II. От романа «Дубровский» к планам повести о Шванвиче

Повесть, первые контуры которой наметились в записной книжке Пушкина в самом конце января 1833 г., относилась ко временам Пугачева, причем героем ее являлся один из случайных сообщников самозванца — подпоручик 2-го гренадерского полка Михаил Александрович Шванвич (он же Шванович), сын лейб-кампанца, крестник императрицы Елизаветы Петровны. Взятый в плен 8 ноября 1773 г. под Юзеевой отрядом Чики, он доставлен был в Берду, где присягнул Пугачеву и в течение нескольких месяцев состоял в его штабе в должности переводчика. В марте 1774 г., после разгрома войск Пугачева под Татищевой, Шванвич бежал в Оренбург, где вскоре был арестован. Лишенный по суду чинов и дворянства, он много лет прозябал затем в ссылке, в Туруханском крае, где и умер, не дождавшись амнистии¹.

Краткое обвинительное заключение по делу Шванвича вошло в правительственное сообщение от 10 января 1775 г. «О наказании смертною казнию изменника, бунтовщика и самозванца Пугачева и его сообщников. С присоединением объявления прощаемым преступникам»:

«Подпоручика Михайла Швановича, — отмечалось в разделе восьмом этого официального документа, — за учиненное им преступление, что он будучи в толпе злодейской, забыв долг присяги, слепо повиновался самозванцевым приказам, предпочитая гнусную жизнь честной смерти, — лишив чинов и дворянства ошельмовать, переломя над ним шпагу» (IX, ч. I, 190).

Никаких других данных о Шванвиче Пушкин не мог заимствовать из печатных источников, ибо их еще и не существовало. Естественно поэтому предположить, что, поскольку архивные материалы о Шванвиче в январе 1833 г. еще были недоступны поэту, его интерес к исторической личности Шванвича определился под непосредственным воздействием каких-то устных свидетельств об этом сподвижнике Пугачева. И действительно, в бумагах Пушкина сохранилось несколько заметок, тематически близких плану задуманной им исторической повести. Все эти заметки восходили к рассказам современников, а иногда и знакомцев Шванвичей. Мы знаем фамилию только одного из этих информаторов Пушкина — она сохранилась в его позднейшей заметке о «немецких указах» Пугачева:

«Немецкие указы Пугачева писаны были рукою Шванвича. Отец его, Александр Мартынович, был маиором и кронштадтским комендантом — после переведен в Новгород <...> Им разрублен был Алексей Орлов в трактирной ссоре. Играя со Свечиным в ломбр, он имел привычку закуривать свою пенковую трубочку, а между тем заглядывать в карты. Женат был на немке. Сын его старший недавно умер. Слышано от Н. Свечина»².

Кто же был этот Н. Свечин, так близко знавший старого Шванвича? Из трех Свечиных, имя которых начиналось на букву «Н» и которые по своему возрасту, положению и месту жительства имели возможность общаться с Пушкиным, наиболее вероятным информатором поэта следует признать генерала-от-инфантерии Николая Сергеевича Свечина (родился в 1759, а умер в 1850 г.), женатого на тетке приятеля Пушкина — С.А. Соболевского.

Впоследствии, готовя для Николая I свои дополнительные замечания к «Истории пугачевского бунта», которые по цензурным соображениям нельзя было включить в печатный текст книги, Пушкин писал:

«Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один дворя<нин> не был замешан в Пугачевском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров (по чину своему сделавшиеся дворянами) служили в рядах Пугачева, не считая тех, которые из робости пристали к нему. Из хороших фамилий, был Шванвич; он был сын кронштадтского коменд<анта>, разрубившего палашем щеку гр<афа> А<лексея> О<рлова>» (IX, ч. 1, 478).

В другой заметке, относящейся к «анекдоту» о старом Шванвиче и А.Г. Орлове, Пушкин подробно передавал о том, как Александр Мартынович Шванвич, гвардейский офицер времен Петра III, буйный кутила, «повеса и силач», обезобразивший Алексея Орлова, разрубив ему щеку в «трактирной ссоре», после переворота, «возведшего Екатерину на престол, а Орловых на первую степень в государстве», «почитал себя погибшим». Однако «Орлов пришел к нему, обнял его и остался с ним приятелем». Впоследствии А.М. Шванвич служил в Новгороде, сын же его, «находившийся в команде Чернышева, имел малодушие пристать к Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием. Г<раф> А. Орлов выпросил у государыни смягчение приговора» (IX, ч. I, 479—480)³.

Краткие биографические данные об отце и сыне Шванвичах имели официальное назначение — они направлялись царю. Но в этих же справках нетрудно установить сейчас и некоторые наметки будущих сцен и образов задуманной Пушкиным исторической повести.

Для того, чтобы точнее определить факты, которыми располагал Пушкин о будущем Швабрине, напомним данные о подпоручике Шванвиче, которые вошли в рукописное «Известие о самозванце Пугачеве», автором которого был один из летописцев осады Оренбурга — священник Иван Полянский. Копия этого «Известия», сохранившаяся в бумагах Пушкина (IX, ч. II, 579—598), была использована и для «Истории Пугачева» (данные ее третьей главы о Хлопуше), и в «Капитанской дочке»⁴.

Как рассказывает Иван Полянский, первые сведения о переходе подпоручика Шванвича на службу к Пугачеву получены были в осажденном Оренбурге 6 ноября 1773 г., вместе с данными о разгроме самозванцем войск генерал-майора Кара. Передавая, что сам генерал едва «убрался» от преследовавших его пугачевцев, перебежчики — свидетели его поражения — с ужасом вспоминали о том, как подпоручик Шванвич, захваченный в плен «с прочими офицерами и солдатами», «пришедши в робость, падши пред Емелькою на колена, обещался ему, вору, верно служить, за что он, Шванович, прощен Емелькою, и, пожаловавши того же часу его атаманом. Емелька, остригши ему, Швановичу, косу, как и всегда ярившихся к нему солдат в кружальце остригал, велел ему дать к его атаманству принадлежащую мужичью и разного звания толпу, что и самым делом он, Шванович, ему, Емельке, верно служил, так что не только русские, но и немецкие в Оренбург присылал на Емелькино имя с большим титулом письма и манифесты варварские. Те же самые солдаты сказывают, что Емелька от генерала Кара солдат отбил больше 200 человек, которых к присяге вор всех приведши, себе в службу взял; офицеров всех, не хотящих присяги своей нарушить, перевешал, а Швановича одного оставил» (IX, ч. II, 594).

Рукописи Пушкина свидетельствуют о том, что замысел повести о Шванвиче родился в процессе работы поэта над романом «Дубровский». В плотную подойдя в последнем к проблеме крестьянской революции и к истории дворянина, изменяющего своему классу, Пушкин не мог в узких и условных формах традиционного разбойничьего романа конкретно-исторически осмыслить «бунт» Дубровского и сделать самый образ его политически значимым и актуальным.

Между 15 и 22 января 1833 г. Пушкин еще работал над «Дубровским», начатым в октябре 1832 г., а 31 января в одной из его тетрадей появляется плач повести о Шванвиче.

Повесть эту никак нельзя рассматривать ни как простую параллель к «Дубровскому», ни как дальнейшее развитие его достижений. Нет, новый замысел предвосхищал решительный отказ от путей брошенного уже романа, от поэтики повестей периода «бури и натиска», отказ, обусловленный новым пониманием задач историко-бытового романа и тех его характеров и коллизий, которые вытекали из основных противоречий русской крепостнической действительности, а не из конфликтов более или менее случайных, боковых и, как мы сказали бы сейчас, не очень типических⁵.

6 февраля 1833 г. Пушкин обрывает работу над «Дубровским», а через три дня обращается к А.И. Чернышеву с просьбою о предоставлении ему доступа к «Следственному делу о Пугачеве». Все эти даты достаточно красноречивы и не нуждаются в комментариях. Между тем популяризаторы версии об интересе Пушкина в начале 1833 г. к биографии генералиссимуса Суворова, а не к восстанию Пугачева, почему-то никогда к рабочему календарю и бумагам Пушкина не обращались и никаких выводов из совершенно безошибочно устанавливаемой последовательности фактов творческой истории «Дубровского», повести о Шванвиче и монографии о Пугачеве не делали.

Имя Шванвича стоит в центре еще двух дошедших до нас планов задуманной Пушкиным исторической повести. Один из них, возможно, даже предшествовал тому, который оформился 31 января 1833 г. В нем Шванвич еще связан не с Пугачевым, а с его ближайшим соратником — Перфильевым.

Афанасий Петрович Перфильев, сотник Яицкого казачьего войска, был главою тайной делегации, прибывшей незадолго до восстания Пугачева в Петербург и пытавшейся через графа А.Г. Орлова найти путь к Екатерине II, чтобы вручить ей петицию о нуждах казачества, разоряемого своими старшинами и бюрократической агентурой центральной власти.

Миссия Перфильева оказалась безуспешной. Однако, когда до Петербурга дошли вести о первых успехах Пугачева под Оренбургом, при дворе возник проект использования Перфильева в качестве правительственного эмиссара для отвращения казачества от самозванца и для захвата последнего. Перфильев спешно выехал в район восстания, но вместо борьбы с Пугачевым присоединился к нему 6 декабря 1773 г. в Берде и вскоре занял один из руководящих постов в штабе мятежников. Захваченный в конце 1774 г. в районе Черного Яра Перфильев оказался единственным из соратников Пугачева, отказавшимся «принести покаяние», за что лишен был «церковного причастия» и оставлен под «вечной анафемой». Приговоренный к четвертованию, Перфильев обнаружил исключительную твердость духа и в самый момент казни, 10 января 1775 г. Как свидетельствует использованная Пушкиным рукопись воспоминаний И.И. Дмитриева, очевидца казни, Пугачев «во все продолжение чтения манифеста, глядя на собор, часто крестился, между тем как сподвижник его, Перфильев, немалого роста, сутулый, рябой и свиреповидный, стоял неподвижно, потупя глаза в землю» (IX, ч. I, 148).

Вариант плана повести о Шванвиче и Перфильеве имеет в бумагах Пушкина всего три строки^*:

«Кулачный бой — Шванвичь — Перфильев —

Перфильев, купец —

Шванвичь за буйство сослан в деревню — встречает Перфильева» (VIII, ч. 2, 930)⁶.

Таким образом, завязкой повести в первом ее варианте являлась встреча Шванвича с Перфильевым в Петербурге. Не случаен был в этом контексте и «купец», упоминаемый в плане рядом с Перфильевым. Это — Евстафий Долгополов, разорившийся ржевский купец, соратник Пугачева, предложивший правительству, после разгрома повстанцев под Казанью, захватить и выдать Пугачева. В своем письме к кн. Г.Г. Орлову Долгополов ссылался на содействие, якобы обещанное ему Перфильевым. Документы позднейшего следствия о Пугачеве и его сообщниках обнаружили совершенную непричастность Перфильева к афере Долгополова. Да и самый образ этого сподвижника Пугачева, его действия в пору восстания, его героическое поведение во время следствия, суда и казни говорили о том, что именно Перфильев являлся с начала и до конца самым последовательным врагом самодержавно-помещичьего государства. Об этом, кстати сказать, свидетельствовала и неизвестная в печати запись о Перфильеве самого Пушкина, сделанная им в 1834 г. в процессе работы над бумагами Д.Н. Бантыша-Каменского о событиях 1773—1775 гг.: «Перфильев сказал: пусть лучше зароют меня живого в землю, чем отдаться в руки государыни».

Третий вариант повести о Шванвиче исключает из числа ее героев Перфильева, а вместе с ним и петербургскую завязку отношений между центральными персонажами. В новом проекте Пушкин непосредственно связывает Шванвича с Пугачевым теми же нитями («метель, кабак, разбойник вожатый»), которые были впоследствии развернуты в «Капитанской дочке»:

«Крестьянский бунт — помещик пристань держит, сын его —.^**

* * *

Мятель, — кабак — разбойник вожатый — Шванвичь ст<арый>. — Молодой чел<овек> едет к соседу, бывш<ему> воеводой — Марья Ал. сосватана за плем<янника>, кот<орог> не люб<ит>. М<олодой> Шв. встречает разб<ойника> вожат<ого> — вступает к Пугачеву. Он предвод<ительствует> шайкой — является к Марье Ал. — спасает семейство и всех.

Последняя сцена — мужики отца его бунтуют, он идет на помощь — уезжает — Пугачев разбит. Мол<одой> Шв. взят — Отец едет просить Орлов<а>. Екатер<ина>. Дидерот — Казнь Пугачева» (VIII, ч. 2, 929)⁷.

Если для двух первых планов повести о Шванвиче характерно отсутствие любовной интриги (свидетельство, конечно, не о том, что эта интрига вообще могла отсутствовать в повести, а лишь о том, что любовная коллизия не играла в ней существенной роли), то в третьем варианте плана этот узел начинает завязываться. Правда, образ Марьи Александровны, дочери «соседа» Шванвичей, в новом плане едва намечен, он еще так сказать, «проходной», лишенный тех черт характера, которые определят функцию Марьи Ивановны как одного из центральных персонажей будущей «Капитанской дочки». Но не случайно что именно Марью Александровну спасает герой повести от пугачевцев, в рядах которых активно действует и сам, подобно будущему Швабрину.

В третьем варианте плана нет ни Гринева, ни семьи Мироновых, ни капитанской дочки. Место действия в плане не определено, но во всяком случае это не Белогорская крепость, а помещичья усадьба в одной из поволжских губерний. Судя по наметкам «последней сцены» нового варианта повести («мужики отца его бунтуют, он идет на помощь»), в 1833 г. уже определились контуры «пропущенной главы» будущей «Капитанской дочки», той самой главы, которую Пушкин в 1836 г. изъял из черновой редакции уже законченной повести перед ее перепиской для сдачи в цензуру.

Можно утверждать, что и старый Шванвич в начальных вариантах повести Пушкина еще не имел ничего общего с Андреем Петровичем Гриневым: Шванвич-отец даже «пристань держит», то есть явно связан с разбойничьей вольницей. Во второй главе «Капитанской дочки» сохранился отдаленный след этих начальных наметок повести о Шванвиче — мы имеем в виду описание степного постоялого двора, к которому выводит Пугачев во время бурана кибитку Гринева: «Постоялый двор, или, по тамошнему, умет, находился в стороне, в степи, далече от всякого селения, и очень походил на разбойничью пристань» (VIII, ч. I, стр. 290).

Чем дальше Пушкин отходил от начальных вариантов фабулы своей повести о дворянине-пугачевце, тем резче менялся и образ отца героя. В «Капитанской дочке» Андрей Петрович Гринев прежде всего человек строгого долга, носитель фонвизински-новиковских принципов общественной морали, высокие понятия которого о служении дворянина и офицера государству определяют его наставления сыну при отправке последнего в армию: «Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду» (VIII, ч. 1, 282). Эту «честь» сохранил и он сам, преждевременно уйдя в отставку, чтобы «отстоять то, что почитал святынею своей совести».

Образ старого оппозиционера, прозябающего в деревенской глуши за свой рыцарственный легитимизм в 1762 г., за свое отчуждение от растленного двора Екатерины II и ее фаворитов, принадлежал, как известно, к числу любимейших образов Пушкина (см. «Мою родословную», «Родословную Пушкиных и Ганнибалов», данные о «славном 1762 годе» в «Дубровском»). Этот образ связан был даже семейными преданиями об опале деда поэта, Льва Александровича:

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.

Рукопись последней редакции «Капитанской дочки» позволяет установить, что Андрей Петрович Гринев «служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-маиором в 1762 году»⁸. Таким образом, и он, «как Миних, верен оставался паденью третьего Петра». Эта дата отставки старика Гринева, исключенная из печатного текста, объясняет и опальное положение его в деревне, и постоянное раздражение при чтении «Придворного календаря», и нежелание отправить Петрушу на службу в гвардию, в Петербург. В начальных планах повести и самый факт появления молодого Шванвича в штабе мнимого Петра III мотивировался, вероятно, старыми семейными счетами Шванвичей с Екатериной II, что позволяло и его «измену» трактовать не как сознательный переход дворянина и гвардейца на сторону крестьянской революции, не как попытку того или иного компромисса с последней (мотивировки для подцензурного издания пушкинской поры совершенно, конечно, неприемлемые), а как случайную трагедию одного из членов правящего класса, оказавшегося, по мотивам особого и сугубо личного порядка, в стане восставших крепостных рабов⁹.

Примечания

*. Над первой строкой, в скобках, проект вставки, читаемой на пирах» или «на пиках».

**. Далее набросаны были цифры, определявшие, вероятно, хронологию повести: <17>74, 1770.

1. Биографические данные об отце и сыне Шванвичах (родоначальником русской ветви этой фамилии был Мартин Шванвиц, почт-директор города Торна, переселившийся в Россию в 1718 г. и уперший в 1740 г. в должности учителя латинского и немецкого языков академической гимназии) с наибольшей точностью и полнотою собраны в работе Г.П. Блока «Путь в Берду» («Звезда», 1940, № 10, стр. 208—217; № 11, стр. 139—149). В этой же работе дан критический комментарий к заметкам Пушкина о Шванвичах. Как свидетельствуют архивные материалы, отец пугачевца, Александр Мартынович Шванвич (он родился около 1727 г., умер в 1792 г.), в 1760 году «за учиненные непорядочные против чести офицерской поступки (относившиеся, вероятно, к трактирной ссоре с А.Г. Орловым) был «выключен из лейб-кампании» и тем же чином определен в Оренбургский крепостной гарнизон. Впоследствии Шванвич был возвращен в Петербург, служил в Голштинских полках и пользовался расположением Петра III. При Екатерине попал в опалу, вышедши отставку в чине секунд-майора, определился на гражданскую службу. но в 1776 г. вернулся в армию и до самой смерти своей был командиром 3-го Кронштадтского батальона. Его старший сын, Николай Александрович, брат пугачевца, упоминаемый в записи Пушкина, умер в 1830 г.

В пору работы Пушкина над повестью о Шванвиче один из племянников пугачевца, Дмитрий Николаевич, был полковником лейб-гвардии Финляндского полка, а другой — отставным полковником лейб-гвардии Измайловского полка (ЦГИАЛ, архив Правительствующего Сената, дело Временного присутствия Герольдии, 1835, № 137, о дворянском происхождении рода Шванвичей). Сентанция от 10 января 1775 г. о Михайле Шванвиче вошла в «Полн. собр. законов Российской империи», т. XX, стр. 9, № 14233.

2. Пушкин, Полное собр. соч., т. IX, ч. 2, 1940, стр. 498. Впервые опубликовано с некоторыми неточностями Е.И. Якушкиным в «Библиографических записках» 1859 г., № 6, стр. 180—181. Генерал Н.С. Свечин, со слов которого сделана была эта запись Пушкина (не раньше лета 1833 г.), женат был на С.П. Соймоновой, двоюродной тетке С.А. Соболевского. Последний еще в письме от 19 декабря 1818 г. предлагал Свечину подписаться на несостоявшееся издание стихотворений Пушкина («Литературное наследство», т. 16—18, 1934, стр. 727). Инициалы Н.С. Свечина впервые правильно расшифрованы в указателе к «Полн. собр. соч. Пушкина», т. IX, ч. 2, 1940, стр. 912.

3. Заметки об отце и сыне Шванвичах, цитируемые нами по черновому автографу Пушкинского Дома (собрание Л.Н. Майкова), были сильно сокращены и смягчены Пушкиным в той редакции «Замечаний о бунте», которую он представил царю при письме на имя графа А.Х. Бенкендорфа от 26 января 1834 г. (IX, ч. 1, 374; XVI, 7—8). Беловая редакция «Замечаний о бунте» была впервые опубликована в журнале «Заря» 1870 г., кн. XII (декабрь), стр. 418—422, по копии, сохранившейся в бумагах И.П. Шульгина. Нынешнее местонахождение белового оригинала записки Пушкина неизвестно, но в статье Д.А. Корсакова «Из воспоминаний о Л.Н. Майкове» сохранились строки, исключающие всякие сомнения в авторитетности копии И.П. Шульгина: «Профессор новой истории в Петербургском университете И.П. Шульгин преподавал в 40-х годах историю и статистику великим князьям Константину Николаевичу, Николаю Николаевичу и Михаилу Николаевичу. Для этих-то уроков профессор Шульгин получил доступ в государственный архив и извлек оттуда весьма много очень интересного и неизвестного материала по русской истории XVIII и XIX вв. Бумаги Шульгина перешли к родственнику Майкова, В.В. Кашпиреву, издававшему журнал «Заря» («Исторический вестник», 1900, № 8, стр. 468).

4. «Известие о самозванце Пугачеве», составленное священником Полянским, извлечено было Пушкиным из дел архива Главного штаба, доставленных ему в начале 1833 г. по распоряжению А.И. Чернышева. См. выше, стр. 28. Ссылки на эту же рукопись см. в книге Н.Ф. Дубровина «Пугачев и его сообщники», т. II. СПб., 1884, стр. 38.

5. Сводку основных данных о работе Пушкина над романом «Дубровский» см. в статьях Д.П. Якубовича «Незавершенный роман Пушкина» (Сб. «Пушкин. 1833 год», Л., 1933, стр. 33—42) и И.Н. Кубикова «Общественный смысл повести «Дубровский» (Пушкинская Комиссия Общества любителей Российской словесности. Пушкин. Сборник второй. Редакция Н.К. Пиксанова. М.—Л., 1930, стр. 79—109). О романе «Дубровский» и традициях западноевропейского разбойничьего романа см. работы А.И. Яцимирского «Дубровский» («Библиотека великих писателей под ред. С.А. Венгерова. Пушкин», т. IV, 1910, стр. 271—276) и Б.В. Томашевского «Пушкин и романы французских романтиков» («Литературное наследство», т. 16—18, 1934, стр. 954—957). Много ценных соображений о месте «Дубровского» в творческой эволюции Пушкина рассеяно в «Заметках о прозе Пушкина» В.Б. Шкловского (М., 1937, стр. 82—87 и 91—92), в статье П. Калецкого «От «Дубровского» к «Капитанской дочке» («Литературный современник», 1937, № 1, стр. 148—168) и в книге Г.А. Гуковского «Пушкин и проблемы реалистического стили», (М., 1957, стр. 370—372 и 375—376). Статья Т.П. Соболевой «Крестьянство и крестьянский бунт в повести А.С. Пушкина «Дубровский» («Ученью записки Московского Гос. Пед. Института им. В.И. Ленина», т. CXV, 1957, стр. 45—72) не выходит за пределы компиляции.

6. План этот, печатаемый нами далее по автографу Пушкинского Дома (собрание Я.К. Грота), впервые был опубликован в газете «Русь», 1885, № 22, стр. 3; точнее, в «Сборнике Пушкинского Дома на 1923 г.», П., 1922, стр. 3—6. О Перфильеве см. данные «Истории Пугачева» (IX, ч. 1, 28, 69, 79—80), а также выписку о нем из бумаг Д.Н. Бантыша-Каменского (см. далее, стр. 65). О распоряжении Пушкина, судя по примечаниям его к восьмой главе «Истории Пугачева» (IX, ч. 1, 116), были, кроме рукописи записок И.И. Дмитриева и справки о Перфильеве, сделанной Д.Н. Бантышом-Каменским, неизданные материалы о Перфильеве, сохранившиеся в бумагах одного из ликвидаторов восстания, капитана гвардии А.П. Галахова. Эти документы, полученные Пушкиным от внука этого капитана, ротмистра лейб-гвардии конного полка А.П. Галахова (1802—1863), воспитанника лицейского благородного пансиона, невольно ввели Пушкина в заблуждение, так как он, подобно некоторым деятелям екатерининского государственного аппарата, поверил в возможность предательства Перфильева и дал об этом неверную информацию в «Истории Пугачева» (IX, ч. 1, 69). Не лишено вероятия, что фальшивка Долгополова заставила Пушкина отказаться от выдвижения Перфильева в герои повести, задуманной им в начале 1833 г. Документы, устанавливавшие непричастность Перфильева к афере Долгополова, см. в книге Н.Ф. Дубровина «Пугачев и его сообщники», т. III, 1884, гл. 4 и 9.

В рукописной редакции первой главы «Истории Пугачева», хронологически близкой первому наброску плана повести о Шванвиче, рассказ о восстании в Яицком городке 13 января 1771 г. заканчивался сентенцией: «Мятежники торжествовали. Казак Перфильев отправился в Петербург, дабы от их имени объяснить и оправдать кровавое происшествие» (IX, ч. 1, 413). В печатной редакции «Истории Пугачева» имя Перфильева в этом контексте отсутствовало (IX, ч. 1, 11).

7. План этот печатается по автографу Пушкинского Дома (собрание Л.Н. Майкова). Впервые опубликован в брошюре И.С. Зильберштейна «Из бумаг Пушкина», М., 1926, стр. 42—43. Этот вариант плана набросан на листе, оторванном от полученного Пушкиным письма, со следами почтового штемпеля: «Москва, сентября 11». На основании этой даты Б.В. Томашевский отнес новый вариант плана повести о Шванвиче к октябрю—ноябрю 1833 г. («Полн. собр. соч. А.С. Пушкина в десяти томах», т. VI, изд. 2-е, 1957, стр. 781—782). Мы не можем, однако, принять этого «уточнения» хронологии замысла Пушкина, так как письмо, на обрывке которого набросан был третий вариант повести о Шванвиче, могло относиться к 11 сентября любого из годов, предшествовавших работе Пушкина над реализацией этого замысла.

8. В.Б. Шкловский, развивая наши соображения о дате отставки и отъезда в деревню А.П. Гринева («1762 год»), обратил внимание на то, что поскольку действие повести Пушкина относится к 1773 г., Петру Гриневу должно было бы быть в это время не 17, а не более 10 лет (В. Шкловский, Заметки о прозе Пушкина, М., 1937, стр. 84—86). И действительно, изъятию из печатного текста повести ссылки на 1762 г. предшествовала цифровая выкладка в одной из тетрадей Пушкина, определяющая год рождения Шванвича («1755»), на основании его возраста в 1773 г. («Рукописи А.С. Пушкина». Фототипическое издание. Альбом 1833—1835 гг. Комментарии под ред. С.М. Бонди. Москва, 1939, стр. 18 и 30).

9. Специальная литература о «Капитанской дочке» и предшествующих ей планах повести из времен восстания Пугачева не очень велика. Ее достижения за весь досоветский период пушкиноведения обобщены в работах Н.И. Черняева «Капитанская дочка» Пушкина. Историко-критический этюд», М., 1897, и М.Л. Гофмана «Капитанская дочка» («Пушкин», под ред. С.А. Венгерова, т. IV, изд. Брокгауз—Ефрон. СПб., 1910, стр. 353—378). Основные вопросы, связанные с историей создания «Капитанской дочки», были вновь поставлены и частично разрешены в наших исследованиях повести, опубликованных в 1934—1954 гг. Первым итогом этих разысканий явились комментарии к «Капитанской дочке» в «Полном собрании сочинений А.С. Пушкина в шести томах», изд. «Academia», т. IV, 1936, стр. 746—759. Наиболее значительными из позднейших работ о «Капитанской дочке» являются статьи В. Александрова «Пугачев. Народность и реализм Пушкина» («Литературный критик», 1937, № 1, стр. 17—45); Н.Е. Прянишникова «К столетию «Капитанской дочки» («Литературная учеба», 1937, № 1, стр. 94—113); Д.П. Якубовича «Капитанская дочка» и романы Вальтер Скотта» («Временник Пушкинской комиссии», т. IV—V, 1939, стр. 165—197); брошюра Е.Н. Купреяновой «Капитанская дочка» А.С. Пушкина», Л., 1947; очерк С.М. Петрова «Исторический роман Пушкина» («Историко-литературный сборник». Под ред. С.П. Бычкова, Ф.М. Головенченко, С.М. Петрова, М., 1947, стр. 146—172). О страницах, посвященных «Капитанской дочке» в книгах В.Б. Шкловского «Заметки о прозе Пушкина» (М., 1937) и Г.А. Гуковского «Пушкин и проблемы реалистического стиля» (М., 1957), см. далее стр. 110—111 и 131.