Переправившись через Волгу и остановившись в поле, близ деревни Нерадово, Пугачев прежде всего должен был подумать об увеличении своих сил, и с этой целью он разослал повсюду манифест следующего содержания:
«Божией милостью, мы, Петр III, император и самодержец Всероссийский и проч. проч. проч.
Жалуем сим именным указом, с монаршим и отеческим нашим милосердием, всем находящимся прежде в крестьянстве и подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственно нашей короны и награждаем древним крестом и молитвой, головами (?) и бородами, вольностью и свободой, вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей, во владение землями, лесными, сенокосными угодьями, рыбными ловлями, соляными озерами без покупки и без оброку и освобождаем [от] всех прежде чинимых, — от злодеев дворян, градских мздоимцев и судей — крестьянам и всему народу налагаемых податей и отягощений. Желаем вам спасение душ и спокойной в свете жизни, для которой мы вкусили и претерпели от предписанных злодеев дворян странствие и немалые бедствия.
А как ныне имя наше властью Всевышней десницы в России процветает, того ради повелеваем сим нашим именным указом: кои дворяне в своих поместьях и вотчинах [находятся], оных противников нашей власти, возмутителей империи и разорителей крестьян, ловить, казнить и вешать и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с своими крестьянами; по истреблении которых противников и злодеев дворян всякий может восчувствовать тишину, спокойную жизнь, кои до века продолжаться будут»1.
Население приняло этот манифест с большим сочувствием, и крестьяне Чебоксарского и Козьмодемьянского уездов восстали почти поголовно. Собираясь небольшими толпами, они грабили помещичьи дома, убивали своих господ и священников2. Их примеру последовали чуваши и вотяки, вооружившиеся копьями, стрелами и говорившие открыто, что ждут Пугачева как родного отца3.
Предводители партий, бродя из деревни в деревню, толковали жителям манифест самозванца но своему усмотрению и уверяли, что царский указ повелевает всем крепостным крестьянам вести, волей и неволей, своих помещиков в ближайший уездный город, для представление государю. Исполнение этого указа сопровождалось часто самыми ужасными и отвратительными сценами, насилием и проч.4
В стане самозванца производилось расследование, и если крестьяне были довольны помещиками, что случалось весьма редко, то его отпускали, а если недовольны — то вешали. Большинство помещиков бежало из своих имений и принуждено было скрываться в самых непроходимых лесах. Оставшееся без правителей, но привыкшее к власти население обращалось к самозванцу с просьбой разъяснить то положение, в котором оно должно находиться относительно правительства.
«Покорно просим вас, милостивого государя, Петра Федоровича, — писали бурмистр Василий Захаров и староста Кузьма Егоров5, — чтоб нам изволили показать, на каком быть основании, что нам делать, мы не знаем, но хоша и была присланная от вас, государь, команда, однако никакого определения нам не объявила.
А ныне у нас в вотчине имеется господский хлеб, лошади и скот, и что вы, государь, об оном изволите приказать; також и что оставшее в доме господском после вашей команды на оное просим у вас, великого государя, милостивого приказание.
Еще просим у вас, великого государя, на крестьян села Верхнего-Талызина, которые были во владении с нами одного помещика. Оные крестьяне были на оброке, а мы сеяли на их земле хлеб господский, которая у них земля излишняя взята была на господина; а ныне оные крестьяне такой господский посеянный нами хлеб нам не дают, а оный хлеб им не следует, а принадлежит оный хлеб взять нам. О сем просим вас, великого государя, учинить решение.
Однако в вотчине нашей, милостивый государь, много таких, которые и пропитание у себя не имеют, не только какие подати платить, а просят из милосердия у вас, великого государя, чтоб повелено было из господского хлеба нам дать на пропитание и осемениться, за что мы, сироты ваши, должны вечно Бога молить за ваше здравие, великого государя».
Прошение это было не единственное, но как оно, так и другие оставлялись, конечно, без исполнения. Пугачевской коллегии уже не существовало, творить суда и расправы было некому, да и сам самозванец не думал об этом: он шел без оглядки и, спасаясь от преследования войск, повернул на юг, думая пробраться опять к Яику или к заветной для него реки Кубани.
Приближаясь к Цивильску, Пугачев отправил вперед казака Чумакова взять там годных лошадей. Чумаков разграбил город, повесил воеводу Копьева с женой, прапорщика Абаринова и секретаря Попова с их женами и двух мещан. Когда приехал в город сам Пугачев, то жители, не привыкшие к таким сценам, спрашивали, за что повесили их господ, когда они не сопротивлялись? Самозванец отвечал, что, хотя от него и не было дано приказание вешать, но что теперь того уже не воротишь.
Направляясь к Курмышу, Пугачев получил известие, что жители находящегося на пути городка Ядрина приготовились к сопротивлению и не намерены впускать мятежников. По совету поручика Лихутина они вооружились поголовно.
— Сограждане, — говорил Лихутин, — сей грозный день решит судьбу города и нас самих; обязанность каждого из нас предупредить опасность. Забудем свои семейства, имущество и самую жизнь, которая без обороны будет жертвой злодея. Сохраните присягу великой императрице и отечеству, и наградой вам будет благодарность потомства.
— Умрем все за веру, императрицу и отечество! — кричала толпа. — Бог сам спасет нас от многочисленных клятвопреступников. Веди нас сражаться, мы готовы.
При таких условиях Пугачев счел лучшим не ввязываться в серьезное дело, обогнул Ядрин, но отделившаяся от него толпа стала приближаться к городу. Узнав об этом, поручик Лихутин, после напутственного молебствия, переправился с вооруженным населением за Суру, имел горячее дело с мятежниками и отбросил их от города. Победители с торжеством возвратились в город, но впоследствии подвиг ядринцов был омрачен теми жестокостями и истязаниями, которым подвергали они захваченных в плен бунтующих чувашей6.
Императрица щедро наградила всех участников в отбитии мятежников, в особенности за то, что они не ограничились защитой города, но, присоединясь впоследствии к воинской команде, «употреблялись с оной в усмирении мятежников»7.
Потерпев неудачу под Ядрином, толпа потянулась по следам самозванца. Последний, в восьмом часу утра 20 июля, подошел к Курмышу. Городское население и дворяне разбежались в разные стороны, а чернь, в сопровождении духовенства, вышла навстречу Пугачеву. Священники Дмитрий Васильев, Евдоким Андреев и Адриан Иванов надели облачение, подняли образа и отправились с народом на берег реки Суры8. Пугачев переправился вплавь через реку и принял хлеб-соль. Отправленные в город казаки привели к самозванцу инвалидную команду, которая, увидя одного унтер-офицера уже повешенным, пришла в «смертный страх». Пугачев приказал прочитать свой манифест и привел к присяге всех вышедших к нему навстречу, причем упоминались имена императора Петра III, императрицы Устиньи Петровны, цесаревича Павла Петровича и супруги его великой княгини Натальи Алексеевны.
«В то время как мы и граждане на берегу были, — доносила инвалидная команда9, — его, Пугачева, злодейской толпы казаки в городе грабили церкви, обывательские и наши дома, которыми пограблено во всех местах и из воеводской канцелярии штатной команды солдатские ружья, тесаки и сумы с патронами».
Грабители повесили майоров Василия Юрлова, Дмитрия Маковиева и дворянку Наталью Ульянову. Они захватили все казенные деньги, выпустили казенное вино и раздали безденежно соль крестьянам и чувашам.
После пятичасового грабежа Пугачев повесил канцеляриста Михайлу Еремеева, наградил священников 150 рублями, переправился обратно через реку Суру и, взяв с собой до 60 человек горожан, добровольно записавшихся в казаки, направился к Алатырю.
Известие о приближении самозванца заставило многих дворян собраться в Алатырской провинциальной канцелярии для совещания, как им защищаться. Во главе собравшихся находился исправлявший воеводскую должность подполковник Матвей Белокопытов и человек десять дворян. Совещавшиеся условились, что если число мятежников будет не более 500 человек, то сопротивляться, а в противном случае встретить их с хлебом и солью. Для разведки неприятеля они отправили прапорщика инвалидной команды Сюльдяшева10. По собранным им сведениям, Пугачев располагал более чем двумя тысячами человек, и потому сопротивление ему признано невозможным. Тогда воевода Белокопытов бежал, а за ним бежали и многие дворяне, причем Белокопытов «караул, находящийся у рогаток, так как и обывателей, собранных нарочно на защиту города, вооруженных до 200 человек, распустил». Секретари воеводской канцелярии также разъехались в разные стороны, и прискакавший из Симбирска курьер с «промеморией» не нашел никого в присутствии. Случайно наткнувшись на сержанта штатной команды Михаила Лосева, он передал ему пакет. Лосев прочел бумагу, в которой Симбирская провинциальная канцелярия требовала уведомление, «где злодей находится». Лосев вместе с канцеляристом Василием Поповым отвечали, что злодей приближается уже к Алатырю, и отправили курьера обратно.
Между тем у соборной церкви собралась толпа народа.
— Зачем собрались? — спросил проходивший Сюльдяшев.
— Советуемся между собой, как спасти свою жизнь. Воевода и все дворяне бежали из города, а у нас нет оружия, чем защищаться; мы согласились встретить злодея с честью.
Прапорщик Сюльдяшев говорил, что лучше бы готовиться к обороне города.
— Воля всемилостивейшей государыни, — отвечали ему жители, — нам не с чем противиться, а встретим их с хлебом и солью.
Обыватели разошлись по домам, а Сюльдяшев приказал Лосеву поставить караул у соляных амбаров и близ канцелярии на колокольце, с тем, что если появятся мятежники, то дать ему знать11. Лосев исполнил приказание, но почти все инвалидные офицеры, не дождавшись приближения самозванца, отправились за город к нему в лагерь12.
— Хорошо, что явились ко мне, други, — сказал им Пугачев, — но подите домой, вы не годитесь в мою службу — стары.
Утром 23 июля человек 20 яицких казаков приехали в ямскую слободу, находившуюся в четырех верстах от города, приказали населению выходить навстречу государю, стращая в случае сопротивления умертвить всех поголовно. Узнав, что в слободе находится управитель подпоручик Василий Косоговский, казаки вывели его на площадь и секли плетьми, спрашивая у ямщиков, добр ли он? Одобрительный ответ спас Косоговского от смерти, и ему приказано было находиться при встрече государя с своей командой. Ямщики вышли из слободы с хлебом и солью и при приближении самозванца все встали на колени.
Приняв хлеб-соль от ямщиков, Пугачев направился к городу, впереди которого был встречен населением и духовенством с крестами и образами. Вышедшие по звону соборного колокола навстречу жители, духовенство и монахи Троицкого монастыря стали на колени. Приложившись ко кресту и приняв хлеб-соль от купечества, самозванец приказал прочитать свой манифест, а затем последовало целование руки: сначала подходило духовенство, потом именитые люди, в числе которых был и прапорщик Сюльдяшев. По окончании этой церемонии Пугачев сел на лошадь и в сопровождении духовенства, при колокольном звоне, проехал в соборную церковь для слушания молебна. Потом он ездил по городу, был в воеводском доме и приказал захваченные под соборной колокольней медные деньги13 раздавать народу. По приглашению Сюльдяшева самозванец зашел к нему в дом, выпил с своими сообщниками чарки по три водки и, видя, что толпа его сильно пьянствует, приказал рубить бочки и выпустить вино. Призвавши к себе бургомистра, Пугачев поручил ему раздать народу соль безденежно и выпустить 49 человек колодников.
— Есть ли у вас в городе серебряники, — спрашивал при этом Пугачев бургомистра, — и пойдут ли они ко мне служить?
— Есть двое, — отвечал спрошенный, — как им не пойти, у вас им лучше будет, чем здесь.
Самозванец приказал прислать их к себе в лагерь и собрать туда же жителей по барабанному бою. В числе собравшихся стоял и прапорщик Сюльдяшев14.
— Ты нанялся, что ли, за воеводу остаться в городе? — спросил гневно Пугачев. — Я первого тебя велю казнить.
Сюльдяшев пал на колени.
— Никак нет, — отвечал он. — Ваше величество, я человек маленький, как можно мне за воеводу наниматься?
— Давно ли ты в службе?
— Двадцать пять лет.
— Как же ты служишь так давно, а имеешь чин такой маленький? Если ты мне верой и правдой послужишь, я тебя пожалую полковником и воеводой здешнего города.
— Служить не могу из-за болезней и ран.
— Ничего, будь ты отныне полковником и в городе главным смотрителем.
Самозванец приказал новому правителю выслать в стан мятежников всех жителей, годных на службу. Таких нашлось человек до 200, и к ним было присоединено еще человек 20 гарнизонных солдат.
На другой день были представлены самозванцу оба серебряника.
— Можете ли вы делать такие рублевики с ушками? — спрашивал их Пугачев, показывая рублевик императора Петра I.
— Можем, — отвечали они.
— А такой портрет, как я, можете сделать?
— У нас штемпелей нет, и сделать такого, как вы, не можем.
Тогда он приказал им приделать к рублевикам Петра I ушки и раздавал их в виде медалей в награду своим сообщникам. Таких медалей, по показанию Пугачева, было роздано не более двадцати.
Под Алатырем самозванец простоял два дня, и это был первый отдых после бегства его из-под Казани. В эти дни в стан самозванца стекались крестьяне с разных сторон и приводили с собой помещиков и дворян, которых немедленно вешали; таких несчастных было 12 человек15. Всех крестьян, приходивших на государеву службу конными, Пугачев брал с собой, а пеших отсылал назад, и они-то, образовав из себя партии, разоряли все окрестности, задерживали правительственные войска и давали возможность самозванцу продолжать безнаказанно свое опустошительное шествие вниз по Волге.
Подходя к Саранску, 26 июля, самозванец отправил вперед казака Федора Чумакова с 30 человеками казаков для передачи воеводе, присутствующим и мирским людям следующего указа:
«По указу его императорского величества и по определению государственной военной коллегии велено послать (каков и посылается) сей указ с таковым повелением, что как ныне его императорское величество всемилостивейший государь Петр Федорович, с победоносной армией шествовать изволит через гор. Саранск для принятия всероссийского престола в царствующий град Москву, того ради к прибытью его величества с армией приготовить: во-первых, под артиллерию 12 пар лучших лошадей и для следующего казачьего войска хлебных и съестных припасов и для коней фуража: овса, сена и прочего, что принадлежит, дабы ни в чем недостатка воспоследовать не могло. По отправлении ж сего, шествию его императорского величества с армией по должности пристойная встреча с надлежащей церемонией, так как долг присяги и подданства повелевает, стараясь получить монаршее и отеческое милосердие, таковое же, каковое оказано за сие исполнение и прочим верноподданным рабам. А за противность и непокорность своему государю, по силе строгости монаршего правосудия, без наижесточайшего гнева остаться не могите, так как в некоторых местах противникам и изменщикам монаршей воли чинима была [казнь] неупустительно»16.
Получив этот приказ, воевода, подполковник Василий Протасьев, товарищ его, Михайло Башмаков, и секретарь, Андрей Метальников, бежали из города; их примеру последовали многие приказные служители, купцы и дворяне. «В Саранске, — доносил впоследствии Михельсон17, — ни один дворянин не думал о своей обороне, а все, как овцы, разбежались по лесам». Оставшиеся в городе, находясь между страхом и отчаянием, не знали, что делать.
Рано утром 27 июля передовые казаки явились опять в город с требованием, чтобы население, не исключая духовенства, вышло навстречу государю, а в противном случае грозили «смертной казнию и пожаром». Облачившись в ризы и подняв св. иконы, духовенство, в сопровождении граждан, вышло к мосту на р. Инзар. Во главе их стоял с крестом саранского Петровского монастыря архимандрит Александр, которого Пугачев скоро заметил «по шапке с каменьями, как быть золотой». Подъехав прямо к о. Александру, самозванец приложился ко кресту, приказал прочитать приведенный нами манифест и затем отправился в собор, где во время ектении упоминалось имя государя Петра Федоровича, государыни Устиньи Петровны и великого князя Павла Петровича с его супругой Наталией Алексеевной. Подарив духовенству 30 рублей, самозванец отправился в дом вдовы бывшего воеводы, Авдотьи Каменицкой, где, по ее приглашению, и обедал. В благодарность за угощение Пугачев повесил ее на воротах вместе с магистратским подьячим Петром Васильевым, а купца Ивана Гурьева засек плетьми18. На другой день самозванец обедал в Петровском монастыре у архимандрита Александра и выдал на обитель 50 рублей.
Во все это время толпа его грабила город и пьянствовала. Приказав выпустить всех колодников, Пугачев взял в свой лагерь семь пушек, 2½ пуда пороху, 150 ядер и 29 148 рублей, нагруженных на 20 подводах. Повесив предводителя дворянства, отставного генерал-майора Сипягина, и 62 человека19 помещиков и дворян, приведенных крестьянами, Пугачев назначил воеводой прапорщика инвалидной роты Шихмаметева, оказавшего особую приверженность к самозванцу, по формированию ополчения и других услуг.
Доставив для пополнения армии государя до 91 человека охотников и вооружив их, прапорщик Шихмаметев 29 июля собрал у собора всех жителей. Подъехав к собравшимся, Пугачев приказал прочитать следующий манифест:
«Божией милостью мы, Петр III, император и самодержец всероссийский и проч., проч., проч.
Объявляется во всенародное известие.
По случаю бытности с победоносной нашей армией во всех, сначала Оренбургской и Сибирской линий местах, жительствующие разного звания и чина люди, которые, чувствуя долг своей присяги, желая общего спокойствия и признавая как есть за великого своего государя и верноподанными обязуясь быть рабами, сретение имели принадлежащим образом. Прочие же, а особливо дворяне, не хотя [от] своих чинов, рангу и дворянства отстать, употребляя свои злодейства, да и крестьян своих возмущая к сопротивлению нашей короне, не повинуются. За что грады и жительства их выжжены, а с оными противниками учинено по всей строгости нашего монаршего правосудия.
А как по пришествии нашем с армией под город Саранск, находящиеся в оном священного и прочего звание жители, кои чувствуют должность своей присяги и признавай своего монарха, с пристойной церемонией учинили встречу, а особливо усмотрен нами, по оказавшей его верности, прапорщик Михайло Шихмаметев, против прочих весьма отлично, за что и награждается от нас главным командиром и воеводой. Причем поручаются ему здешнего города и всего уезда оного обыватели всякого звания и чина, кои и даются ему, чтоб быть во всяком послушании; да и вам, г-ну воеводе, поступать как в государственных делах, а особливо для склонившегося народа в силу сказанных узаконений, не чиня напрасно никому обид и налогов. С противниками и бежавшими от нашего милосердия, кои сысканы будут, чинить так, как с действительными злодеями, бунтовщиками и изменниками своему государю. И вам, г-ну воеводе, с мирскими людьми чинить в силу нашего указа во всем непременно»20.
По прочтении этого манифеста Пугачев выехал из Саранска21 и потянулся по направлению к Пензе. Он торопился уйти, опасаясь встречи с правительственными войсками, начинавшими настигать мятежников.
Получивши известие, что Пугачев направился к Алатырю, полковник Михельсон все еще не верил, чтобы самозванец пошел на юг, и полагал, что он делает «маску».
«Я за долг свой считаю, — доносил он князю Щербатову22, — оберегать сторону от Москвы; впрочем, прошу ваше сиятельство снабдить меня повелением».
Выступив 19 июля из Казани и соединившись в Чебоксарах с графом Меллиным, полковник Михельсон присоединил к нему роту гренадер, улан, вооруженных пензенским дворянством, два орудия и приказал, двигаясь на Курмыш к Симбирску, преследовать самозванца.
«У графа Меллина, — доносил Михельсон23, — лучшая моя конница, без которой я вовсе действовать не могу, да и имев оную, должен признаться, что силы мои истощали, однако долг мой исполнять не оставлю, пока возможности моей будет». Он просил присылки подкреплений и в особенности кавалерии, «ибо злодеи делают свои обращение на переменных лошадях, коих мне иметь невозможно».
Рассеяв толпу вотяков, собравшихся в числе 200 человек, и повесив нескольких вожаков, полковник Михельсон 25 июля пришел в село Сундырь. Он не имел еще точных сведений о направлении движения мятежников; все его посланные пропали и к отряду не возвратились. В Сундыре Михельсон узнал, что Пугачев точно пошел к Алатырю, и потому намерен был переправиться через реку Суру под Васильевом, чтобы сохранить фланговое положение относительно самозванца и при дальнейшем своем движении прикрывать Москву.
Находившемуся же в Курмыше графу Меллину он приказал преследовать самозванца как можно энергичнее и стараться не упустить злодея24. Поручение было нелегкое, так как преследующему отряду, при быстроте движения мятежников, приходилось все время идти форсированными маршами. «По всему моему пути, — доносил граф Меллин25, — нашел я до 30 человек повешенных и по деревням почти никаких жителей, потому что все чуваши здешней стороны, много крестьян и, чему я верить не хотел, что и несколько дворян взбунтовались и друг друга стараются в своих жительствах разорять, убить и повесить».
В другом своем донесении граф Меллин рисует еще более поразительную картину. «Какое это наказание Божие, — говорит он26, — которое я вижу: бедные дворяне, по дорогам, который повешен, у которого голова отрублена, у которого ноги и руки отрублены и разными другими муками, которые себе представить не можно, неисчисленно много истреблено».
Жажда ли мщения или убеждение, что казнями скорее можно восстановить спокойствие, заставляли многих начальников так же строго поступать и с мятежниками. Приближаясь к Алатырю, граф Меллин отправил вперед с эскадроном ротмистра Чугуевского полка Михаила Гаврилова, который 31 июля и вступил в город. Приказав вывести из тюрьмы пойманных мятежников, Гаврилов своевольно переколол более 20 человек, арестовал возвратившегося в город воеводу Белокопытова, прапорщика Сюльдяшева и повез их к графу Меллину. Взяв с Белокопытова «200 руб. и 14 лошадей, оставшихся после убитых дворян», Гаврилов отпустил его к своей должности, а Сюльдяшева представил начальнику отряда. Сюльдяшев искупил свою вину тем, что, оставаясь в течение нескольких дней правителем города, спас многих от смерти27. С удалением мятежников он собрал оставшуюся в городе от расхищения казну и запечатал ее в монастырской трапезе, вывез из леса спрятанные прапорщиком Васильевым деньги 20 602 руб. 85 коп., только что привезенные из Симбирска28, и, наконец, разослал небольшие команды ловить шатающихся мятежников.
Не так поступал прапорщик Шихмаметев в Саранске. Он отличался полной преданностью самозванцу, и потому граф Меллин по прибытии в Саранск тотчас же арестовал Шихмаметева, высек несколько человек плетьми и, восстановив некоторый порядок в городе, двинулся далее.
В это время Михельсон, пересекая все главнейшие дороги к Москве и пройдя левее города Арзамаса, направился на село Починки с тем намерением, чтобы повернуть на Саранск и следовать по пятам Пугачева. 30 июля Михельсон получил сообщение Арзамасской провинциальной канцелярии, что Пугачев идет на Арзамас.
Странным казалось такое сообщение после тех сведений, которые он имел о движении самозванца на юг, но оставить без внимания Арзамас значило дать возможность Пугачеву появиться у него в тылу и затем идти уже беспрепятственно в Москву. Поэтому Михельсон тотчас же повернул назад и пошел к Арзамасу и, только подходя к городу, узнал, что сообщение провинциальной канцелярии оказалось ложным29. Время было потеряно, и отряд пошел опять к селу Починкам, где собралась шайка в ожидании прибытия Пугачева, для которого была уже приготовлена и квартира в доме ротмистра Павлова.
В селе Починках находился тогда конский завод, принадлежавший лейб-гвардии Конному полку, и потому, опасаясь, чтобы мятежники не разграбили его и не овладели казенными суммами, Михельсон выслал вперед с командой корнета Селиванова. Последний прибыл в село как раз в то время, когда мятежники связали до 30 человек рейтар, бывших при заводе, и намерены были овладеть лошадьми и деньгами. Разогнав толпу, Селиванов захватил в плен семь человек, из которых один оказался конюх, один обыватель и один крестьянин, обличенный в убийстве дворян. Михельсон приказал всех трех повесить, а прочих сечь плетьми30 и резать по одному уху. «Сие производит в сих варварах великий страх».
«Окрестность здешняя, — доносил Михельсон, — генерально в возмущении и всякий старается из здешних богомерзких обывателей брать друг у друга преимущества своими варварскими поступками». Он говорил, что Пугачев около Саранска произвел такие варварства, «коих в нынешних веках никогда и ожидать было не можно: немалое число дворян с женами и детьми лишены жизни, то ж самое и приказчики. Многих мне удавалось освобождать, только везде поспеть нет способов, потому что нет почти той деревни, в которой бы обыватели не бунтовали и крестьяне не старались бы сыскивать своих господ или других помещиков или приказчиков к лишению их бесчеловечным образом жизни». Будучи останавливаем на каждом шагу подобными шайками, Михельсон не мог идти по пятам Пугачева, тем более что Ступишин настаивал на необходимости усмирить прежде всего Нижегородскую губернию.
«Я получаю, — писал он Михельсону31, — ежечасно известия о бунтующих крестьянах, отложившихся от повиновения не только своих частных начальников, но уже не слушающихся моих повелений. Я боюсь, дабы злодей, заведши деташементы все отсель, не сделал обороту к Нижнему или на московскую дорогу: первое потому важно, что здесь великие тысячи на судах бурлаков прибывших и от времени в другое прибывающих, а московская дорога не менее важна своих ради причин. И в сем будучи положении, на первое и последнее взирать должно, а потому, кажется, не худо бы графу Меллину и Муфелю дать вам свое повеление, чтобы они спешили достигнуть неприятеля и разбить, а вам, получая сведения от них, предпринимать свое движение так, чтобы в случае его оборота могли встретить и укрощать бунты, дабы они распространиться не могли и до Московской губернии».
Поручив графу Меллину преследовать Пугачева, полковник Михельсон не имел никаких сведений о том, где находится отряд Муфеля, а между тем главнокомандующий князь Щербатов приказал последнему идти через Карсунь в Пензу, а генерал-майору Мансурову следовать на Сызрань. Высказывая уверенность, что начальники отрядов употребят все способы, чтобы скорее настигнуть самозванца, князь Щербатов писал, что «прискорбно только то, что нет ему [Пугачеву] нигде сопротивления и ни малейшего препятствия. Таким образом, открывая он себе дорогу, отнимает средства у войск к скорейшему совершению его погибели и бежит с такой скоростью, что в пятеро суток более 400 верст делает. Между тем преследующие его деташементы не одним только им занимаются, но, отряженными своими партиями, укрощают и взбунтовавшуюся чернь, которая, наполнясь сей заразой, производит убийство дворянам»32.
Это донесение князя Щербатова было последним, так как он был отозван в Петербург и сдал начальство над войсками князю П.М. Голицыну.
Примечания
1. Гос. архив, VI, д. № 414 и 415. Манифест этот был издаваем несколько раз, и под ним были подписаны числа: 18, 20, 28 и 31 июля 1774 г. Под последним числом, но с некоторыми изменениями он напечатан Я.К. Гротом в «Записках академии» (т. XXV, приложение № 4, с. 53) и в «Русской старине» (1875, № 11, с. 441).
2. Всеподданнейший рапорт князя Щербатова от 22 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
3. Рапорт Михельсона князю Щербатову 25 июля 1774 г. // Там же, кн. X.
4. Одну из таких сцен можно найти в статье «Емельян Пугачев» (Русская старина, 1873, т. VIII, с. 807).
5. Села Алферьева, Алатырского уезда, в прошении, поданном 23 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 416.
6. Об этих жестокостях см.: Казанские губернские ведомости, 1860, № 28.
7. Манифест императрицы от 1 сентября 1774 г. Записка князя Вяземского Сенату от 25 августа. По этой записке поручик Лука Лихутин произведен в секунд-майоры, голова Василий Беляков и бургомистр Алексей Беляков — в титулярные советники, 19 купцов и один солдатский сын получили шпаги.
8. Донесение Антония, епископа нижегородского, Синоду 16 августа 1774 г. Арх. Синода, д. № 8.
9. Рапорт Курмышской инвалидной команды в контору Военной коллегии от 27 июля 1774 г.
10. В записках Д.Б. Мертвого офицер этот назван Сердешевым, а в следственном деле Сюльдяшевым. См. Московский архив Главного штаба, оп. 95, св. 564, д. № 28.
11. Показания сержанта Михаила Лосева // Гос. архив, VI, д. № 447; Показания прапорщика Сюльдяшева // Там же, д. № 453.
12. Показания сержанта Харитонова // Там же.
13. Деньги эти были приготовлены к отправлению во Владимир.
14. Показания Сюльдяшева // Гос. архив, VI, д. № 453.
15. Показания Пугачева 4 и 17 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512; Донесение алатырского духовенства преосвященному Антонию, епископу нижегородскому // Архив Синода, д. № 4; Показания подпоручика Косоговского и мнение учрежденного в Москве кригсрехта 10 марта 1775 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 95, св. 564, д. № 28. Сюльдяшев и Косоговский были лишены чинов и сосланы в Таганрог на поселение. В Алатырском уезде было убито 65 человек мужчин и женщин; разграблено в уезде 33 дома и в городе 38 домов. К Пугачеву присоединилось 224 человека городских жителей // Гос. архив, VI, д. № 447.
16. Указ самозванца от 26 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512.
17. Князю Щербатову от 1 августа 1774 г. // Там же, д. № 490.
18. Об этой вдове упоминает Рунич в своих записках (Русская старина, 1870, т. II, с. 237), но все, что говорит он о действиях войск, то неверно.
19. Рапорт подпоручика Иванова генералу Брандту от 4 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.
20. Манифест самозванца от 28 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 415.
21. Показания Пугачева 4 ноября 1774 г. // Там же, д. № 512. Показания архимандрита Александра от 23 августа 1774 г. // Архив Синода, секрет, оп., д. № 4. По мнению П. Потемкина, с архимандрита Александра следовало публично снять сан «и перед всем народом, через три дня, объявлять самому ему вину свою, принося при том молитвы Вышнему о прощении его преступлений, а потом определить в монастырь на вечное покаяние». Синод определил: одеть его в простую монашескую одежду, вывести на публичное место и, в присутствии архиепископа казанского и народа, прочтя ему тяжкие его преступления, лишить монашеского звания: снять одежду, остричь волосы на голове и бороде, переименовать прежним мирским именем и, одев в простое мужичье платье, отдать на светский суд в учрежденную в Казани секретную комиссию. П.С. Потемкин отступил от определения Синода и устроил особую церемонию для расстрижения архимандрита. В 12 часов дня 13 октября Александр был приведен в оковах из секретной комиссии прямо в алтарь, где в тех же оковах облачен в архиерейское облачение, «причем солдаты с оружием и с примкнутыми штыками у северных алтарных дверей стояли». Протопоп и протодиакон вывели Александра на средину церкви, где и стоял он до тех пор, пока П.С. Потемкин, губернатор, преосвященный архиепископ казанский Вениамин и прочие не вышли на улицу перед соборную колокольню. Там, при собрании многочисленной толпы народа, прочтен был приговор, а затем Александру обрезали волосы на голове и бороде, одели в мужицкий кафтан и отвели потом опять в секретную комиссию. «При сем печальном позорище, — писал архимандрит Платон Любарский Н.Н. Бантыш-Каменскому от 16 октября (Гос. архив, VI, д. № 527), — народ оказывал сожаление и страх. Указом [Синода] хотя велено вывесть его только в одной монашеской одежде, яко уж монаха, а не архимандрита, ибо в том же указе написано, что все духовные, с того времени как в преступление впали, уже св. сана лишились и подпали проклятию, то и оный архимандрит уже не архимандрит и священник, а простой монах. Однако Потемкин для большого народу знать внушения его проступка приказал в святых одеждах на публичное место вывесть».
22. В рапорте от 22 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
23. В рапорте князю Щербатову от 24 июля 1774 г. // Там же.
24. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 25 июля 1774 г. // Там же.
25. В рапорте князю Щербатову от 24 июля 1774 г. // Там же.
26. В рапорте князю Щербатову от 4 августа // Гос. архив, VI, д. № 490.
27. Таким образом были спасены воевода Василий Обрезков с женою, майор Столбов, жены майора Клескина, поручика Лихутина, Лукина и Мертвого с двумя дочерями.
28. Письмо нижегородского губернатора Ступишина князю А.А. Вяземскому от 6 мая 1775 г. // Гос. архив, VI, д. № 453.
29. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 1 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490.
30. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 3 августа 1774 г. // Там же.
31. Письмо Ступишина Михельсону от 31 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490.
32. Всеподданнейшее донесение князя Щербатова от 1 августа 1774 г., № 9 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |