В день сражения под Татищево, поздно вечером, Пугачев прискакал в Берду в сопровождении только четырех человек свиты: Ивана Почиталина, Василия Коновалова, Григория Бородина и шурина самозванца, Егора Кузнецова. Опасаясь наступления князя Голицына и вылазки из Оренбурга, Пугачев приказал тотчас же сменить с караула всех крестьян и солдат, а на их места поставить яицких казаков, как людей более ему преданных и более опытных в сторожевой службе.
В Берде еще не знали о поражении товарищей, и потому распоряжение это удивило многих.
— Что за чудо, что нас сменяют не вовремя и гонят целыми толпами в Берду? — спрашивали караульные друг друга.
Наиболее любопытные обращались за разъяснением к своим командирам, а те, сами не зная ничего, шли в Военную коллегию. В числе первых, явившихся в главное управление самозванца, был Хлопуша. Он застал в комнате только одного писаря Васильева, от которого не получил удовлетворительного ответа.
— Тебе что за нужда, — сказал Васильев, — знал бы ты свое дело, да лежал бы на своем месте.
Хлопуша отправился к Творогову и, проходя по улице, видел, что яицкие и илецкие казаки укладывали на возы свои вещи.
— Что это значит? — спрашивал Хлопуша.
— А это те казаки, — отвечал уклончиво Творогов, — что приехали из своих мест за хлебом и теперь собираются домой. Я с ними жену свою отпускаю, а ты поди и распусти свою команду.
Хлопуша исполнил приказание, пошел было к Шигаеву, но тот ушел из дома с Чумаковым и Григорием Бородиным.
Последний, будучи очевидцем всего происшедшего под Татищево, был уверен, что дело, затеянное яицкими казаками, проиграно окончательно, и потому в тот же вечер отправился к Шигаеву и рассказал ему события дня.
— Я поеду в Оренбург, — говорил Григорий Бородин, — и там расскажу, а между тем не можно ли его [самозванца] связать.
— Поезжай, — отвечали Шигаев и случившийся у него Федор Чумаков, — и предстательствуй за нас всех, чтобы помиловали, а мы постараемся его связать.
Переговорив еще с хорунжим Трифоном Горловым, Осипом Бановым и с калмыком Гибзаном, Бородин советовал им выдать Пугачева и явиться с повинной, а сам в ту же ночь уехал из Берды, причем Шигаев и Чумаков провожали его до реки Сакмары1.
Рано утром, 23 марта, Пугачев призвал к себе Максима Шигаева2, Андрея Витошнова, Федора Чумакова, Ивана Творогова, Тимофея Падурова и Коновалова. Он рассказал им откровенно о несчастье, постигшем его армию под Татищево, и спрашивал: что делать?
— Как вы рассудите, детушки, — говорил самозванец, — куда нам теперь идти?
— Мы не знаем, — был первый ответ опечаленных присутствующих.
— Я думаю, что нам способно теперь пробраться степью, чрез Переволоцкую крепость, в Яицкий городок; там, взяв крепость, можем укрепиться и защищаться от поиска войск.
— Власть ваша, — отвечали присутствующие, — куда хотите, а куда вы, туда и мы.
— Поедем лучше, ваше величество, под Уфу, к графу Чернышеву, — говорил Творогов, — а если там не удастся, то будем близко Башкирии, и там можем найти спасение.
— Не лучше ли, — заметил Пугачев, — нам убираться на Яик, ибо там близко Гурьев городок, в коем еще много хлеба оставлено и город весьма крепок.
Эти последние слова были поддержаны Шигаевым.
— Пойдем, — сказал он, — в обход на Яик, чрез Сорочинскую крепость.
Решаясь двигаться по этому направлению, Пугачев послал казака за Хлопушей.
— Ты шатался много по степям, — сказал ему самозванец, — так не знаешь ли дороги Общим Сыртом, чтобы пройти на Яик?
— Этого тракта я не знаю, — отвечал Хлопуша.
— Тут есть хутора Тимофея Падурова, — заметил Творогов, — и он должен знать дорогу.
Падуров не брался, однако же, быть провожатым по степи в зимнее время.
— Ты здешний житель, — говорил Пугачев, — сыщи ты мне такого вожака, который бы знал здешние места.
— Вчера приехал оттуда казак Репин, — отвечал Падуров, — и сказывал, что там дорога есть.
Репин был призван в совет, и ему приказано быть колонновожатым. Командирам полков велено готовиться к походу, но собирать к себе только доброконных, а остальным и всем пешим разрешено идти кто куда хочет. Шигаеву поручено раздать вино и деньги, которых было 4 тысячи рублей, все медной монетой3. Лишь только выкатили несколько бочек, из сорока бывших в складе, как народ с криком бросился к ним и каждый старался в широких размерах воспользоваться разрешением самозванца. Произошла свалка, шум и драка, а между тем Пугачев узнал, что один из ближайших его сообщников, казак Григорий Бородин, ему изменил и еще накануне бежал в Оренбург4. Если бы генерал Рейнсдорп, по получении известий от Бородина, в ту же ночь сделал вылазку, то, быть может, сообщники Бородина и выдали бы самозванца; но наутро они были уже бессильны, так как хорунжий Горлов успел донести о советах Бородина и об его бегстве. Пугачев не жалел ничьей головы для собственной безопасности, и поднимать вопрос о выдаче самозванца было равносильно добровольному пожертвованию жизнью без всякой пользы.
Приняв меры против заговора и опасаясь, чтобы до времени и другие не последовали примеру Бородина, самозванец приказал расставить к стороне Оренбурга особые караулы, не пропускать никого, и «тут, — говорил Хлопуша, — кто вознамерился бежать, множество [было] переколото».
На улицах Берды с самого утра видно было небывалое движение, укладывались пожитки и награбленное имущество, Шигаев раздавал медные деньги, а у бочек с вином шумела и бушевала пьяная толпа. Опасаясь, что шум и крики привлекут внимание оренбургского гарнизона и пьяное сборище может быть застигнуто врасплох, Пугачев приказал яицким казакам готовиться скорее к походу, выбивать у бочек дно; и вино широкой рекой полилось по улицам Бердинской слободы.
Взяв десять пушек и не ожидая, пока соберется все ополчение, Пугачев с яицкими казаками и толпой не более 2 тысяч человек выехал из Берды по дороге на Переволоцкую крепость. В слободе остались пьяные да те, что, потеряв веру в самозванца и не зная, куда приклонить голову, решились явиться с повинной. Длинной вереницей тянулись они к Оренбургу верхами, на санях и на дровнях; многие везли с собою хлеб и сено, но большая часть шла пешком с женщинами и детьми. В этот день пришло в город более 800 человек5, а в последующие дни число их достигло 4 тысяч человек6. Всех прибывших сажали под арест и допрашивали.
Только после полудня 23 марта Рейнсдорп решился отправить в Берду 8-й легкой полевой команды секунд-майора Зубова с 600 человек егерей, оренбургских и яицких казаков. Отряд этот выступил из города в сопровождении огромной толпы жителей всех состояний, спешивших воспользоваться запасами продовольствия, собранными самозванцем для своей армии. Заняв Берду без всякого сопротивления, Зубов захватил до 50 артиллерийских орудий со всеми боевыми припасами и 17 бочек медной монеты (всего 1700 руб.), а пришедшие с ним жители забирали все, что попадало под руку. «Носился в городе слух, — пишет Рычков7, — что в Берде городскими людьми учинены великие грабительства и хищения и якобы многие пожитки, в руках злодеев находившиеся, разными людьми вывезены в город».
В бывшем стане самозванца найдено столько продовольствия, что 15-тысячное население города было обеспечено им на десять дней8. Припасы прибывали в город ежедневно, и цены на все продукты быстро понизились. Пуд ржаной муки, стоивший 22 и 23 марта 13 руб., продавался 24-го числа от 80 до 50 коп.; фунт печеного хлеба вместо 40 коп. по 5 коп. и т. д.9
Утром 24 марта прибыл в Оренбург посланный князем Голицыным с известием о победе под Татищевой крепостью, а вслед за тем привезли одного из главных пособников Пугачева, ссыльно-каторжного Хлопушу10. Городское население собралось в собор для слушания благодарственного молебствия об освобождении города от осады. «La victoire, — писал Рейнсдорп князю Голицыну11, — que Votre Altesse vient de remporter sur les rebelles rend la vie aux habitants d'Orenbourg. Cette ville bloquée depuis six mois et réduite à une famine affreuse, retentit d'allégresse et les habitants font des voeux pour la prospérité de leur illustre libérateur».
Называя князя Голицина избавителем Оренбурга, генерал Рейнсдорп не мог удержаться от того, чтобы не приписать и себе некоторой заслуги. Он писал в том же письме, что Пугачев «чрез высланную от меня команду будучи приведен в крайнее замешательство (?), единственно с верными ему, забрав лучшее имущество и десять пушек, бежал через Общий Сырт, по-видимому, на Переволоцкую крепость».
Мы знаем, когда бежал Пугачев и когда прибыл в Берду посланный Рейнсдорпом отряд секунд-майора Зубова, и потому не можем согласиться с последними словами оренбургского губернатора. Тем не менее, вспоминая все происходившее под Оренбургом, мы должны сказать, что со стороны Рейнсдорпа нужно было много энергии, чтоб удержать в порядке полуголодное население, страдавшее цинготной и другими болезнями и не видевшее конца своим бедствиям. Заслуга эта была велика, и Рейнсдорп был щедро награжден императрицей. «Желая всегда отличать, — писала она12, — и награждать важные государству и нам оказанные услуги, по случаю усердного, ревностного и твердого вашего поведения, во время несчастного притеснения города Оренбурга клятвопреступниками, ворами и разбойниками, в знак нашего удовольствия посылаем к вам знаки нашего ордена Святого Александра Невского, повелеваем вам оные на себя возложить и носить. К сему еще присовокупляем пятнадцать тысяч рублей на покупку лент и звезд, из принадлежащих нашей статс-конторе доходов». Все жители Оренбурга были уволены на два года от подушного сбора, и в пользу города оставлена на один год вся прибыль от откупа13.
Так кончилась шестимесячная осада города Оренбурга: мятежники были рассеяны, многие тысячи их содержались арестованными, но прошло несколько дней, прежде чем Рейнсдорп и князь Голицын узнали, куда скрылся Пугачев после бегства из Берды.
На другой день после сражения под Татищевой князь Голицын узнал, что Пугачев ушел в Берду, а вслед за тем получил известие, что он двигается к Переволоцкой крепости, с намерением пробраться на Яик. Желая преградить ему путь в этом направлении, князь Голицын приказал подполковнику Бедряге, с двумя батальонами пехоты, двумя эскадронами гусар и карабинеров и десятью орудиями, занять Переволоцкую крепость и выслать разъезды к Ново-Сергиевской. Через эту последнюю проходили дороги из Яицкого и Илецкого городков, и потому прочное занятие этой крепости имело весьма важное значение. «Пылая усердием и ревностью к службе и несмотря на свои лета и слабость здоровья», подполковник Милкович, по собственному почину, выступил из Сорочинска, с 240 человеками пехоты и шестью орудиями и в шестом часу вечера 26 марта занял Ново-Сергиевскую крепость14.
Обеспечив себя в этом отношении, князь Голицын просил генерал-поручика Рейнсдорпа наблюдать за всем течением Яика и занять войсками слободы: Бердинскую, Каргалинскую и Сакмарский городок15. Оренбургский губернатор поручил коменданту, генерал-майору Валленштерну, осмотреть окрестности города, разослал повсюду гонцов с известием о победе и освобождении Оренбурга, сделал распоряжение о восстановлении почт, но ни Каргалы, ни Сакмары не занял солидными отрядами, а ограничился выставкой пред ними одних наблюдательных постов. Сакмарск он занял 50 казаками, под начальством атамана Донского; Каргалу оставил вовсе без наблюдения, а для получения сведений о мятежниках командировал несколько казаков и Каргалинских татар на губернаторский хутор (от города только 12 верст) для примечания на тамошних высоких местах16. Даже Берда не была занята войсками, а ежедневно посылались туда очень небольшие команды за провиантом, которые приходили и уходили, оставляя слободу без всякой защиты. Под впечатлением неудач во время осады Рейнсдорп весьма долгое время оставался в пассивном положении и опасался взять на себя инициативу действий. Посты, выставленные им в тех пунктах, о занятии которых просил князь Голицын, были так слабы, что не могли задержать самозванца, и он успел воспользоваться оплошностью оренбургского губернатора.
Отойдя верст сорок от Берды, Пугачев, в ночь на 24 марта, остановился на хуторе Репина, а на следующее утро двинулся на хутор Углицкого, подходя к коему встретил человек тридцать лыжников, высланных подполковником Бедрягой для разведывания о неприятеле. Появление их испугало самозванца.
— Нет, детушки, — сказал он, — нельзя нам тут прорваться; видно и тут много войска; опасно, чтобы не пропасть нам всем.
Повернув назад, Пугачев пошел так быстро, что бросил на дороге три пушки и, видя пасмурные лица своих спутников, старался их утешить.
— Когда нам в здешнем краю не удастся, — говорил он, — то мы пойдем прямо в Петербург, и я надеюсь, что Павел Петрович нас встретит.
К вечеру 24 марта самозванец и его толпа пришли обратно на хутор Репина: дела их в это время были очень плохи. «Остановившись между гор и в снежных местах», как доносил подполковник Милкович, и имея с собою весьма малые запасы продовольствия, Пугачев и его сообщники были обложены лыжниками подполковника Бедряги, за которыми в крепостях Татищевой, Переволоцкой и Ново-Сергиевской находились более или менее значительные отряды. Если бы генерал Рейнсдорп занял Каргалу и Сакмарск, то Пугачев был бы окружен со всех сторон и прорваться сквозь такое обложение ему было бы трудно. Естественный вопрос: что делать? — был на устах каждого из беглецов.
— Теперь куда пойдем? — спрашивал Пугачев Шигаева и других ближайших своих сподвижников.
— Пойдем в Каргалу, — отвечали они, — а из Каргалы в Сакмару.
— Ну хорошо, а из Сакмары-то куда?
— Пойдем на Яик, а с Яика на Гурьев городок и там возьмем провианта.
— Да можно ли отсидеться в Гурьеве, когда придут войска?
— Отсидеться долго нельзя, — отвечали сообщники.
— Мы из Гурьева городка пойдем к Золотой мечети, — говорил казак Яков Антипов.
— Кто же нас туда проведет? — спрашивал Пугачев.
— У нас есть такой человек, — отвечал Антипов, — который там бывал.
— Я бы вас провел на Кубань, — заметил самозванец, — да теперь как пройдешь? Крепости, мимо коих идти надобно, заняты, в степи снега, то как пройти!
Все эти совещания ясно свидетельствуют, что ни Пугачев, ни его сообщники не знали, на что решиться, и не имели никакого определенного плана действий. Присутствовавший на совещании башкирский главный атаман Кинзя решился вмешаться в разговор. Не говоря по-русски, он просил татарина, яицкого казака Идорку, быть переводчиком.
— Куда вы, государь, нас теперь ведете и что намерены предпринять? — спрашивал Кинзя Пугачева. — Для чего вы не спрашиваете у нас совета?
— Я намерен, — отвечал самозванец, — идти теперь в Каргалу или в Сакмарский городок, пробыть там до весны, а как хорошее время наступит, то пойду на Воскресенские Твердышева заводы.
— Если вы туда придете, — заметил Кинзя, — так я вам там чрез десять дней хоть десять тысяч своих башкирцев поставлю.
— Очень хорошо, — отвечал Пугачев.
Итак, решено было идти сначала на Каргалу, а потом в Сакмару17. Пугачев отправил воззвание к башкирцам и письмо к князю Голицыну, в котором просил его подумать, с кем воюет, напоминал ему отца и деда, верно служивших его мнимым предкам. Не ожидая, конечно, ответа на это письмо и посылая его только для ободрения своих сообщников и большего их убеждения в том, что он истинный царь, Пугачев пошел обратно в Каргалу и 26 марта занял ее без сопротивления и совершенно неожиданно. Передовые из шайки самозванца вступили в слободу в то время, когда там находился брат атамана Донского, высланный из Сакмарска, всего с одним казаком для разведывания о неприятеле. Пугачевцы захватили и ранили этого казака, а брат Донского, повязав себе лицо платком, чтоб его не узнали, успел уехать и дать знать о случившемся в Сакмарский городок18.
Все сообщники самозванца, связанные Каргалинскими старшинами и рассаженные по погребам, были выпущены. Старшины, которые их сажали, были переколоты, и большая часть слободы, преимущественно дома старшин, выжжена.
Пробыв в Каргале около часа и оставив здесь Тимофея Мясникова с 500 человек, Пугачев пошел в Сакмарский городок и занял его. Узнав от брата о появлении мятежников в Каргале и не говоря об этом своей команде, атаман Донской объявил, что едет навстречу князю Голицыну, и поскакал на Чернореченскую крепость, а оттуда по Яику в Оренбург19. Пугачев повесил отца атамана и присоединил к себе человек сто. сакмарских казаков, бывших прежде в его толпе и не последовавших за ним при уходе его из Берды.
Недостаток в продовольствии заставил Пугачева еще при выступлении из Каргалы отправить Творогова в Берду за провиантом. Имея с собою от 800 до 1000 человек, Творогов налетел на слободу, захватил там команду, высланную из Оренбурга, разграбил многие дома и с пленными возвратился к самозванцу с известием, что в Берду вступают правительственные войска. То не были войска, высланные Рейнсдорпом из Оренбурга20, а авангард из отряда князя Голицына, единственно опасного для Пугачева.
Как только в Татищевой было получено точное известие, что самозванец отказался от намерения пробраться в Переволоцкую крепость и повернул на Каргалу, князь Голицын отправил для его преследования полковника Хорвата с двумя батальонами пехоты, четырьмя эскадронами кавалерии и с соответственным числом орудий. Начальник отряда писал стоявшему в Орской крепости генерал-майору Станиславскому, чтоб он наблюдал за движением мятежников и разослал объявления и приказания ловить самозванца. Выступая сам из Татищевой, князь Голицын оставил в крепости генерал-майора Мансурова с тремя батальонами пехоты, пятью эскадронами кавалерии и достаточным числом артиллерии. Он предписал ему «иметь примечания в здешней окружности, чтобы злодей не мог пробраться к Яику, потом следовать на тех, которые остаются в Илецкой крепости, занять гарнизоном Татищеву крепость, и если зимний путь допустит, то идти и до самого Яику»21.
30 марта, сделав форсированный переход, князь Голицын пришел в Чернореченскую крепость, где получил рапорт полковника Хорвата, доносившего, что он занял Берлинскую слободу, но двигаться далее не может ввиду значительного скопления мятежников в Каргале и Сакмарском городке. Он писал, что в последние дни положение Пугачева изменилось, что к нему на помощь прибыли 2 тысячи башкирцев и присоединилось много «отчаянной сволочи», так что теперь силы самозванца достигли от 4 до 5 тысяч человек. Хорват доносил, что самозванец успел собрать достаточное количество провианта и фуража и, засев в Сакмарске, намерен защищаться22.
Торопясь атаковать мятежников и не дать им времени устроиться, князь Голицын 31 марта перешел в Берду и в тот же день, с небольшим конвоем и свитой23, поехал в Оренбург на свидание с генералом Рейнсдорпом. Он был принят населением с восторгом «при общем восклицании всех городских жителей».
«Не могу довольно изъяснить, — писал князь Голицын А.И. Бибикову, — сколько город Оренбург радостно восхищен и приносит Всевышнему молитвы за здравие ее величества, что матерним ее попечением избавлены от рук варварских. Пропитание и последнее не оставалось, все способы истощены были, голод обитал в первом градусе и надежда потеряна. Таперича изобилие открывается со всех сторон: из Сорочинского магазина 2000 пудов близко сюда следуют, из Каргалы от меня приказано муки тысячу четвертей из отбитого у злодеев хлеба отослать скудным обитателям сего города, скота также приказано нагнать из ближних деревень башкирских».
Пробыв в городе недолго, князь Голицын успел взять у губернатора несколько пехоты, эскадрон легких драгун и до 300 яицких и оренбургских казаков, которые хотя и не имели лошадей, «но я, — доносил князь Голицын, — нашел способы изыскать вверенного мне корпуса у гг. штаб- и обер-офицеров, которые, усердствуя к службе всемилостивейшей государыни, с крайнею ревностью отдали последних своих лошадей на истребление злодеев».
В два часа утра, 1 апреля, князь Голицын выступил с отрядом из Берды24 и шел по трем дорогам, имея в авангарде полковника Ю. Бибикова. По известиям, в Каргале было мятежников немного, но когда отряд стал подходить к слободе, то узнали, что на помощь им прибыл Пугачев с двумя третями своей толпы, бывшей в Сакмарском городке.
Находясь в Губерлинских горах, среди местности, изрытой рвами и дефилеями, Каргала и ее окрестности представляли множество мест, удобных для защиты и невыгодных для наступления. Воспользовавшись силой своей позиции, мятежники приготовились к обороне и на дороге «самонужной» и единственно возможной для атаки выставили батарею из семи орудий. Огнем этих орудий пугачевцы пытались остановить наступавшие в голове отряда: сводный батальон капитан-поручика Толстого и батальон, составленный из легких полевых команд подполковника Аршеневского. Энергическая атака этих батальонов скоро заставила мятежников отступить, и они, выходя из слободы, стали спускаться к реке Сакмаре. Заметив это, князь Голицын тотчас же отправил полковника Хорвата с тремя эскадронами изюмских гусар и одним карабинеров Архангелогородского полка, приказав ему отрезать путь отступления на Сакмару; но мятежники упорно отстаивали свои позиции, силы их были весьма значительны, и Хорвату не удалось исполнить данного ему поручения.
Вытесненные из Каргалы батальонами Толстого и Аршеневского, сообщники самозванца отступили три версты и заняли пильную мельницу, находившуюся на берегу реки Сакмары, между Каргалой и Сакмарским городком. Тогда князь Голицын приказал полковнику Бибикову занять высоту, лежавшую левее дороги, где и были выставлены подоспевшие орудия, шедшие в хвосте колонны. После нескольких удачных выстрелов мятежники обратились «в наглый бег» и были преследованы полковником Хорватом на протяжении восьми верст. Пугачев хотел удержаться в Сакмарске, но гусары столь стремительно преследовали бегущих, что на их плечах ворвались в город. «Самозванец, — доносил князь Голицын25, — как всегда имел готовых лошадей к побегу, подхвата четырех заводных, бежал по дороге на Пречистенскую крепость. Полковник Хорват не упустил его догонять столько, сколько дозволили силы усталых лошадей, по не мог достичь». Толпа Пугачева была окончательно разбита и рассеяна; мятежники бежали в разные стороны; «всякий старался как бы поскорее уйти, — говорил Максим Шигаев, — отчего и стеснились так, что друг на друга давили»; многие прятались по разным местам, были отыскиваемы войсками и забираемы в плен. В числе последних были и главнейшие пособники самозванца: Максим Шигаев, Иван Почиталин — секретарь Пугачева, Максим Горшков — привилегированный его писарь, Тимофей Падуров, солдат Жилкин и многие другие26. Все число пленных простиралось до 2813 человек, убито было 400 человек, в числе коих, надо полагать, был и пропавший без вести председатель пугачевской коллегии, старик Андрей Витошнов. В Сакмарске захвачено девять пушек, одно знамя Симбирского батальона, отбитое у полковника Чернышева, несколько значков, весь обоз, провиант и фураж. Вся потеря в отряде князя Голицына не превышала восьми раненых кавалеристов.
С толпой не более как в 500 человек27 Пугачев бежал «не кормя, во всю прыть, до Тимашевой слободы. По приезде в ту слободу только что накормили лошадей, то поскакали опять и, приехав в Тагилу, ночевали». Только теперь опомнился самозванец и стал считать, кто из главнейших его приближенных с ним остался и кто от него отстал. Недосчитавшись многих, он решился до времени скрываться в Башкирии и отправился в дом башкирского старшины Кинзи28.
Надежда пробраться в Яицкий городок была навсегда покинута, так как на освобождение его шел уже отряд генерала Мансурова.
Примечания
1. Показания Григория Бородина и Максима Шигаева // Гос. архив, VI, д. № 467 и 506. У гг. Анучина, Пекарского (Москвитянин, 1841, ч. III, с. 459), Рычкова и др. эпизод этот рассказан неверно.
2. Д. Анучин в своей статье (Русский вестник, 1872, № 8, с. 500), исправляя показания Пугачева, говорит, что Шигаев взят в плен под Татищево, но это неверно.
3. Показание Пугачева 4 ноября 1774 г.; Показание Хлопуши 10 мая 1774 г.; Показания Максима Шигаева и Ивана Почиталина 8 мая 1774 г.; Показание Ивана Творогова 27 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 467, 505, 506 и 512.
4. У Рычкова в летописи, а с его слов и у всех авторов бежавший назван Логиновым, но это неверно.
5. Летопись Рычкова. Соч. Пушкина, изд. 1881, т. VI, прил., с. 394.
6. Рапорт Рейнсдорпа Военной коллегии 8 апреля 1774 г. // Архив Главного штаба, оп. 47, кн. III.
7. Летопись Рычкова. Соч. Пушкина, изд. 1881, т. VI, прил., с. 394.
8. Всеподданнейшее донесение Рейнсдорпа от 8 апреля 1774 г. // Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 281.
9. Жизнь и литературная переписка П.И. Рычкова // Соч. академика П. Пекарского, изд. 1867, с. 176—177.
10. Вот как Хлопуша рассказывал о своем пленении. Перед отъездом из Берды Хлопуша просил у Пугачева позволения проводить свою жену и сына в Сакмару, на что и получил разрешение самозванца. Когда же Хлопуша с женою и сыном приехал в Каргалу и хотел спросить полковника Мусу Улеева, поедет ли за Пугачевым, на то Муса сказал: «Видишь, брат, дело наше худо, и ты собирайся куда глаза глядят, а я своего полка не пустил ни одного татарина, и все они дома». А как сведал старшина каргалинский, что тут находится Хлопуша, то тотчас взял его с женою и сыном под караул: его отправили в Оренбург, а жену с сыном оставили в Каргале (Гос. архив, VI, д. № 467). По сентенции секретной комиссии повелено было отсечь Хлопуше голову и для вечного зрения посадить на кол, а тело предать земле.
11. В письме от 24 марта // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII. См. также: соч. Пушкина, изд. 1881, т. VI, с. 133: «Победа, которую ваше сиятельство одержали над мятежниками, возвратила жизнь обитателям Оренбурга. Блокированный в течение шести месяцев, город этот был обречен на ужасный голод, а теперь оглашается радостью, и жители шлют пожелания благоденствия своему знаменитому освободителю».
12. В рескрипте Рейнсдорпу // Архив Сената, копии с высочайших повелений, кн. 207.
13. Высочайший указ, от 1 мая 1774 г. Он напечатан у Пушкина, т. VI, с. 194 (Приложение).
14. Рапорт подполковника Милковича А.И. Бибикову от 27 марта 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII.
15. Рапорт князя Голицына Бибикову от 29 марта // Там же, кн. VIII.
16. Летопись Рычкова. См. соч. Пушкина, изд. 1881 г., с. 397 (приложение).
17. Показания: Пугачева 4 ноября 1774 г., Максима Шигаева 4 июня, Ивана Почиталина 8 мая 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 506 и 512.
18. Летопись Рычкова // См. соч. Пушкина, изд. 1881 г., т. VI, с. 399 (приложение).
19. Там же.
20. Разграбление Берды и непринятие мер к ее защите заставили Рейнсдорпа прибегнуть ко лжи. В своем приказе он писал, что будто мятежники прокрались в Берду во время тумана нечаянно. Но Рычков с иронией записал в своем журнале: «Могло статься, что в оной слободе был туман, но в городе во весь сей день никакого тумана не было».
21. Рапорт князя Голицына Бибикову от 29 марта 1774 г., № 563 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.
22. Рапорт князя Голицына Бибикову от 3 апреля, № 582 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII. См. также летопись Рычкова // Соч. Пушкина, т. VI, с. 414 (приложение).
23. То же.
24. Г. Анучин говорит, что князь Голицын выступил из Берды 2 апреля (см. Русский вестник, 1872, № 8, с. 510), но это неверно. В своем рапорте (от 3 апреля, № 582) князь Голицын писал: «Итак, корпус мог выступить из Берды 1 апреля, пополуночи в 2 часа».
25. В рапорте Бибикову от 3 апреля 1774 г., № 582 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.
26. Показания Максима Шигаева и Ивана Почиталина 8 мая 1774 г.; Показание Ивана Творогова 27 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 505 и 506. Рассказ об этом сражении, помещенный в записках Пекарского (Москвитянин, 1841, ч. III), не вполне верен.
27. По показанию Пугачева, у него в это время было: 100 человек яицких и илецких казаков, 100 человек заводских мужиков и 300 человек татар и башкирцев (Показание 4 ноября // Гос. архив, VI, д. № 512).
28. Рапорт подполковника Милковича Бибикову от 6 апреля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |