Оставаясь в толпе мятежников, Долгополов видел, что добра не будет, и потому стал придумывать иной способ для поправления своих обстоятельств. Он пытался разузнать мнение казаков о самозванце, и если представится возможным, то склонить их к выдаче Пугачева.
— Государь-то в бороде, — говорил однажды Долгополов Перфильеву, — и кажется, не похож на того, которого я видел в Ранбове (Ораниенбауме).
— Ну, брат, — отвечал Перфильев, — у всякого человека лицо переменится, когда обрастет бородой.
Этот ответ не удовлетворил Долгополова, да и Перфильев видел, что этот разговор начат неспроста.
— Ты, конечно, — сказал он Долгополову, — еще что-то хотел говорить; у тебя, видно, есть еще что-нибудь на уме: говори, не опасайся; все, что скажешь, все будет тайна, я не обнесу.
— Ведь это не государь?
— Мы и сами видим, — отвечал Перфильев, — что не государь, да уж так быть, коли в дело вступили. Домой показаться нельзя, всяк знает, что мы были у него в команде. Я сам был в Петербурге, и меня граф Орлов просил, чтобы связать и привезти живого Пугачева, и денег мне больше ста рублей дал.
— Буде вы согласны это сделать, — заметил Долгополов, — то напишите письмо князю Орлову, а я отвезу.
Перфильев не ответил ни слова на это предложение, и разговор прекратился, но Долгополов видел, что большинство казаков недовольно своим положением и желало бы выйти из него.
— Долго ли нам волочиться с места на место, — говорили они, — дома свои мы оставили, и всякий день нас убавляется: иного убьют, другой потонет, иных казнят, и так нас переведут, что и на Яике никого не останется.
Такие рассказы еще более убеждали Долгополова в возможности склонить казаков выдать самозванца и, достигнув этого, получить значительную награду, обещанную правительством. Но для успеха такого дела необходимы были деньги, которыми Долгополов не располагал, и вот в голове его родилась мысль ехать в Петербург и предложить свои услуги правительству. Но как уйти из толпы? Долгополов долго об этом думал и наконец довольно удачно воспользовался тем, что Пугачев пришел на Волгу.
— Я, батюшка, — говорил однажды Долгополов самозванцу, — и порох к тебе вез, пудов с шестьдесят, да на судне оставил под Нижним.
— Где ты его взял? — спросил Пугачев.
— Порох этот послан вам от Павла же Петровича.
— Как ты его провезти мог?
— Я положил его в бочку, а чтобы прочие не видали, то засыпал его сверху сахаром. Отпусти ты меня, батюшка, так я и порох-то пришлю, да и Павла Петровича привезу.
— А как же ты Павла Петровича привезешь?
— Привезу, — отвечал Долгополов, — это не твое дело1.
Получить порох было весьма важно для Пугачева и теперь весьма удобно: стоило только спустить его вниз по Волге. Неизвестно, верил ли самозванец словам Долгополова или не верил, только он решился отпустить его, причем при отъезде была сыграна новая комедия.
— Что, батюшка, прикажешь сказать Павлу Петровичу? — говорил Долгополов, прощаясь с самозванцем в присутствии старшин и многочисленной толпы.
— Поклонись ему от меня, — отвечал Пугачев, — и скажи, ежели можно ему, чтобы меня встретил.
— Одному ли ему тебя встретить или с великой княгиней?
— Хорошо бы было, чтобы и она была там, где и он.
Отправившись в Петербург и остановившись в Чебоксарах, Долгополов сочинил письмо к князю Г.Г. Орлову от имени Афанасия Перфильева с 324 человеками яицких казаков2.
«Ваша светлость, — писал Долгополов, — а наш премилосердый государь и отец Григорий Григорьевич! В бытность мою в С.-Петербурге изволил меня просить, чтоб [поймать] явившегося злодея и разорителя Пугачева, а наипаче господам благородным дворянам мучителя и неповинно смертоносно предает всяким мучением, — а ныне я обще с подателем вашей светлости сего нашего письма согласили всех яицких казаков, чтоб его злодея самого живого представить в С.-Петербург в скорейшем времени. Он состоит, злодей, в наших руках и под нашим караулом, о чем словесно вашей светлости объявит наш посланный; только, пожалуй, доложи ее императорскому величеству государыне императрице Екатерине Алексеевне, самодержице Всероссийской, чтобы нам, яицким казакам, рыбной ловлей изволила приказать владеть по-прежнему. Еще вашей светлости доношу, что в том числе сто двадцать четыре человека в Петербург не едут. Как мы его, злодея, скуем в колодки или в железо и двести человек поедем с ним, а вышеписанных сто двадцать четырех человек домой отпустим, только те требуют на всякого человека по сту рублей, теперь половину по пятидесяти рублей изволь с посланным нашим прислать золотыми империалами; а мы двести человек теперь ничего наперед не требуем: как поставим злодея к вашей светлости, тогда и нам было б такое ж награждение, так у нас все обнадежены и все теперь приведены к присяге между собой. А как мы его повезем, надлежит давать прогонные деньги и на прогоны деньги, тако ж на харчи и на водку было б довольно; мы в том не спорим, хотя извольте дать указ, хотя б без прогонов, только б нас везли. Обо всем извольте больше словесно говорить с посланным нашим. Оное письмо писали истинно, ночью. Пожалуй, батюшка Григорий Григорьевич, нашего [посланного] отправьте в самой скорости, чтоб он, злодей, не допущен был до разорения наших сел и деревень, тако ж и городов. Иного до вашей светлости писать не имеем, остаюся ваш, моего государя, раб и слуга, казак Афанасий Петров Перфильев, атаман Андрей Афанасьев, сотник Никита Иванов, полковник Григорий Левонов, хорунжий Иван Власов, дежурный Еким Васильев и всех триста двадцать четыре человека о вышеписанном просим и земно кланяемся»3.
В начале августа Долгополов под именем казака Евстафия Трифонова приехал в Петербург и рано утром, 8-го числа, явился к князю Г.Г. Орлову.
Было пять часов утра, и в доме князя все еще спали. Долгополов разбудил камердинера и требовал, чтобы его тотчас же представили князю, говоря, что откроет тайну, которая не терпит отлагательства. Камердинер постучал в дверь спальни.
— Кто там? — послышался голос князя.
Камердинер назвал свое имя.
— Поди сюда, — сказал Орлов.
Вместе с камердинером вошел и Долгополов.
— Ты что за человек? — спросил князь.
— Я, сударь, яицкий казак Евстафий Трифонов, — отвечал Долгополов, передавая вышеприведенное нами письмо. — Извольте, ваша светлость, вставать с постели и одеваться, а ему прикажите закладывать карету.
Князь Орлов исполнил совет и, приняв письмо, прочел его со вниманием. Карета скоро была подана, и князь Орлов, взяв с собой Долгополова, отправился с ним в Царское Село, где находилась тогда императрица. Введенный в кабинет государыни, Долгополов пал на колени, но Екатерина приказала ему встать и дозволила поцеловать руку. Императрица расспрашивала о подробностях возмущения, об яицких казаках и проч., на что получала выдуманные, конечно, ответы.
— Как ты мог проехать через Москву? — спросила она.
— Если угодно вашему величеству, — отвечал смело Долгополов, — то я проведу через оную 10 тысяч человек, и никто о том не проведает. Я прошел Москву вот каким образом: пристал за пять верст к едущим в город подводам с дровами и сеном; перекрестясь у заставы, иду прямо в этом кафтане в нее, мимо часового, тут стоящего, который, увидя меня, ухватил за левую полу кафтана и закричал: «Стой, куда ты идешь? Есть ли у тебя письменный вид?» Я ему без робости отвечал: «Господин служивый, был у меня от старосты казенного селения; но верст за десяток отсюда вот из левого продравшегося кармана потерял, куда с ним завязанное кое-что и другое положено было». Служивый всунул руку в левый мой карман, которая прошла насквозь, выдернул оную с сердцем, толкнул меня в заставу так сильно, что я было упал; стоящие тут солдаты и народ захохотали, а я, провожаемый их смехом, пошел прямо по улице. Вот, матушка-государыня, каким образом прошел я Москву.
Такие порядки в Первопрестольной вызвали улыбку Екатерины, и Долгополов был отпущен и отведен в те комнаты, в которых князь Орлов останавливался, когда приезжал во дворец. Оставаясь до вечера в Царском Селе, Долгополов был сыто накормлен и получил в подарок от императрицы 200 червонных, два куска бархату, 10 аршин золотого глазета и 12 аршин золотого галуна.
— Положи в карман, но не в левый, там дыра, — сказал шутливо князь Орлов, передавая Долгополову кошелек с червонцами, — а когда кончишь свое дело, то будешь более награжден.
В девятом часу вечера Долгополов возвратился в Петербург, был помещен в отдельных покоях и скоро опять призван к князю Орлову.
— Завтра или послезавтра, — сказал князь, — с капитаном гвардии ты отправишься в путь; поди с Богом. Если желаешь или имеешь надобность с кем-нибудь видеться в городе, то поди куда тебе угодно, ибо ты свободен.
— Я в Петербурге никого не имел знакомых, — отвечал притворно Долгополов, — ибо я во всю жизнь мою в нем не бывал.
Обман удался вполне; он дорого стоил правительству, но из сохранившегося чернового наброска письма императрицы к князю Волконскому4 видно, что Екатерина, под первым впечатлением свидания с Долгополовым, находила необходимым исполнить все мнимые требования яицких казаков. «Они берутся, — писала она, — вора и злодея Пугачева сюда доставить, за что просят сто Рублев на человека и то не прежде как руками отдадут, а вероятие есть, что он у них уже связан, но не сказывают. Я нашла, что цена сия умеренна, чтоб купить народный покой».
Когда первые впечатления уступили место холодному рассудку, императрица признала неудобным помещать приведенные нами строки в письме и потому, исключив их, отправила в тот же день князю Волконскому рескрипт следующего содержания5:
«Сего утра явился к князю Григорию Григорьевичу Орлову яицкий казак Евстафий Трифонов с письмом от казака же Яицкого Перфильева с товарищи, всего триста двадцать четыре человека, с которого письма при сем прилагаю копию. Вы из оного усмотрите, что они берутся вора и злодея Пугачева сюда доставить. Я сего же дня, посланного от них с паспортом за рукой князя Григория Григорьевича Орлова с ответом к ним же, приказала отправить, которого казака вы прикажите нигде не задержать. Князь Орлов к ним доставит волю мой, которая в том состоит, чтоб они злодея самозванца привезли к гвардии Преображенского полку капитану Галахову, которого сегодня для того нарочно отправляю к генерал-майору Чорбе. Сей, когда казаки привезут злодея и в том нужда будет, Галахова снабдить достаточной командой, дабы Галахов мог колодника привезти в целости к вам в Москву; а вы возьмите все меры без всякой огласки преждевременной, дабы они содержаны были, как важность дела требует. Я к графу Петру Ивановичу [Панину] пишу о сем и сего дня же, и вы с ним условьтесь и сделайте так, чтоб успех сего дела нигде остановке подвержен не был. Капитана же Галахова как в подводах, так в деньгах и в кормовых и во всем снабдите изобильно, дабы ни за чем не стало».
Капитану лейб-гвардии Преображенского полка Галахову приказано было ехать в Москву, явиться к графу П.И. Панину и князю М.Н. Волконскому. Получив от первого конвой, а от второго деньги, Галахов должен был ехать в Муром, куда казакам назначено было доставить Пугачева и некоторых его сообщников. По доставлении самозванца приказано выдать каждому казаку по сту рублей и убедить их, чтобы все 200 человек не ехали в Москву вместе с колодниками, а если «на сие уговаривать покажется трудно, то по крайней мере, чтоб убавили число» желающих ехать в Первопрестольную столицу6.
Таким образом в тот же день была исполнена программа, выдуманная Долгополовым. На следующий день генерал-прокурор князь Вяземский уведомил Г.А. Потемкина7, что капитану Галахову выдано 8400 руб. золотом, 1000 руб. серебром, приказано принять в Москве из статс-конторы 5175 руб. и князю Волконскому набрать для той же цели из разных источников 18 825 руб. Выдав эти деньги, князь Волконский прибавил к ним еще тысячу рублей на путевые расходы, и Галахов 13-го числа отправился из Москвы в Муром8, взяв с собой отставного секунд-майора Рунича и 10 человек солдат. По приказанию графа П.И. Панина он должен был ехать в передовые отряды и нагонять самозванца, но последний был уже в это время очень далеко от Москвы, успел причинить много бедствий, разорить города и целые области.
Примечания
1. Показания Пугачева 4 ноября 1774 г.; Показания Долгополова 12 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 425 и 512.
2. Показания Долгополова 12 ноября 1774 г. Сочиненное письмо было напечатано сначала в «Москвитянине» (1845, № 9), а потом перепечатано в сборнике «Восемнадцатый век» (кн. I, с. 365). Оно озаглавлено так: «Копия с письма яицких казаков к кн. Г.Г. Орлову».
3. Перифраз этого письма передан Руничем неверно. См.: Русская старина, 1870, т. II, с. 221.
4. Отрывок этот помечен 8 августа и напечатан в Сборнике Имперского русского исторического общества, т. XIII, с. 432 и 433.
5. От 8 августа 1774 г. // Восемнадцатый век, кн. 1, с. 118 и 119.
6. Наставление, данное императрицею капитану Галахову от 8 августа 1774 г. // Соч. Пушкина, изд. 1881 г., т. VI, с. 194 (прилож.); Сб. Императорского русского исторического общества, т. XIII, с. 433.
7. Письмо от 9 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 488.
8. Всеподданнейшее донесение князя Волконского от 13 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. 503; Письмо князя Волконского князю Вяземскому от 13 августа // Архив кабинета его величества.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |