Слух о появлении Пугачева в Саранске и о разграблении города достиг на другой день до жителей города Пензы. Секунд-майор Гаврило Герасимов собрал своих инвалидных офицеров и отправился с ними в Пензенскую провинциальную канцелярию узнать, какие меры принимаются для защиты города.
— Имеете ли вы какие известия о злодее? — спрашивал Герасимов воеводу, надворного советника Андрея Всеволожского.
— Злодей, по разорении Казани, — отвечал спрошенный, — следует к Пензе; соберите свою инвалидную команду и приготовьтесь к сопротивлению.
Герасимов мог собрать только 12 человек, но приказал им вооружиться. В Пензе находились тогда большие запасы пороха, свинца, ядер и разного рода казенных денег 201 275 р. 69¼ коп. Их тотчас же начали прятать по разным ямам и подвалам, но всех спрятать не успели, и часть их досталась мятежникам.
За несколько дней до приближения Пугачева воевода, его товарищ, коллежский асессор Гуляев, подпоручики Суровцов и Слепцов, секретари Степан Дудкин и Сергей Григорьев с несколькими канцелярскими служителями бежали из города. «Того же дня [28 июля] в полдни, — показывал майор Герасимов, — как я шел по городу, то увидел собравшихся пахотных солдат, живущих в городе, человек с 200. На вопрос мой об их сборище объявили мне, что они советуют между собой, кого бы командиром в городе сделать, потому что воевода и товарищ с показанными чинами уехали, а слышно, что злодеи приближаются к Пензе; причем просили меня, чтоб я принял команду и защищал город. А как старее меня чином никого в городе не было, то я, не отговариваясь от сего их предложения, приказал им на другой день прийти в канцелярию».
Наутро бургомистр Борис Елизаров собрал на совет все купечество и спрашивал их мнение: противиться ли им мятежникам или нет?
Купцы молчали.
— Ну, чем мы станем ему противиться, — стал говорить тогда Елизаров, — у нас нет никакого оружия, так не лучше ли встретить его и тем спасти город от пожога, а людей от смерти.
— Да, нам нечем противиться, — кричали ему в ответ голоса, — хотя бы и было чем, так где нам против его силы устоять, когда и крепости не в силах были! Ничего нам больше делать не остается, как встретить его с хлебом-солью.
В это время, по предложению майора Герасимова, шли к нему пахотные солдаты и, проходя мимо ратуши, узнали, что там собралось купечество на совещание. Солдаты остановились. К ним вышел бургомистр и объявил, что купечество решило не противиться. Выслушав такое решение, пахотные солдаты отправились в Пензенскую провинциальную канцелярию, в которой собрались: провинциальный секретарь Тихон Андреев, майор Герасимов, прапорщик Илья Григорьев, отставной гвардии поручик Чернцов, капитан Никитин и некоторые из пензенских помещиков. После совещания все присутствующие выбрали майора Герасимова начальником города и его обороны.
— Имеете ли вы какое-нибудь оружие? — спрашивал Герасимов, выйдя из канцелярии к собравшимся пахотным солдатам.
— Не имеем никакого, — отвечали они.
Приказав им вооружиться кто чем может, Герасимов отправил нарочного к казанскому губернатору с просьбой о помощи и с донесением об опасности, угрожающей Пензе от приближения мятежников1. Едва посланный успел выехать из города, как в третьем часу пополудни, 1 августа, приехали на рынок человек пятнадцать мятежников. Они уверяли горожан, что к городу подходит не самозванец, а истинный государь, от которого они присланы объявить, что если граждане не встретят его с хлебом-солью и окажут «противность, то все в городе до сущего младенца будут истреблены и город выжжен». В доказательство справедливости своих слов они передали указ императора для всенародного прочтения2.
Угрозы самозванца разнеслись по городу, и население пришло в отчаяние. Герасимов ободрял жителей, но они кричали ему в ответ, что не имеют оружия и противиться им нечем. Тогда с общего совещания положили, и сам майор Герасимов согласился встретить самозванца и покориться ему. С крестами и образами почти все население в сопровождении духовенства вышло из города и, отойдя с версту, остановилось.
Приложившись ко кресту, Пугачев устроил целование руки, к которой подходили майор Герасимов, капитан Никитин и поручик Чернцов. После того Пугачев, не въезжая в город, вернулся назад и расположился станом, верстах в десяти от Пензы. Между тем сообщники самозванца, ворвавшись в город, выпустили всех колодников, грабили дома, растворили питейные дома и соляные амбары, разрешая народу пить вино и разбирать соль безденежно. Жители радовались и уверяли, что Пугачев истинный государь. «Воля всемилостивейшей государыни, — показывал впоследствии майор Герасимов3, — признаюсь чистосердечно, что я и сам при сем случае поколебался было в мыслях, думая, что Пугачев и в самом деле государь, как в том утверждало меня сие, что многие города и крепости побрал и вся чернь везде, где он ни был, прилеплялась к нему без сумнение».
2 августа прибывший в Пензу отряд из 20 казаков потребовал, чтобы население вторично сделало парадную встречу самозванцу и приготовило ему обед в купеческом доме. Ратуша оказалась неудобной, и купечество решило угостить самозванца в доме купца Андрея Кознова. По требованию казаков население встретило Пугачева за городом, причем бургомистр от имени города звал его обедать. Самозванец принял приглашение и для большего парада приказал ехать впереди одному из магистратских судей и указать дом. Ратман Мамин сел верхом, ехал перед мнимым государем, «а бургомистр, ускоря прежде всех, дожидался у ворот встретить злодея». Пригласив с собой человек двадцать ближайших своих сообщников, Пугачев сел за стол. «Пища его состояла более в том, что велел принести толченого чесноку глубокую тарелку и, налив в оный уксусу и посоля, ел, а после оного и другую такую же тарелку чесноку сожрал же».
Купцы разносили кушанья, а бургомистр и ратманы потчевали обедающих вином. Пили за здоровье императора Петра III и императрицы Устиньи Петровны.
— Ну, господа купцы, — говорил Пугачев, — теперь вы и все, городские жители, называйтесь моими казаками. Я ни подушных денег, ни рекрут с вас брать не буду, и соль казенную приказал я раздать безденежно по три фунта на человека, а впредь торгуй ей кто хочет и промышляй всякий про себя.
Обед продолжался часа с три, а в это время толпа грабила город. После обеда самозванец уехал из Пензы, захватив с собой 6 пушек, 593 ядра, 54 пуда свинцу, 16 пудов пороху, несколько ружей и холодного оружия. Казенной соли было разграблено 20 573 пуда, а денег было взято мятежниками 13 233 руб. 63¾ коп, и так как они были преимущественно медные, то, нагрузив ими 40 подвод, Пугачев приказал остальные разбросать народу, причем три бочки подарил протопопу, две дал штатным солдатам и шесть бочек инвалидной команде, — все эти деньги были впоследствии представлены начальству4.
Выехав из Пензы, Пугачев не возвращался в свой стан, а направился по дороге в Петровок и, отъехав верст семь от города, остановился лагерем.
На следующий день на улицах Пензы было прибито следующее объявление: «Сего августа 3-го числа, по именному, его императорского величества указу, за подписанием собственные его величества руки, г. секунд-майор Гаврило Герасимов награжден рангом полковника, и поручено ему содержать город Пензу под своим ведением и почитаться главным командиром. Да для наилучшего исправления и порядка определен быть в товарищах Андрей Яковлевич Кознов. И во исполнение оного е. и. в. именного высочайшего указа, по определению оных гг. градоначальников, велено об оном, для надлежащего сведения и должного повиновения в г. Пензе публиковать, чего ради сим и публикуется»5.
В тот же день, спустя несколько часов, было публиковано жителям Пензы другое объявление от главного командира полковника Герасимова. «По именному его императорского величества высочайшему изустному повелению, — сказано в нем6, — приказано г. Пензы со всех обложенных в подушный оклад обывателей собрать через час в армию его величества казаков 500 человек, сколько есть конных, а достальных пеших, которые обнадежены высочайшей его величества милостью, что они как лошадьми, так и прочей принадлежностью снабжены будут. А если вскорости собраны не будут, то поступлено будет по всей строгости его императорского величества гнева сожжением всего города. И по расчислению со всех положенных по г. Пензе обывателей в подушный оклад, имеет быть к собранию каждого [одного] казака с шести душ, а именно: с купечества 80, с цехов 20, с пахотных солдата пешей слободы 71, стародрагунской 60, конной 140, новодрагунской 30, черкасской 60, с пушкарей 11, с приставов 7, с канцелярских сторожей 7, с засечных сторожей 5, с воротников 2, с однодворцев 7 человек, которых и представить ко мне для свидетельства сего же числа, дабы не навести на себя паче его императорского величества высочайшего гнева».
Поручив исполнение этого распоряжения прапорщику Григорьеву, самозванный воевода Герасимов успел набрать только 200 человек, которые и были отправлены в стан самозванца. Пугачев остался недоволен столь малым набором и послал за Герасимовым, а сам тронулся в путь. Герасимов был доставлен к самозванцу тогда, когда тот был уже в 40 верстах от Пензы.
— Отчего так долго поведенные пятьсот человек не набраны? — спрашивал с криком Пугачев. — Тебя за это надобно повесить.
— Ваше величество, — говорил Герасимов, — двести человек от меня уже представлены, а остальные набираются команды моей прапорщиком.
Герасимов просил отпустить его скорее обратно, чтобы успеть набрать и отправить остальных7. Пугачев согласился, и мнимый воевода возвратился в Пензу, а на следующий день вступил в город настигавший толпу самозванца отряд графа Меллина. Вслед за тем, 5 августа, вступил в Пензу подполковник Муфель8 с 24-й легкой полевой командой и пензенским уланским корпусом. Пользуясь прибытием этого отряда, граф Меллин назначил секретаря Андреева воеводой города, поручил ему приведение всего в порядок и, несмотря на то что со дня своего выступления не имел ни одной дневки и делал форсированные марши от 40 до 80 верст в сутки, в тот же день выступил далее9.
Оставшийся в Пензе подполковник Муфель очутился среди страшного разрушения и почти поголовного восстания. В то время в Саранском и Пензенском уездах казенных крестьян было мало, и почти все принадлежали помещикам. «Кто только мог сесть на коня, — говорит Рунич в своих записках, — и идти добрыми шагами пешком, с косами, пиками и всякого рода дубинами, присоединились к пугачевской армии». Селения оказались пусты, в них встречались только одни престарелые и женщины. В самое лучшее для жатвы время тучные поля остались необработанными; скот скитался без присмотра, топтал поля и луга; множество лошадей, измученных и с окровавленными ранами, брошенных как пугачевцами, так и преследующими их отрядами, устилали дорогу и бродили по пашням.
В трехдневное пребывание Пугачева под Пензой толпа его рассыпалась по всему уезду небольшими шайками, предводители которых, приняв на себя звание полковников, быстро увеличивали свои силы и с ними предавались грабежу и насилию. Крестьянин княгини Голицыной Иванов успел, например, собрать себе шайку до 3 тысяч человек, с которыми бесчинствовал по уезду. Как он, так и другие предводители рассылали указы самозванца, приказывавшие вязать помещиков и везти их в Пензу или убивать на месте. Таких несчастных впоследствии было насчитано до 150 семейств или до 600 человек. Не различая ни пола, ни возраста, крестьяне убивали всех, кто попадался под руку: помещиков, попов, приказчиков, старост и проч. Воевода Всеволожский, его товарищ Гуляев, офицеры Суровцов и Слепцов были захвачены в доме помещика Кандалаева и отправлены в Пензу, но по дороге в деревню Скачки были сожжены живыми; секретари Степан Дудкин и Сергей Григорьев с некоторыми помещиками были расстреляны и повешены в селе Головщике. Саранский воевода Протасьев, приведенный в Пензу еще при Пугачеве, был сначала высечен плетьми, а потом заколот. Многие крестьяне, везшие своих помещиков в Пензу и не заставшие там самозванца, отправлялись вслед за ним. На дороге пугачевцы приказывали им везти обратно в Пензу для казни или расправиться самим. «Но как одни лошади, — рассказывал один из таких помещиков10, — трудятся под нами уже пятеро суток, а нас никто не вешает, то, скучав таким путешествием, [крестьяне] положили сами сделаться Пугачевым. Остановят в лесу, велели всем выходить из повозок и вынимали рогатины, но в тот самый час посланный за нами из прибывшей под командой графа Меллина конвой чугуевских казаков спас нам жизнь и всех переловили, из коих злодеев шестеро — пятерили, четыре повешены, прочие человек 20 кнутом пересечены».
Спасенные жертвы и их семейства находились в самом печальном положении и без всяких средств к существованию. «Посмотрите теперь, — писал тот же помещик, — на верного друга вашего, так и увидите меня в одном армяжике, сертуке без камзола, стареньких шелковых чулках без Сапогов, скованного и брошенного в кибитку».
Оставлять уезд в таком положении было невозможно, и потому, в день прибытия подполковника Муфеля в Пензу, шеф пензенского уланского корпуса Чемесов отправил 60 человек улан для разведки, где находится главная и наибольшая шайка мятежников под начальством Иванова. Доставленные сведения указывали, что Иванов, не довольствуясь грабежами в уезде, следует к Пензе для разграбления города. Тогда Чемесов с 110 уланами пошел на соединение с своим разъездным отрядом и 8 августа встретил мятежников в 30 верстах от города, в селе Зогошино. Несмотря на частый ружейный огонь улан, причинявший толпе большой урон, мятежники не отступали. Тогда Чемесов атаковал их, врубился в самую середину толпы и рассеял ее. Рассыпавшись по степи, возмутители искали спасение в бегстве, причем уланы преследовали бегущих на протяжении 20 верст. Потеря сообщников самозванца простиралась до 300 человек, в числе которых находился и родной брат предводителя шайки Иванова; в плен взято 167 человек, и отбито 7 чугунных маленьких пушек и две медные небольшие мортиры. «По окончании сего действия, — доносил Чемесов11, — оставшееся бедное дворянство и купечество, скитающееся но лесам без пропитания, начинает ныне приходить в Пензу под защиту».
Сюда же стекались помещики из других уездов и даже губерний.
До Алатыря силы Пугачева были еще не столь значительны, чтобы могли дробиться на мелкие партии и отходить в стороны, и потому мятежники тянулись одной дорогой. В трехдневное пребывание самозванца в этом городе силы его быстро росли и движение по одному пути представляло уже неудобства относительно собственного прокормления. Естественным последствием этого было уклонение в стороны небольших партий, предводителями которых явились наиболее энергические люди, принявшие на себя звание полковников и даже называвших себя государем. Так, в город Инсар приехали два крестьянина, из коих один, Петр Евстафьев, назвал себя именем Петра III и требовал покорности. Паника была так сильна, что двое прибывших заставили воеводу бежать, а город покориться. Окрестные жители и дворовые люди тотчас же собрались к Евстафьеву и образовали шайку, предавшуюся страшным грабежам и неистовствам. 79 человек, преимущественно чинов инвалидной команды, пали под ударами разъяренной черни, и город был разграблен.
Из Инсара Евстафьев пошел на Троицк, жители которого не только покорились добровольно, но арестовали своих начальников и представили их мятежникам. Воевода, секунд-майор Столповский, товарищ его, капитал князь Погадаев, и управитель дворцовых имений Половинкин были убиты, и имущество их расхищено. Отсюда толпа направилась далее, разграбила Краснослободск, Темников и приближалась к Ардатову. В Наровчате жители не ожидали прибытия мятежников, а сами вооружились дубинами, схватили воеводу Афанасия Ценина, всю его канцелярию и, сковав, посадили под караул. Захвативши в свои руки крепость, вооружившиеся засели в ней и ожидали, что будет дальше.
В это же самое время, а именно 1 августа, прибыла в Керенск команда из 12 человек под начальством вахмистра, говорившего по-польски и объявившего, что он команды государя Петра III и послан в погоню за писарским воеводой. Керенский воевода бежал также, и приставшие к приехавшим однодворцы отвели их к воеводскому товарищу Перскому. Вахмистр потребовал помощи к поимке воеводы и обещал тому, кто его поймает, выдать полтораста рублей. Перский приказал вязать бунтовщиков, но городничий, отставной унтер-офицер Черменский, с толпой человек во сто, вступился за них, хотел было сковать Перского и его секретаря Королькова, но потом взял их только под караул.
После попойки с однодворцами мятежники уехали, а потом, 17 августа, опять появились в виду города, но были прогнаны. Освобожденный из-под караула, Перский успел убедить население к сопротивлению, и жители, при содействии пленных турок и инвалидной команды, три раза отбивали нападение мятежников Последние, не имея успеха, подожгли город в нескольких местах, но пожар был потушен и Керенск избавился от разграбления12.
Не так поступили жители Нижнего Ломова.
При первом известии о появлении в окрестностях мятежников товарищ воеводы, титулярный советник Ефим Овсянников, призвал к себе в дом конной слободы старшину Щеролапова с Афанасием Стукаловым и Иваном Безмыловым, да пешей слободы сотского Осипа Нежевлева и подговорил их склонить на свою сторону всех однодворцев и духовенство и идти навстречу мятежникам. Он же, Овсянников, намерен был засесть в замке и по первому требованию инсургентов сдать его, отворить им ворота и впустить в город.
Хитро задуманный план этот не удался. Штатной команды секунд-майор Иван Лукин, вместе с инвалидным подполковником Ромадиным, решились защищаться, поставили одну пушку у передних ворот и потребовали порох и снаряды от воеводской канцелярии. Посланный объявил, что воевода бежал из города, а воеводский товарищ Овсянников зарядов пушечных давать не приказал. Майор Лукин отправился сам к Овсянникову, чтобы узнать от него, «с каким намерением остается он к обороне приближающихся злодеев», но воеводский товарищ не высказал своих намерений и упорствовал в выдаче зарядов.
На другой день Лукин собрал на совещание всех офицеров и, объявив им, что намерен защищать город, требовал, чтобы все находились на своих местах и воеводский товарищ с ними. Подполковник Ромадин, по старости и слабости здоровья, отказался от участия в распоряжениях по защите, а Овсянников присоединился к гарнизону; но когда Лукин приказал запирать ворота, то воеводский товарищ пытался уйти, но был задержан дворянским депутатом секунд-майором Евсюковым. Майоры Лукин и Евсюков стыдили его и говорили, что он, как оставшийся за воеводу, должен защищать город. «Невзирая на те наши ему представления, — доносил Лукин13, — многократно отбивая в воротах часового, покушался уйти, и для лучшего укрепления ворот, сделанный мной брус, приступа, сам зачал отваливать, приказывая ворота отворить».
— Это дурно, — говорил ему Лукин, — с каким разумом вы ворота отпирать приказываете.
— Я здесь командир, — кричал Овсянников, — а не ты; отвори ворота.
Лукин не слушал, и тогда воеводский товарищ бросился на него с кулаками, но был удержан Евсюковым. Бранясь со всеми, Овсянников не знал, что делать, и наконец, обратившись к канцеляристу Льву Юрьеву, приказал ему от имени воеводской канцелярии написать Лукину указ, чтобы он отворил ворота. Такое приказание возбудило всеобщий смех, а между тем с городовой стены замечено было приближение толпы, которая, по словам Лукина, состояла не более как из 13 или 15 человек. Все однодворцы, жившие в форштадте, высыпали им навстречу с крестами, хлебом и солью и вместе с прибывшими двинулись к городу. Мятежники не решились, конечно, штурмовать городскую стену, а бросились в кабаки, разбили бочки с вином и стали поить народ.
Пьяная толпа направилась в Богородицкий казанский монастырь, где была встречена архимандритом Исаакием со всей братией. Прибывшие заставили архимандрита служить молебен и провозгласить многолетие императору Петру III. Во время службы пьяная и бушующая чернь окружила монахов, и когда произносилось имя императора Петра III, то бунтовщики, стоя в церкви, стреляли из ружей14.
Разграбив монастырь, мятежники опять направились к городу, и в толпе их майор Лукин заметил соборного дьякона, которого и призвал к передним воротам.
— Что это за люди, которых вы таким образом встречали? — спрашивал Лукин.
— Казаки государя Петра Федоровича, — отвечал диакон.
— Чего они требуют?
— Они только спросили, кто есть в городе начальник, на что обыватели сказали, что воевода отлучился, а есть воеводский товарищ и штатный майор.
— Да для чего же, — спрашивали прибывшие мятежники, — товарищ обещал нас с обывателями встретить, а теперь его здесь нет?
— Задержан майором Лукиным в городе, — отвечали им.
Слышавший весь этот разговор, Овсянников пытался опять уйти; мятежники, подойдя к стене, звали его к себе, и он, протянув им руки, был вытащен в небольшую калитку. Пьяная толпа ликовала и радовалась, что добыла себе еще одного единомышленника.
— А вам тут умирать! — кричали голоса гарнизону. — Давай соломы, зажигай город!
Угроза эта всполошила многих жителей, находившихся в составе гарнизона; между ними явился ропот и разговоры, не лучше ли сдаться. Лукин и Евсюков советовались, что делать. Между тем мятежники ворвались в заднюю башню, а затем выбили и передние ворота, Лукин был схвачен и отведен на двор дома Овсянникова, пировавшего с мятежниками. Его посадили под караул и приготовили вожжи, чтобы повесить, но по какому-то странному стечению обстоятельств атаман приказал его освободить от казни15. Пропировав несколько времени в доме Овсянникова и разграбив почти весь город, мятежники ушли, оставив воеводскому товарищу Овсянникову на память следующую записку атамана:
«1774 года августа 9-го дня дано сие одобрительное письмо его величества государя Петра Федоровича от дворовых людей нижнего города Ломова асессору Ефиме Васильеве Овсянникове, в том, что он человек добрый, только до людей ему, тако ж до города и до крестьян дела нет и ни во что не вступать; а если, паче чаяния, оный асессор во что вступит, то без главной команды его величества ничем не казнить и ничем не трогать, а привести в главную команду и в том он сужден будет. Градским обывателям к воротам его не подходить и ничем его не тревожить и Государыню Екатерину Алексеевну не честь и указов никаких не принимать, а дожидаться указов от его величества государя Петра Федоровича»16.
Подобные шайки бродили по разным направлениям: подходили к Тамбову, ворвались в Воронежскую губернию и в особенности свирепствовали в Нижегородской. «Я ничего приятного, кроме жалости и досады, уведомить вас не могу, — писал нижегородский губернатор Ступишин П.С. Потемкину17. — Господа деташементные командиры, проследуя за злодеем, оставили за собой бунты; главные ваши начальники не сделали учреждение, чтобы сих следы усмирять. Итак, злодеяние вошло и идет к губернии Московской. Последние известия получил я, что толпы злодейские сделали в г. Троицком-Остроге, в Красной слободе и, наконец, в Темникове 9-го числа варварства и разорение, и идет сие зло и к моему городу Арзамасу».
Мятеж разливался по всем направлениям, и весть о появлении Пугачева в Пензе достигла и до Петровска. Провинциальная канцелярия тотчас же предписала прапорщику штатной команды Ивану Юматову, чтобы он собрал всех жителей, объявил им об угрожающей опасности и взял подписки, что они, в случае нападения злодеев, явятся с оружием, какое у кого есть, и будут защищаться, «не щадя живота своего». Юматов исполнил приказание и когда потребовал подписки, то жители отказались их дать, «а пахотный солдат Никита Ларин бил его [Юматова] дубиной смертельно». Хотя петровская провинциальная канцелярия, осмотрев побои, нанесенные Юматову, и донесла о том в казанскую губернскую канцелярию, но Ларин остался неарестованным и впоследствии служил примером для других.
Петровский воевода подполковник Зимнинский и товарищ его секунд-майор Иван Буткевич не предпринимали никаких мер к защите города, и при первом известии о приближении самозванца воевода потихоньку уехал в Астрахань, а его секретарь Лука Яковлев с сыном бежали в Саратов. Воеводский товарищ Буткевич, по совету Державина, также собирался выехать в Саратов, взяв с собой всю артиллерию, денежную казну и 11 человек нижних чинов штатной команды — единственных защитников города. Буткевич приказал вывезти артиллерию из города, а канцелярские дела сложить на подводы. Заметив это, пахотные солдаты, собравшись в числе до 2 тысяч человек, сбросили с телег все дела, увели лошадей и, арестовав воеводу Буткевича, приставили к его дому караул. Прапорщику Юматову они советовали из города не бегать, «и если-де злодей в город вступит, то они его одобрят, что он человек добрый, обид им никаких не причинял». Юматов положился на обещание солдат и решился исполнять все их требования, которые главнейшим образом состояли в том, чтобы встретить самозванца с колокольным звоном и с хлебом и солью.
После полудня, 4 августа, Пугачев отправил вперед Чумакова с своим манифестом, а вслед за ним вступил и сам в город Петровск. Население встретило его с почестями. Струсивший Юматов приказал канцеляристу Семену Кузнецову написать рапорт о благосостоянии города и, одевшись в мундир, наутро явился к самозванцу, именуя его императором Петром III. Пугачев не принял его, а потребовал к себе воеводского товарища Буткевича, на которого жители жаловались, как на обидчика и притеснителя. Буткевича пятерили, и после казни всем собравшимся был вновь прочитан манифест и объявлено, что воеводой назначается Юматов, который и производится в полковники. Последнему приказано было раздавать безденежно соль по три фунта на человека, вино продавать по полтора рубля за ведро, собрать из жителей сколько можно казаков в войско государя и отправить в стан самозванца все канцелярские дела, Юматов собрал 339 человек, которых и представил при рапорте, под которым подписался полковником18.
В Петровске Пугачев взял 9 пушек, 10 пудов пороху, 5 свинок свинцу, всю одежду и вооружения гарнизонных и штатных солдат19.
В то время, когда самозванец вступал в Петровск, к тому же городу приближалась, с противоположной стороны, донская казачья команда из 60 человек, высланная из Саратова под начальством есаула Фомина. Команда была выслана по просьбе Г.Р. Державина, вызвавшегося ехать в Петровск, взять оттуда деньги, пушки, порох, узнать силы Пугачева и подать саратовским властям пример решимости. Не дождавшись прибытия поэта, Фомин выступил из Саратова 3 августа, и на следующий день его догнал польской службы майор Гогель, присланный Державиным.
Последний выехал из Саратова вместе с Гогелем, 4 августа, но в 10 верстах от Петровска им повстречался мужик, объявивший, что Пугачев всего в пяти верстах от города. Державин остановился и послал вперед майора Гогеля, вызвавшегося съездить к казакам и вернуть их. Долг службы обязывал Державина, как человека сочинившего эту экспедицию и выпросившего себе казаков, ехать туда самому, но поэт предпочел не вдаваться в опасность и отказался показать саратовцам пример решимости.
Подходя к Петровску, есаул Фомин, майор Гогель и прапорщик Скуратов с десятью казаками выехали вперед и послали в город четырех казаков разузнать о числе мятежников. Казаки были захвачены в плен и представлены Пугачеву.
— Что вы за люди? — спросил их самозванец.
— Мы донские казаки, служим всемилостивейшей государыне.
— Зачем пришли?
— Присланы от командира осмотреть, какие люди в город вошли.
— Пришел государь, — сказал Пугачев. — Служили вы государыне, а теперь будете служить мне. Велика ли ваша сила?
— Нас шестьдесят человек.
— Кто ваш командир?
— Есаул Фомин и еще два офицера.
Оставив трех казаков у себя, самозванец послал четвертого к Фомину с приказанием, чтобы он и его команда, «не дравшись преклонилась, а ежели драться станут, то он их всех казнит»20.
Получив такое заявление, есаул Фомин с товарищами и остальными казаками поскакали назад и проехали мимо своей команды. На вопрос квартирмейстера Малахова, зачем они оставляют команду, Фомин отвечал, что сейчас вернутся, и скрылись.
Оставшиеся казаки не знали, что делать, а между тем посланная самозванцем за Фоминым погоня из 150 человек была уже не далее 150 сажен. Казаки стояли молча, мятежники также остановились. Из толпы их выделился один всадник, который, подъехав к казакам, предложил им сдаться.
— Не противьтесь оружием, — говорил он, — здесь сам государь Петр Федорович; слезайте с лошадей.
Казаки не оказывали сопротивления, но с лошадей не слезали. Тогда из толпы мятежников был послан гонец в Петровск, а вслед за тем из города выехал самозванец, окруженный несколькими знаменами или, правильнее, значками. «Знамена были, — показывал хорунжий Малахов, — с разными на них изображениями святых, однако ж без полей и звезд золотых и серебряных, только у некоторых вышитые малые звездочки, у некоторых по краям позументы, а другие и без всяких изображений».
Как только самозванец показался из города, из передового отряда, стоявшего против казаков, опять выделился один всадник и потребовал, чтобы казаки слезли с лошадей.
— Вы оставьте их сзади, — сказал он, — сам государь к вам едет. Как скоро он к вам подъедет, то вы положите оружие и, пад [павши] на колени, поклонитесь.
На этот раз казаки исполнили приказание.
— Вы какие? — спросил Пугачев.
— Донские, были в Саратове.
— Детушки, Бог и государь вас во всех винах прощает, ступайте ко мне в лагерь.
Казаков повели в лагерь, а самозванец, переменив коня, погнался с несколькими человеками за Фоминым, Гогелем и Скуратовым.
Спасаясь от преследования, все три офицера встретили на пути ожидавшего их Державина и вместе с ним поскакали в Саратов. Некоторые писатели находят поступок этот естественным потому, что Державин с ничтожным отрядом мог очутиться лицом к лицу с неприятелем в несколько тысяч человек; что сопротивляться значило вступить в неравный бой. Мы, люди военные, судим об этом несколько иначе. Оставаться при отряде и отступать вместе с ним от многочисленного неприятеля дело почетное, но бросить отряд и не явиться во главе его, когда сам затеял экспедицию, а затем рассуждать, благоразумно или нет вдаваться в опасность, в военном деле не допускается. Можно ли допустить, чтобы каждый командир части соразмерял силы противника с своими и затем соображал, выгодно или нет вести ему свою часть в атаку. Если бы Михельсон рассуждал таким же образом, он никогда бы не решился не только атаковать, но и подойти близко к мятежникам. Беззаветное исполнение долга, не справляясь с числом противника, есть обязанность каждого военного, одинаково требуемая как в настоящем, так и в прошлом столетии. Державин был не гражданский чиновник, а поручик лейб-гвардии Преображенского полка, присягавший не щадить живота и нести на себе все тяготы военной службы, но, к сожалению, мы ниже увидим, что он не имел никакого понятия ни о дисциплине, ни об обязанностях военного человека. Тем не менее он сознавал свой поступок и потому счел необходимым уверять, что и при этом бегстве он «не забыл своего долга» (?!).
При захождении уже солнца казаки прибыли в лагерь вместе с бунчуком, на котором было изображение Знамения Богородицы, отбитым ими же на речке Больших Узенях при разбитии весной толпы яицких казаков. Лагерь был расположен у самого города Петровска на лугу, где разбиты были две палатки для самозванца и третья для секретаря; палатки были окружены стражей из яицких казаков. Приведенные донцы поступили в полк яицкого казака Афанасия Перфильева21.
Возвратившись вечером в свой стан, самозванец потребовал к себе в палатку сотника Мелехова, хорунжих Малахова, Попова и Колобродова. В палатке был накрыт ужин; приглашенным предложено сесть и выпить по две чарки водки.
— Пейте, детушки, при мне, — говорил Пугачев, — и служите верно.
Казаки выпили.
— Какое вы получаете жалованье от государыни?
— Мы от всемилостивейшей нашей государыни жалованьем довольны, — отвечали казаки.
— Хотя вы и довольны, — заметил самозванец, — но этого мало и на седло, а не токмо на лошадь; послужите вы у меня — не так будете довольны и будете в золоте ходить, а у вас господа съедают жалованье. Слушайте, други мои, был я в Египте три года, в Цареграде три года, да в третьем, не упомню где, месте два года; я все примеры чужестранные узнал — там не так, как у нас. Я знаю, как с господами поступлю22.
После такого заявления Пугачев дозволил им приходить к себе утром и вечером, когда встретят надобность, выдал старшинам по 20 руб. и казакам по 12 руб., а затем приказал им идти и ложиться спать.
Казаки оставались в толпе самозванца весьма недолго и начиная с 9 августа поодиночке почти все бежали на Дон.
Пугачев же 5 августа покинул свой лагерь у Петровска и со всей своей толпой двинулся к Саратову.
Примечания
1. Показания секунд-майора Герасимова от 6 октября 1774 г // Гос. архив, VI, д. № 453.
2. Указ этот по своему содержанию весьма близок к тому, который был отправлен в Саранск и приведен нами выше // Гос. архив, VI, д. № 420.
3. Показания секунд-майора Гаврилы Герасимова от 6 октября 1774 г. // Там же, д. № 453.
4. Ср. письмо Державина П. Потемкину // Древняя и новая Россия, 1877, № 3, с. 236.
5. Объявление это было подписано Андреем Козновым. См. Гос. архив, VI, д. № 453.
6. Там же.
7. Показания Герасимова, купца Андрея Кознова, купца Бориса Елизарова, секретаря Тихона Андреева, прапорщика Ильи Григорьева // Гос. архив, VI, д. № 453; Рапорт Пензенской провинциальной канцелярии Сенату 28 августа 1774 г. // Там же, д. № 504.
8. Рапорт Муфеля от 5 августа 1774 г. // Там же, д. № 490.
9. Рапорт графа Меллина князю Щербатову от 4 августа; Ордер графа Меллина секретарю Андрееву от 5 августа 1774 г. // Там же, д. № 453 и 490.
10. Яков Линев в письме к неизвестному от 16 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 527.
11. Рапорт Чемесова князю Вяземскому от 16 августа // Архив Кабинета его императорского величества.
12. Рапорт керенской воеводской канцелярии Сенату 12 августа // Гос. архив, VI, д. № 450; Рапорт графа П.И. Панина Военной коллегии от 8 сентября 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 85, св. 53.
13. В рапорте графу П.И. Панину от 10 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 452.
14. Донесение архимандрита Исаакия графу // Архив Синода, д. № 14.
15. Рапорт майора Лукина графу Панину от 10 сентября 1774 г. Показания Овсянникова // Гос. архив, VI, д. № 452. Всеподданнейшее донесение графа П.И. Панина от 17 сентября 1774 г. // Сборник русского исторического общества, т. VI, 143. См. также: Лукин И.Ф. Жизнь старого русского дворянина // Русский архив, 1865, № 8, с. 917.
16. Гос. архив, VI, д. № 452.
17. От 13 августа 1774 г. // Там же, д. № 489.
18. Показания Юматова // Гос. архив, VI, д. № 512. Юматов был настолько прост, что, рапортуя Пензенской провинциальной канцелярии о происшествии в Петровске, также подписался полковником, за что и был высечен плетьми два раза графом Меллиным, вскоре после того прибывшим в Петровск.
19. Рапорт Петровской воеводской канцелярии в Пензенскую провинциальную от 13 августа 1774 г. // Там же, д. № 504.
20. Показания Пугачева 4 ноября 1774 г. Показания казака Парфена Бекренева 14 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512; Московский архив Главного штаба, оп. 194, кн. 45.
21. Казаки ошибочно и по незнанию показали, что были определены в полк яицкого казака Афанасия Петрова.
22. Показания есаула Мелехова и хорунжего Малахова // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV. Показание это напечатано П.К. Щебальским в его книге «Начало и характер Пугачевщины» (прилож., с. 105). Рассказ, помещенный в «Древней и новой России» (1877, № 3, с. 237), расходится с показаниями участников.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |