Действительно, к Казани подошла артиллерия Пугачева, действиями которой руководил пан Чеслав Курч. Эта артиллерия представляла собой достаточно внушительную силу, ибо в ней было около полутораста орудий, в том числе и несколько дальнобойных совершенно новых пушек большого калибра, взятых мятежниками на Катенинском казенном пушечном заводе близ Екатеринбурга и доставленных присоединившимися к Пугачеву рабочими этого завода под командой опытного старого пушкаря Изотова.
До прихода главных сил Пугачева осада Казани имела беспорядочный характер, против города действовали только нестройные толпы взбунтовавшихся окрестных крестьян, поддерживаемых башкирскими конными отрядами и шайками яицких казаков Зацепы. Эта часть быстро распухавшей армии «анпиратора» ограничилась только тем, что выжгла половину города и занялась грабежом. Кому удавалось поживиться добром горожан, тот норовил сейчас же удалиться со своей неожиданной добычей. Но весть об осаде Казани уже разнеслась на огромное пространство, и на смену грабителям из деревень, сел и даже ближайших городков тянулись несметные толпы поднявшихся с дубьем крестьян. Таким образом Казань все время оставалась в огромном кольце восставших. Ее положение напоминало положение привязанной к своей норе ящерицы, на которую напали полчища хищных муравьев. Только вырвется ящерица из норы, размечет подвернувшихся муравьев, как на место раздавленных наползают новые колонны малых хищников.
Когда подошли главные силы «анпиратора», картина изменилась, потому что многочисленная и хорошо управляемая Курчем пугачевская артиллерия сейчас же сократила возможность успешных действий ходивших на вылазку частей гарнизона. Чеслав, опытный, прошедший отличную артиллерийскую школу воин, умело выбрал выгодные позиции для своих батарей и принялся снарядами из дальнобойных орудий громить обветшавшие стены казанского Кремля. Боевых припасов у Курча было в изобилии, и он работал без перерыва. На пятый день осады, к вечеру, выяснилось, что пугачевская артиллерия, уже сбившая немало зубцов с крепостных стен, долбит две бреши по бокам у старой полуразрушенной башни Едигера, явно собираясь взять Кремль приступом.
Городская артиллерия деятельно отбивалась, но ей было нелегко состязаться с противником, потому что большинство ее орудий были устаревшие, а в снарядах уже ощущался недостаток. На три выстрела пугачевцев казанцы едва отвечали одним.
Артиллерийское состязание продолжалось трое суток, и к концу этого времени в городской стене были, действительно, пробиты две бреши. Появившийся в непосредственной близости от города «анпиратор» бросил часть своей орды на приступ. При этом снова применили тот же варварский способ, при помощи которого Пугачеву удалось справиться с отрядом генерала Потемкина: вперед послали, вернее, погнали нестройные толпы мужиков, вооруженных кольями и дубинами. Их гнали, хлеща нагайками, маленькие отряды конных казаков и башкир. Штурмующие толкали перед собой деревянные обшитые сыромятной кожей щиты на тележных колесах и тащили фашины и штурмовые лестницы.
Гарнизон встретил штурмующих сосредоточенным огнем из собранных к пробоине пушек. Пехота, подпустив осаждающих на двести шагов, дала несколько залпов. С крепостных стен было видно, как бомбы вырывали в напиравшей толпе кровавые борозды, дробили щиты, и, взрываясь, разметывали орущих крестьян.
На первый раз удалось остановить штурмующих, не подпустив их к самим стенам. Разметываемая летевшими на нее снарядами темная масса заколебалась, затопталась на месте, потом кинулась в бегство. На большом пространстве по тому пути, который был пройден при попытке добраться до брешей, лежали сотни истерзанных тел, валялись телеги и разбитые щиты.
Час спустя орда вновь прихлынула, В ее тылу, как бешеные, метались подгонявшие пеших конники. Несмотря на убийственный огонь казанцев, первые ряды пугачевцев добрались до брешей. Только выстрелами картечью в упор удалось их отогнать. Казанцы в первый раз пустили в ход ручные гранаты, чтобы уничтожить отдельные кучки мятежников, которые залегли под самыми стенами Кремля. Вылетевшие из двух кремлевских ворот на рысях казаки с Опонькой и драгуны врезались в большую толпу замешкавшихся пугачевцев, прошлись словно двумя острыми плугами по этому ошалевшему от испуга стаду, изрубили несколько десятков конников и несколько сот пеших, захватили две полевые пушки и вернулись в город с трофеями и многими пленниками. Взятые в плен пугачевцы единогласно заявили, что наутро, к рассвету готовится третий решительный приступ, для которого Пугачев со всех сторон стягивает свои лучшие отряды.
Ночь казанцы провели в тревоге. Со стен города были видны бесчисленные огни разложенных во вражеском стане костров, а дальше пылало зарево пожаров: там горели помещичьи усадьбы, деревни и села.
Время от времени отдельные толпы мятежников с дикими воплями бросались к Кремлю, но сейчас же разбивались. Было ясно, что делается это исключительно с целью не дать гарнизону отдохнуть.
Вскоре после полуночи по Кремлю прошел торжественный крестный ход, в котором участвовал сам престарелый архиерей. У башни Сумбеки архиерей отслужил молебен о спасении града сего, а потом произнес речь, в которой говорил, что Пугачев — слуга Антихриста, дьявол во плоти, хищный волк, лютый враг державы Российской. Едва кончился крестный ход, как с одной из пугачевских батарей стали сыпаться на Кремль каленые ядра, при помощи которых Курч рассчитывал вызвать пожар. В самом деле — ядра заставляли загораться то одно, то другое здание, но горожанам удалось вовремя справиться с этой опасностью. В три часа ночи ударили общую тревогу: часовые со стен донесли о начавшемся в стане пугачевцев таинственном движении. Все войска были выведены из казарм и расположены на заранее назначенных местах в ожидании генерального штурма.
Прошло еще около часа, и генеральный штурм начался.
Было около четырех часов. На востоке край неба посерел, возвещая близость рассвета. Побледнели, потом сразу словно погасли бесчисленные огни костров на равнине. Разгорелась пушечная стрельба, опять долбя стену в разных местах. Артиллерия «анпиратора» словно нащупывала слабые места в кремлевских стенах.
Когда на небе загорелась алая полоска зари, казанцы увидели, что толпы пугачевцев идут на приступ двумя огромными колоннами; одна — к пробитым у Едигеровской башни и уже заваленным защитниками брешам, а другая — к тому участку стены, где до взятия Казани русскими находились Ордынские ворота, впоследствии заделанные. С самого начала осады пугачевская артиллерия словно не обращала внимания на этот участок укрепления, взятие которого казалось слишком затруднительным по местным условиям, поэтому, считая это место сравнительно безопасным, фон Брандт ограничился размещением там небольшого количества орудий. Охранялся же этот участок ротой пехотного полка и дружиной добровольцев из казанских семинаристов.
Шприхворт и его неразлучный друг натур-философ Иванцов, проспав всего каких-нибудь три или четыре часа в начале ночи, к рассвету снова были на ногах и, привлекаемые любопытством, добрались к бывшим Ордынским воротам до начала штурма.
— А наши — молодцы. Стараются! — одобрил Иванцов кучку семинаристов, которые общими усилиями стащили на колоколенку церкви святого Алексея имевшуюся в их распоряжении маленькую медную пушку и теперь прилаживали ее на верхнем ярусе.
— Пойдем, посмотрим с колокольни, — предложил Шприхворт.
На крыше храма уже разместились до пятидесяти дружинников, по большей части из великовозрастных семинаристов, которыми командовали старенький сержант Измайловского полка Алипатов, казанский старожил, известный охотник. Почти все собравшиеся под его начальством дружинники были заядлыми любителями ружейной охоты. Их вооружение состояло из разнокалиберных охотничьих ружей. Сам Алипатов имел прекрасный английской работы дальнобойный карабин.
— Пусть сунутся к нам сюда пугачики! — говорил Алипатов своему старому знакомцу Иванцову. — Мы их с крыши будем ошпаривать ловко. А на колокольне профессор Фолиантов с пушчонкой сидит. Применяет стратегию то ли Александра Македонского, то ли Юлия Цезаря...
— Да ведь воители древности с огнестрельным орудием знакомы не были! — возразил Иванцов.
— Артиллерия у них все же, говорят, была. А потом был еще какой-то Димитрий-царь...
— Отрепьев, что ли?
— Нет, греческий царек какой-то. Полиокретом прозывали. Так тот, говорят, лихо орудовал артиллерией, хотя пушек тогда, конечно, не было...
Побывав на крыше церкви и на колокольне, побеседовав со средних лет латинистом Фолиантовым, которому пришла в голову мысль стащить на колокольню медную пушку, Иванцов и Шприхворт уже спускались на площадь, когда колоколенка задрожала и закачалась, словно пьяная. Грянул оглушительный взрыв, и тот участок кремлевской стены, перед которым стояла церковь, взлетел на воздух. Взрыв поднял вверх массу кирпичей, обломки старых бревен, человеческие тела и осыпал каменным градом Кремль. В стене образовалась огромная брешь. Пан Чеслав Курч сдержал свое слово: взрыв был произведен посланцами Пугачева, проникшими в Кремль вместе с искавшими там спасения горожанами. Мина была заложена Курчем несколько месяцев назад.
Едва стал разбиваться густой дым, поднявшийся над местом взрыва, как вторая колонна пугачевской орды ринулась к пролому.
Взрыв кремлевской стены расстроил весь порядок защиты. Многие орудия были сброшены со своих мест, каменный град причинил казанцам большой урон. Но главное, взрыв своей неожиданностью вызвал смятение среди защитников. Рота солдат, сильно пострадавшая при взрыве и потерявшая всех своих офицеров, рассыпалась по Кремлю, побросав оружие. Беглецы кричали, что пугачевцы ворвались в город и все пропало. И в самом деле первые нестройные вооруженные дубинами и вилами крестьяне втиснулись в пролом. В это время неожиданно для всех заговорила горластая медная пушчонка Фолиантова, осыпая мятежников картечью и производя в рядах нападающих страшное опустошение. В свою очередь и дружинники Алипатова, оправившись от первого испуга, пустили в ход ружья. Стреляли они недружно, без команды, но так как среди них было немало опытных охотников, то их пули не пропадали зря. Первые ворвавшиеся в пролом пугачевцы были истреблены почти поголовно. Нахлынула вторая толпа, но и ее постигла та же участь. Тем временем фон Брандт лично подоспел к опасному месту, туда подвезли несколько пушек и под их прикрытием стали заваливать брешь мешками с песком и фашинами.
Натур-философ Иванцов, увлеченный общим примером, не слушая звавшего его к Кургановым доктора, остался на колокольне св. Алексея. Сначала он помогал доморощенным артиллеристам Фолиантова орудовать пушкой, а потом, когда какой-то молоденький семинарист, без толку суетившийся здесь же с ружьем, был ранен и пополз с колокольни, Иванцов, подобрав брошенное им тяжелое кремневое ружье и вспомнив дни своей молодости, когда сам он лихо охотился на волков, принялся посылать в видневшихся сквозь пролом пугачевцев пулю за пулей.
Его внимание привлекла группа всадников, носившихся перед проломом на отличных конях. Всадники были одеты по-казачьи. Один из них метался перед проломом на великолепном белом жеребце. Это был средних лет человек, смуглый, черноволосый, с одутловатым лицом и с жиденькой бородкой.
— Пугач! Пугач! — кричали семинаристы, указывая в сторону всадника.
Иванцов вскинул свое ружье, взял всадника на мушку и спустил курок.
— Убит! Пугач убит! — пронесся крик.
Пуля Иванцова попала в голову белого жеребца и пронизала его череп. Благородное животное свалилось, как подкошенное. Упал и всадник, но сейчас же вскочил, как кошка, и оказался в седле подведенного ему казаком запасного коня. Они ускакали. Посланный им вслед с гребня стены пушечный снаряд свалил несколько пеших, помогавших Пугачеву усесться на свежего коня, но не причинил вреда «анпиратору». Пугачев, счастливо избегнув опасности, ускакал.
Примолкшая было пугачевская артиллерия снова принялась за работу. Теперь обнаружилось, что за ночь Курч успел сосредоточить против церкви св. Алексея большую часть своей артиллерии, которая занялась тем, что упорно продолжала разрушение городской стены, произведенное взрывом. Снаряды с неумолимой точностью долбили края пролома, разрушая стену, заваливая обломками прилегающую к пролому площадь, снося притащенные защитниками фашины, убивая и калеча людей. Две дальнобойные пушки избрали своей целью ветхий храм. Упавшая на купол бомба взорвалась на крыше, сбила крест и смела нескольких дружинников. Державшийся долго рядом с Иванцовым безусый семинарист удивленно ахнул, выпустил из рук ружье, присел, хватаясь за живот, потом кульком свалился с крыши на двор храма... Что-то толкнуло натур-философа в плечо, и левая рука его бессильно опустилась. «Я ранен», — подумал он. Невольно нащупал дрожащими пальцами левое плечо и почувствовал боль. «Я ранен!, — продолжала стучать испуганная мысль. — Но почему же нет крови? И что я должен делать?»
Он еще раз ощупал плечо. Боль была сильная, но крови не было. Тогда Иванцов сообразил, что он не ранен, а только контужен, и даже, может быть, не пулей, а обломком кирпича. Он попробовал поднять ружье, выпавшее из рук, но убедился, что одной рукой все равно ничего не сделаешь. «Как странно! — подумал старик. — И как глупо! Только что чуть не избавил Россию от антихриста Емельки, а теперь сам беспомощен, как младенец!»
Иванцов спустился внутрь храма, откуда выбрался на площадь. Едва он отошел шагов на тридцать, как весь верхний ярус колокольни вместе с горластой медной пушкой, профессором Фолиантовым и десятком семинаристов был срезан ядром из дальнобойного орудия батареи Курча. Другое ядро, каленое, влипло в купол. Купол задымился и последние дружинники, еще державшиеся на крыше храма, покинули свои места. Алипатов, бешено сверкая глазами, кричал в пространство:
— Вот я вас ужо! Злодеи! Злодеи!
Висок старого сержанта был рассечен пулей, и кровь заливала его щеку, покрытую жесткой щетиной седых волос.
К пролому подходили резервные части гарнизона, а с другой стороны туда напирала густая масса пугачевцев, шедших снова на приступ.
Вырвавшийся из свалки Пугачев проскакал до своей ставки и спрыгнул с коня у раскинутого на краю небольшой полусгоревшей рощицы шатра. Это была его «ставка».
— Упарился! — пробормотал он. — Чуть не ухлопал какой-то сучий сын! Арабчика уложил, подлец...
— А ты чего в драку полез? — непочтительно отозвался Зацепа. — Ты себя поберечь должон. Руки чешутся?
Пугачев хрипло засмеялся.
— Ретивое разгорелось! Я, брат, горячий человек. Погнали сволоту на приступ, ну, и меня потянуло.
— Не след. Совсем не след! — продолжал ворчать Зацепа. — Не ровен час, ухлопают, в сам деле.
— Авось, не ухлопают. Вывернусь!
— На авось действовать не полагается. Не в казачьих урядниках ходишь, голубь, а в анпираторах. Тут надо с умом... Драться-то на кулачках и без тебя есть кому. Вот, сволоты-то сколько приперло. Пущай она в огонь, дура, и лезет.
Пугачев засмеялся:
— А и наколотили же казанцы сволоты этой самой, — страсть одна! Тыщ пять, поди, будет за эти дни.
— Пять не пять, а около того. Да хошь бы и десять! Чего жалеть в сам деле?!
— Чего жалеть? — откликнулся «анпиратор». — Я и сам так полагаю: дуроломов в нашем царстве — хоть пруд пруди, хоть гать гати. Бей по тыще в день, и то до скончания века не перебьешь... Ха-ха-ха!.. Только как бы нам на Казани-то не нажечься... Зубаст, треклятый немчура! Кусается!
— Не нажжемся! — уверенно ответил Зацепа. — Сиволдаи одни отдуваются. Из казаков мало кого поцарапало. Хлопушина гвардия вся цела...
— А башкирят-то расчесали драгуны да казачишки!
— А тебе жалко? Башкиры-то самосевом растут... Как чекалки степные. Ничего, справимся с Казанью. Полячок да Изотов с антилерией больно ловко управляются. А не удастся Казань взять, — все равно: проскочим вперед да через Волгу перемахнем, по нетронутым еще местам прокатимся. Сволоты-то везде много. Может, и помимо Казани до Москвы дойдем... Отчего нет? Оченно просто.
— А дальше что? — спросил Пугачев.
— А там видать будет! Наше дело такое... Далеко заглядывать не для ча... Случись что, угрем вывернемся. Сволотой загородимся. Мы-то на конях, а она, сволота, на своих на двоих, на некованных... Ну, ей и будут тое место, что пониже спины, батогами греть да со спинки шкуру спущать. А мы в тое время то ли на Дону, то ли у персюков, то ли у турецкого султана в гостях! Нам везде ход...
Пугачев засмеялся. Доверчиво оглядел своего верного соратника:
— Ах, Зацепка, Зацепка! Ну, и подняли же мы томашу! Поди, и впрямь в знатные персоны выскочим!
— Выскочим — не выскочим, а уж пожить в свое удовольствие — поживем! Это верно! А по мне так: хошь день да мой, а отзвонил да с колокольни долой.
Подъехал безносый Хлопуша. Под ним был могучий вороной конь, на спине которого вместо попоны лежал кусок дорогой златотканной парчи.
— Наши опять сиволдаев на штурм погнали! — крикнул он. — А на речке чтой-то делается...
— Что такое? — насторожился Пугачев.
— Подходит к Казани какая-то флотилия гребная. На лодках малых... Да наши вовремя заметили. Дерут ихнего брата.
— Подкрепление к казанцам, что ли? — встревожился «анпиратор».
— Не должно быть! И всех-то лодок два десятка. Человек, значит, триста. Какое же это подкрепление? Передовые разве...
Пугачевым овладела тревога. Он снова вскочил на коня и поскакал к берегу Волги.
— Катай их! Бей их! — бесновался он, глядя на завязавшуюся в непосредственной близости от речной пристани схватку на реке: десятка два гребных катеров, полных солдат в мундирах, медленно подвигались к пристани, отбиваясь от яростно наседавших на них челнов мятежников.
— Эх, прозевали, анафемы! — кричал Пугачев. — Топи их! Жги их! Пушек сюда!
В это время с кремлевских батарей загремели пушки, и снаряды стали бить по бесчисленным лодкам пугачевцев. Сомкнувшееся, было, кольцо разорвалось. Флотилия гребных катеров прорвалась к пристани. Люди выскочили из лодок, выстроились колонной и, ощетинившись штыками, прошли в город под прикрытием кремлевских пушек.
— Жалко, что упустили, — ворчал, снова возвращаясь к своей ставке, «анпиратор». — Ну, да ничего! Прибыли немчуре Брандту не так уж много. В сам деле, будет ли еще три сотни-то?
Тем временем полковник Горелов, добравшийся на помощь гарнизону речным путем, уже объяснялся с фон Брандтом, который с первых же слов Горелова побледнел, как полотно.
— Не могу понять, ваше превосходительство, — говорил Горелов, — как это весть о великом несчастьи, постигшем российское государство, еще не проникла сюда!
— Мы от остального мира отрезаны девятый день...
— Но ведь и мятежники, насколько я понимаю, еще не осведомлены.
— Какая-то случайность... Но, господи, неужели это правда?
— Истинная правда! — ответил глухо Горелов. — Карает нас господь... И в обычное время сие горестное известие было бы чревато тяжкими последствиями, ибо пресечение династии всегда опасно для государства, а в такое время оно еще более ужасно. По моему мнению, государству действительно грозит гибель...
— Но как же сие несчастье произошло?
— Государыня давно уже собиралась произвести смотр военной флотилии Балтийского моря, только что снаряженной в Ревеле. Прекрасная погода последнего времени усугубила это желание. Кстати, к флотилии только что присоединился новый восьмидесятипушечный фрегат «Агамемнон», пришедший из Архангельска.
В одно воскресенье государыня с многочисленной свитой отплыла из Петергофа на своей яхте «Славянка». С ней были бывший канцлер граф Панин и новый канцлер граф Загорянский, Лев Нарышкин, статс-дама Воронцова-Дашкова, австрийский посол князь Брунненфельс, князь Василий Трубецкой, сенаторы Репьев и Козлов и многие другие. Едва начался смотр, поднялся туман, потом налетел жестокий шторм. «Славянка», оторвавшись от эскадры, пыталась укрыться в порту Петергофа. Суда разметало. «Паллада» оказалась выкинутой на берег у Гапсаля. «Венус» унесло к берегам Финляндии. Что же касается «Славянки», то она погибла со всеми, кто на ней был.
— Но каким образом?
— Во время бури и в глубоком тумане «Агамемнон» наскочил на какое-то судно и потопил его. По всей вероятности, это и была несчастная яхта государыни. Потом к берегу прибило гичку, на которой было два мертвых матроса с яхты, выкинуло некоторые предметы из обстановки императорских кают, наконец, тело сопровождавшей государыню Мавры Перекусихиной...
— А наследник цесаревич?
— Павел Петрович с супругой тоже были на «Славянке».
Наступило молчание. Потом фон Брандт глухо вымолвил:
— Говорите дальше, сударь!
— Что же дальше? Когда весть о несчастьи достигла Санкт-Петербурга, сначала никто не хотел верить этому. Все растерялись, не знали, что надлежит делать. Нашелся молодой граф Гендриков, недавно вернувшийся в Петербург из Парижа. По его настоянию собрался правительственный Сенат, и господа сенаторы организовали Временное правительство, во главе которого стал старейший сенатор светлейший князь Михаил Алексеевич Меньшиков. Сенат отправил курьеров в армию, чтобы вызвать генерала Румянцева, Потемкина и Суворова. Без их поддержки Временное правительство не может полагаться на помощь армии.
— Боже мой, боже мой, какое страшное несчастье! — шептал фон Брандт. По его морщинистым щекам текли слезы.
— Мы в это время находились в Ярославле, — продолжал Горелов угрюмо. — Весть о случившемся проникла в город. Горожане заволновались, началось волнение и среди солдат. Неведомо откуда появились люди, твердившие, что если государыни и Павла Петровича нет, то нет и смысла оказывать сопротивление Пугачеву. Накануне назначенного дня отплытия флотилии на помощь Казани в казармах вспыхнули беспорядки. Находившиеся там офицеры были перебиты. Генерал Бистром и его адъютант Зорин были подняты на штыки при попытке уговорить бунтовщиков. Часть оставшихся верными присяге солдат с несколькими офицерами ушли на берег. Я принял на себя команду. Мы с бою завладели катерами и, не имея возможности плыть вверх, пошли на Казань. Приставать к берегу по дороге мы не решались. Встретили одну баржу, от команды которой узнали, что смятение царит по всем окрестным селениям. В пятидесяти верстах от Казани узнали, что мятежники ведут отчаянные штурмы. Многие заколебались, но я настоял, и вот мы пробились к вам...
— Ужас, ужас! — бормотал фон Брандт.
— Будем отбиваться! — продолжал Горелов. — А там, что бог даст... Казань крепка...
Фон Брандт безнадежно махнул рукой.
— Что такое Казань?! Я о России... Казань вовсе не крепка. Еле держится. Но бог с нею, с Казанью! Ежели даже мятежники ее с землей сравняют, это для государства лишь царапина. А вот что будет с Россией?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |