (1862, т. 92, с. 605).
55. От 11 февраля 1772 г. // Гос. архив, XVI, д. № 495.
56. Показание Максима Кожевникова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492; Показание Максима Шигаева // Гос. архив, VI, д. № 506.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |