Наступала ночь. На Арском поле, впереди пушек, были поставлены на колени все пленные. Возвратившись из города, самозванец объявил им прощение, приказал отвести в сторону, а для Софьи и ее детей поставить особую палатку возле своей. Некоторые из ближних к нему спрашивали, что это за женщина?
— Это друга моего, донского казака Емельяна Ивановича, жена, — отвечал Пугачев.
Узнав, что прибыли казанские татары с подарками, самозванец уселся в кресла и торжественно принимал дары. В лагере в это время развели огни, привезли из города 15 бочек вина, разобрались по полкам и началась попойка. Пугачев сам разъезжал по стану и благодарил людей; говор и песни не умолкали до полуночи1. Только одни капониры не принимали участия в общем веселье и валялись под пушками, так как им приказано было быть готовыми на случай тревоги, которая последовала весьма скоро и была вызвана приближением отряда Михельсона.
Торопясь настичь мятежников, Михельсон 6 июля переправился через реку Вятку и, несмотря на многочисленные препятствия при переправах и потерю времени при восстановлении мостов, он все-таки вечером 11 июля был всего в 65 верстах от Казани. Покормив лошадей, не более трех часов, он в час пополуночи, 12-го числа, выступил и, пройдя верст десять, получил известие, что Пугачев разбил отряд Толстого и что еще на рассвете, 11-го числа, выступил из деревни Чипчиково, находившейся всего в 35 верстах от Казани. Несмотря на усталость лошадей, Михельсон продолжал движение и, будучи в 45 верстах от города, услышал уже частые орудийные выстрелы. Верстах в тридцати от Казани отряд остановился не более как на час времени, чтобы дать вздохнуть людям и лошадям. Во втором часу пополудни он выступил далее и на пути узнал, что мятежники взяли город и зажгли его: «Великий дым, — доносил Михельсон, — который ежечасно умножался, мне довольным был доказательством».
В 14 верстах от Казани Михельсон получил донесение от авангардного начальника, что в семи верстах от города, неподалеку от села Царицына, вся толпа самозванца построилась к бою. Зная, что у Пугачева не менее 12 тысяч человек, подполковник Михельсон, несмотря на малочисленность своего отряда, не превышавшего 800 человек2, и на утомление от продолжительного похода, решился немедленно атаковать мятежников. Выйдя из леса, Михельсон думал сначала атаковать неприятеля с двух флангов, но, видя многочисленность толпы, переменил план и решился ударить в центр боевого расположения, чтобы разрезать неприятеля пополам и потом бить по частям. В центре была поставлена Пугачевым самая сильная и лучшая батарея. «Злодеи, — доносил Михельсон3, — меня с великим криком и с такой пушечной и ружейной стрельбой картечами встретили, какой я, будучи против разных неприятелей, редко видывал и от сих варваров не ожидал». Приняв сам начальство в центре, подполковник Михельсон приказал небольшим отрядам: майора Дуве обойти левый, а майора Харина — правый фланги неприятеля.
Пользуясь тем, что впереди центральной батареи находилось золото, мятежники защищались первое время очень храбро. Михельсону пришлось употребить много усилий, чтобы овладеть батареей, уверенность в своем начальнике заставила солдат преодолеть все препятствия, и неприятель был разрезан на две части: большая повернула направо и наткнулась на отряд майора Харина, а меньшая — на майора Дуве. Последний отбил два орудия и скоро рассеял неприятеля, но на долю майора Харина выпала более трудная задача. Остановившись за глубоким рвом и тесным проходом под мельницей, мятежники открыли убийственный огонь. Чтобы рассеять их, майору Харину приходилось перейти через ров и потом подниматься на гору. Не считая отряд Харина достаточно сильным для такой операции, Михельсон оставил майора Дуве действовать самостоятельно, а сам пошел на соединение с Хариным. Ров был перейден, мятежника атакованы и после пятичасового непрерывного боя совершенно разбиты.
«Ночь, — писал Михельсон, — место и утомленные мои кони не позволили мне сей победой пользоваться как бы я мог, ежели бы мои лошади были хотя в малом состоянии». Преследуя неприятеля версты три, подполковник Михельсон отбил 6 орудий и остановился, видя, что «злодеи побежали во все стороны, куда мне за ними гнаться было невозможно». Мятежники лишились до 800 человек убитыми и 737 человек взятыми в плен; потеря Михельсона состояла из 23 человек убитых и 37 раненых.
Переночевав на месте сражения, подполковник Михельсон наутро пошел к Казани, из которой по временам попадались навстречу кучки ночных грабителей с захваченным имуществом; все они большей частью были изрублены или захвачены в плен. Подойдя к городу, Михельсон нашел его в самом печальном положении, и едва остановился на Арском поле, как Пугачев стал показываться с своей толпой и намерен был многочисленностью своих сил задавить ничтожный отряд, прибывший на выручку города. Сообщив губернатору о вторичном появлении неприятеля, Михельсон сам перешел в наступление, и при содействии вышедшего из крепости отряда под начальством П.С. Потемкина, разбил Пугачева, который поскакал к стороне Алатской дороги. Изнуренные лошади, из коих в отряде не осталось более 30, «которые могли с полверсты скакать», не позволили гнаться далеко за неприятелем, и победитель принужден был остановиться под Казанью4.
Утомление отряда было причиной того, что Михельсон не мог вполне воспользоваться одержанными им победами. Самозванец, переправившись через реку Казанку и отойдя верст двадцать от города, собирал свое ополчение. При громадном сочувствии со стороны крестьянского население формирование новых сил шло весьма успешно и быстро, так что к 15-му числу июля у Пугачева было опять не менее 15 тысяч человек. С ними он вернулся опять к Казани с целью уничтожить отряд Михельсона, всегда наносивший ему поражения. На месте сражения, бывшего 12 июля, противники встретились 15-го числа, причем на помощь Михельсону было выслано П.С. Потемкиным из крепости 200 человек. Этому отряду приказано было действовать во фланг неприятелю, но атака была настолько неудачна, что отряд, теснимый мятежниками, принужден был отступить в замешательстве5, и вся слава победы принадлежит опять одному Михельсону и его отряду, вынесшему ее на своих плечах.
«Злодеи на меня наступали, — доносил Михельсон6, — с такой пушечной и ружейной стрельбой и с таким отчаянием, коего только в лучших войсках найти надеялся». В течение четырех часов длился самый упорный бой, и только решимость солдат и вождя, умереть или победить, склонила успех на сторону малочисленного регулярного отряда. Мятежники были разбиты и рассеяны, потеряли всю свою артиллерию, состоявшую из 9 пушек, лишились до 2 тысяч убитых и раненых и около 5 тысяч пленных. Преследуемые подполковником Михельсоном и майором Хариным, инсургенты пытались задержать их в своих лагерях, расположенных в двух пунктах, но были выбиты, причем сам Пугачев едва не попался в плен. За ним гнались более 30 верст, и, только скрывшись в лесу, он успел избавиться от преследователей. Отряд Михельсона понес также сравнительно значительную потерю: он лишился 35 человек убитыми и 121 ранеными, но зато успел захватить в лагерях до 10 тысяч человек обоего пола, которые и были доставлены в Казань. В числе их было до 700 человек солдат, изъявивших желание возвратиться к своим командам. По следствию оказалось, что все они были взяты силой, что Пугачев не особенно доверял им, отобрал от них оружие и «дал только одни шесты». Генерал-майор Потемкин разослал их по командам; «прочие же, — доносил он7, — заводские и разного звания люди, по великому числу их, все наказаны быть не могли, того для, учиня им присягу, по частям отпускал их в дома; а дабы в пути, от оскудения, не могли сделать никаких насильств и грабежей, то дано им на дорогу каждому человеку по 15 копеек».
Победа эта окончательно обеспечила Казань от дальнейших покушений самозванца, «и невозможно описать, — доносил П.С. Потемкин8, — с каким восклицанием и радостью народ видел счастливое окончание сего сражения и с какими слезами приносили благодарственные мольбы Всевышнему».
Императрица щедро наградила всех участников победы. Михельсон был произведен в полковники, и ему пожаловано 600 душ крестьян в Полоцкой провинции9. Офицерам его отряда роздано в той же провинции 3146 душ крестьян или пожалована пожизненная пенсия10, а всем нижним чинам третное жалованье11. «Да сверх того прикажите, — писала Екатерина12, — весь деташемент Михельсона одеть и обуть на мой счет, и если в Казани казенных денег нет, то смело дайте купцам ассигнации на мой кабинет или на имя Адама Васильевича Олсуфьева, и все верно им заплачено будет». Директору казанской гимназии Каницу пожалован полугодовой, учителям — третной, а ученикам — годовой оклад жалованья13.
Современники высоко ценили заслуги Михельсона и считали его не только избавителем Казани, но и защитником Москвы. Посылая Михельсону «презент», известный богач П.А. Демидов писал ему, что. делает это в знак благодарности за то, «что с малым, но храбрым корпусом не устрашился нападать на многочисленную толпу разбойничью»; что «не препятствовали тебе недостатки в пище и лошадях и не удерживала медленность от вспоможения живущих».
«Вы, государь мой, — говорил П.А. Демидов, — следовали по пятам его более пяти тысяч верст, по местам пустым и почти непроходимым, и многие ему, вору, с большим уроном делали нападение»; Демидов приводил на память Михельсону, что «с тем же небольшим храбрым корпусом ускорили и Казанское царство от совершенного разорения сохранили и многих пленных благородных от мучительных смертей избавили, и тут со всей его поганой толпой разбили; а паче всего, что тем разбитием отвратили его намерение прийти в царство Московское... Приношу наивящшую мою с презентом благодарность и покорно прошу принять во знак моего усердия, что дал мне жизнь и прочим московским мещанам от убиения собственных наших людей, которые, слышав его злодейские прелести, многие прихода его ожидали и жадно разорять, убивать и грабить дома господ своих желали...»14.
Двукратное возвращение Пугачева к Казани и нападение его на Михельсона заставили предполагать, что самозванец намерен был во что бы то ни стало овладеть городом и затем двинуться внутрь России, по направлению к Москве. За Казанью не было никаких войск, и потому разрешение вопроса, куда девался Пугачев и в каком направлении он проявит свою деятельность, было весьма важно. В первые два дня после последней победы в Казани знали только, что толпа его разбилась на небольшие кучки, человек по 20 и 50, и бежит во все стороны15. «Если бы злодей обратил свои действия в Башкирию, — писал П.С. Потемкин16, — я бы того желал: там со временем уповал бы успеть во всем и переменить сердца народа; но всего более опасаюсь, чтобы он не обратился к Москве. Князь Федор Федорович [Щербатов] сделал ошибку, что обнажил Казань, и что его сюда пропустил, сделал незаплатную вину. Невероятно, с какой ревностью собираются к нему толпы, и приближение его к Москве весьма опасно. Я не премину дать знать, если оно предвидимо будет, и к воспрепятствованию сего отряжу г. Михельсона; но не мешало бы, однако ж, если бы прислать в Нижний Новгород полк пехоты, полк казачий и кавалерийский. Всего более для них кавалерия нужна. Если смей представить, то для удостоверения народа хотя батальон гвардии весьма нужен».
Ближе других находился отряд графа Меллина, и потому генералы Брандт и П.С. Потемкин в один и тот же день, 14 июля, отправили к нему предписание, чтобы он немедленно следовал в Казань17.
После разгрома мятежников, собравшихся в числе 3 тысяч человек, с пятью орудиями, у Рыбной слободы, в 20 верстах от Шурамского перевоза18, граф Меллин 16-го числа прибыл в Казань и соединился с Михельсоном. Силы прибывшего были незначительны, а в отряде Михельсона лошади были до того истомлены, что о быстром и безотлагательном движении нечего было думать.
В таком положении генерал Брандт снова обратился к главнокомандующему с просьбой прислать подкрепление, в особенности кавалерии, «дабы в дальнейшую внутренность помянутый тиран ворваться не мог»19. С своей стороны П.С. Потемкин отправил по Волге на лодках небольшую команду для воспрепятствования самозванцу переправиться через реку и просил свияжского воеводу Чирикова взять все суда и лодки на левый берег Волги20.
Рассыпавшись по Казанской и Нижегородской губерниям, сообщники Пугачева бродили партиями, сначала человека по два, по три и не более шести, но затем, встретив громадное сочувствие среди крестьянского населения, быстро увеличивали свои шайки, выбирали себе атаманов и под их предводительством вешали дворян, помещиков, приказчиков и грабили имения.
«Проклятый филин, — писал из Хлынова Платон Любарский21, — 12-го числа перепугал Казань и хотя, как эхо народное уверяет, крылья ему там и подщипали, однако, видно, нетопыри его, во все околичности казанские разлетевшиеся, все пути преградили, так что в нынешнем месяце из Казани сюда ни ездоков, ни почты не бывало».
Для восстановления сообщения и спокойствия были высланы по разным направлением небольшие команды, которые успели захватить нескольких важных сообщников Пугачева. Таким образом, были пойманы и доставлены в Казань: 18 июля татары Алиев и Махмутов, солдаты Яковлев и Свешников, а 19 июля ближайший сподвижник самозванца и его полковник Белобородов22. Все они единогласно показали, что Пугачев не более как с 400 человек 17 июля переправился через Волгу. Переправа эта совершилась в нескольких пунктах, но сам Пугачев, с небольшим числом сообщников, переправился в трех верстах ниже селения Сундыря (ныне Мариинский посад), на Кокшайском перевозе, частью на судах, частью вплавь на лошадях. Село Сундырь было сожжено за то, что жители потопили лодки и не вышли навстречу мятежникам; в нем сгорело 250 домов и церковь Казанской Богородицы, из которой мятежники увезли две ризы и два серебряных сосуда, а священника Ивана Петрова убили23.
Показывая, что после переправы Пугачев двинулся на московскую дорогу, Махмутов и Алиев прибавляли24, что толпа разделилась на две части; сам Пугачев с одной частью направился к Чебоксарам, а другая часть пошла в чувашские селения и помещичьи жительства. Эти сведения заставили казанского губернатора в тот же день отправить нарочных с извещением к нижегородскому и воронежскому губернаторам и в Москву к князю М.Н. Волконскому.
Нижегородский губернатор Ступишин тотчас же закрыл Макарьевскую ярмарку, распустил всех съехавшихся туда купцов и приказал наблюдать за Керженцом, не волнуются ли раскольники. «Несчастье велико в том, — писал Ступишин князю Вяземскому25, — что рассыпанные злодеи, где они касались, все селение возмутили и уже без Пугачева делают разорение, ловят и грабят своих помещиков». Не имея в своем распоряжении никаких других, кроме гарнизонных, солдат, Ступишин отыскал пять годных чугунных орудий и прибавил к ним 12 собственных однофунтовых пушек, вооружил ими город, а из гарнизонных солдат сформировал два отряда: один, из 50 человек — рядовых с тремя пушками, отправил к Ядрину и Курмышу, а другой, из 30 человек — к Арзамасу. «Вот, милостивый государь, — прибавлял он в письме к князю Вяземскому, — все, что мне можно сделать, не имев довольного числа военных людей. Я застал гарнизон наполненный мало движущими, которые по представлению моему в Военную коллегию оставлены и укомплектовываются рекрутами недоимочными. Если бы я имел хотя до 200 человек легких войск, то бы с Божией помощью не только бы сему злу размножиться не допустил, но и усмирил бы бунтующих, не занимая от войск преследующих злодеев... Я же примечание должен иметь на великие тысячи бурлаков, кои на судах к Нижнему приходят и для сего более всего Нижний должен быть подкреплен войсками».
Пойманные мятежники единогласно показывали, что самозванец намерен идти в Нижний, так как яицкие казаки об этом неотступно его просят.
— Ваше величество, помилуйте, — говорили старшины, — долго ли нам так странствовать и проливать человеческую кровь, время вам идти в Москву и принять престол.
Пугачев обещал исполнить желание своих пособников и говорил, что пойдет на Нижний; но, отойдя верст 15 от Волги, встретил чувашей, которые уверяли, что Нижний сильно укреплен и в городе много войска, а из Свияжска на Цивильск идет отряд правительственных войск. Тогда Пугачев отказался идти по направлению к Москве26.
— Нет, детушки, — говорил он, — потерпите, не пришло еще мое время, а когда будет, то я и сам без вашего зова пойду. Теперь же я намерен идти на Дон, там меня некоторые знают и примут с радостью.
Казаки принуждены были согласиться с мнением своего повелителя, тем более что толпа их состояла не более как из 400 человек, и необходимо было прежде всего подумать об увеличении своих сил. В это время Пугачев легко мог быть уничтожен, если бы главнокомандующий был на месте действий и не выпустил войск из своих рук. Генералы Брандт и П.С. Потемкин просили князя Щербатова поспешить прибытием в Казань, «дабы вы, — писал ему Брандт27, — яко главный над войсками командир, будучи здесь, по обстоятельствам, часто подверженным переменам, к истреблению злого отечеству врага удобнее могли по общему совету расположить свои достаточные меры».
Князь Щербатов все еще не ехал, и в ожидании его прибытия казанские власти делали что было можно. Полковник Михельсон передал от себя 300 человек графу Меллину, довел его отряд до цифры 700 человек и отправил за Волгу для преследования самозванца. Через день были отправлены за Волгу же еще 150 человек кавалерии, и им приказано следовать на соединение с графом Меллиным.
Сам же Михельсон признавал необходимым остаться в Казани и дождаться прибытия какого-либо отряда, «ибо, — доносил он28, — весь народ в великом колебании». В его руках было более 7 тысяч пленных, которые хотя после присяги и распускались по домам, но при отсутствии войск легко могли образовать шайки и предаться грабежам.
«Не можно представить себе, — писал Потемкин29, — до какой крайности весь народ в здешнем краю бунтует, так что вероятия приложить, не видев оное, невозможно. Источником оного крайнее мздоимство, которое народ разорило и ожесточило».
«Вашему сиятельству предлагаю, — писал он же князю Щербатову30, — как истинный сын отечества, поспешите сюда для подания какого учреждения вверенных вам войск от ее величества, ибо когда здесь заступит место Михельсона какой другой деташемент, тогда сей храбрый офицер может идти на поражение злодея, а здесь без вашего присутствия много удобности пропускается. D'ailleurs, mon prince, vous savez que le scélérat trouvera partout des groupes et qu'il fera beaucoup du mal, s'il passe le Volga. J'attends votre excellence avec la dernière impatience»31.
Положение князя Щербатова в это время нельзя назвать легким. Обнажив от войск тот край, в который ворвался теперь Пугачев, главнокомандующий не имел средств быстро стянуть войска к угрожаемому пункту и потому должен был прибегать к полумерам. Получив известие о приближении Пугачева к Каме, князь Щербатов, еще из Оренбурга, послал приказание подполковнику Муфелю с легкой полевой командой и Пензенским уланским корпусом следовать с Самарской линии как можно поспешнее к Казани, а князю Голицыну, не останавливаясь в Уфе, идти туда же32.
После беспрерывных столкновений с башкирцами и многих препятствий в пути, обусловленных характером гористой местности, князь Голицын только 12 июля пришел в Уфу33. Оставив полковника Шепелева с небольшим отрядом для наблюдения за Табынском, Стерлитамаком и Уфой, князь Голицын 14 июля переправился через реку Уфу и двинулся к Нагайбаку. Вторичное приказание главнокомандующего поспешить к Казани заставило его оставить Нагайбак вправо от себя, переправиться через р. Ик и двинуться к Заинску.
«Ваше сиятельство изволите требовать, — доносил он при этом князю Щербатову34, — чтобы легкие войска вперед отправить; я не надеюсь, чтобы они могли перед взять от пехоты, потому как оная посажена, на подводах; а когда слишком форсировать марш кавалерии, то выбьется вовсе из сил — уже теперь довольно изнурены».
Письма генералов Брандта и Потемкина и первое донесение князя Голицына застали главнокомандующего в Бугульме. Там же князь Щербатов узнал, что подполковник Муфель только 16 июля выступил из Бузулука к Черемшанской крепости35, а полковник Обернибесов с своим отрядом 18 июля занял устье реки Вятки36. Отряд Обернибесова был слишком мал, а Муфель далеко от Казани, и затем ближе не было ни одного отряда. Тогда князь Щербатов посадил на подводы свой малочисленный конвой, а сам на почтовых прискакал в Казань и нашел ее в весьма печальном положении.
Возвращавшиеся с разных сторон жители не имели ни крова, ни пристанища; построить шалаши или бараки было не из чего: лес сгорел весь без остатка. Ни хлеба, ни сена, ни дров не было, и большинство населения валялось под открытым небом. Уцелевшие дома были заняты военными и начальством, но и они не имели ни крыш, ни окон: повсюду течь и от ветра нет защиты. Церкви были завалены кладью, и по свободным уголкам ютились разоренные жители; на улицах смрад от дымящихся еще развалин и разлагающихся трупов. Нравственное потрясение, дурные условия жизни и зловоние породили болезни, и в редком семействе не было больных горячкой и лихорадкой. «Оставив общее, — писал Платон Любарский37, — заключаю сим мое несчастье, что кроме потери нескольких моих крох и провизии, сижу ныне, как Иов на гноище, без хлеба и покрова, под небом. Что делать? где помощи просить? — не знаю. Да и кому теперь до нас!.. Павел Потемкин не Бибиков, я к нему не смей и подступиться».
Рассказы современников единогласно свидетельствуют о бедственном положении Казани, да оно иначе и быть не могло, если вспомнить приведенные нами цифры, из которых видно, что более трех четвертей города сгорело дотла. Но П.С. Потемкин, заняв под свою секретную комиссию лучшие дома, находил, что бедствие вовсе не так велико. «Что касается до Казани, — писал он38, — то хотя город сгорел большей частью и несколько жители пострадали, однако отнюдь не бедственно: пожитки почти всех спаслись и разве самая малая часть оных лишилась (?). Многие сказываются, что разорились, лаская себя только награждением».
В этот же самый день князь Щербатов доносил, что в городе тлеет еще огонь и что надо много усилий для восстановления порядка.
Первой заботой главнокомандующего было прикрыть Первопрестольную столицу от всяких покушений мятежников. Опасение, что Пугачев может прорваться и двинуться на Москву, было так велико, что полковник Михельсон получил специальное назначение идти на фланге самозванца и отрезать ему все пути, ведущие в Первопрестольную столицу.
Выступив из Казани и двигаясь на Свияжск и Чебоксары, Михельсон, несмотря на то что получил известие о повороте Пугачева на юг и движении к Алатырю, все-таки предписал графу Меллину не идти прямо по следам мятежнической толпы, а иметь ее всегда в левой стороне. Если бы Пугачев спустился еще на юг и двинулся к Симбирску, «то, надеюсь, — доносил Михельсон39, — могут быть употреблены другие свежие войска к истреблению сих злодеев».
Таким свежим войском мог быть только один отряд подполковника Муфеля, следовавший с Самарской линии к Казани (431 человек пехоты, 76 драгун и 4 орудия). Казанский губернатор фон Брандт просил убедительно князя Щербатова направить этот отряд прямо к Симбирску наперерез пути самозванцу40. Такое направление было бы совершенно правильным и вполне соответствовало тогдашней обстановке. Соединившись с симбирским гарнизоном, подполковник Муфель мог остановить мятежников, преследуемых графом Меллиным и угрожаемых с фланга отрядом Михельсона. Совокупными действиями трех отрядов Пугачев мог быть прижат к Волге и поставлен в крайне затруднительное положение. Чем более он подвигался на юг, тем река становилась шире, а переправа затруднительнее.
К сожалению, мера эта не могла осуществиться, так как у главнокомандующего не было под руками никаких войск. Правда, что, получив известие о переправе Пугачева через Волгу, князь Щербатов приказал князю Голицыну с его отрядом стать в Мензелинске, части отряда генерал-майора Мансурова перейти из Яицкого городка в Сызрань, а подполковнику Муфелю повернуть к Симбирску и следовать на подводах41, но все эти распоряжения были настолько запоздалыми, что Пугачев в течение более чем трех недель не встречал ни войск, ни сопротивления со стороны местных властей и хозяйничал в приволжских губерниях.
Примечания
1. Пермские губернские ведомости, 1864, № 2.
2. Журнал военных действий отряда Михельсона. Рукописная книга из собрания графа А. Уварова за № 559.
3. В рапорте князю Щербатову от 13 июля 1771 г. Рапорт этот напечатан Д. Анучиным в «Военном сборнике» (1871, № 5, с. 265).
4. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 13 июля 1774 г.
5. Всеподданнейший рапорт П. Потемкина 15 июля // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 286.
6. В рапорте князю Щербатову от 16 июля 1774 г.
7. Императрице от 22 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.
8. Во всеподданнейшем рапорте от 15 июля 1774 г. // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 287.
9. Указ Военной коллегии от 22 июля 1774 г.; Указ Сенату 31 августа 1774 г // Архив Сената, высоч. повеления и копии их. Кн. 136 и 208.
10. Майор Дуве получил 303 души, капитан Олсуфьев — 207 душ, ротмистр князь Енгалычев — 202 души, ротмистр Домогацкий — 203 души, поручик Фукс — 150 душ, поручик Тутолмин и барон Игельстром — вместе 302 души, поручики барон Дельвиг и Венгерский — вместе 302 души, подпоручик Амбразанцев — 147 душ, прапорщик Ржевский — 80 душ, подпоручики Блохин и Быков — вместе 200 душ, корнеты Селиванов, Петин и Ейман — вместе 250 душ и гарнизонный капитан Алексеев — 200 душ. Майору Харину, ротмистру Демьянову, капитану Кандышевскому, поручику Зелинскому, квартирмейстеру Яковлеву, прапорщикам Скупицкому, Рыкову, Зверинскому, Иванову и адъютанту Тарееву пожаловано по сту рублей пожизненной пенсии. Находившийся при отряде Михельсона польский конфедерат Пулавский награжден чином (см. всеподданнейшее донесение П. Потемкина от 7 августа // Гос. архив, VI, д. № 489).
11. Указ князю Голицыну от 25 июля 1774 г., № 379. Сравни письмо Екатерины Г.А. Потемкину // Сборник Императорского исторического общества, т. XIII, с. 437.
12. П.С. Потемкину в письме от 23 июля // Русская старина, 1875, т. XIII, с. 119.
13. Указ казанскому губернатору от 25 августа // Архив Сената, кн. № 208.
14. Письмо Прокофия Демидова Михельсону от 8 января 1775 г. // Русский архив, 1873, № 11, с. 2234.
15. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 17 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
16. К неизвестному // Гос. архив, VI, д. № 489.
17. Предписания Брандта и Потемкина графу Меллину от 14 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
18. Рапорт графа Меллина князю Щербатову от 15 июля 1774 г. // Там же.
19. Письмо Брандта князю Щербатову от 15 июля 1774 г. // Там же.
20. Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 287.
21. В письме Бантыш-Каменскому от 24 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 527.
22. Письмо генерала Брандта князю Щербатову от 19 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X. По сентенции секретной комиссии 13 августа, Белобородову было дано в Казани 100 ударов кнутом, а затем он отослан в Москву, для публичного отсечения головы. 5 сентября казнь эта была совершена. «Великие тысячи смотрителей были, — писал князь Волконский к Г.А. Потемкину, — он прощался с народом, признал себя виновным перед Богом и государем и что сия ему казнь достойна» (Лебедев П. Графы Н. и П. Панины, с. 322).
23. Переплет (?) по повелению его высокографского сиятельства графа П.И. Панина о присылке к его сиятельству о злодее Пугачеве ведомости // Казанские губернские ведомости, 1867, № 33.
24. Показания пойманных // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
25. В письме от июля 1774 г. // Архив Кабинета его величества, особое дело о Пугачеве.
26. Г. Анучин в своей статье «Граф Панин» (Русский вестник, 1869, т. 80, с. 30) говорит, будто, еще будучи под Казанью, Пугачев приказал читать перед своими толпами манифест, что он пойдет в Москву принять царство. Манифеста этого мы не видали, да и в показании многочисленных участников мятежа нигде не упоминается об этом.
27. Письмо генерала Брандта князю Щербатову от 18 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
28. В рапорте князю Щербатову от 17 июля 1774 г. // Там же.
29. Гос. архив, VI, д. № 489.
30. В собственноручном письме от 18 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
31. Впрочем, вы знаете, князь, что злодей найдет везде шайки и что он наделает много зла, перейдя Волгу. Я ожидаю ваше сиятельство с крайним нетерпением (фр.).
32. Всеподданнейший рапорт князя Щербатова от 22 июля 1774 г. // Там же, кн. IV.
33. Рапорт князя Голицына князю Щербатову от 13 июля 1774 г. // Там же, кн. X.
34. В рапорте от 19 июля 1774 г., № 1465 // Там же.
35. Рапорт Муфеля князю Щербатову 16 июля // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
36. Рапорт Обернибесова князю Щербатову от 19 июля // Там же.
37. В письме преосвященному Крутицкому от 14 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 527.
38. Во всеподданнейшем рапорте от 22 июля 1774 г. // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 288.
39. В рапорте князю Щербатову от 21 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
40. Письмо Брандта князю Щербатову от 20 июля 1774 г. // Там же.
41. Всеподданнейший рапорт князя Щербатова от 22 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |