Академик Я.К. Грот, публикуя в «Русском Вестнике» за 1862 г. переписку Пушкина с военным министром графом А.И. Чернышевым о материалах по истории пугачевщины в архивах Главного штаба, тогда же впервые предложил вниманию читателей свои соображения о том, что «в начале 1833 г. поэт возымел мысль написать историю Суворова», что лишь в процессе реализации этого замысла он заинтересовался данными об участии Суворова в ликвидации «мятежа Пугачева» и что только обилие интересных неизданных материалов о событиях 1773—1774 гг. заставило Пушкина отказаться от его начального плана и перейти от генералиссимуса Суворова к Емельке Пугачеву.
Концепция Я.К. Грота была популяризирована в 1880 г. в примечаниях П.А. Ефремова к новому изданию «Сочинений Пушкина», вошла затем в широкий школьный оборот благодаря известному изданию Льва Поливанова «Сочинения А.С. Пушкина с объяснениями их и сводом отзывов критики», безоговорочно утвердилась в специальной литературе и, наконец, перед самой революцией 1917 г. была канонизирована в академическом издании «Истории пугачевского бунта».
«На историческую работу о Пугачеве поэт натолкнулся довольно случайно, — удостоверял академический комментатор профессор Н.Н. Фирсов. — Из переписки Пушкина видно, что он собирался писать по истории, но в его воображении мелькали иные темы: то величественный образ Петра I, историю коего Пушкин намеревался разрабатывать в сотрудничестве с Погодиным, то замысловатая, овеянная военной легендой фигура генералиссимуса Суворова, то полная ума и сарказма, эффектная, львиная фигура здравствовавшего тогда, хотя и опального, героя Бородина и Кавказа — генерала А.П. Ермолова. В начале 1833 года Пушкин наиболее активно заинтересовался славным "генералиссимусом", но, как это ни странно на первый взгляд, задуманная Пушкиным "История Суворова" привела поэта к "Истории Пугачева". Как это случилось? Несколько справок разъясняет, в чем тут дело. Прежде всего укажем на то обстоятельство, что тоща общий ход пугачевщины был мало известен и, по традиции, "неутомимому" Суворову приписывалось "взятие самозванца и конечное прекращение мятежа". Неудивительно поэтому, что Пушкин, решив написать "Историю графа Суворова", пожелал получить из архивов Главного штаба в числе прочих документов для этой "истории" и "следственное дело о Пугачеве". 29 февраля военный министр граф Чернышев, удовлетворяя просьбу Пушкина, препроводил к нему из С.-Петербургского архива Инспекторского департамента и три книги, касающиеся до истории графа Суворова-Рымникского. Приступая к изучению бумаг о Пугачеве, Пушкин предполагал, что очерк о нем с рассказом об участии Суворова в поимке самозванца явится одною из глав в истории его главного героя — Суворова; но документы о Пугачеве, с которыми он познакомился, по-видимому, захватили поэта, и он увлекся этой исторической темой... Мы не должны забывать о такой преемственности в исторических занятиях Пушкина, тем более, что о ней не забыл и сам автор, представив публике (в предисловии) свою "Историю Пугачевского бунта" как отрывок оставленного труда; Пушкин не обозначил какого, — вероятно, чувствуя всю непропорциональность между историей Пугачева и относящимся к ней небольшим кусочком биографии Суворова».1
Мы привели формулировки академического комментария полностью только для того, чтобы более к ним не возвращаться. Вся аргументация проф. Н.Н. Фирсова, объединяя ошибки и передержки его предшественников, построена на ложном толковании предисловия Пушкина к «Истории Пугачевского бунта» и на столь же неправильной интерпретации переписки Пушкина с генерал-адъютантом А.И. Чернышевым.
В самом деле, Пушкин нигде не писал о том, что его работа о Пугачеве является «отрывком» какого-то другого им якобы «оставленного труда». Напомним точный печатный текст первых строк предисловия к «Истории Пугачевского бунта»: «Сей исторический отрывок составлял часть труда, мною оставленного. В нем собрано все, что было обнародовано правительством касательно Пугачева, и то, что показалось мне достоверным в иностранных писателях, говоривших о нем. Так же имел я случай пользоваться некоторыми рукописями, преданиями и свидетельством живых». И далее: «Дело о Пугачеве, доныне нераспечатанное, находилось в государственном Санкт-Петербургском архиве, вместе с другими важными бумагами, некогда тайнами государственными, ныне превращенными в исторические материалы <...>. Будущий историк, коему позволено будет распечатать дело о Пугачеве, легко исправит и дополнит мой труд — конечно несовершенный, но добросовестный».
Итак, Пушкин подчеркивал в своем предисловии только тот факт, что его труд был задуман в масштабах, гораздо больших, чем его удалось осуществить, что собранный им материал далеко не полностью вошел в его книгу и что поэтому сам автор рассматривает последнюю только как «часть труда», им «оставленного».
Пушкин не скрыл от читателей и одной из важнейших причин прекращения своей работы — невозможности воспользоваться материалами следственного дела о Пугачеве, оставшегося, несмотря на все его старания, «нераспечатанным». Сохранившиеся черновики отмеченного выше предисловия (IX, кн. 1, 398—401), равно как и вся переписка Пушкина, относящаяся к изданию «Истории Пугачева», непреложно свидетельствуют о том, что поэт, называя свой труд «оставленным», никак не связывал «Истории Пугачева» с «Историей Суворова». Все же домыслы об этой линии исторических интересов Пушкина основывались на неправильном понимании письма будущего автора «Истории Пугачева» к графу А.И. Чернышеву от 9 февраля 1833 г.:
«Приношу вашему сиятельству искреннейшую благодарность за внимание, оказанное к млей просьбе, — писал Пушкин. — Следующие документы, касающиеся Истории графа Суворова, должны находиться в архивах Главного Штаба.
1. Следственное дело о Пугачеве.
2. Донесения графа Суворова во время кампании 1794 года.
3. Донесения его 1799 года.
4. Приказы его к войскам.
Буду ожидать от вашего сиятельства позволения пользоваться сими драгоценными материалами» (XV, 47).
Письмо это, закрепляющее какую-то нам неизвестную беседу Пушкина с А.И. Чернышевым о Суворове, ни одним словом не свидетельствовало о намерении Пушкина писать «Историю Суворова». Пушкин в своем письме выражал интерес лишь к документам, «касающимся Истории графа Суворова», причем неожиданно начинал перечень необходимых ему материалов «Следственным делом о Пугачеве». Идущие вслед за тем упоминания о донесениях Суворова во время кампаний 1794 и 1799 годов производят впечатление совершенно случайных привесков к строкам о «Следственном деле Пугачева», ибо ни начальные моменты биографии Суворова, ни такие этапы ее, как знаменитые операции под Туртукаем 1773 г., под Кинбурном в 1787 г., под Очаковым, Фокшанами и Рымником в 1789 г., под Измаилом в 1790—1791 гг. и многие другие, почему-то вовсе не занимают Пушкина. Даже если предположить, что поэт в беседе с военным министром дал последнему какой-то повод для неправильного заключения о своей готовности заняться «Историей Суворова», то эту беседу следовало бы понимать как определенный тактический ход для получения доступа к совсем иным архивным материалам.
Поскольку генералиссимус А.В. Суворов принимал некоторое участие в ликвидации восстания Пугачева, постольку не мог вызвать подозрений и интерес Пушкина к документам 1773—1774 гг. Нельзя при этом забывать о том, что пугачевщина являлась темой запретной для исследователей, что все без исключения архивные данные о ней официально считались секретными и что, наконец, самое обращение к материалам о крестьянской войне не могло не компрометировать Пушкина, которому разрешены были царем в 1831 г. лишь разыскания в области биографии Петра Великого.
Самым же сильным аргументом в пользу того, что занимал Пушкина в начале 1833 г. не Суворов, а Пугачев, является план исторического романа, точная дата которого на девять дней предшествовала обращению поэта к графу А.И. Чернышеву. Приводим этот план полностью2:
Шванвич за буйство сослал, в гарнизон. Степная крепость — подступает Пуг<ачев> — Шв. предает ему крепость — взятие крепости — Шв. делается сообщником Пугачева. — Ведет свое отделение в Нижний — Спасает соседа отца своего — Чика между тем чуть было не повесил стар<ого> Шванвича — Шв. привозит сына в Пб. Орлов выпрашивает его прощение.
31 янв. 1833.
Примечания
1. «Сочинения Пушкина», т. XI. Пг., изд. АН, 1914, стр. 20—24 второй пагинации. Характерно, что даже В.Я. Брюсов, очень резко выступивший против Н.Н. Фирсова в специальной статье «Пушкин перед судом ученого историка», не решился оспаривать традиционной версии об обращении Пушкина к материалам о Пугачеве лишь в связи с начатой им биографией А.В. Суворова («Русская мысль», 1916, № 2, стр. 110—123). На позициях Н.Н. Фирсова остался по сути дела и Е.А. Ляцкий, принявший всерьез мнимый интерес Пушкина к написанию биографии Суворова и толковавший этот проект «биографии» как «своего рода мостик» для перехода Пушкина к Пугачеву («Пушкин — повествователь в "Истории пугачевского бунта"». — «Пушкинский сборник». Прага, 1929, стр. 266—267). Эта ошибка подрывала значение и тех правильных, но, к сожалению, никак не аргументированных высказываний Е.А. Ляцкого о необходимости критического отношения к данным письма Пушкина к графу А.И. Чернышеву от 9 февраля 1833 г. См. далее, стр. 155.
2. Дата первого плана романа о Шванвиче (31 января 1833 г.), равно как и некоторые другие заготовки для будущей «Капитанской дочки», относящиеся к 1833 г., позволили П.В. Анненкову утверждать, что «Капитанская дочка» была якобы «написана вчерне» уже к «осени 1833 года» («Материалы для биографии А.С. Пушкина». СПб., 1855, стр. 360). Эта ошибочная датировка в течение нескольких десятков лет бытовала во всех изданиях сочинений Пушкина и в биографических трудах о нем. Еще более несостоятельна попытка Н.И. Фокина отнести замысел романа Пушкина о Шванвиче к 1830—1832 гг. См. его статью «К истории создания "Капитанской дочки"» («Ученые записки Уральского пед. ин-та», т. IV, вып. 3, 1957, стр. 104—124). Биографические данные о Шванвичах с наибольшей полнотою собраны и освещены в статье Г.П. Блока «Путь в Берду» («Звезда», 1940, № 10, стр. 208—217; № 11, стр. 139—149).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |