Народъ туго и не скоро возстаетъ, онъ не играетъ, не шутитъ перемѣнами, онъ такъ бѣденъ, что долго не рискуетъ послѣднимъ, его возстаніе всегда глубоко выстраданное.
Герценъ. Крещеная собственность
Возстаніе народа «всегда глубоко выстраданное»: это несомнѣнно одна изъ соціальныхъ аксіомъ, къ которой можно подобрать многочисленныя иллюстраціи изъ исторіи человѣчества. Екатерина II довольно живо сознавала справедливость этой аксіомы. Источники образованія знаменитой русской императрицы давали ей полную возможность понимать, что народъ обыкновенно возстаетъ лишь въ крайнемъ случаѣ, когда у него отняты всѣ законные мирные способы улучшить свое невыносимое положеніе и когда самая смерть начинаетъ представляться не слишкомъ путающимъ выходомъ изъ медленно, но безостановочно затягиваемой петли. «Понеже», — поясняла своимъ слугамъ императрица, — «безъ крайности люди до крайности рѣдко доходятъ». Вотъ эта-то «крайность» и толкала «людей» въ Россіи XVIII вѣка, какъ вездѣ и всегда, прибѣгать къ разнымъ, тоже крайнимъ, способамъ протеста, вплоть до страшныхъ народныхъ возстаній...
Послѣ кроваваго подавленія стихійнаго разинскаго мятежа положеніе низовъ населенія не улучшилось, и было бы странно ожидать, что побѣда правительства и командующихъ классовъ надъ общественными низами, шедшими за непримиримыми элементами казачества, внесла успокоеніе въ народную психику.
Произошло не успокоеніе, а устрашеніе, и бунтовскія чувства, вырвавшіяся было наружу, опять ушли въ глубь народной жизни, продолжая дѣлать въ ней не столь замѣтную, но не менѣе вредную для общества въ его цѣломъ повседневную разрушительную работу.
При царѣ Алексѣѣ крестьяне были окончательно закрѣплены за служилымъ классомъ (Соборнымъ Уложеніемъ 1648—1649 гг.), и законъ, запрещая крестьянину жаловаться на своего господина, тѣмъ самымъ отдавалъ крестьянина въ безконтрольное распоряженіе помѣщика. Въ данномъ юридическомъ установленіи въ значительной степени, разумѣется, отразилась реальная дѣйствительность; въ значительной степени, но не всецѣло: ибо въ XVII ст. крѣпостная жизнь въ Россіи еще далеко не довела крестьянина до того состоянія полной «крещеной собственности», которое сдѣлалось бьющимъ въ глаза, яркимъ фактомъ ко 2-ой половинѣ XVIII вѣка. Такъ, продажа крестьянъ отдѣльно отъ земли еще не сдѣлалась въ XVII ст. особенно распространеннымъ явленіемъ: это были отдѣльные случаи тѣхъ новыхъ отношеній, которыя неизбѣжно должны были возникать въ жизни, какъ естественное послѣдствіе прикрѣпленія крестьянъ къ помѣщикамъ и вотчинникамъ. Фактъ крестьянскаго прикрѣпленія сразу провелъ глубокую борозду между служилыми людьми и ихъ крестьянами: первые сдѣлались владѣльцами, а послѣдніе ихъ подданными. Порожденный прикрѣпленіемъ обычай владѣльцевъ наказывать своихъ крестьянъ еще болѣе углубилъ соціальную борозду между первыми и послѣдними, все болѣе и болѣе усиливая гордость и спесь однихъ, зависть и ненависть другихъ. Постепенно создавалась атмосфера взаимнаго отчужденія, становившаяся, что дальше, то болѣе нездоровой и губительной для еще остававшихся въ XVII ст. общегражданскихъ правъ крестьянства.
Въ этой атмосферѣ продолжали развиваться отношенія обѣихъ общественныхъ группъ, поставленныхъ жизнью и закономъ въ невозможность не считать другъ друга врагами...
Введеніе Петромъ Великимъ подушной подати несомнѣнно сдѣлало практику крѣпостного права еще болѣе тяжелой для народа, ибо чрезъ уравненіе, въ силу этой финансовой реформы, холоповъ съ крестьянами, вмѣсто de jure уничтоженнаго холопства, въ Pocciи появилось фактическое холопство крѣпостныхъ крестьянъ, состояніе которыхъ съ теченіемъ времени ничѣмъ не стало отличаться отъ состоянія подлинныхъ рабовъ ни въ повседневной жизни, ни въ міровоззрѣніи владѣльцевъ, да подчасъ и самихъ забитыхъ крестьянъ.
Въ XVIII ст. великія тяготы свалились на податные классы населенія.
Петровскія войны и реформы потребовали страшнаго напряженія платежныхъ силъ народа; рекрутство и смертоносныя работы надъ основаніемъ новой столицы, Петербурга, — основаніемъ, которое, какъ извѣстно, закладывалось на зыбкой, болотистой, нездоровой почвѣ, — работы надъ прорытіемъ каналовъ потребовали неизмѣримое напряженіе физическихъ силъ народа и взяли отъ него никѣмъ тогда точно несосчитанную громаду жизней... Народъ, особенно въ лицѣ главной его массы — крестьянства, щедро платилъ государству: закабаленье крестьянина помѣщику и увеличеніе площади крѣпостного населенія путемъ раздачи государственныхъ крестьянъ вновь испеченнымъ фельдмаршаламъ, князьямъ, графамъ, министрамъ, офицерамъ и чиновникамъ было наградой народу со стороны государства за принесенныя ему мужицкія жертвы...
Изнемогая подъ бременемъ требованій петровскаго правительства, особенно въ первое время великой сѣверной войны, не видя никакого просвѣта вдали, пугаясь къ тому же непонятными «новшествами», дорого ему стоившими, народъ и при желѣзной рукѣ перваго императора не удерживался и бунтовалъ, поднимаясь теперь не только за совсѣмъ ускользавшую отъ него соціальную свободу и за матеріальныя блага, но и за старую вѣру, ставшую новымъ демократическимъ знаменемъ въ Россіи. Во время булавинскаго движенія прокламація Голаго призывала: «вы, голытьба, всѣ идите со всѣхъ городовъ, конные и пѣшіе, нагіе и босые! Идите! Не опасайтесь! Будутъ вамъ кони и ружья, и платье, и денежное жалованье, а мы стали за старую вѣру и за домъ пресвятой Богородицы, и за васъ, и за всю чернь, и чтобы намъ не впасть въ Еллинскую вѣру».
Государство попрежнему подавляло мятежи, и народъ по-старому разбѣгался «по дикимъ мѣстамъ», по-старому «брелъ розно», разсчитывая въ полѣ-степи размыкать свое горе... Бѣгство — излюбленная форма пассивной оппозиціи народа: государственность торжествовала, и побѣжденные, но не примирившіеся съ нею, элементы населенія спасались бѣгствомъ отъ административнаго и господскаго произвола. Не даромъ главный предводитель донского мятежа при Петрѣ В., — экзальтированный Булавинъ, предвидя, что посланные на Донъ «полководцы» «поступятъ насильно», «преслушавъ его, великаго государя, указъ» и «учинятъ разореніе», угрожалъ имъ уступить Донъ «со всѣми запольными рѣками» и пойти съ войскомъ на «иную рѣку»1. Эту угрозу и исполнилъ, послѣ гибели Булавина, атаманъ Некрасовъ съ товарищами: ушелъ на «иную рѣку», бывшую и подъ инымъ владычествомъ2. Какъ видимъ, народъ, даже въ лицѣ своихъ крайнихъ элементовъ, готовъ былъ попрежнему выгораживать царя изъ широкой Сферы угнетенія и разоренія «черни»: «полководцы», по мнѣнію Булавина, поступали вопреки волѣ «великаго государя». Когда же этотъ великій государь Петръ Алексѣевичъ уже очень становился не по душѣ «черни», слишкомъ претилъ своею иноземною внѣшностью и новшествами православной русской душѣ, то простой народъ и тутъ не отказывался отъ своего культа царю: онъ оставался ему вѣрнымъ; а чтобы выйти изъ противорѣчія между своимъ стариннымъ чувствомъ благоговѣнія и новымъ чувствомъ отвращенія, народъ просто объявлялъ Петра Алексѣевича антихристомъ: онъ не царь, говорили въ народѣ, и моментально создавались легенды о томъ, что, де, Наталья Кирилловна родила не мальчика, а дѣвочку; вмѣсто же «той царевны» «подложили иноземца Францова сына Лефорта»; «своровали», конечно, «бояре». Такъ народъ, оставаясь все на той же ступени культурнаго развитія, при неизмѣнности, слѣдовательно, своего міропониманія, спасалъ идею непогрѣшимости истиннаго царя. Такого царя онъ готовъ былъ и поискать, если его не было налицо. «Бояре» попрежнему должны были одни отвѣтить за всѣ неправды жизни: «намъ дѣло до бояръ и которые неправды — дѣлаютъ», говорилъ Булавинъ въ своихъ воззваніяхъ.
Слѣдуетъ поближе войти въ психологію простого народа.
Уже давно, еще въ тѣ времена, когда только что сформировался московскій абсолютизмъ, между представителемъ верховной власти, царемъ и народомъ, встала высокая стѣна господъ, изъ-за которой, съ теченіемъ времени, царь появлялся предъ народомъ все рѣже и рѣже, по мѣрѣ того, какъ, съ увеличеніемъ и усиленіемъ государства, усложнялся механизмъ государственнаго управленія, по мѣрѣ того, какъ служилый классъ спеціализировался на этомъ управленіи. Народъ рѣдко видѣлъ царя, но онъ постоянно видѣлъ управлявшихъ его именемъ. И не только видѣлъ ихъ народъ, но и ощущалъ ихъ управленіе на своей, весьма выносливой, спинѣ; онъ хорошо зналъ «слугъ царевыхъ» по горькому опыту своему, а такое знаніе — самое прочное: мысль невольно сосредоточивается на немъ и изъ этой именно сферы, изъ сферы осязательнаго опыта, стремится дѣлать выводы. Въ данномъ случаѣ главный выводъ былъ ясенъ: если «бояре» столь нещадно бьютъ, грабятъ и вообще «поступаютъ насильно», то, значитъ, «въ этомъ ихъ воля, а царь тутъ непричемъ: вѣдь онъ не видитъ, что дѣлаютъ бояре — онъ далеко. Лишь наиболѣе проницательные и близкіе къ правительственному механизму люди были убѣждены, что и царь видитъ, да молчитъ, ибо самъ смотритъ изо рта бояръ. Большинство же, само не видя царя, въ простотѣ душевной полагало, что и царь не видитъ горя и слезъ народныхъ, не видитъ, какъ его «слуги» приводятъ народъ въ «конечное разореніе», не видитъ, но не виноватъ, ибо «бояре» заслонили царя отъ народа: значитъ, надо убрать «бояръ», но оставить царя. Вотъ тотъ практическій выводъ, который вытекалъ изъ народнаго незнанія о царѣ и изъ опытной освѣдомленности народа о своихъ правителяхъ, «вѣрныхъ» слугахъ царевыхъ. Этотъ именно выводъ и стремилась осуществить Разиновщина. Когда въ началѣ XVIII стол. царь въ лицѣ Петра В. надолго вышелъ изъ-за высокой стѣны предъ народъ въ необычномъ для земного русскаго бога нѣмецкомъ каФтанѣ, съ ухватками голландскаго шкипера, то и для народа явилась возможность узнать царя, но оставшееся въ «простецахъ» большинство населенія, какъ нѣкогда московскій митрополитъ Филиппъ, не узнало въ этомъ обликѣ «царя православнаго», не узнало его и въ «дѣлахъ царства»; отказавшись отъ такого ненастоящаго, неистиннаго царя, это большинство перестало понимать и его слугъ, какъ въ старину, притѣснявшихъ народъ царскимъ именемъ. Царскіе слуги съ Петра I заговорили непонятнымъ народу языкомъ и, вслѣдствіе того, сдѣлались еще болѣе ненавистными ему, какъ люди совершенно другого, неизвѣстнаго «простецамъ», міра... Здѣсь причина, почему народъ еще тверже укрѣпился на мысли, что бояръ надо устранить изъ его жизни; но при всемъ томъ его не измѣнившееся сознаніе продолжало цѣпко держаться за идеальный образъ царя — заступника и защитника «черни».
Таковы тенденціи, которыя были созданы народною жизнью въ московскій періодъ, передавшій ихъ и петербургскому. Говоря кратко, эти тенденціи характеризуются все усиливавшеюся ненавистью народа къ боярамъ и томленіемъ его о настоящемъ, истинномъ царѣ, поисками такового и поддержкой обрѣтеннаго и объявившаго первенство въ государствѣ интересовъ «черни».
Когда при императрицѣ Аннѣ народу стало жить еще хуже, чѣмъ при Петрѣ В., главнымъ образомъ отъ неослабнаго выбиванія на «правежѣ» недоимокъ, то и тутъ народные политики нашлись, не забраковали абсолютизма, а только указали, что вся бѣда въ женской неспособности править самостоятельно. Изъ среды крестьянства въ эпоху мрачной бироновщины послышался слѣдующій укоризненный голосъ: «Гдѣ ей столько знать, какъ мужской полъ? Будетъ вѣровать боярамъ; бабьи городы никогда не стоятъ, бабьи сѣни высоко не стоятъ. Хлѣбъ не родится потому, что женскій полъ царствомъ владѣетъ... Какое нынѣ житье за бабою?» Бѣда, между прочимъ, заключалась въ томъ, что сильно уменьшался контингентъ плательщиковъ, зарегистрированныхъ 1-ой ревизіей: такъ ко времени Елизаветы Петровны убыло 2 877 767 душъ3, а подати все равно собирались съ прежняго фиктивнаго числа, при чемъ приходилось платить и за умершихъ, и за бѣглыхъ, даже и не имѣя взамѣнъ выбывшихъ новыя рабочія руки; вполнѣ естественно, что народу жилось «что годъ, то хуже».
Положеніе народа ухудшалось съ каждымъ годомъ, ухудшалось и его настроеніе, все чаще и чаще выражаясь въ отдѣльныхъ вспышкахъ открытаго неповиновенія господамъ и властямъ.
Въ самомъ дѣлѣ, раздача императрицей Елизаветой тысячами государственныхъ крестьянъ въ крѣпостную зависимость своимъ фаворитамъ, ихъ родственникамъ и кліентамъ, приписка государственныхъ крестьянъ къ заводамъ, дозволеніе помѣщикамъ ссылать своихъ крестьянъ на поселеніе въ Сибирь, посяганіе на вѣру инородцевъ, отнятіе у нихъ земель, невѣроятный произволъ и насилія администраціи — общей и заводской, — особенно на окраинахъ, вызывали, какъ и раньше, побѣги, самосудъ, усиленіе разбойничества, многочисленныя волненія помѣщичьихъ и заводскихъ крестьянъ, а также и инородцевъ, въ особенности — башкирскаго народа; но все это блѣднѣетъ предъ Пугачевщиной. Ясно, что послѣдняя должна была имѣть, сверхъ указанныхъ, и свои ближайшія причины. Онѣ-то и явились тѣми кровавыми каплями, которыя переполнили огромную чашу народнаго терпѣнія...
Итакъ, сдѣланныя выше указанія даютъ намъ возможность констатировать прежде всего то обстоятельство, что предшествующая Пугачевщинѣ исторія сыграла свою властную роль въ развитіи народной оппозиціи. Изъ этого изложенія видно, что созданіе крѣпостнымъ правомъ соціальной пропасти между крестьянствомъ и господами и высокой стѣны, въ видѣ бюрократіи, между народными массами и носителемъ верховной власти повело къ возникновенію въ народной жизни двухъ важныхъ психологическихъ явленій: 1) Отчужденія, со всѣми сопутствующими чувствами, между крестьянствомъ и дворянствомъ и 2) ненависти народа къ «боярамъ», при вѣрности его принципу царской власти. Эти явленія и послужатъ для насъ исходной точкой въ дальнѣйшемъ изученіи причинъ Пугачевщины.
Примечания
1. «Русскій Арх.», 1894 г., № 11.
2. Сначала на Кубань подъ владычество крымскаго хана, а потомъ на нижній Дунай, въ турецкіе предѣлы (сюда съ Некрасовымъ перешли не всѣ его товарищи; часть казаковъ осталась на Кубани.
3. Н. А. бирсовъ, Инородч. насел. прежняго Казанск. царства, 44; В.Н. Витевскій: И.И. Неплюевъ. и Оренб. край въ прежнемъ его составѣ до 1758 г., вып. 2, 336.
| К оглавлению | Следующая страница |