Саратов был одним из наиболее населенных городов Астраханской губернии, и в нем насчиталось до 7 тысяч жителей. Истребленный в начале 1774 года пожаром, город едва начинал отстраиваться, как находившийся в нем астраханский губернатор Петр Никитич Кречетников получил приказание генерал-прокурора князя А.А. Вяземского отправиться в Астрахань и вступить в отправление своей должности.
«Ее императорское величество, — писал князь Вяземский генералу Кречетникову1, — высочайше повелеть мне соизволила объявить вашему превосходительству, что как в рассуждении обстоятельств, для коих вам назначено быть в Саратове, последовала известная перемена2, то по получении сего переехать вам в Астрахань и вступить в надлежащее правление возложенной на вас должности, учредя поступок ваш таким образом, чтоб оный соответствующ был высочайшей ее вам доверенности и сохраняя во всех частях должную справедливость и правосудие, чем одним можете заслужить ее милость и благоволение.
Я чрез сие, исполняя высочайшее повеление, нахожу за нужно с своей стороны сообщить вашему превосходительству, что по причине происшедших ссор между ваших товарищей и прокурора, когда не найдете средства к прекращению, то можете с описанием всех обстоятельств представить в Сенат».
На это письмо Кречетников отвечал3:
«Вашего сиятельства письмо с высочайшим ее величества повелением о переезде моем в Астрахань к порученной мне должности я имел счастье получить. На которое вам, государь, по чистой моей душе, как пред самим Богом ответ дать должен, так и говорю, что нет у меня иной мысли, как только прошу всемогущество Божие, чтоб подал мне силу разума сохранить славу ее величества и интерес ее высокого звания соблюсти; а затем дать людям правду по крайнему разумению и всеми силами течение дел пустить. Сами, милостивый государь, рассудить изволите, что мне в свете лестнее быть может, как приобрести высочайшее ее величества себе милосердие и благоволение. Верь Богу, государь, что сего единого только и желаю.
Теперь же принужден несколько дней остановиться здесь по причине пожара, чтобы сделать и положить на мере, как впредь город строить и расположить от неистового (?) строения и непорядка, каковой был. К тому же здесь довольно разных команд, кои не только друг другу не подчинены, но и мне не принадлежат; то если мне, не сделав при себе положения, уехать, то придет город в спор и всякий в свои положения, то и принужденно будет мне приезжать к рассмотрению. Я и рассудил все то теперь сделать и буде успею, то отсюда же и к вам представлю, а ежели не успею, то с дороги то сделаю. Я же намерен в проезд до Астрахани все места осмотреть, так как и линию Царицынскую, и потом вас уведомить, чтобы уже мне осталось осмотреть ту сторону. А затем наиприлежнейше прошу подать мне знание и наставление, какое бы ее величества соизволение было о вверенном мне крае и о соседственных народах, то истинно, государь, все силы употреблю, чтобы их на тот конец привести и постараюсь, как только время допустит, осмотреть темницы и рудники и сделать потребное и основательное примечание и о всем том с крайней аккуратностью донести».
Отъезжая из Саратова и предвидя, что между начальниками команд могут возникнуть пререкания, генерал П. Кречетников поручил «все правление по городу воинских дел» коменданту полковнику Бошняку, «на коего человека, — доносил он Сенату4, — я по его способности и известной мне усердности и исправности надежду мою к полезным успехам полагаю». Сообщая князю Щербатову, что назначил Бошняка начальником всех команд, расположенных в Саратове, генерал Кречетников просил главнокомандующего «все сношение иметь и требовать исполнение от него, коменданта»5.
«Миновав главного воинского начальника, — писал впоследствии Кречетников конторе опекунства иностранных6, — поручить другому приватному и статскому человеку [начальство] было бы и законам несходственно».
Таким образом, полковник Иван Константинович Бошняк должен был быть единственным распорядителем по укреплению города и начальником всех войск, в нем находившихся.
К сожалению, приступая к изложению печальной страницы саратовских пререканий, мы должны разойтись с большинством исследователей этих событий. Люди военные, на обязанности которых лежит защита и оборона, имеют свою точку зрения, руководствуются издавна усвоенными ими правилами и законами и не могут согласиться с гражданскими воззрениями. Вот почему мы должны не иначе как с грустью сказать, что в Саратове нашлись люди, преследовавшие свои личные интересы, не заботившиеся о благе общем и не чуждые местничества, причинившего немало бед на Руси. Во главе противников Бошняка и лиц, наиболее подлежащих осуждению, стоял управляющий конторой опекунства иностранных поселенцев, статский советник Михаил Михайлович Ладыженский, к которому присоединился, без всякого основания и повода, но единственно по ветренности своего характера, заносчивости, наклонности к превышению власти и желанию играть известную роль, — гвардии поручик Гавриил Романович Державин. Противодействие этих лиц полковнику Бошняку тем прискорбнее, что оба его противника были люди военные и, следовательно, обязанные знать важное значение коменданта, его права и в то же время обязанные безусловным исполнением распоряжений высшей власти. Им было известно, что независимо от чинов комендант есть хозяин гарнизона и всех находящихся в городе команд. Ладыженский служил прежде в инженерном ведомстве и был бригадиром. По недавнему назначению на тогдашнюю свой должность, он сам называл себя человеком новым, но считал себя старше полковника Бошняка, бывшего саратовским комендантом и исправлявшим должность воеводы. Ладыженский смотрел на себя как на первое лицо в городе, был обижен тем, что Кречетников предпочел ему Бошняка, а Державин считал себя не подчиненным даже и астраханскому губернатору. Интриги Ладыженского и Державина были причиной печальных событий, совершившихся в Саратове в начале августа 1774 года.
Ввиду опасности, угрожавшей городу от надвигавшейся толпы самозванца, полковник Бошняк намерен был приступить к его укреплению и сосредоточить в нем все силы7.
24 июля он отправился в опекунскую контору, где и имел совещание с членом ее, статским советником Ладыженским, и вызванным в Саратов из Малыковки лейб-гвардии Преображенского полка поручиком Г.Р. Державиным8.
На совещании этом было положено: оставить только самое необходимое число войск в колониях, а все свободные команды собрать в город, раздать им патроны и пули, привести в исправное состояние имевшиеся при опекунской конторе четыре пушки и одну мортиру, и снабдить их двойным комплектом зарядов, а для разведывания о неприятеле учредить в разных местах разъезды из казаков, бывших в распоряжении Державина. При этом совещавшиеся пришли к такому заключению, что, будучи окружен высокими горами, Саратов не мог быть укреплен вполне. Обширность города отнимала все способы «сделать такое укрепление, которое бы в короткое время в оборонительное состояние приведено быть могло, да и военной команды на закрытие оного столько же недостаточно, сколько и артиллерии». По заявлению Бошняка, он мог набрать в городе не более 10 чугунных пушек, да и те были на лафетах, поврежденных во время пожара. Поэтому решено было, для исправления городских орудий передать их в мастерскую артиллерийской команды, состоявшей при опекунстве иностранных. Что же касается до плана защиты города, то постановлено было, в случае приближения к Саратову самозванца, не допуская его до города, встретить в поле всеми соединенными силами и стараться разбить его. Для безопасного же отступления, в случае неудачи, и для предоставления жителям возможности укрыться от зверства и неистовства мятежников, решено было устроить земляное укрепление вблизи города и на самом берегу реки Волги, там, где находились провиантские магазины, принадлежавшие опекунству иностранных. В этих магазинах хранилось до 20 тысяч четвертей муки и значительное количество овса. По мнению совещавшихся, вблизи города не было лучшего и удобнейшего места для укрепления, которое, примыкая к берегу реки, могло бы выдержать осаду до прибытия подкреплений и обеспечить гарнизон и жителей как хлебом, так и водой.
В этом укреплении предполагалось собрать все семейства защитников, содержать колодников под охраной небольшого караула, а казенное вино погрузить на судно и поставить на якоре против укрепления; все же остальные суда затопить, чтобы мятежники не могли ими воспользоваться.
Как бывший инженер, Ладыженский составил проект укрепления, а полковник Бошняк обещал 25 и 26 июля выслать на работу городских обывателей.
Представляя Кречетникову копию «с общего консильного определения», полковник Бошняк присовокуплял, что укрепление это необходимо, чтобы, в случае нападения мятежников, «сохранить целость высочайшего интереса (деньги и провиант) и жизнь всякого гражданина с имением»9.
Обещая в помощь Саратову вооружить до 1500 человек крестьян, поручик Державин уехал в Малыковку, а между тем 25 июля саратовский комендант получил уведомление главнокомандующего князя Щербатова, что Пугачев 15 июля разбит Михельсоном, что он пробирается к Курмышу и Ядрину, и так как его преследует граф Меллин с своим отрядом, до городу Саратову «опасности быть не может». Заключение свое главнокомандующий основывал на том, что со стороны Сызрани и Самары он приказал «обратить для перехвачения сего изверга стоящие там войска, а особливо сызранскому посту накрепко подтвердил взирать на бегущего злодея и всемерно стараться путь ему пересекать и истребить»10. Привезший это предписание офицер словесно заявил, что Пугачев бежит так поспешно, что оставляет по дороге всех своих сообщников, а сам скачет на переменных лошадях11.
Несколько поспешное заключение князя Щербатова о безопасности города Саратова опровергалось полученным в тот же день известием из Пензы, что Пугачев с толпой до 2 тысяч человек появился в виду Алатыря и приближается к этому городу. Кому верить: главнокомандующему или Пензенской провинциальной канцелярии — Бошняк не знал и затем решил не приступать к возведению укреплений до разъяснения обстоятельств12.
Он верил более сообщению главнокомандующего, и, имея в виду, что большинство населения занято необходимыми полевыми работами, отложил наряд рабочих, и таким образом ни 25, ни 26 июля работы по укреплению города не производились. Видя, что комендант не исполняет обещаний, данных накануне, Ладыженский и члены опекунской конторы настаивали и просили Бошняка прислать скорее рабочих, говоря, что опасность городу не только не миновала, а умножилась. «Но, — писал Свербеев Г.Р. Державину13, — пречестные усы [Бошняк] в бытность свою вчера здесь [в опекунской конторе] благоволили обеззаботить всех нас своим упрямством; причем некоторые с пристойностью помолчали, некоторые пошумели, а мы, будучи зрителями, послушали и, пожелав друг другу покойного сна, разошлись, и тем спектакль кончился. Приезжай, братец, поскорее и нагони на них страх; авось подействуют всего лучше ваши слова и тем успокоятся жители».
Еще накануне получения этого письма Державин, не желая подчиняться распоряжениям Кречетникова и признавать в Бошняке начальника, просил главнокомандующего, князя Щербатова, разъяснить, кому быть начальником в Саратове, и самонадеянно говорил, что он «подвиг» саратовские власти «сделать приуготовление»; что он отправится сам в Саратов, «ибо мне хочется, — писал он14, — чтоб там через досугу мой все было в порядке и в готовности (?!)».
«По происшедшему в Казани несчастливому приключению, — писал в тот же день Державин генералу фон Брандту15, — народ, о сем известившись, в крайнем колебании. Хотя не можно ничего сказать о каком-либо явном замешательстве, однако по тайному слуху все ждут чаемого ими Петра Федоровича, Внедрившаяся в сердца язва, начавшая утоляться, кажется, оживляется и будто ждет только случая открыть себя. Ни разум, ни истинная проповедь о милосердии всемилостивейшей нашей государыни, ничто не может извлечь укоренившегося грубого и невежественного мнения.
Кажется бы, нужно несколько преступников в сей край прислать для казни; авось либо незримое здесь и страшное то позорище даст несколько иные мысли».
Отправив эти донесение, Державин 28 июля получил вышеприведенное нами письмо Свербеева и, желая сохранить за собой мнение человека влиятельного, в тот же день поскакал в Саратов нагонять страх и подливать масло в загоравшийся уже огонь несогласий.
Накануне приезда Державина в городе получено было известие, что Пугачев прошел уже Алатырь и занял Саранск, находившийся не далее 800 верст от Саратова, и тогда Бошняк успел собрать наскоро до 40 человек и отправил их на работу укрепления. Рабочие эти были большей частью женщины и малолетние с деревянными лопатами, и потому успех работ не отвечал принятому решению построить укрепление по возможности в кратчайший срок. Видя безуспешность работы, М. Ладыженский собрал в тот же день совет, в который были приглашены: комендант, члены опекунства иностранных, главный судья низовой соляной конторы Жуков, ратман саратовского магистрата и несколько «первостатейных» купцов. Совещавшиеся опять признали невозможным укреплять весь город и решили построить укрепление у провиантских магазинов, причем ратман и купцы обещали вооружить от себя до 500 человек и обязались подпиской прислать на другой день на работу по одному человеку с каждого купеческого двора, а «если нужда потребует, то, сверх того, прибавить сколько будет можно»16. На вопрос о средствах вооружения этого укрепления саратовский комендант отвечал, что для девяти находящихся при воеводской канцелярии чугунных пушек он успел сделать 90 зарядов. Признавая это число слишком недостаточным, собрание постановило поручить освидетельствовать городские пушки артиллерии майору Семанжу, рассортировать снаряды, а коменданту прислать в контору опекунства ведомость о численности его команды и сведение, сколько он может приготовить еще снарядов.
Такое постановление устраняло не только всякую самостоятельность саратовского коменданта, но и лишало его первенства в защите города. Полковник Бошняк не мог помириться со второстепенной ролью и передать главенство в руки Ладыженского.
Саратовский комендант отказался принять участие в постройке укрепления, доказывая, что оно будет совершенно в стороне от города и притом в яме, так что защищать его невозможно. Он советовал возобновить прежний городской вал, обнести его снаружи рвом с палисадом, построить на нем батареи, а впереди рва накидать рогатки. Бошняк доказывал, что если город будет защищен, то и провиантские магазины будут целы; что если предлагаемые им средства будут приведены в исполнение, то Саратов будет достаточно обеспечен от покушений мятежников. Он требовал, чтобы Ладыженский вместе с ним осмотрел городской вал, присовокупляя, что пушек своих для исправления в артиллерийскую команду при опекунстве не отдаст, и просил прислать ему человек до 20 рядовых для делания зарядов.
Предоставляя опекунству иностранных построить небольшое укрепление у магазинов, полковник Бошняк говорил, что оставить город без защиты он не может, потому «что церкви Божии будут обнажены, к тому же острог с колодниками и немалое число вина останется на расхищение злодеям».
Ладыженский и его клевреты доказывали, что город защищать не стоит; что после пожара он имеет весьма мало строений, что большинство населения живет в шалашах и возобновлять городской вал не позволяет время.
Пререкания эти повели к тому, что ни та ни другая сторона не приступали к работам, и тогда Ладыженский вместе с Державиным отправились сами к Бошняку для совещаний. Они согласились, чтобы внутри города сделать укрепление, которое заключило бы в себе: собор, женский монастырь, Никольскую и Казанскую церкви, дом соляной конторы, воеводскую канцелярию с острогом и винные погреба. Ладыженский составил план такому укреплению, но Бошняк отказался его принять потому, как доносил он впоследствии17, что тогда пришлось бы сломать многие дома, «дабы удобнее по неприятелю пальбу производить». Саратовский комендант справедливо говорил, что, оставляя эти дома, мы даем средства неприятелю подойти безнаказанно к укреплению и укрыться в них. Тогда Ладыженский взял на себя труд, ничем не оправдываемый, разъяснить Бошняку его положения.
«Я не могу надивиться вашему упрямству и непостоянным рассуждениям, — писал Ладыженский саратовскому коменданту18, — ибо вы в один день соглашались и с подписанного вами приговора отступили, не ведаю почему; я не вижу никаких правильных резонов отступать вам от собственных ваших мыслей. У меня инженеров хотя и нет в команде, а артиллерийские иные больны, а иные заняты при команде, но совсем тем капитана Дурова к вам посылаю, а притом по-приятельски прочтите посланную при сем бумажку19, по которой вы ясно увидите должность вашу и можете из того заключить, что вы только возмечтали быть комендантом, будто в крепости. Вам надлежит наперед взвесить на весах пользу и бесполезность мест и стараться споспешествовать общей и государственной пользе, а не отвращать благонамеренных людей, кои готовы были положенное исполнить. Конторе же не безызвестно и то, что вы последовали более прошению или совету пахотных солдат, бобылей, коим о существе дела и знать не должно, а быть слепо в повелениях воеводской канцелярии, которой вы теперь управляете, ибо по собственной вашей должности не можете вы, кроме батальонных солдат, никому делать приказание. Впрочем, желаю вам успеха, а контора не соглашается оставить великой провиантский магазин без закрытия, ибо лучше потерять деньги, нежели хлеб, потому что, потеряв оный, уморим двадцать пять тысяч народа с голоду. Вы требуете ответов от конторы, которая не будет вам приятно отвечать, и, того хуже, зовете вы меня в воеводскую канцелярию смотреть вашего плана, кажется, забывшись20. Пожалуй, государь мой, высеки ты этого дурака писаря, который вашим постоянством поколебал. Впрочем, верьте, что я по-прежнему ваш усердный слуга.
P. S. Пишу к вам партикулярно для того, что не хочется еще вас обличить, однако неминуемо контора принуждена будет представить куда надлежит. Ведь пушки-то, братец, не у коменданта, но у воеводской канцелярии в команде».
Эта грубая и недостойная выходка была усилена еще письмом, написанным Г.Р. Державиным, не имевшим на то ни повода, ни права и присоединившимся к Ладыженскому по своей взбалмошности.
«Когда вам, — писал Державин Бошняку, — его превосходительство г. астраханский губернатор П.Н. Кречетников, отъезжая отсюда, не дал знать, с чем я прислан в страну сию, то через сие имею честь вашему высокоблагородию сказать, что я прислан сюда от его высокопревосходительства покойного генерал-аншефа и кавалера А.И. Бибикова, вследствие именного ее императорского величества высочайшего повеление по секретной комиссии и предписано по моим требованием исполнять все»21.
Нося мундир Преображенского полка почти случайно, только потому, что состоял в чине поручика, не имея никакого понятия о военной службе и дисциплине и об обязанностях и правах коменданта и толкуя по-своему полномочия, ему данные, Державин явился слепым орудием Ладыженского. Он уверял, что относительно укрепления города Бошняк не может спорить с Ладыженским, «яко служащим [служившим?] штаб-офицером в инженерном корпусе», и должен подчиниться ему.
Что же касается до желания коменданта защищать город и церкви Божии, «то на сие, — писал забывшийся Державин, — окромя всех господ штаб- и обер-офицеров, находящихся здесь, согласных со мной, объяснить вам имея, что комендант вверенной себе крепости никак до конца жизни своей покинуть не должен, тогда, когда уже он имеет ее укрепленной и довольной людьми и потребностью в защите оной; ежели ж всего оного не имеет, так как теперь и сожженный город Саратов, имеющий единственное именование города, то должен он непременно находить способы, чтоб укрепиться в пристойном но правилам архитектуры месте и в нем иметь от неприятеля оборону. Мы же, как в вышеупомянутом определении согласились, чтоб малое число оставить для защиты ретраншемента, а с прочими силами идти навстречу злодея; то чем вы свой обширный вал, выходя навстречу злодею, защищать будете, это никому не понятно. Да и какое вы, не зная инженерного искусства, лучшее укрепление сделать хотите, то также всем благоразумным неизвестно. Церкви Божии защищать, конечно, должно; но как церковь не что иное есть, как собрание людей правоверных, следовательно, ежели вы благоразумно защитите оных, то в них защитите и церковь».
Играя дерзко словами, молодой поручик увлекся до того, что потребовал от полковника Бошняка ответа, сам не зная какого, для донесения П. Потемкину, «яко непосредственному начальнику высочайшей ее величества власти» (?!).
Что подразумевалось под последним — трудно понять потому, что П.С. Потемкин был не более как начальник секретных комиссий, сам не имевший никакой административной власти на театре действий. Полковник Бошняк знал это хорошо и не без удивления читал заявление Державина, что «мы, находящиеся здесь штаб- и обер-офицеры, приемлем всю тягость законов на себя, что [если] вы оставите свой пустой, обширный и укреплению неспособный лоскут земли, именуемый вами крепостью Саратовской».
Не обращая внимания на полученные письма, полковник Бошняк 30 июля отправился к Ладыженскому и старался доказать ему, что предполагаемое укрепление провиантских магазинов не имеет цели, что по отдаленности от города трудно перевезти и собрать в нем имущество жителей, что гораздо лучше перенести укрепление на московскую дорогу близ каменной часовни, куда и перевезти если не весь, то часть провианта. Вновь избираемое место для укрепления изобиловало водой и находилось на прямом пути наступления мятежников и, следовательно, имело более важное значение, чем построенное в стороне и вдали от города у провиантских магазинов. Ладыженский не согласился с доказательствами коменданта и объявил, что не даст ни своих команд, ни мастеровых для исправления городских орудий22.
Возвратившись домой, полковник Бошняк получил предписание астраханского губернатора Кречетникова, вновь требовавшего, чтобы комендант взял на себя оборону города.
«В околичностях Саратова и в самом городе, — писал Кречетников Бошняку23, — принять вам от такового злодейского стремления по указам е. и. в. предосторожность, к чему находящихся тамо во всех командах воинских людей собрав, употребить на защиту и отпор в случае нападения, а именно: всех состоящих при опекунской и соляной конторах казаков истребовать, несмотря ни на какие их отговорки. Буде бы опекунская контора стала отзываться, что из них часть употреблена к обмежеванию земель, которое по сему самокрайнейшему и опаснейшему случаю должно теперь оставить; так же бы и артиллерийскую ведомства ее команду иметь в собрании, со всей артиллерией и снаряды, во всякой готовой к обороне исправности, дабы из казаков ни малейшей части, как то при мне в Саратове было, у них не оставалось, но все бы они отданы были в команду и распоряжения ваше, на отпор и прогнание вышеписанного злодея и его воровских партий.
Сей ордер мой обеих контор гг. присутствующим секретно объявить и с ними купно посоветовав, поступить в недопущении распространения злодейства вдаль, с единодушной мыслью помня всякому долг свой, как верным е. и. в. рабам, по данной присяге и по воинским регулам принадлежит, не щадя живота обратить единственно свои силы сего злодея всемерно отразить».
С этим предписанием Бошняк в тот же день вторично поехал к Ладыженскому, который, будучи поддержан Державиным, настаивал на своем, но потом объявил, что приедет посмотреть место, избранное комендантом для укрепления. Произведенный осмотр не привел к соглашению, а заявление коменданта, чтобы все военные команды были отданы в его распоряжение, заставило Ладыженского собрать своих клевретов на совещание и пригласить в присутствие и полковника Бошняка. Последний, на требование собравшихся укрепить провиантские магазины, отвечал, что построить небольшое укрепление здесь необходимо, но что главнейшей целью должна быть защита города; что для этого необходимо построить укрепление впереди города, на пути наступление неприятеля, а не сбоку. При этом Бошняк повторил свое требование о передаче в его распоряжение всех команд и о присылке 20 человек артиллеристов. Ладыженский не соглашался исполнить требование, говоря, что опекунская контора «у губернатора не под властью», а Державин и другие «всячески, — доносил Бошняк24, — ругательскими и весьма бесчестными словами поносили и бранили, и он, г. Державин, намерялся меня, яко совсем, по их мнению, осужденного, арестовать, в чем я при теперешнем весьма нужном случае, ваше превосходительство, и не утруждаю, а после буду просить должной по законам сатисфакции».
После такой сцены комендант не мог принимать участия в совещаниях, и тогда на следующее утро, 1 августа, Державин явился в магистрат и потребовал, чтобы немедленно было приступлено к постройке укрепления и чтобы высланы были на работу все способные, не исключая ни одного человека. Гвардии поручик убеждал защищаться до последней капли крови и грозил, что, если кто выкажет недостаток усердия, тот будет признан изменником, скован и отослан в секретную комиссию. Испуганные такой угрозой купцы дали подписку, что в случае колебания или перехода на сторону мятежников сами себя обрекают на смертную казнь. Не довольствуясь этим и желая увеличить число своих сторонников, Ладыженский и Державин пригласили тайком в присутствие, помимо Бошняка, его подчиненных: майоров Бутыркина, Салманова, Зоргера, Быкова и Тимонина. Все они, руководимые, конечно, Ладыженским и Державиным, составили и подписали следующее постановление25: «1774 года августа 1-го дня, в конторе опекунства иностранных в собрании присутствующих, здешнего коменданта26 и находящихся здесь штаб- и обер-офицеров советовано было, чтоб к безопасности здешнего города и к спасению жителей и их имение сделать следующие учреждение:
1) В том месте, где конторские магазины, сделать земляное укрепление, к которому здешнее купечество согласилось дать рабочих людей, и работу сию, начав с сего числа, продолжать денно и нощно с неустанной прилежностью; а дабы скорее окончить можно было сие укрепление, то назначено оное ныне с великим против прежнего уменьшением, по той точно причине, что по короткости времени обширнее оного сделать нельзя. Наипаче же на присланное сего числа от коменданта письменное мнение, чтоб всех воинских служителей конторы отдать в его команду, согласиться никак не можно, ибо главный судья конторы опекунства иностранных, будучи в чине бригадирском и начальником над состоящей в конторском ведомстве командой, в команде у него, коменданта, состоять не может. Что ж принадлежит и до другого мнения его, коменданта, чтоб к закрытию города сделать другое укрепление и батареи, из которых одну — у московских ворот, а другую — у моста, построенного близ Волги, через овраг, то и на сие также согласиться никак нельзя, потому что в таком случае досталось бы весьма малое число имеющихся ныне орудий и небольшую здешнюю команду разделить в разные места, которых на такую великую обширность тех батарей закрывать будет совсем неудобно.
2) Как скоро в приближении к здешнему городу злодеев верное известие получено будет, то оставив в том укреплении надобное по рассмотрению число военных людей, с прочей командой, как ведомства конторского, так и батальонного, идти навстречу злодеям и стараться сколь возможно, отрезывая оных от нападения на город, разбить и переловить злодеев (?). А для того коменданту сего ж числа прислать известие, сколько здешнего батальона и здешних казаков служащих, отставных и неопределенных, а к тому, ежели способны и надежны будут, то и из обывателей с ружьями против злодеев употребить можно будет.
3) Имеющиеся в городе пушки артиллерии майору Семанжу все освидетельствовать и если найдутся, кроме тех десяти, о которых комендант уверял, что они годны, то оные отобрав, прибрать к калибру ядра и по скорости сделать хотя из одного дерева лафеты, дабы все оные в назначенном укреплении к защите употребились; и хотя комендант, несмотря ни на какие всех предложения и ясные доказательства, упорно остается при своем мнении, чтоб в сие укрепление пушек городских не брать, а расставить оные около города, сделав батареи; а притом отказался от подписания постановляемого на сем совете определения, но как мнение его к защите здешнего города столько нерешительно, что с 24-го числа июля он, продолжая почти всякий день непонятные отговорки, поныне ни на чем не утвердился и потому к безопасности здешнего города никакого начала не сделано и время почти упущено, — чего ради нижеподписавшиеся согласно определили: несмотря на несогласие коменданта по вышеписанному учреждению делать непременно исполнение; а сверх того, коменданту дать знать об учиненных от конторы около города разъездах, в которых оные местах, с тем чтобы и он из здешних казаков к тем разъездам прибавил еще для примечание о злодеях в другие места.
В рассуждении же того, что надлежит накрепко остерегаться, дабы помянутые злодеи не покусились прокрасться р. Волгой и к тому не могли употребить из множества стоящих перед городом судов, коменданту, в случае близости злодеев к городу, оные приказать затопить или сжечь, а для лучшей предосторожности к пресечению побегу водой, в укреплении у магазинов сделать на берегу батареи; состоящий ныне близ казарм артиллерийский лагерь перенести ближе к городу на высокое место, с которого бы удобнее было видеть приближения злодеев; а как скоро означенное укрепление у магазинов будет готово и комендант других лучших мер, кроме тех, о коих он доныне объявлял, иметь не будет, в таком случае содержащихся в остроге колодников, тако ж и состоящую в ведомстве воеводской канцелярии казну перевезти в оное укрепление и, вырыв ямы, поместить в оных; вино ж казенное, хранящееся в городе в выходах, погрузя на суда и спустя вниз остановиться у оного укрепление.
И для исполнения всего вышеписанного послать к нему, коменданту, с сего приговора при указе копию, а что касается до подписания сего по старшинству, то все согласились для скорейшего окончания, подписываться не разбирая старшинства, а кому как случится».
Полковник Бошняк отказался принять это постановление и донес о том Кречетникову, а Ладыженский еще с 30 июля начал строить свое укрепление, для чего купечество выслало ему тысячу человек рабочих. На следующий день, т. е. 1 августа, когда происходило совещание, рабочие не явились и бывшие в совете купцы объявили, что обывателям запрещено от полиции идти на работу. Призвали в совет полицеймейстера, но он заявил, что комендант не велел наряжать только пахотных солдат, бобылей и цеховых, а остальным предоставил на усмотрение, идти ли на работу или нет. Ладыженский отправил Свербеева к полковнику Бошняку спросить, «для чего он делает такой разврат между городскими жителями»27, а Державин написал в магистрат, требуя ответа в нарушении данного ими письменного обязательства. Купечество испугалось, нарядило рабочих, и Державин писал П.С. Потемкину, что много труда и хлопот употребил он на борьбу с комендантом, но что «теперь привел в порядок»28.
Последние слова были, конечно, пустой фразой и ни порядка, ни соглашения в Саратове не последовало. Свербееву Бошняк отвечал, что не разделяет необходимости строить укрепление у магазинов и потому считает лишним посылать туда рабочих. Вместе с тем саратовский комендант препроводил к Державину, без всяких объяснений, копию с только что полученного предписания астраханского губернатора29. Кречетников поручал объявить Державину, чтоб он оставил Саратов и пребывал на Иргизе «неподвижным»30.
«На сие, — отвечал дерзко Державин31, — вашему высокоблагородию сказать имею, что его превосходительство г. генерал-майор преминовать [забыть] изволил, что ему покойный генерал-аншеф А.И. Бибиков обо мне сообщить изволил. Ему написано было, что вследствие именного е. и. в. повеления я послан в сию область и ему предписано было во всех моих просьбах вспомошествовать32. Но как его превосходительству о существе всей моей комиссии и ее потребностях знать не дано, но река Иргиз не есть единственный мой пост и что не по пустому требовал я в бытность его превосходительства в Саратове от конторы опекунства иностранных команду33, то апробовано от вышних моих начальников мне с похвалой. Сей мой отзыв в самом его оригинале его превосходительству поднесть можно»34.
Таким образом, вопрос о защите Саратова не подвигался вперед. Ладыженский и его компания строили свое укрепление, а Бошняк успел возобновить очень небольшую часть городского вала и устроить несколько батарей. Меры, принятые обеими сторонами, не имели никакого значения в военном отношении, и благодаря спорам город остался беззащитным.
Мы остановились весьма подробно на саратовских пререканиях с той целью, чтобы выяснить, кто был причиной неурядицы, и определить права спорящих на вмешательство в дела, до них не относившиеся.
Кречетников, уезжая из Саратова, поручил коменданту полковнику Бошняку «все управление по городу воинских дел». Об этом было известно Ладыженскому, Державину и главнокомандующему князю Щербатову. Все они были люди военные, обязанные знать, что начальник или комендант в городе есть полный распорядитель и хозяин, которому подчиняются все команды и жители, хотя бы среди их находились и лица, старшие по чину и званию, чем комендант. Права коменданта и его обязанности не есть продукт нынешнего века — они были те же и в прошлом столетии. Со времени Петра I права и обязанности коменданта были известны и обязательны для всех военных, знающих службу, дисциплину и не носивших военный мундир по одному названию. Полковник Бошняк подлежит упреку в том, что при начале разногласий не выслал из города Ладыженского и Державина, на что имел полное право по закону и по предоставленной ему власти. Не Державину следовало грозить арестом Бошняку, а последнему арестовать пылкого юношу. Не решаясь на эту меру, саратовский комендант дал средство развиться беспорядкам, дал случай Ладыженскому и Державину написать постыдные для них письма и подорвал в глазах городского населения свое значение и власть. В возникших спорах жители Саратова видели в Ладыженском и Державине деятелей, вмешивавшихся как бы по праву в разрешение вопроса о защите города, и, конечно, от усмотрения населения зависело присоединиться к той или другой стороне. Права Ладыженского заключались в управлении саратовскими колониями, находившимися вне города, а Державина — ловить Пугачева, когда он появится на реке Иргизе и в окрестностях Малыковки. Других полномочий Державину мы не знаем и в изданной Я.К. Гротом обширной переписке поэта их не находим. Тем не менее Державин заявляет себя уполномоченным сохранять здешние места (?), и уверяет, что все требования его должны исполняться беспрекословно35. Молодой поручик забывается до того, что без всякого права требует отчета от полковника Бошняка, грозит ему донести своему начальнику, П.С. Потемкину, которому присваивает небывалый титул, и с решимостью, достойной лучшей участи, заявляет коменданту, что если он его послушает, то Державин принимает всю тягость законов на себя. Будучи слепым орудием Ладыженского, Державин с своим патроном отказываются исполнить категорическое приказание губернатора, призывают в заседание, без ведома коменданта, его подчиненных, подрывают тем дисциплину и уничтожают последние средства к защите. Планы их и Бошняка по укреплению города не имеют ни стратегического, ни тактического значения, но последнее решение саратовского коменданта укрепиться на московской дороге, впереди города, прямо на пути наступления неприятеля, должно признать наиболее правильным, но не осуществившимся.
Людям военным ясно видно, кто был виноват в саратовском несчастий; но, обвиняя Ладыженского и Державина, необходимо вспомнить, что то был несчастный период деятельности князя Щербатова и разделение власти. В этот период не было единства в действиях, явилось несколько распорядителей, и исполнители не знали, кого слушать. Зная из письма Кречетникова, что Бошняк назначен руководителем обороны, князь Щербатов ободряет Державина за то, что тот его не слушает. П.С. Потемкин, присланный только для заведывания секретными комиссиями и обязанный заниматься следствием и сортировкой преступников, к нему присылаемых, вмешивается без всякого права в административные и военные дела в отдаленном крае. «К крайнему оскорблению, — пишет он Державину36, — получил я ваш рапорт, что полковник и саратовский комендант Бошняк, забывая долг свой (?!), не только не вспомоществует благому учреждению вашему к охранению Саратова, но и препятствует укреплять оный: того для объявите ему, что я именем е. и. в. объявляю, что ежели он что-либо упустит к воспринятой мер должных... тогда я данной мне властью (?!) от ее величества по всем строгим законам учиню над ним суд (?!)»
Итак, повсюду отсутствия сознания своего долга, превышение власти, вмешательство в чужие дела; я лучше и выше, чем ты, — вот взгляд и понятие правительственных деятелей этого периода, вот причина легкого успеха самозванца.
Но явился новый главнокомандующий, граф П.И. Панин, и все эти деятели, зная его характер, сами заключили себя в те рамки, которые были им назначены. К сожалению, это было поздно, и Саратов успел испытать на себе всю тяжесть этой неурядицы.
Прискакавши из Петровска в Саратов в четыре часа утра 5 августа, Державин и его спутники объявили, что казаки изменили и что Петровск занят мятежниками. Известие это произвело большое замешательство среди населения: многие искали спасение в бегстве, другие грузили свое имущество на суда и намерены были спуститься вниз по Волге. Владельцев судов было очень немного, но почти все правительственные учреждения располагали ими и торопились грузить на суда деньги и дела. По распоряжению Ладыженского было взято судно с невыгруженной еще мукой, и в него было погружено имущество Ладыженского, 15 тысяч руб. денег и часть дел конторы опекунства иностранных. Для отправления остальных дел и оставшихся сумм необходимо было другое судно, которое и было отыскано к вечеру 5 августа казначеем, поручиком Стихеусом, и нагружено при помощи караульных и находившихся в Саратове колонистов. За неимением лошадей все дела и деньги переносились на руках, и потому работы были окончены перед самым появлением мятежников в виду города37. Главный судья соляной низовой конторы Жуков нагрузил на судно свои вещи, дела, до 3 тысяч руб. денег и поручил их охранение чиновнику Соболеву с 20 человеками саратовских казаков38. Полковник Бошняк также отправил на судно главнейшие дела и денежную казну, состоявшую из 51 858 руб. 23 коп., и поручил сохранение ее штатной команды поручику Алексееву39.
Вместе с тем саратовский комендант собрал со всех караулов нижних чинов саратовского батальона и к вечеру вывел их вместе с казаками «в сделанный прежде сего перед саратовским селением вал» и окружил его рогатками. Ладыженский и Державин все еще пытались склонить Бошняка к принятию их плана — идти со всеми силами навстречу Пугачеву. Наученный опытом, Бошняк не мог согласиться с этим, ибо знал, что первый успех действий лежит в единодушии и в единстве командования, а вопрос о том, кому быть начальником, возбудил бы опять нескончаемые споры. Бошняк не принял предложения, и тогда Державин заявил, что как за Пугачевым следуют преследующие его отряды и могут нагнать самозванца дня через три, то весь вопрос о защите Саратова сводится к тому, чтобы задержать на это время мятежников перед городом. Он предлагал накидать грудной вал из кулей муки и извести и при содействии орудий отсиживаться в нем до прибытия преследующих отрядов. План этот был также признан неудобоисполнимым по краткости времени.
Тогда Ладыженский предписал артиллерии майору Семанжу присоединить к себе волжских и оставшихся донских казаков, выступить с фузилерной ротой против Пугачева, стараться разбить его и до Саратова не допустить. В случае же неудачи соединиться с отрядом полковника Бошняка и действовать по его указаниям.
Отойдя версты две от Саратова, по направлению к Петровску, майор Семанж остановился с своим отрядом, состоявшим из 4 офицеров, 321 рядового, 62 человек волжских и 10 донских казаков — всего 397 человек. Выслав в разъезды волжских казаков, под начальством есаула Тарарина, майор Семанж провел так ночь с 5 на 6 августа. Позади его, близ самого города, перед московскими воротами, за укреплением, имевшим впереди ров и рогатки, стоял полковник Бошняк с 30 офицерами и 180 рядовыми саратовского батальона. Это было все, что мог собрать комендант из регулярных войск для защиты города40, если не считать 150 человек плохо вооруженных разночинцев, собранных купечеством и расположившихся на правом фланге между укреплением и Соколовой горой.
Занятая защитниками позиция не представляла никаких удобств: правее ее находилась Соколова гора, командовавшая всей местностью и городом, а левее открытое поле, доставлявшее неприятелю возможность обойти укрепление с тыла. Протяжение вала не соответствовало числу защитников. «Жители без начальника, — говорит Державин с иронией41, — и толпы без присмотра собирались где хотели... тут я вообразил, что это ратует на Тамерлана некакий древний воевода: нарядный был беспорядок!» Не надо забывать, что Державин и Ладыженский сделали с своей стороны все, чтобы подорвать значение коменданта, оставить население без начальника и произвести нарядный беспорядок. В своих записках Державин употребил все средства, чтобы очернить Бошняка, сообщил несколько сплетен, которых мы повторять не станем, и, напротив, старался выставить свою деятельность в лучшем свете. Он уверяет, что выпросил у Семанжа роту, которая не имела офицера, и намерен был сражаться в общих рядах, но поздно вечером получил донесение своего поверенного Герасимова, что собранные на помощь Саратову 500 человек крестьян начали волноваться. Воспользовавшись этим донесением, как удобным случаем к тому, чтобы уехать из города, Державин в ту же ночь отправился в село Чердынь, где находилось его ополчение42, а наутро 6 августа полковник Бошняк узнал, что и Ладыженский сел на судно, предпочитая сохранение собственной жизни защите города.
«Напоследок, — сказано в журнале опекунства43, — примечено было весьма ясно нехотение г. коменданта зависеть по крайней мере от советов г. статского советника Ладыженского, яко старшего перед ним, и что самое то, может, и прежде препятствовало ему соглашаться на предлагаемые к предосторожности от злодеев средства и оставляло его в нерешимости. Итак, чтобы от того не произошло худшего еще замешательства (?), решился г. статский советник с прочими, бывшими с ним, оставить защиту города в диспозицию оного коменданта, а самому с денежной казной, сколько оной за вышесказанными неудобностями спасти удастся, с письменными делами и со всей конторой удалиться в безопасное место».
Избавившись от своих антагонистов, Бошняк мог считать теперь себя единственным распорядителем по защите, хотя в условиях крайне невыгодных: силы его были ничтожны, позиция слаба, да и оборонялась-то она небольшим числом орудий, на дурных лафетах.
Утром 6 августа находившийся в разъездах есаул Тарарин прибыл к отряду майора Семанжа и объявил, что мятежники приближаются к Саратову, что все бывшие с ним казаки передались на сторону самозванца и он сам, Тарарин, избавился от плена только тем, что заколол двух человек, гнавшихся за ним, и успел ускакать. Заявление это обескуражило отряд, 10 человек донских казаков также передались на сторону мятежников, и майор Семанж, получив приказание Бошняка отступать, стал отходить к городу в виду появившегося уже неприятеля.
Рано утром, 5 августа, Пугачев оставил свой лагерь у Петровска и двинулся к Саратову с толпой, простиравшейся до 4 тысяч человек с 13 орудиями. Собственно вооруженных было не более 2 тысяч человек, а остальные «с вилами, чекушками, дрючьем, а прочие и безо всего»44.
Остановившись на ночлеге, самозванец вспомнил, что плененные им под Петровском донцы не приведены еще к присяге, и потому он потребовал к себе сначала Мелехова, а потом и остальных.
— Был ли ты у присяги? — спросил Пугачев.
— Не был, — отвечал Мелехов.
Самозванец подал ему золоченую медаль, установленную за франкфуртское сражение.
— Жалует тебя Бог и государь, — сказал он при этом, — служи верно.
Мелехов взял медаль и поцеловал руку Пугачева; точно такими же медалями пожалованы были хорунжие Колобродов и Попов. Все остальные казаки приведены к присяге перед образом в медных складнях, и им объявлено, что назначается жалованье по 12, а старшинам по 20 рублей, и тотчас же выдано медной монетой.
Утром 6 августа мятежники широкой полосой подошли к Саратову: часть их шла по московской дороге, а другая направилась левее этой дороги — на Соколову гору. Полковник Бошняк выслал саратовских казаков и приказал им отхватить мелкие партии неприятеля, подъезжавшие к городу для рекогносцировки. Высланные казаки завели с прибывшими переговоры, остались в толпе, а возвратившиеся два человека объявили, что сторонники самозванца требуют уполномоченного для переговоров. Среди жителей, и в особенности купечества, заметно было колебание, и на устах как бы вопрос: не лучше ли покориться. Ратман и есаул саратовских казаков Винокуров просили купца Федора Кобякова съездить и узнать, зачем мятежники зовут уполномоченного? Кобяков поехал, и лишь только остановился на горе для переговоров, как Бошняк приказал открыть огонь по собравшейся толпе. Выстрелы защитников вызвали негодование со стороны купечества. Бургомистр Матвей Протопопов с горечью выговаривал Бошняку, что эти выстрелы лишили их лучшего купца в городе.
Между тем Кобяков был отведен к Пугачеву, который расположился у зимовья саратовского колониста Пилисова, верстах в трех от города. Зная, что самозванец вешает всех ему противящихся, Кобяков поклонился ему в ноги.
— Ты что за человек? — спросил Пугачев.
— Саратовский житель Кобяков. Прислан к вашему величеству от города, чтобы вы пожаловали манифест. Народ желает вам служить, да только нет манифеста.
Пугачев передал ему манифест и приказал показать казачьему есаулу Винокурову, но Кобяков, приехав в Саратов, отдал полковнику Бошняку, который, не читая его, изорвал и топтал ногами. Тем не менее купцы заявили, что они драться не будут, и стали расходиться по домам, а Кобяков, разъезжая верхом на лошади перед солдатами, кричал им: «Поберегите своих!» Бошняк приказал арестовать Кобякова, но его не слушали, так как выстрелы мятежников произвели уже всеобщий переполох.
Пугачевцы выставили на Соколовой горе восемь орудий, но все они были настолько малого калибра, что снаряды только одного орудия достигали укрепления. Несмотря на то, при первых выстрелах жители начали перебегать на сторону самозванца, сначала поодиночке, а потом толпами. Находившийся на крайней батарее с 12 канонирами прапорщик Григорий Соснин оставил батарею и, подойдя к царицынским воротам, кричал городничему, чтобы тот отворил их. Мятежники хлынули в отворенные ворота и рассыпались по городу. Соснин был отведен с своей командой к самозванцу, отдал ему честь «всем фронтом», стал на колени и передал свое оружие.
Появление мятежников в городе вызвало всеобщую панику: стоявшие за укреплением пахотные солдаты и вооруженные разночинцы бежали в толпу; их примеру последовали состоявшие при опекунстве иностранных колонистов 357 человек нижних чинов 1-го фузилерного артиллерийского полка, вышедшие из укрепления под предлогом вылазки и под начальством своих офицеров, князя Баратаева и Буданова, передавшиеся неприятелю. По прибытии в стан самозванца все передавшиеся солдаты получали по 2 и по 4 руб. награды45.
Видя измену, полковник Бошняк решился отступить и приказал командиру саратовского батальона майору Салманову с одной половиной выходить за ретраншемент. Салманов выказал нерешительность, последствием которой было замешательство в рядах. Полковник Бошняк приказал майору Зоргеру принять начальство, но майор Бутыркин просил оставить Салманова, чтобы не произвести еще большего расстройства между солдатами. Согласившись на последнюю просьбу, Бошняк приказал построить каре и отступать, но вместо того Салманов скомандовал: «По рядам налево» — и пошел на Соколову гору. Солдаты, в числе 292 человек, побросали ружья и пошли за своим майором; Бошняк успел только удержать у себя знамена. Приведенные к Пугачеву, Салманов и его команда стали на колени; тут же стояла и фузилерная рота.
— Пленные, ступайте в лагерь, — сказал им Пугачев, сняв шапку.
Батальон двинулся с барабанным боем и по приходе в лагерь был приведен к присяге. Впоследствии Салманов уверял, что изменил, думая найти в Пугачеве истинного государя. «Не утаиваю, — говорил он46, — перед всемилостивейшей государыней моей, как перед Богом, моих тогдашних мыслей, что я не надеялся никакой лжи быть, а думал увидеть государя». Разочарование было полное, и на самом деле Салманов «усмотрел неистовство и похабство в злодее, признал за истину, что он вор, разбойник и самозванец»47.
Оставшись с майором Семанжем, 26 штаб- и обер-офицерами и с 40 нижними чинами, Бошняк приказал оторвать полотна знамен от древок, спрятал их и, пробившись сквозь окружающую его толпу мятежников, отступил по дороге к Царицыну.
Преследуя отступавших на протяжении шести верст, сообщники самозванца были остановлены наступившей ночью, и Бошняк с горстью храбрых дошел до деревни Несветаевки на берегу Волги, ночью сел на лодки и 11 августа благополучно прибыл в Царицын48. Денежные суммы и часть дел воеводской канцелярии были спасены.
Не так удачны были распоряжения Ладыженского и Жукова. Одно из двух судов опекунства иностранных дел было остановлено крестьянами у села Рождественского и разграблено49. Для судна соляной конторы ветер оказался противным, и, когда другие спускались вниз по Волге, судно соляной конторы одно не могло этого сделать, распустило паруса и пошло вверх. Находившиеся с чиновником Соболевым 20 человек саратовских казаков взбунтовались, и судно было разграблено.
С отступлением Бошняка сподвижники самозванца сделались полными хозяевами города: они выпустили арестантов, открыли винные погреба и предались полнейшему неистовству. Казенные и частные дома были разграблены, многие жители подверглись мучительной смерти без разбора пола и возраста; «многие остались без пропитания и доведены до сущего убожества»50.
Пьяные толпами бегали по улицам, грабили правого и виноватого, а всех противящихся убивали. На улицах валялось множество мертвых тел, и никто их не убирал. Лавки, кабаки, богатые дома и даже церкви были ограблены, и все ценное уносилось на Соколову гору, в лагерь самозванца. Там было поставлено несколько виселиц, на которых вешали без разбора мужчин и женщин, бурлаков, купцов и всякого звания людей. Перечислить число убитых и повешенных было бы напрасной попыткой. Большинство населения, желая избежать казни, тянулось на Соколову гору и у ставки Пугачева принимало подданство. Полупьяные священники приводили к присяге всех желающих, а ближайшие пособники самозванца стригли по-казацки в кружало волосы всем годным на государеву службу.
Под вечер 6 августа из лагеря, бывшего в семи верстах от города, Пугачев с яицкими казаками приехал в город и в соборной церкви приводил жителей к присяге. Открыв амбары и соляные склады, самозванец приказал выдавать хлеб и соль безденежно, а убитых погребать не велел. В тот же день явился к Пугачеву казак-пятидесятник Уфимцев, который напомнил ему, что в то время, когда самозванец шел из Яика к Оренбургу, он настиг Уфимцева, гнавшего 300 лошадей, и сторговал тех лошадей за 3500 руб. Лошади были взяты, а деньги не отданы, и потому Уфимцев просил возвратить ему 3500 руб. Признавая претензию справедливой, Пугачев приказал выдать ему деньги, назначил его саратовским комендантом, произвел одного из его сыновей в полковники, а другого определил казаком в свою толпу51.
На следующий день Пугачев с своими сообщниками приехал к Троицкой церкви, где была спрятана часть денег, принадлежавших опекунской конторе, и приказал сложить их на возы. Тут же к нему явилось до 100 человек бурлаков, плывших по Волге и захвативших одно судно с пожитками разных лиц. Пугачев тотчас же отправился осмотреть добычу, где нашел два бочонка медных денег, сундук с серебряной посудой, 200 руб. серебряных и шесть девиц, в числе которых находились три дочери и племянница бывшего саратовского коменданта Юнгера.
— Какие это женщины? — спросил Пугачев.
— Дворянские, — отвечали самозванцу, — пущенные сиротствовать после погибели отцов и матерей.
Несчастные пленницы обратились к великодушию самозванца, просили защитить их и взять с собой. Но Пугачев их не взял, а приказал строго беречь, не обижать и представить ему в Царицыне. Осмотревши сундуки, самозванец запер их, а ключи бросил в Волгу и, запечатав своей печатью всю добычу, приказал хранить ее, а судну подвигаться вниз вместе с толпой52.
В Саратове Пугачев взял 5 пушек, 25 789 руб. медной монетой; толпа его и жители разобрали более 19 тысяч четвертей муки и много овса53.
9 августа Пугачев оставил Саратов и пошел вниз по Волге, а 11-го числа прибыли в город отряды Муфеля и графа Меллина. Не считая себя довольно сильными, чтобы вступить в дело с самозванцем, и поджидая прибытия Михельсона, они остановились в деревне Крюковке, в 55 верстах от города, но когда узнали, что Пугачев ушел из Саратова, то и они продолжали путь54. Заняв город, подполковник Муфель выгнал оставшихся мятежников, захватил часть из них в плен и многих повесил. Назначив начальником Саратова члена соляной конторы генерал-аудитора лейтенанта Савельева и поручив ему привести город в порядок, Муфель приказал убитых Пугачевым погребать по христианскому обряду, а убитых сообщников самозванца, «яко непотребных извергов, вытащив по земле за ноги за город, бросить в отдаленности в яму, прикрыв, чтоб не было мерзкого зловония, землей; повешенных же злодеев публично отнюдь не касаться, а оставить их на позор и показание зараженным и колеблющимся разумом от рассеянных злохитрых злодеям плевел людям»55.
14 августа пришел в Саратов Михельсон, а позади его следовал генерал-майор Мансуров с своим отрядом.
Граф Панин был недоволен действиями графа Меллина и Муфеля. Он поручил Михельсону сделать им замечание за то, что они, во-первых, не подоспели на помощь Саратову, а во-вторых, находясь уже вблизи лагеря самозванца, не решились атаковать мятежников. «Видно, — прибавлял граф П. Панин в ордере Михельсону56, — что десница Вышняя, снабдившая вас превосходными пред ними дарованиями и мужеством, приготовляет вашей же прославившейся руке сделать последнее поражение сему злейшему врагу России, и я ласкаю себя, что между сим уже вы оное к умножению бессмертной вашей славы и произвесть изволили».
Главнокомандующий предвидел то, что случилось спустя несколько недель, но в то время, когда высказывалась эта надежда, самозванец был еще в нескольких переходах от Михельсона и торопился уйти на юг, пробираясь в промежуток между Волгой и родным ему Доном.
Примечания
1. В письме от 9 мая 1774 г.
2. Перемена эта заключалась в том, что Пугачев был разбит и с незначительным числом сообщников бежал на север, в Башкирию.
3. В собственноручном письме князю А.А. Вяземскому от 20 мая, из Саратова.
4. Гос. архив, VI, д. № 454.
5. Письмо Кречетникова князю Щербатову от 14 июня 1774 г., № 1016 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
6. В предписании от 6 августа 1774 г.
7. Рапорт Бошняка Военной коллегии 16 октября 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV. Рапорт этот составляет копию с рапорта, представленного Бошняком графу П.И. Панину от 11 октября и напечатанного Я.К. Гротом в приложении к Сочинениям Державина.
8. Рапорт полковника Бошняка астраханскому губернатору Кречетникову 25 июля 1774 г. Постановление комиссии от 24 июля // Гос. архив, VI, д. № 454.
9. Рапорт полковника Бошняка астраханскому губернатору от 25 июля 1774 г. и «Журнал конторы опекунства иностранных» // Гос. архив, VI, д. № 454.
10. Предписание князя Щербатова полковнику Бошняку от 22 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
11. Письмо Новосильцова Державину от 26 июля. См. Державин. Сочинения, т. V, с. 143.
12. Рапорт полковника Бошняка генералу Кречетникову от 26 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454. Как это донесение, так и некоторые другие напечатаны Я.К. Гротом в приложении к Сочинениям Державина.
13. От 26 июля 1774 года. Державин. Сочинения, изд. 1869 г., т. V, с. 144.
14. Князю Щербатову от 27 июля 1774 г. Державин. Сочинения, т. V, с. 146 и 147.
15. В письме от 27 июля 1774 г. // Там же, с. 148.
16. «Журнал конторы опекунства иностранных дел», представленный Кречетникову от 18 сентября // Гос. архив, VI, д. № 454.
17. В рапорте Кречетникову от 1 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454.
18. В письме от 29 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV. Письмо это напечатано Я.К. Гротом в приложениях к Сочинениям Державина.
19. Посланная бумажка была следующего содержания: «Крепостию называется огражденное искусством, по правилам военного укрепления, или фортификации, место. В таком месте для обороны от неприятелей потребны инженерные офицеры и при них разного рода мастеровые, смотря по существу той крепости; также необходима к обороне нужная артиллерия, арсеналы и магазины с ее припасами и пороховые погреба, а потом и немалая артиллерийская команда. Все оные люди, орудия и снаряды должны зависеть от одной особы, знающей искусство укреплять и оборонять; оная особа, по принятому обыкновению, называется комендантом или повелителем той крепости, которая ему и поручается, яко хозяину.
В Российском государстве есть два сорта комендантов, из коих первые, кои, как выше упомянуто, по справедливости могут называться комендантами или повелителями, а потому и хозяевами вышеписанных крепостей. Другой же сорт комендантов определяется для сыску воров и разбойников и для препровождения из них пойманных от места до места и для других надобностей и караулов, и то по требованиям губернских, провинциальных и воеводских канцелярий, тако ж и прочих случающихся во многих городах присутственных мест. В городе Саратове нет никакой ограды, искусством и по правилам военной архитектуры расположенной, а потому нет ни инженерной, ни артиллерийской команды, ниже воинских снарядов, кои до обороны крепости принадлежат. Равным образом не положено при батальоне и мастеровой роты, которые единственно для починки крепостей по последнему штату учреждены; город же управляется воеводскою канцеляриею и магистратом, равно как и все приписные и неукрепленные города, следовательно, и определенный в нем комендант не хозяин в городе, но повелитель токмо учрежденного здесь для упомянутых надобностей батальона, из коего по требованию присутственных мест должен отряжать потребное число людей по случающимся казенным нуждам».
20. То есть что зовет к себе старшого.
21. В тайном наставлении или инструкции, данной А.И. Бибиковым лейб-гвардии поручику Державину, было сказано, что он посылается в Малыковку (ныне г. Вольск) для исполнения следующих поручений: 1) В случае разбития Пугачева под Оренбургом и бегства его на Иргиз обратить «все возможное старание к тому, чтоб узнать тех людей, к коим бы он в таком случае прибегнуть мог, или, по крайней мере, через кого вы о них узнать можете, а узнавши, расположите таковые меры, чтоб сей злодей поимки избегнуть не мог». 2) До разбития самозванца Державину поручалось употребить старание, «чтоб узнать о действиях и намерениях злодея и его толпы, их состояние и силу, взаимную между ними связь, и чем подробнее и обстоятельнее вы узнаете, тем более и заслуги вашей».
Средствами для исполнения этого поручения главнокомандующий считал: обещание награды, денежные выдачи, посылку надежных людей в стан самозванца, наблюдение над образом мыслей населения, убеждение жителей, что принявший на себя титул императора есть самозванец, государственный злодей и изменник. «Впрочем, я, — прибавлял Бибиков в конце своего наставления, — полагаясь на искусство ваше, усердие и верность, оставляю более наблюдение дела, для которого вы посылаетесь, собственной вашей расторопности. И надеюсь, что вы как все сие весьма тайно содержать будете, так не упустите никакого случая, коим бы не воспользоваться, понимая силу прямую посылки вашей (Сочинения Державина с Примеч. Я.К. Грота, т. V, с. 10—14). Вот все полномочия и цель посылки Державина. Они весьма далеки от права вмешательства в какие бы то ни было административные распоряжения, далеки и от того, чтобы по требованиям последнего исполнять все. Посылая Державина в Малыковку, главнокомандующий А.И. Бибиков ограничил район его действий тем, что просил содействия в порученной ему должности только малыковских дворцовых правителей и астраханского губернатора, как хозяина той губернии, в которую посылался молодой поручик. К сожалению, поэт увлекся до того, что считал ненужным повиноваться распоряжениям губернатора, считал свое положение выше власти, предоставленной губернаторам, и называл себя человеком, «которому препоручено сохранение здешних мест от злодейских нападений».
22. Рапорт полковника Бошняка генералу Кречетникову от 30 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454.
23. От 24 июля 1774 г. // Там же.
24. Кречетникову от 2 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454.
25. Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
26. Когда постановление это было окончательно составлено, тогда Бошняка в присутствии уже не было, и он не подписал его.
27. Записка капитана Николая Свербеева, поданная генерал-прокурору князю Вяземскому // Архив Кабинета его императорского величества, особое дело о Пугачеве.
28. Письмо Державина Потемкину от 2 августа 1774 г. // Державин. Сочинения, т. V, с. 156.
29. Письмо Бошняка Державину от 3 августа 1774 г. // Там же, с. 157.
30. Предписание Кречетникова Бошняку от 27 июля // Там же, с. 158.
31. В письме Бошняку от 3 августа 1774 г. // Там же.
32. «Вручитель сего, — писал Бибиков Кречетникову, — лейб-гвардии Преображенского полка подпоручик Державин отправлен от меня в ваш край по Высочайшему е. и. в. именному повелению. Он, по возложенному на него делу, будет иногда утруждать вас просьбами своими, почему покорнейше вас прошу показать ему, во всякое время, скорое и всевозможное вспоможение, пребывая» и проч.
33. «Оный Державин, — писал Кречетников Бошняку, — от 27 июля (как и вам известно), и при бытности моей в Саратове находился в предохранение злодейских нашествий по р. Иргизу с своею командою, где и не видавши никакой опасности, требовал себе вспоможения и приполнения военных людей не только от меня, по и от конторы опекунства иностранных» (Державин. Сочинения, т. V, с. 157).
34. Сообщение Державина Бошняку от 3 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454; См. также Державин. Сочинения, т. V, с. 158.
35. Державин успел вселить уверенность в население, что он действительно уполномоченный. «Сего года июля месяца в последних числах, — показывал 11 ноября 1774 г. купец Кобяков, — приезжал в Саратов гвардии офицер Державин с высочайшим ее императорского величества повелением, чтоб, в случае нападения от злодея Емельки и его толпы, сделать для укрепления города осадную земляную крепость саратовскому купечеству и всем тамошним градским жителям». Г. Анучин (Граф Панин — усмиритель Пугачевщины // Русский вестник, 1869, т. 80, с. 53) обвиняет во многом Кречетникова, но после приведенных выше документов обвинение это едва ли справедливо. Ссылка автора на письмо Ладыженского к Державину не может служить доказательством, как написанное человеком недовольным, и притом из фактических данных мы знаем, что силы Кречетникова преувеличены более чем вдвое.
36. От 9 августа 1774 г. Державин. Сочинения, т. V, с. 172.
37. Грот Я.К. Жизнь Державина, изд. 1880 г., с. 171. Рапорт счетчика Ащеулова, купца Пивоварова и отставного ротмистра Огарева без числа // Гос. архив, VI, д. № 454.
38. Письмо М. Жукова М.Я. Маслову от 11 августа 1774 г. // Архив Кабинета его императорского величества.
39. Рапорт полковника Бошняка графу П.И. Панину от 11 октября 1774 г. По высочайше утвержденному 29 мая 1775 г. докладу Сената, за сохранение этой суммы Алексеев пожалован чином капитана и ему выдана тысяча рублей // Архив Сената, именные указы, кн. 137, л. 259.
40. Рапорт Бошняка Военной коллегии от 16 октября 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
41. Грот Я.К. Жизнь Г.Р. Державина, изд. 1880 г., с. 169.
42. Некоторые могут найти отъезд этот естественным, но нам кажется, что защита города и борьба с главными силами мятежников важнее усмирения 500 человек волнующихся и что Державину, бравшему на себя всю ответственность на словах, следовало исполнить ее и на деле. Державин уехал из Саратова по тем же соображениям, по которым он бежал из-под Петровска.
43. Гос. архив, VI, д. № 454.
44. Полковник Бошняк и майор Семанж определяют силы мятежников в 4 тысячи человек, Мелехов и Малахов — в 10 тысяч человек, а сам Пугачев говорил, что у него было не более 3 тысяч человек.
45. Показания Кобякова 11 ноября 1774 г.; Показания Матвея Протопопова // Гос. архив, VI, д. № 512; Показания нижних чинов саратовского батальона // Московский архив Главного штаба, оп. 94, св. 17, д. № 21; оп. 95, св. 564, д. № 90.
46. Показания Салманова 26 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 453 и 512.
47. По лишении всех прав состояния Салманов сослан в Таганрог в каторгу вечно. Указ императрицы Военной коллегии 23 марта 1775 г. // Там же, д. № 454. Ср.: Грот Я.К. Жизнь Державина, прилож., с. 85.
48. Рапорт Бошняка Кречетникову от 14 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454. Представляя оторванные полотна от древок, Бошняк просил о выдаче саратовскому батальону новых знамен.
49. Гос. архив, VI, д. № 454.
50. Рапорт члена Низовой соляной конторы Савельева Сенату от 15 августа 1774 г. // Архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
51. Показания Пугачева 4 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512.
52. Показания дворянина Ивана Чебышева 8 сентября 1774 г.; Показания Пугачева 4 ноября 1774 г. // Там же, д. № 453 и 512.
53. Рапорт князя Г.Г. Орлова Сенату от 20 октября 1774 г. // Там же, д. № 454.
54. Рапорт Михельсона графу Панину от 12 августа 1774 г. // Там же, д. № 490.
55. Рапорт Савельева Сенату от 15 августа 1774 г. // Гос. архив. VI, д. № 454.
56. От 15 августа 1774 г.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |