Перспективы крестьянской революции и связанные с последней вопросы о той или иной линии поведения либерального меньшинства правящего класса, сдавленного рамками полицейско-крепостнического государства, но в то же время терроризированного и призраком новой пугачевщины, впервые встали перед Пушкиным во всей своей конкретности и остроте летом 1831 г.
Письма и заметки поэта именно этой поры дают исключительно богатый материал для суждения об эволюции его общественно-политических взглядов под непосредственным воздействием все более и более грозных вестей о расширении плацдарма крестьянских «холерных бунтов» и солдатских восстаний.
«Les temps sont bien tristes, — писал Пушкин 29 июня 1831 г. П.А. Осиповой1. — L'épidémie fait à Pétersbourg de grands ravages. Le peuple s'est ameuté plusieurs fois. Des bruits absurdes s'étaient répandus. On prétendait que les médecins empoisonnaient les habitants. La populace furieuse en a massacrè deux. L'Empereur s'est prèsentè au milieu des mutins <...> Ce n'est pas le courage, ni le talent de la parole qui lui manquent; cette fois — ci l'émeute a été apaisé; mais les désordres se sont renouvelés depuis. Peut-être sera-t-on obligé d'avoir recours à la mitraille» (XIV, 184).
Особенно нервно реагировал Пушкин на террористические акты, сопровождавшие вооруженные выступления военных поселян:
«Ты верно слышал о возмущениях Новогородских и Старой Руссы. Ужасы! — писал Пушкин 3 августа 1831 г. кн. П.А. Вяземскому. — Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в Новг<ородских> поселен <иях> со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили дома, изнасильничали жен; 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежащих в лазарете; убив всех своих начальников, бунтовщики выбрали себе других — из инженеров и комуникационных. Государь приехал к ним вслед за Орловым. Он действовал смело, даже дерзко; разругав убийц, он объявил прямо, что не может их простить, и требовал выдачи зачинщиков. Они обещались и смирились. Но бунт Старо-Русской еще не прекращен. Военные чиновники не смеют еще показаться на улице. Там четверили одного генерала, зарывали живых и проч. Действовали мужики, которым полки выдали своих начальников. Плохо, ваше сиятельство! Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы» (XIV, 204—205).
Напомним, что секретное «Обозрение происшествий и общественного мнения в 1831 г.», вошедшее в официальный отчет III Отделения, следующим образом характеризовало ситуацию, взволновавшую Пушкина: «В июле месяце бедственные происшествия в военных поселениях Новгородской губернии произвели всеобщее изумление и навели грусть на всех благомыслящих. Происшествия сии возбудили в то же время и толки, сколь вредно и опасно может быть для столицы соседство военных поселений»2.
Еще резче и тревожнее был отклик на новгородские события самого Николая I. В письме к графу П.А. Толстому царь прямо свидетельствовал о том, что «Бунт в Новгороде важнее, чем бунт в Литве, ибо последствия могут быть страшные! Не дай и сохрани нас от того милосердный бог, но я крайне беспокоюсь», а принимая 22 августа 1831 г. в Царском Селе депутацию новгородского дворянства, он же заявлял: «Приятно мне было слышать, что крестьяне ваши не присоединились к моим поселянам: это доказывает ваше хорошее с ними обращение; но, к сожалению, не везде так обращаются. Я должен сказать вам, господа, что положение дел весьма не хорошо, подобно времени бывшей французской революции. Париж — гнездо злодеяний — разлил яд свой по всей Европе. Не хорошо. Время требует предосторожности»3.
В аспекте классовых боев 1831 г. получали необычайно острый политический смысл и исторические уроки пугачевщины. Концепция последней, как «бессмысленного и беспощадного русского бунта», предопределяя социальную дидактику будущей «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки» (невозможность либерально-дворянского компромисса с крестьянской революцией), обозначилась вовсе не в результате позднейших пристальных изучений Пушкиным материалов о пугачевщине, а еще года за полтора до окончательного определения этой линии его творческих и исследовательских интересов.
Переписка Пушкина позволяет установить, что ближайшим информатором его о кровавых эксцессах восстания военных поселян — фактах, не подлежавших, конечно, оглашению в тогдашней прессе, — был поэт Н.М. Коншин, совмещавший служение музам с весьма прозаической работой правителя дел Новгородской секретной следственной комиссии4.
«Я теперь как будто за тысячу по крайней мере лет назад, мой любезнейший Александр Сергеевич, — писал Н.М. Коншин в первых числах августа 1831 г. Пушкину. — Кровавые сцены самого темного невежества перед глазами нашими перечитываются, сверяются и уличаются. Как свиреп в своем ожесточении народ русской! Жалеют и истязают; величают вашими высокоблагородиями и бьют дубинами, — и это все вместе. Чорт возьми, это ни на что не похоже! Народ наш считают умным, но здесь не видно ни искры здравого смысла» (XIV, 216).
Следует отметить, что к событиям 1830—1831 гг. восходили не только политические дискуссии широкого философско-исторического плана о русском народе и о судьбах помещичье-дворянского государства, не только некоторые формы официозной фразеологии (мы имеем в виду прежде всего охранительные сентенции Гринева), но и совершенно конкретные детали бытописи «Капитанской дочки». Вспомним, например, в связи с этим известную сцену «Пропущенной главы»: «Что такое?» спросил я с нетерпением. «Застава, барин», — отвечал ямщик, с трудом остановя разъяренных своих коней. В самом деле, я увидел рогатку и караульного с дубиною. Мужик подошел ко мне <и> снял шляпу, спрашивая пашпорту» (VIII, ч. 1, 376).
Строки эти полностью восходили к рассказу Пушкина о его попытке пробиться из Болдина в Москву в октябре 1830 года, «в самый разгар холеры, чуть не взбунтовавшей 16 губерний»: «Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава! Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку <...> Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать» и пр. (XII, 310). Эти же впечатления от крестьянской карантинной милиции 1830—1831 гг. предопределили зарисовку столкновения Гринева с пугачевской заставой у Бердской слободы при попытке его пробиться из Оренбурга в Белогорскую крепость (VIII, ч. 1, 346).
К пушкинским писаниям 1830 г. восходит и известное место четвертой главы «Капитанской дочки»: «Петр Андреевич сочинил недавно песню и сегодня запел ее при мне, а я затянул мою любимую:
Капитанская дочь
Не ходи гулять в полночь».
В черновой редакции «Барышни-крестьянки», датированной «20 сент.» 1830 г., нами обнаружены следующие строки:
«И Настя побежала прочь, распевая свою любимую песню:
Капитанская дочь
Не ходи гулять в полночь»5.
Примечания
1. Перевод письма Пушкина к П.А. Осиповой от 29 июня 1831 г.: «Времена стоят печальные. В Петербурге свирепствует эпидемия. Народ несколько раз начинал бунтовать. Ходили нелепые слухи. Утверждали, что лекаря отравляют население. Двое из них были убиты рассвирепевшей чернью. Государь явился среди бунтовщиков <...> Нельзя отказать ему ни в мужестве, ни в умении говорить; на этот раз возмущение было подавлено, но через некоторое время беспорядки возобновились. Возможно, что будут вынуждены прибегнуть к картечи» (XIV, 430). Ср. дневниковые записи Пушкина от 26 и 29 июля 1831 г. (XII, 199—200).
2. «Крестьянское движение 1827—1861 гг.», вып. 1, М., 1931, стр. 10. Основной документальный материал о восстании 1831 г. опубликован в книге А. Слезскинского «Бунт военных поселян в холеру 1831 г. (По неизданным конфирмациям)». Новгород, 1894. См. также сборник «Бунт военных поселян в 1831 г. Рассказы и воспоминания очевидцев». СПб., 1870, и документальные данные работы П. Евстафиева «Восстание военных поселян Новгородской губернии в 1831 г.». Издание Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, М., 1934.
3. Н.К. Шильдер, Император Николай I, т. II, 1903, стр. 613. Обращение Николая I к депутатам Новгородского дворянства мы цитируем по публикации А. Долгорукова «Новгородские дворяне и военные поселяне» («Русская Старина», 1873, № 9, стр. 411—414).
4. О деятельности Н.М. Коншина в Новгородской следственной комиссии см. материалы А. Слезскинского «Бунт военных поселян в холеру 1831 г.», Новгород, 1894, стр. 212—213. Ср. А.И. Кирпичников «Очерки по истории новой русской литературы», т. II, М., 1903, стр. 106.
5. Впервые опубликовано нами в «Литературном наследстве», т. 16—18, 1934, стр. 450. См. варианты рукописи «Барышня-крестьянка» в академическом издании полн. собр. соч. Пушкина, т. VIII, ч. 2, 1940, стр. 672.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |